Текст книги "Советская республика и капиталистический мир. Часть II. Гражданская война"

Наконец, и из среды самоучек, партизанов, выработались хорошие, дисциплинированные и твердые командиры. У нас есть армия, которой командует бывший унтер-офицер и где начальник штаба – бывший генерал генерального штаба. А другой армией командует бывший генерал, помощник же его из самоучек. У нас есть всякие комбинации, никаких шаблонов мы не допускали, везде старались поднимать наверх энергичных, способных, честных работников. Командирам неопытным или нетвердым в политическом отношении огромную помощь оказывают комиссары. Так же обстоит дело и с дивизиями. Во главе одной дивизии стоит бывший солдат, даже не бывший унтер-офицер, а рядом командует бывший полковник генерального штаба, и между ними превосходные отношения и взаимное уважение, потому что совместно проливаемая кровь есть самая тесная спайка, которая только может быть.

Это не сразу удалось. В течение двух-трех месяцев самой напряженной работы мы налаживали порядок на Южном фронте против красновских войск, где враг был особенно упорен и крепок. Мы были достаточно сильны численно, но не были централизованы. Красновские войска, хорошо руководимые, действовали отдельными налетами, энергичными и болезненными для нас уколами, и они достигли того, что мы опасались за судьбу Воронежа, после того как они уже взяли Новохоперск, Борисоглебск и даже обстреливали Царицын, богатый всякими военными запасами. В самые лучшие для них моменты борьбы у них армия не доходила до 100.000 бойцов, считая и все резервы. Но у них было огромное преимущество инициативы и внезапности, этих важнейших условий военного успеха. Они не держали фронта. Нанеся укол в сторону Воронежа и внеся расстройство в наши ряды, они оставляли тут тончайшую кружевную завесу и перебрасывали главные силы под Балашов и Царицын. Наши же войска оставались в общем пассивными, потому что не было у нас в сущности организованной единицы, которая по праву называлась бы Воронежской или Царицынской армией. Тем более у нас не было единства фронта. В достижении этого главная работа и заключалась. Потребовалась энергичная организационная и агитационная работа для противодействия тайным провокаторам и прохвостам, которые стремились затесаться в армию, чтобы подорвать изнутри ее дух, разложить ее, сделать ее бессильной, а с другой стороны, для противодействия навыкам партизанства: стремлению работать только по своей собственной воле, не желая считаться с общей оперативной потребностью данной армии или всего фронта. В обоих направлениях оказался полный успех. На самой работе честные и способные командиры поднялись наверх, а прохвосты, пришедшие для предательства, уличенные были расстреляны. Среди партизанов лучшие элементы убедились, что на партизанстве далеко не уедешь. Кто не хотел понять требований оперативного единства, тех мы сурово устраняли. В результате такой работы произошел перелом настроения на всем фронте. Куда ни приедешь, в Воронеж ли, в Балашов или в Царицын, везде стало ощущаться единство командования против общего врага, единство оперативного замысла и единство его исполнения. «Вот теперь почувствовался, наконец, фронт», с радостью заговорили все, и большие и малые командиры, когда три армии Южного фронта, спаянные внутри, стали работать согласованно.

После этого мы на Южном фронте, как и на Восточном, перешли от отступления к наступлению, все более и более победоносному. Февраль был решающим. Сейчас мы можем сказать, что красновская армия более почти не существует. Она в основном своем ядре разбита совершенно и панически отступает. Вы знаете, что сам Краснов подал в отставку и выехал из Новочеркасска в Новороссийск, основательно опасаясь мести со стороны своих бывших подданных. Не только вся железная дорога от Новохоперска до Царицына в наших руках, и Царицын снова соединен со всей Советской Россией железнодорожной линией, но и железная дорога из Царицына на Лихую, важнейшая линия, которая оставалась еще в руках у красновцев, нами занята почти вся, при чем мы захватили множество пленных и огромную военную добычу. И дальше работа сводится к тому, чтобы энергично подчищать то, что еще осталось от красновской армии. Сложнее дело обстоит в Донецком бассейне, где действуют отчасти более крепкие остатки красновцев, а, главным образом, части добровольческой армии Деникина, переброшенные сюда с Северного Кавказа. Они пытаются отстоять Донецкий бассейн и вместе с тем Ростов и Новочеркасск, не утеряв еще последнего остатка надежды на помощь со стороны союзников. Но и здесь не может быть сомнения в том, что после ликвидации буржуазной власти на Украине и после ликвидации красновского фронта драгоценный Донецкий оазис не удержится, и там будут хозяевами донецкие рабочие и крестьяне.

В дополнение к тому, что я вам сказал о Южном фронте, необходимо сказать несколько слов о фронте Кавказско-Каспийском. Здесь нас за последние два месяца постигли крупнейшие неудачи, которые могли казаться совершенно неожиданными, так как незадолго перед тем мы овладели на Северном Кавказе большой территорией и важнейшими пунктами. Но неудача свалилась на нас, в сущности, вполне закономерно и явилась результатом кризиса и развала партизанщины. На Северном Кавказе у нас числилась весьма значительная армия, составившаяся все из тех же украинских беженцев, а также донских терских и иных частей. Среди них немало было честнейших и преданнейших революционеров, но немало также авантюристов, а еще более – случайных людей, выбитых контрреволюцией из колеи и севших на солдатский котел. Навыки партизанства, непривычка к правильной, оформленной организации и к правильным формальным отношениям, засели там крепче всего ввиду удаленности от центра. Еще осенью прошлого года я дал формальное предписание делегации северо-кавказских войск оставить в составе армии не больше 1/3 наличного числа, привести их в надлежащий вид, а остальных расформировать, либо направить к нам на север: «когда вас станет втрое меньше, вы будете втрое сильнее» – убеждал я делегацию. Но, к несчастью, дело здесь закончилось только убеждениями, вследствие крайней удаленности фронта и полного отсутствия с ним правильной связи. Инерция партизанщины оказалась сильнее. Войска сохранили свой огромный численный состав и имели, без серьезных боев, весьма крупные успехи. Им посылались из Астрахани инструкторы, серьезные, надежные военные специалисты, но их возвращали обратно в Астрахань, указывая на то, что в них нужды нет. Нет более опасного врага для Красной Армии, как самоуверенность невежественного партизанства, которое не хочет учиться, не хочет идти вперед. И вот результат налицо: разбухшая армия, скорее орда, чем армия, столкнулась с правильно-организованными деникинскими войсками и в течение нескольких недель рассыпалась в прах. За иллюзию партизанства мы заплатили здесь снова дорогой ценой. Но этот урок даром не пройдет. На Северном Кавказе производится теперь напряженная работа, которая скажется, надеюсь, в самом скором времени. То, что нами утеряно там, будет возвращено с лихвой.

На Северном фронте, товарищи, после утраты нами мурманского и архангельского районов, мы держались сравнительно пассивно. Правда, за последние недели мы имели там хороший успех, захватив Шенкурск. Его взятие явилось хотя небольшой, но славной страницей в истории нашей борьбы. В труднейших условиях, где неприятель, по собственным словам, считал невозможным провезти хотя бы полевую кухню, наши солдаты в белых балахонах, в морозную ночь, протащили на полозьях шестидюймовое орудие, зашли глубоко в тыл неприятеля и заставили его бежать из Шенкурска, при чем захватили пленных, большое имущество и отогнали врага на 80–90 верст к северу. Но все-таки – это лишь частичный успех, в общем же на нашем Северном фронте мы держимся пассивно-оборонительно.

Имея фронт в 8.000 верст, мы вынуждены были бы, чтобы вести активную стратегию, везде и всюду иметь многочисленную армию. Но этого мы не имеем. Стало быть, одни участки этого восьмитысячного фронта остаются временно пассивными, и активность сосредоточивается на других, более важных в данный момент участках. В этом и состоит преимущество нашего центрального положения по отношению ко всем фронтам; постоянная возможность переброски и сосредоточения. Но это преимущество сложилось и реализовалось только после того, как был создан Революционный Военный Совет Республики с единым главнокомандующим на всех фронтах, было установлено единство командования фронтами, единство командования армиями данного фронта. Только после установления общего оперативного руководства, идущего сверху вниз, и строгого исполнения боевых приказов, все почувствовали на деле, каждый солдат почувствовал на месте огромное преимущество централизованной армии над партизанством и над кустарничеством. Мы получили возможность, вместе с тем, учитывать и выбирать, где нужно развернуть наиболее активную борьбу в данный момент. После наших успехов на Волге главные наши усилия перешли, как я сказал, на линию Донского фронта. Вот почему мы на севере держались пассивно, тем более, что именно за эти последние два месяца открылись два новых фронта, которые хотя мы и предвидели, но нового превращения их в активные участки предвидеть не могли: это – Украинский фронт и Западный фронт.

На Украине военный вопрос был снова поставлен величайшим политическим событием – революцией в Германии, вызвавшей восстание на Украине. Здесь особенно ярко обнаружилась прямая и непосредственная связь наших военных операций с их естественной почвой – рабоче-крестьянской революцией. Мы ведем войну. Но это не есть война, как другие войны, где земли переходят из рук в руки, но режим остается тот же; наша война, это – организованная, обороняющаяся или наступающая революция рабочих, революция, которая обороняет или расширяет свои завоевания. Если кое-кто склонен был об этом забывать, то события на Украине снова громогласно напомнили об этом. Там наш фронт сразу ожил и вдавился на юг, правда, в первое время почти без регулярных частей. Там была неотложная задача: сбросить местную, еще не организованную буржуазию, не дать ей организоваться, после того как немецкая армия, поддерживавшая украинскую буржуазию, подверглась сперва разложению, затем революционному перевоспитанию и уходила к себе, на запад, в Германию. В этот момент партизанские отряды сыграли на Украине огромную и вполне плодотворную роль. Разумеется, и там уже с самого начала появились более регулярные части советских войск, и партизаны там, чем дальше, тем больше, действовали, как спутник около планеты. Они стали группироваться вокруг регулярных частей, которые явились туда по призыву украинских рабочих и крестьян, и сейчас же украинскому командованию была поставлена задача связать партизанские отряды в штатные единицы, в регулярные дивизии. И на Украине эта работа производится с большим успехом, ибо тамошние работники имеют перед собой преимущество нашего годового опыта: они многому учились на наших ошибках и завоеваниях. Но, так или иначе, Украинский фронт отвлек сравнительно крупные силы, разумеется, преимущественно украинские.

В тех же условиях возник у нас и Западный фронт. На западе боевые операции были сравнительно немногочисленны и не кровопролитны. Там большую роль играло наше соглашение с немецкими солдатами, революционно противопоставленными немецким командирам, и прямое братание с германскими солдатами-коммунистами. Однако, все это дополнялось боевыми столкновениями там, где германские белогвардейцы или местные буржуазные элементы противопоставляли нам вооруженную силу. В результате этих согласованных военных и политических действий мы очистили на западе огромную территорию. Но задача там еще далеко не доведена до конца. Буржуазия западной полосы опомнилась от первого впечатления, вышла из состояния столбняка и при помощи Западной Европы – Англии и Франции, отчасти Германии – успела сколотить кое-какие части, угрожая, с одной стороны, Ямбургу, с другой стороны, Пскову и пытаясь создать угрозу Риге. В Эстляндии борются против советской эстляндской армии не только эстляндские белогвардейцы, там борется и финская буржуазия и даже небольшие отряды шведов, наряду с немецкими и русскими белогвардейцами, – словом, там полный интернационал, интернационал белой гвардии примыкающих к Балтийскому морю стран, при поддержке английского флота.[44]44
  После Февральской революции Временное Правительство законом от 13 апреля 1917 г. предоставило Эстляндии самоуправление и объединило ее в административном отношении с северной Лифляндией. После Октябрьской революции в ноябре 1917 года Эстляндский земский совет, состоявший из представителей буржуазии и аграриев, вынес постановление об отделении Эстляндии от России. Однако, вскоре после Октябрьского переворота, власть в Эстляндии перешла в руки всеэстляндского Совета рабочих, крестьянских, солдатских и матросских депутатов. Но к февралю 1918 года национальная белая гвардия с помощью немецких штыков подавила революционную власть в Эстляндии, и 24 февраля в Ревеле сконструировалось буржуазное правительство, провозгласившее Эстляндию независимой республикой и на другой же день разогнанное германцами. Германская революция в ноябре 1918 г. подала новые надежды свергнутому буржуазному правительству Эстляндии, и оно попыталось восстановить свои права. Но в конце ноября Эстляндия была занята революционными эстонскими отрядами, и высшим органом власти был объявлен Совет Эстляндской Трудовой Коммуны во главе с тов. Анвельтом. Советское правительство и на этот раз просуществовало недолго: эстляндская буржуазия с помощью Финляндии и Англии к концу января 1919 г. разгромила Эстляндскую Трудовую Коммуну. Несмотря на то, что красные части оставили Эстляндию, состояние войны между эстляндским буржуазным правительством и РСФСР не прекращалось. Буржуазное правительство Эстляндии вело двойную игру: в одно и то же время оно активно поддерживало Юденича и подготовляло почву для мирных переговоров с РСФСР. Военные действия между Советской Республикой и Эстляндией были прекращены 31 декабря 1919 г.


[Закрыть]

Если бы мы дали этому фронту окрепнуть, то, конечно, оттуда могла бы вырасти значительная опасность, и несколько недель тому назад могло казаться, что эта опасность налицо. Последние недели я провел именно на этой части фронта, и там на моих глазах повторялась та же картина, которая в разное время наблюдалась на других фронтах. Мы не могли снять закаленных частей с других фронтов, ослабив их этим, и бросить эти части на Эстляндию; поэтому туда шли наиболее молодые, наспех сколоченные из только что мобилизованных крестьян, части, не только не имевшие боевого опыта, но и не подвергнувшиеся еще политической обработке, и они рассыпались в первое время при первом серьезном толчке со стороны неприятеля. Как всегда случается в таких условиях, там были и прямые измены и предательства, напр., в той дивизии, которая сражалась на Нарвском направлении, командир полка увел часть полка и сдался в плен; естественно, что другая половина в панике разбежалась. Словом, там имелась полтора-два месяца тому назад такая обстановка, которая на других фронтах наблюдалась полгода тому назад. Я вам говорю обо всем этом с такой откровенностью, товарищи, потому что вы должны ясно знать все стороны строительства и жизни армии, в том числе и все теневые стороны. Неудачи ни в коем случае не должны побуждать нас опускать руки. В революционную эпоху революционная армия есть, по самому существу, нервная армия, которая живет порывами, – случаи кризиса, паники встречаются в ней чаще, чем в нормальное время. Но зато если эту молодую, нервную армию сплотить, дать ей идею, дать ей необходимый закал, дать ей возможность одержать первую победу, то ее нервность переходит в огромную силу наступления, она стремится вперед и становится непобедимой. Вот почему шатания, колебания и даже панические отступления молодых частей отнюдь не вселяют пессимизма в наши души. Достаточно было 2 – 3 недель энергичной работы командиров и комиссаров на Нарвском и Псковском участках Эстляндского фронта, чтобы фронт переродился, – и те солдаты, которые просто в силу полной неприспособленности, отсутствия самого элементарного опыта разбегались панически, сейчас сами собираются и не только заполнили части, но и внутренне их переродили. Приезжая дважды в одну и ту же часть на протяжении 10 дней, я не узнавал этой части. В этом и состоит огромная сила революционной идеи и революционных методов строительства.

Нигде, ни в какой стране, ни в какой армии командир полка не может сказать каждому солдату: «ты обязан умирать, если потребуется, потому что ты сражаешься за интересы твоей семьи, твоих детей, за будущее твоих внуков; это есть война угнетенных и трудящихся за их освобождение». Эти простые слова, с которыми обращаются к сознанию, к сердцу каждого солдата, творят в подлинном смысле слова чудеса.

В каждом полку, в каждой роте имеются элементы разного качества: наиболее сознательные, наиболее самоотверженные, конечно, составляют меньшинство; на другом полюсе есть ничтожное меньшинство противоположных элементов, темных, развращенных, шкурнических, отчасти кулаческих, контрреволюционных. Между этими двумя меньшинствами, стоящими на противоположных полюсах, имеются просто недостаточно сознательные, неуверенные, колеблющиеся, которые по своему сознанию, по настроению – честные, хорошие трудовые граждане советской страны, но нуждаются в выучке военной и политической. И когда мне командир какого-нибудь полка или комиссар говорит: «я за свой полк не отвечаю, там шкурники, когда им выступать надо, они говорят: нам того не дали, другого не дали, – это плохой полк», то я отвечаю с полной уверенностью: «если полк плох, стало быть командир полка плох и комиссар плох, ибо люди те же самые, что и в других полках, это те же, в массе своей, честные рабочие и крестьяне». Если они видят над собою нетвердое руководство, если закрадывается сомнение в правильности ведения полка командиром, если нет нравственного уважения к комиссару полка, то, разумеется, получается развал: шкурники берут верх, лучшие элементы стоят обескураженные в сторонке, а средние элементы не знают, с кем идти, и в час опасности поддаются панике. Там, где состав командиров хорош, особенно низший командный состав, где этот состав честный, твердый, где командир и комиссар полка хороши, там любой полк окажется на высоте. Дайте мне самый плохой полк, дайте три тысячи дезертиров, захватив их, где угодно, и назовите это полком, я им дам хорошего, честного командира полка, хорошего боевого комиссара, дам подходящих батальонных, ротных и взводных, – и я говорю, что три тысячи дезертиров в течение четырех недель дадут у нас, в революционной стране, превосходный полк. И это не надежда, не программа, не идея, все это проверено опытом, и в последние недели мы снова проверили это на опыте Нарвского и Псковского участков фронта, где нам такими мерами уже удалось создать прекрасные боевые части.

Есть еще возможный фронт, о котором я еще не говорил: это фронт Карельский или Финляндский. Там у нас боевых действий нет. Финляндия с нами непосредственно не в войне, хотя косвенно воюет, посылая свои полки на территорию Эстляндии, откуда они наступают на Ямбург вместе с белогвардейцами, эстонскими и русскими. Но на Карельском перешейке фронта в подлинном смысле нет. Однако, в последние недели в Финляндии велась бешеная, в настоящем смысле этого слова, агитация в пользу наступления на Петроград.[45]45
  См. отдел «Борьба за Петроград», а также прим. 98.


[Закрыть] Они считают, что там мы теперь наиболее уязвимы, так как утратили Балтийское море и поэтому подступ к Петрограду теперь менее защищен. Рабочий класс Финляндии был, когда он стоял у власти в прошлом году, лучшим щитом для Петрограда. Но теперь там господствует временно буржуазия, и ее вождь Маннергейм, из бывших русских генералов, вел в последние месяцы и недели агитацию в пользу наступления на Петроград, а финская и шведская буржуазная печать утверждала, что Петроград можно взять путем сухого короткого удара, путем налета, – для этого достаточно бросить туда, скажем, одну-две дивизии. Мало того, ген. Маннергейм назначил маневры своих полков вблизи нашей границы, у Териок, и об этом открыто писала в тоне вызова финляндская буржуазная печать. В Петрограде по этому поводу, разумеется, большого волнения не было, ибо смешно и нелепо говорить о том, что финляндская буржуазия, которая едва-едва справилась (при помощи гогенцоллернских штыков) с революцией рабочего класса Финляндии,[46]46
  О подавлении Финляндской революции см. ч. 1-ю, прим. 80.


[Закрыть] буржуазия страны, в которой всего населения не более двух с половиной миллионов душ, сможет состязаться с революционной Советской Россией; тем не менее в Петрограде поднялось глубочайшее возмущение среди рабочих по поводу того, что финские белогвардейцы, на шпагах которых еще не обсохла кровь финляндских рабочих, осмеливаются угрожать рабочему классу Петрограда, нашей красной революционной столице.

В ответ на маневры Маннергейма мы назначили наши собственные маневры на нашей финляндской границе. Мы призвали всех на защиту Петрограда. Больше всех и горячее всех откликнулись на этот клич товарищи курсанты петроградских военных курсов. По их единодушному требованию нормальные занятия на курсах были прекращены и все курсанты были временно сведены в один маневренный отряд превосходного качества. Этому отряду мы делали смотр на бывшей Дворцовой площади, ныне имени Урицкого, и в этом смотру принимал участие офицер французской армии капитан Садуль, который порвал со своим правительством, с французской военной миссией, чтобы защищать Советскую власть, и в настоящее время работает в нашей военной инспекции.[47]47
  О Садуле см. ч. 1-ю наст. тома, статья «Французский империализм и Советская Россия в период Бреста» и прим. 115 там же.


[Закрыть] И капитан Садуль, стоявший со мной рядом, глядя на наших молодых будущих красных офицеров и их превосходный в военном смысле вид, на воодушевление, написанное на их лицах, на одухотворенную стройность их рядов, с восторгом говорил, что это одна из наиболее возвышающих картин, какие он видел в своей жизни, и прибавил: «как я жалею, что здесь нет французской военной миссии с генералом Нисселем во главе, – если б они увидели ваших будущих красных офицеров, сведенных в этот боевой отряд, они сказали бы своему правительству: остерегайтесь наступать на Россию, Россия не беззащитна, у нее есть свои красные солдаты и офицеры!». И этим курсантам, петроградским молодым товарищам, я обещал, что если действительно Петрограду будет угрожать опасность с Олонецкого, с Карельского, с Ямбургского фронтов, то на них будет возложена задача – быть первыми при обороне красного Петрограда, и они отнеслись к этому обещанию, как подобает относиться честным солдатам революции, они эту задачу приняли с восторгом. Между прочим, они с успехом участвовали в маневрах.

Но что же оказалось? Оказалось, что грозное предприятие Маннергейма закончилось великим крахом. Он двинул несколько эшелонов к нашей границе, но белогвардейские финские полки под Териоками устроили – о ужас! – митинг, на котором заявили: «ты нас ведешь не на маневры, а на войну с Красной Армией, – мы обороняться согласны, но наступать на Петроград не хотим!». И Маннергейм вынужден был повернуть эшелоны назад. В маневрах у него участвовало не больше, не меньше, как… две роты. Таким образом этот опыт закончился жалким крушением. На другой и на третий день появились в газетах интервью с ген. Маннергеймом, где он говорит, что по международным и всяким другим соображениям наступление на Петроград… откладывается до весны. Итак, на этом фронте мы можем более или менее спокойно дожидаться весны. Что касается грозного воеводы Маннергейма, то приходится по его поводу вспомнить выразительную фразу знаменитого нашего сатирика Салтыкова-Щедрина, который говорит: «наобещал больших кровопролитиев, а на самом деле чижика съел». Так и ген. Маннергейм: обещал взять коротким ударом Петроград, а на самом деле нашел две роты для маневров под Териоками.

Если бы, однако, положение финской буржуазии или давление на нее англо-французского капитала заставило ее перейти в наступление на Петроград, конечно, появился бы новый фронт. Нет сомнения в том, что тут мы не ограничились бы обороной, но, с своей стороны, нанесли бы короткий и сухой удар на Гельсингфорс, ибо финский рабочий класс ждет помощи со стороны красных петроградских войск. На петроградских инструкторских курсах после приказа Маннергейма о наступлении курсанты-финны (у них свое военное училище) потребовали бросить их на фронт против палача. У нас и кроме курсантов есть превосходные части, состоящие сплошь из финских рабочих. Что еще более поучительно, это тот факт, что среди 17.000 принудительно мобилизованных Маннергеймом (наряду с буржуазной гвардией), по словам самой буржуазной финской печати, насчитывается 90 % красных. Правда, наши финские товарищи говорят, что это преувеличение, что не 90 %, а только 70 % красных. Но и этого за глаза довольно. Недаром Маннергейм не вооружает мобилизованных. Наступление красных войск на Гельсингфорс будет с энтузиазмом поддержано всем финским рабочим классом. Мы заявили в Петрограде, что не стремимся создавать нового фронта Финляндско-Петроградского, но если этот фронт будет создан по инициативе наших врагов, то мы примем меры к тому, чтобы Петроград был со стороны Финляндии раз и навсегда обеспечен, а для этого есть один путь – установление в Финляндии власти рабочих и сельской бедноты.

Резюмируя положение на наших фронтах, можно сказать, что положение это является вполне благоприятным. Работа, выполненная Красной Армией, колоссальна. В августе 1918 года наше военное положение было наиболее тяжко – это был момент падения Казани. После того, в течение семи месяцев Красная Армия очистила огромную территорию, около 130 уездов в 28 губерниях, с общей поверхностью свыше 850 тысяч квадратных верст, с населением почти в 40 миллионов человек. По пространству это равняется Италии, Бельгии и Греции вместе взятым, а по населению – Франции. По справке Всероссийского Главного Штаба, число всех городов в занятых областях – 166, а общее количество не-городских населенных пунктов – 164 тысячи с лишним. Из более значительных городов я назову вам: на Западном фронте – Псков, Рига, Вильно, Минск, Гомель, Чернигов и проч.; на Южном фронте – Киев, Полтава, Харьков, Екатеринослав, Александровск, Купянск, Бахмут, Луганск и др.; на Восточном фронте – Казань, Симбирск, Сызрань, Самара, Уфа, Оренбург, Уральск и другие. В экономическом отношении огромное значение имеют район Луганск – Бахмут – Славянск – Никитовка с залежами каменной соли, каменного угля, ртути и гипса, район Уфа – Оренбург, а также губернии Вятская, Казанская, Самарская, Оренбургская с залежами медной руды, район Самарской луки с залежами асфальта. В занятой части Екатеринославской губернии расположены важнейшие металлообрабатывающие заводы. Наконец, линия фронта подошла к Кривому Рогу, богатому залежами железной руды. На Восточном фронте занят ряд заводов, имеющих большое военное значение, как Ижевский, Воткинский заводы Самарского района, а на Южном фронте Луганский патронный завод. Наконец, взятие Оренбурга открывает ворота на Туркестан, откуда мы сможем получать необходимый для нашей текстильной промышленности хлопок. Весь восток и юг представляют собою богатые хлебородные области. Такова территория, которая была пройдена и отвоевана рабочей Красной Армией для рабочей России.[48]48
  О положении в Туркестане см. прим. 36.


[Закрыть]

Товарищи! Из всего этого нельзя делать вывода, будто задача наша закончена. Далеко нет! Сейчас Советская власть прилагает все усилия к тому, чтобы добиться возможно скорого мира, хотя бы ценою тяжелых уступок, ибо ничто не может быть тяжелее для исстрадавшегося, изголодавшегося народа, чем эта навязанная нам ужасающая война. Год назад мы шли на Брест-Литовский мир, чтобы отвоевать передышку для нашего народа, для нашей страны. Передышка была слишком коротка, ибо сейчас же нашлись враги с другой стороны. Не так давно Народный Комиссар по иностранным делам снова повторил в официальной точной форме заявление советского правительства по адресу тех правительств, которые воюют с нами. Смысл заявления таков: «вы воюете против русских рабочих и крестьян – во имя чего? Хотите процентов на ваши капиталы? Концессий, территорий? Чего вы хотите? Скажите, и мы деловым образом будем говорить о том, что мы можем, что мы вынуждены будем вам уступить, чтобы обеспечить русскому народу возможность мирного труда».

Разумеется, мы с вами хорошо знаем, что все, что теперь уступим, вернется к нам, потому что Советская Россия только временно уступает империалистам. По Брест-Литовскому миру мы временно уступили огромнейшую западную полосу и всю Украину германскому и австро-венгерскому империализму. Тогда буржуазия, которая сама шла везде, где могла, рука об руку с германским империализмом, обвиняла нас в измене, в предательстве по отношению к стране. Мы отвечали: «мы вынуждены уступить, но то, что мы даем, к нам возвратится обратно». И если германские полки входили к нам, как угнетатели и поработители, под желтым знаменем империализма, то возвращались они обратно, как революционные полки, под красным знаменем коммунизма. То же самое произойдет, в конце концов, в результате нашей уступки по отношению к империалистам Франции, Англии и Америки. Мы говорим Вильсону, Ллойд-Джорджу, Клемансо: «все, что вы возьмете у нас, английские, французские и американские рабочие через месяц-два, через полгода, через год, вернут нам назад, когда учредят у себя Советскую власть».

Меня спрашивают, в связи с этим, как обстоит дело с Принцевыми островами? Принцевы острова это, как вы знаете, острова на Мраморном море, куда нас собирались пригласить англо-французские и американские империалисты для переговоров относительно судеб России. Они решили, конечно, пригласить не только Советскую власть, но и все остальные так называемые правительства, белые и черные, которые еще не успели пасть, потому что их поддерживает рука иностранного империализма. Краснов ответил, что на совещание с большевиками он не пойдет. Он ответил это весьма гордо несколько недель тому назад, а теперь ему пришлось самому, как изгнаннику, покидать свой Дон и искать приюта в Новороссийске. Учредиловцы прежде боролись против нас, а теперь приехали к нам искать приюта и защиты на нашей территории. Колчака ждет та же судьба, что и Краснова. Мы же заявили, что согласны идти на Принцевы острова, и перед лицом всего мира мы скажем там, чем мы держимся; мы никогда не имели поддержки иностранных буржуазных правительств и не искали ее, наоборот, категорически отвергали ее. Все наши враги – и Краснов, и Скоропадский, и Дутов, и Деникин, и Петлюра – все они держатся исключительно поддержкой иностранной буржуазии. Мы же стояли и стоим на собственных ногах. И мы готовы это сказать и доказать везде и всюду: и в Москве, и там у них, на Принцевых островах. Но они сами, по-видимому, раздумали или колеблются призвать нас туда, – может быть потому, что брест-литовские переговоры, как они знают, сослужили большую службу делу германской революции. По поводу их решения мы не нервничаем. Если они решат созвать конференцию на Принцевых островах, мы пойдем туда и будем продолжать там ту работу, которую вели в Брест-Литовске. Если они раздумают и откажутся от конференции, мы подождем. С каждым днем число этих маргариновых белых правительств в России становится меньше, ибо Советская власть соскребает их с лица земли. Что же касается Принцевых островов, то они нас сами по себе не привлекают уже по одному тому, что носят имя принца. Может быть, тем временем, пока эти господа размышляют, мы найдем наши, Советские острова, куда свезем империалистов со всех стран, – но уже не для переговоров.[49]49
  Конференция на Принцевых Островах. На мирной Конференции, происходившей в январе 1919 г. в Париже, обсуждению подвергался и русский вопрос, по которому в среде Антанты наметились разногласия. Клемансо, представлявший на конференции Францию и неоднократно заявлявший, что всеобщий мир возможен лишь при условии, что союзнические войска войдут в Москву, настаивал на продолжении и усилении интервенции в России. Вильсон и Ллойд-Джордж высказывались против интервенции. Последний надеялся, очевидно, что Советская Республика пойдет на такие уступки, после которых интервенция уже будет не нужна, а если в случае неудачи переговоров и придется возобновить интервенцию, то ее можно будет оправдывать неуступчивостью Советской власти. Временный перевес получила линия Ллойд-Джорджа, результатом чего и явилась идея приглашения представителей Советского правительства на Принцевы острова для переговоров. 23 января 1919 г. наши радиостанции перехватили телеграмму без всякого обращения, в которой Антанта предлагала всем правительствам, фактически существующим на территории бывшей Российской империи, прислать своих представителей на Принцевы острова (в Мраморном море, близ Константинополя) для выработки совместно с делегатами Антанты мер к прекращению гражданской войны в России. Советское правительство, желая прекращения гражданской войны, готово было, как раньше в Бресте, идти на серьезные уступки. Размер и характер уступок, на которые соглашалось в тот момент Советское правительство, были им сформулированы в ноте НКИД от 4 февраля 1919 г., где по этому вопросу было сделано следующее заявление:
  "Ввиду особенного значения, придаваемого не только в печати, но и в многочисленных заявлениях представителей правительств Согласия вопросу о русских займах, Советское правительство прежде всего заявляет о своей готовности сделать уступку по этому вопросу требованиям держав Согласия. Оно не отказывается от признания своих финансовых обязательств по отношению к своим кредиторам, принадлежащим к державам Согласия, при чем точное определение того, каким образом этот пункт будет проведен в жизнь, будет заключаться в специальных договорах, выработка которых будет являться задачей предлагаемых переговоров.
  …Во-вторых, ввиду затруднительного финансового положения русской Советской Республики и неудовлетворительного кредита ее за границей, русское советское правительство предлагает гарантировать уплату процентов по своим займам известным количеством сырых материалов, относительно которых должно еще состояться специальное соглашение.
  В-третьих, ввиду постоянно обнаруживаемого иностранным капиталом значительного интереса к вопросу об эксплуатации в его пользу естественных богатств России, советское правительство готово предоставить подданным держав Согласия горные, лесные и другие концессии на условиях, подлежащих еще точному определению, с тем, чтобы экономический и социальный строй Советской России не был затронут внутренними распорядками этих концессий.
  Четвертый пункт, к которому, по мнению русского советского правительства, могли бы относиться предлагаемые переговоры, касается территориальных уступок, так как русское советское правительство не имеет в виду, во что бы то ни стало, исключить из этих переговоров рассмотрение вопроса о каких-либо аннексиях державами Согласия русских территорий. Русское советское правительство прибавляет, что, по его мнению, под аннексиями следует подразумевать сохранение на той или другой части территории бывшей Российской империи, за вычетом Польши и Финляндии, военных сил Согласия или же таких, которые содержатся правительствами Согласия или пользуются их финансовой, технической, военной или иной поддержкой".
  Указывая далее на то, что внутреннее и военное положение Советской Республики все улучшается и что «положение Советской Республики не может не отразиться на размерах предполагаемых уступок», нота сообщала далее, что советское правительство все же готово в любой момент начать переговоры.
  «На указанных основаниях Российское советское правительство, – заявлялось в конце ноты, – готово немедленно начать переговоры или на Принцевых островах, или в каком бы то ни было другом месте со всеми державами Согласия совместно или же с отдельными державами из числа их, или же с какими-либо российскими политическими группировками, согласно желанию держав Согласия. Российское советское правительство просит державы Согласия немедленно сообщить ему, куда направить ему своих представителей, когда именно и каким именно путем».
  Правительства Колчака, Деникина и др., подготовлявшие к весне согласованное наступление и уверенные в победе, отказались от мирных переговоров с Советской Россией. Вследствие этого, а также ввиду сильного противодействия Франции, союзные правительства вскоре отказались от мысли созвать мирную конференцию с представителями российских правительств.


[Закрыть]

Но сейчас, сегодня, во Франции, Англии и Америке Советской власти еще нет, и мы открыто объявляем о нашей готовности дать отступного хищникам и палачам, которые занесли нож над горлом Советской России. Значит, наша война, товарищи, является в полном смысле слова войной революционной обороны: на нас наступают, мы обороняемся. Даже по отношению к маленькой Финляндии с ее великими преступлениями мы не предпринимаем наступательных шагов, терпим, зная, что время работает за нас. Политика мира есть политика Советской власти. Но политика мира не есть политика капитуляции, политика сдачи завоеваний революции ее смертельным врагам. Нет, политика мира предполагает готовность до последнего издыхания оберегать завоевания революции, раз враги идут на них. Надо противодействовать духу бесчестной агитации, которая ведется в нашей стране, в наших полках некоторыми партийными группами, меньшевиками, правыми и левыми с.-р., которые пишут в газетах, что так как страна бедна, истощена, то нужно «прекратить гражданскую войну». «Не нужно Красной Армии», говорят эсеры. Еще раз вспомним, с кем мы ведем войну: на юге – с Красновым, на востоке – с Колчаком, на западе – с эстонско-финскими белогвардейцами. Все они на нас наступают и хотят нас задушить. Прекратить гражданскую войну, разоружиться – это значит стать беззащитными перед лицом палачей. Мы имеем полное право сказать гг. меньшевикам: «вы за прекращение гражданской войны? Так извольте отправиться к Колчаку и Краснову и сказать им, чтобы они прекратили гражданскую войну».