Текст книги "Перед историческим рубежом. Политическая хроника"

III. Подъем

1. Начало подъема

Заштатные будочники, что пишут в столыпинской «России», утверждают, будто для «освободителей» нет ничего страшнее, как начавшееся экономическое оживление. Вздор! Экономический подъем не спасет реакции. Наоборот: он подготовит условия революционного подъема[218]218
  Статьи, посвященные подъему и перспективам развития революционного движения в России (в разделе «Подъем» – «В ожидании промышленного подъема», «Навстречу подъему», «Положение в стране и наши задачи»), содержат в себе два вопроса, бывших в свое время спорными. В иной исторической обстановке оба эти вопроса сохраняют свое значение и в настоящее время.
  Первый вопрос – о возможности промышленного подъема. Ряд весьма выдающихся экономистов-марксистов утверждал, что промышленный подъем невозможен, и даже к 1910 – 1911 г.г., когда подъем уже был налицо, отрицали его существование. Так, например, Финн-Енотаевский, автор большой работы «Современное хозяйство России, 1890 – 1910», вышедшей в 1911 году, писал: "Приведенный нами обзор денежного рынка, кредита, деятельности банков и учредительства показывает ошибочность утверждения различных экономистов, что теперь, в 1910 году, наша промышленность переживает подъем или «расцвет» (стр. 244). Глава о фабрично-заводской промышленности за 1903 – 1910 гг. заканчивается выводом: «Движение промышленного капитала за 1900 – 1909 г.г. сильно упало. И если одна уже остановка в движении капитала означает кризис, то замедление движения, а тем более такое значительное, как у нас, показывает только застой» (стр. 332).
  По вопросу о возможности подъема вообще, в России, при социально-экономических условиях, которые сложились после 1905 года, тот же автор, анализируя состояние сельского хозяйства, железнодорожное строительство, приток иностранных капиталов, приходит к заключению, что все имеющиеся данные «не дают возможности утверждать, что нынешнее оживление промышленности будет долговременным, что будут пройдены и высшие фазы цикла движения промышленного капитала, фазы подъема и расцвета» (стр. 521).
  М. Балабанов, задаваясь тем же вопросом о возможности промышленного подъема, отвечает:
  «О промышленном подъеме, отвечающем интересам народного хозяйства (?), может быть речь лишь тогда, когда разрешены будут основные экономические вопросы нашего времени, поставленные, но не разрешенные минувшей революцией» («Общественное движение в России в начале XX века» том IV, статья Балабанова «Промышленность в 1904 – 1907 г.г.», стр. 121).
  Такого же мнения придерживается и В. Мукосеев. В статье «Оживление промышленности в России» («Наша Заря», 1910 г., кн. 11 – 12) он, разобрав все аргументы автора, защищающего противоположную точку зрения, говорит:
  «Ни улучшение государственного хозяйства, ни оживление строительной и биржевой деятельности, ни железнодорожное строительство еще далеко не знаменуют собой начало всеобщего промышленного подъема. Строительство и повышение курса биржевых бумаг не является характерным симптомом подъема. Если отбросить это, то от подъема ничего не остается».
  В менее решительной форме эта же точка зрения высказывалась и другими авторами (см. «Наша Заря», 1911 г., кн. 1, статья Череванина; «Мысль», 1910 г., N 1, статья Л. Германова (Фрумкина) «Официальный оптимизм и положение промышленности»).
  Названные нами выше статьи написаны в ноябре 1909 г. и проводят противоположную точку зрения, заключающуюся в том, что подъем и в связи с ним политическое оживление в стране неизбежны. Ближайшие годы полностью подтвердили правильность этой точки зрения.
  Для кого опасен подъем, укрепит ли он реакцию, или, наоборот, вызовет новую революционную волну? В иной формулировке, более общей, вопрос ставится так: «Что способствует революции – благоприятная конъюнктура или кризис?».
  На этот вопрос реакционная печать отвечала, по соображениям понятным, что подъем, если он наступит, укрепит положение буржуазии, расколет рабочее движение и пр.
  Социал-демократическая печать, опираясь на известные замечания Маркса (см. введение Энгельса к «Классовой борьбе во Франции», т. III, исторические работы, стр. 7 – 8, Госиздат) указывала, что промышленный подъем является фактором неблагоприятным для революции. «Новая революция возможна только в сопровождении нового кризиса» (Маркс).
  В статьях, посвященных подъему, предсказывается неизбежность не только экономического подъема, но наряду с ним и политического. Ленские события, стачечное движение 1912 – 1914 г.г. не замедлили подтвердить правоту и этого положения.
  Тот же вопрос стоял на третьем конгрессе Коммунистического Интернационала в 1921 г. Автор этих статей, выступавший докладчиком по вопросу о мировом хозяйственном положении, указал, что если и наступит известное улучшение в состоянии капитализма, то это отнюдь не ухудшает нашей революционной перспективы. «Многие товарищи говорят, что, если в эту эпоху наступит улучшение, то это будет роковым явлением для нашей революции. Ни в коем случае. Вообще не существует автоматической зависимости между революционным движением рабочего класса и кризисом. Здесь нет автоматической зависимости, есть только диалектическое взаимодействие».
  Ссылаясь на опыт русской революции, докладчик подчеркнул, что благоприятная конъюнктура была бы опасна для нас только в том случае, если бы она могла перейти в полосу длительного расцвета, но это как раз и невозможно.
  Товарищи, выступавшие в прениях по докладу, возражали против самой возможности улучшения капитализма (Брандт (Польша). Тов. Погани (Венгрия) считал недоказательным ссылку докладчика на пример развития русского революционного движения и указывал, что «именно в момент кризиса произошел рост коммунистических партий».
  Вопрос о частичной стабилизации капитализма в настоящий момент может считаться как будто решенным. Это признал и расширенный пленум Исполкома Коминтерна в апреле 1925 года.
  Признание этого обстоятельства, само собой разумеется, ни в какой степени не связано ни с «недооценкой революционных перспектив», ни с «своеобразным ликвидаторством по отношению к революции».


[Закрыть].

Почти без перерывов длится в России жестокий промышленный кризис вот уже десять лет: с осени 1899 года! Он начался тогда под влиянием общеевропейского перепроизводства. Но уже в 1903 году Европа начала оправляться от кризиса. По ее следам и Россия готовилась вступить в новый период промышленного оживления. Но разразилась война с Японией и внесла страшное замешательство во все национальное хозяйство. За войной – революция. За революцией – контрреволюция. Революция имела своей задачей – поднять благосостояние народных масс, расширить внутренний рынок и таким образом создать условия для могущественного развития производительных сил. Но сама революция, объединявшая в стачечных восстаниях миллионы рабочих, неизбежно дезорганизовала производство. Еще несравненно тяжелее отозвалась на хозяйственных отношениях контрреволюция – погромы, карательные экспедиции, сожжение деревень, разрушение городов… К 1907 г. контрреволюция оказалась уже победительницей по всей линии, – наступил так называемый порядок. Рабочие с еще незажившими рубцами оказались снова заперты в фабричные казармы… Между тем все запасы подобрались. Цены на товары стояли крайне высокие. Условия для нового промышленного подъема были налицо – кроме одного: денежного капитала. Русская промышленность питается капиталами Западной Европы, – и каждый промышленный подъем у нас начинается с притока европейского золота. Но в 1907 году, когда обессиленная и истощенная Россия особенно нуждалась в европейских деньгах, промышленный подъем в Европе и Америке достиг уже апогея, все наличные капиталы были вовлечены в оборот, деньги страшно вздорожали, а в октябре 1907 года уже разразился форменный денежный кризис – сперва в Америке, затем в Европе. При таком положении дел о притоке европейских капиталов в русскую промышленность не могло быть и речи. Европа сама днем с огнем искала свободных денег.

Таким образом: сперва внешняя и внутренняя война не дали России воспользоваться мировым промышленным подъемом. А с 1907 г. мировой финансовый кризис не дал русскому капиталу использовать наступившее успокоение. И в обоих случаях расплачивался пролетариат.

Война пала на рабочих и крестьян. Революцию рабочие почти целиком вынесли на своем хребте. На них же поэтому обрушилась и контрреволюция. Всякой силе, всякой выносливости, всякому героизму есть свой физический предел. Жестокий кризис после политического поражения окончательно истощил рабочих, разъединил, лишил энергии, обессилил. Вторая половина 1908 г. и первая – 1909 г. навсегда останутся самым черным временем в истории борьбы рабочих в России. И сейчас, несмотря на несомненные симптомы оживления, ни одна крупная отрасль промышленности на деле не показала еще серьезного движения вперед. В металлической промышленности итоги за восемь месяцев лишь на юге России лучше прошлогодних. В Польше железоделательное производство понизилось. Урал продолжает разваливаться, несмотря на правительственные субсидии. К нефтяной индустрии, добыча которой несколько возросла, русский рынок предъявлял в этом году еще более слабый спрос, чем в прошлом. И текстильный рынок, наиболее оживившийся, отличается полной неустойчивостью. Может быть, процент безработных несколько и понизился. Но самоубийства безработных по-прежнему носят эпидемический характер.

И тем не менее русская биржа жадно ловит знамения надвигающейся благоприятной конъюнктуры^{56}, а будочники официальной прессы изо дня в день «пугают» нас промышленным подъемом.

Они ссылаются: 1) на из ряду вон выходящий урожай, ниспосланный нам, по благочестивому выражению Коковцева, господом-богом; 2) на царящий в стране «порядок» – под охраной исключительных положений и 3) на благоприятные условия мирового рынка.

Свыше 4 миллиардов пудов всех хлебов дал сбор этого года – на миллиард больше, чем в среднем за последнее пятилетие. Хвастать тут, разумеется, нечем: последние годы были сплошь неурожайные, да и в этом году десятина дала в среднем только 35 – 40 пудов, против 66 пуд. в Германии и 79 пуд. в Соединенных Штатах.

Дело, однако, не только в количестве хлеба, но и в условиях его продажи. Казна сразу пришла на помощь крупным помещикам дешевым кредитом: она дала им возможность попридержать хлеб у себя в закромах и тем поднять цены. Но мужику кредита нет, ждать ему некогда, – и крестьянский хлеб, как всегда, оказался скуплен хлебными барышниками по низкой цене. Даже «Торгово-Промышленная Газета», орган министерства финансов, вынуждена признать это. Расчеты на подкрепленную урожаем покупательную силу мужика оправдались поэтому только наполовину или того меньше. Нижегородская ярмарка прошла оживленно. Фабриканты надавали купцам горы товаров в кредит, надеясь, что мужик все раскупит. Оказалось не так. И если воздвиженская ярмарка в Самаре прошла еще более благоприятно, чем в прошлом году, то уже покровские ярмарки в Харькове и Георгиевске совершенно обманули общие ожидания. В Белостоке после временного оживления в текстильной промышленности вновь заминка. Товар лежит непроданным. В Ростове полное затишье с шерстью.

Лишний миллиард хлеба имеет, конечно, для хозяйственного оборота страны большое значение. Но далеко недостаточное, чтобы вывести Россию из экономического кризиса. Да к тому же озимые посевы из рук вон плохи. Вот почему внимание правящих классов с каждым осенним месяцем все больше передвигается от ниспосланного богом урожая, от надежд на мужика – в сторону западно-европейского капитала и иностранных рынков сбыта. «Необходимо послезать с одесских и московских печей, – торопит „Речь“, – и выйти самолично на холод и дождь международных отношений».

Сейчас он сам еще далеко не изжил торгово-промышленного кризиса. Несомненно, однако, что и в Америке и в Западной Европе успели уже сказаться явственные признаки лучшей конъюнктуры. За два года кризиса, т.-е. крайне сокращенного производства, запасы товаров разошлись, а свободные капиталы, не находившие применения в промышленности, скопились в банках: два необходимых условия нового промышленного подъема.

Царское правительство косилось на свободное золото европейских банков, подбираясь к новому огромному займу. А русские капиталисты воспряли духом, в надежде на приток европейского золота к отечественной индустрии. Однако, дело пошло совсем не так гладко.

Как только на мировом рынке появились признаки «оживления», свободные американские и европейские капиталы стремительно ринулись из банковских подвалов на простор биржевой спекуляции. Покупайте бумаги, – пахнет барышом! Производство еще почти не расширялось; в некоторых отраслях – как хлопчато-бумажной – американские и английские синдикаты даже сочли своевременным сократить число рабочих часов, – а денежный капитал, почти не пытаясь создавать новые предприятия, стал гнать в гору акции старых предприятий. Все биржевые ценности поднялись. Но шансы нового займа сразу упали, потому что свободное золото разошлось по рукам, растаяло и в течение нескольких осенних недель текущего года страшно поднялось в цене: в начале октября английский банк повысил учетный процент с 2 1/2 до 5 %, т.-е. ровно вдвое. Появилась опасность чисто денежного кризиса, которая и сейчас еще связывает крылья новому промышленному подъему.

Попечение о новом займе в несколько миллиардов или хотя бы несколько сот миллионов рублей – на «полное возрождение страны» – Коковцеву придется отложить: благоприятный момент он промигал. Покрыть бы очередной дефицит в 84 миллиона – и то хорошо! – Но и надежды на приток капиталов к промышленности тоже затуманиваются и во всяком случае отодвигаются в будущее. В деньгах на европейском рынке недостача, учетный процент хотя и понизился снова за последние недели, но все еще высок (в Лондоне почти 4 %). Значит, у английского финансового капитала – а на него главная надежда – нет больших побудительных причин искать счастья в России, где политические отношения так смутны и неустойчивы, несмотря на кадетские уверения в том, что русская конституция, слава богу, жива и здорова. Английские капиталисты и инженеры ездят по России, обнюхивают Урал, прицениваются к Кавказу, делают анализы, отмеривают, взвешивают, разговаривают с русскими депутатами и министрами, но сюртуки их при этом остаются пока что довольно плотно застегнутыми.

А как же дальше? Быть ли промышленному оживлению в России или не быть? И окажется ли оно глубоким и длительным – или поверхностным и скоропреходящим?

Это опять-таки зависит от дальнейшего развития отношений на мировом рынке. Как скоро деньги отхлынут от спекуляции с биржевыми бумагами и направятся на создание новых промышленных предприятий и расширение производства старых, трудно предсказать. Но это во всяком случае вопрос месяцев. Биржевая игра на повышение не может долго длиться – без самого повышения, т.-е. без действительного расширения производства. Иначе она неизбежно оборвется крахом и только углубит торгово-промышленный кризис.

Банки ожидают, что к весне и даже ранее, к началу нового 1910 года, на денежном рынке наступит улучшение, даже финансовое «обилие», и промышленный подъем сможет развернуться без препятствий. Если это предвидение подтвердится, тогда наступит черед и для России. Английский, французский и не в последнем счете бельгийский капитал (этот последний извлек за прошлый год из России на вложенный им миллиард франков – 45 миллионов франков прибавочной ценности) нахлынут на русские горы и долы и откроют новую эру промышленного подъема.

Впрямь ли мы боимся торгово-промышленного подъема, как утверждают будочники официозной прессы? Нимало. Если бы промышленный подъем мог расколоть пролетариат, создав среди него «крепких» и «слабых», как закон 9 ноября в крестьянстве, тогда так, – социал-демократии было бы чего бояться. Но ведь этого не достигнуть никакому подъему. Наоборот. Оживление промышленности сплотит рабочих и проведет их через великую школу экономической борьбы. Только на почве промышленного расцвета мыслим расцвет профессиональных союзов. Кризис последних двух лет не только не революционизировал рабочих, наоборот, разъединил их и убил в них веру в себя и в свои силы. А в противность этому промышленный подъем снова покажет рабочим, что вся машина современного хозяйства и государства зависит от них, как от производительного класса. Во время подъема – особенно в первый его период, когда рынок кажется способным расширяться без конца, – капитал дорожит каждой частицей рабочей силы и даже готов, ради непрерывности производства и эксплуатации, отстаивать против государства большую свободу для профессиональных союзов. Во внимание к интересам капитала, а еще более под натиском самих профессиональных союзов, которые будут расти со стихийной силой, полицейская практика государства не сможет не смягчиться. Разумеется, только по отношению к экономическим организациям. Но где та священная черта, которая экономику отделяет от политики? Никакой Курлов не укажет ее. Задача социал-демократии будет состоять в том, чтобы в каждую открывающуюся щель поглубже вгонять клином свою организацию. Опираясь на большую свободу профессиональных союзов – отвоевывать больше простора для политической партии.

Нет, не мы, а полицейское государство попадет в тиски во время промышленного подъема. «Истреблять» социал-демократию оно сможет не иначе, как дезорганизуя пролетариат, а с ним вместе – производство. Охранять «социальный мир» и капиталистические барыши оно сможет не иначе, как – попустительствуя социал-демократии. Как станет в этаких условиях изворачиваться полицейская бестия, мы поглядим потом. Пока что мы ей пообещаем одно: чуть где зазевается, со всего размаху наступать ей на хвост сапогом.

Нет слов, положение третьедумского блока станет на время легче. Крупные капиталисты, объединенные в синдикаты, урвут, конечно, наиболее жирные куски. Приток свежих капиталов улучшит далее государственные финансы. Значит и бюрократии и дворянству перепадет малая толика. Конечно, союзники будут между собой грызться из-за доли. Но каждый раз их будет примирять единство жадности. Когда имущие классы, зажмурив глаза, переваривают добычу, тогда нет места для острой оппозиции и политических конфликтов. И в этом смысле экономический подъем – не спасение реакции, но во всяком случае отсрочка ее краха. Однако, лишь короткая отсрочка.

Несколько лет «расцвета» – и снова кризис. Чем выше подъем, тем жесточе падение. Все противоречия царской России вскроются тогда снова, но еще удесятеренные. А лицом к лицу с этими революционными противоречиями будет стоять пролетариат, залечивший наиболее жестокие раны, опирающийся на организации, с безошибочным классовым самосознанием, окрепшим в победоносной экономической борьбе.

На этот счет у русских рабочих уже имеется неоценимый классовый опыт. Во вторую половину 90-х годов у нас вовсю развернулся могущественный подъем: приток иностранных капиталов, новые предприятия, железнодорожное строительство, рост государственного бюджета, – казалось, царствию Витте – Романова не будет конца. Но на другом полюсе неотвратимо совершалась промышленная концентрация рабочих и их классовая вышколка. Пролетарские массы, вовлеченные в горячую экономическую борьбу, да подчас и их вожди, не сознавали, что сила, которая придает такую победоносность стачечному натиску, это – промышленный подъем. Столкновение за столкновением, стачка за стачкой – слой за слоем – пролетариат поднимался из исторического небытия, начинал сознавать себя, как целое, а в государственной власти научался видеть своего непримиримого врага. Именно в течение этого периода рабочий класс России сплотился и созрел для той огромной политической роли, которую он играл в последующие годы. Это нужно нам теперь помнить тверже, чем когда бы то ни было: если на путь открытой революционной борьбы рабочих толкнул торгово-промышленный кризис начала столетия, то подготовил рабочих к революции – промышленный подъем 90-х годов.

Однородную работу предстоит совершить и новому промышленному подъему: концентрировать возросший численно пролетариат, укрепить его дух и дать ему организацию. Но все это будет происходить на несравненно более широких исторических основах: ибо не с начала нам начинать придется, а вести дело вперед, пользуясь богатейшим идейным наследством, завещанным пролетариату незавершенной революцией.

«Правда» N 7, 4 декабря (21 ноября) 1909 г.

В рубище, в цепях и в язвах застает Первое Мая и на этот раз Россию. Голодная деревня, раздираемая дворянскими землеустроителями, ждет нового неурожая. Закрываются заводы и фабрики, замирают шахты. Выходцы из нищей деревни увеличивают ряды бездомных и голодных пролетариев города. Самоубийства от безработицы и голода доделывают дело тифа и холеры.

«Спокойствие», насилием установленное, насилием поддерживается. Виселицы «нового строя» по-прежнему покрывают страну, как телеграфные столбы. Тюремщики в тюрьмах добивают тех, кого «порядок» передает им в руки. Остатки завоеваний революции беспощадно истребляются – царем и последним стражником. Легальные рабочие общества преследуются по пятам, их деятелей подводят под каторжные статьи, честная печать задавлена. Реакция хочет заживо похоронить народ. Только подлецам и предателям дана свобода клеветы и травли.

Реакция – дубьем, капитал – рублем. Еще жесточе стал за год натиск собственников на тех, кто создает собственность. Под защитой порядка, разгромившего пролетарские организации, союзы предпринимателей отняли у рабочих все, что могли отнять, и грозят отобрать то, чего отобрать еще не успели.

Условия жизни народных масс стали несравненно хуже, а условия сопротивления – неизмеримо труднее. Но тем неизбежнее становится сопротивление и тем революционнее будет неизбежный взрыв.

Первомайский праздник и в этом году еще не будет для нас праздником побед. Он будет днем напоминания о тех больших и суровых боях, которым мы идем навстречу. Он будет днем призыва, днем пробуждения, днем агитации за право на достойную человеческую жизнь.

Восемь часов – для труда, восемь – для сна, восемь – свободных! – этот мировой лозунг труда мы Первого Мая бросим в упор соединенному насилию царизма, землевладения и капитала.

Чтобы порабощать народы, восторжествовавший царизм разъединяет их. Ядовитое шипенье национальной травли носится по всей стране. Еврей, армянин, поляк, грузин – вот враг, против которого нужно ополчаться. Ату его! вопят думские депутаты правой и центра. Ату его! подхватывают полицейские кокарды и поповские камилавки. И под улюлюканье национальной травли правительство и Дума все туже затягивают над инородцами петлю бесправия.

Братство рабочих без различия национальности и исповедания – союз угнетенных, созданный не только цепями, но и ненавистью к цепям, – мы противопоставим в день Первого Мая разнузданному человеконенавистничеству угнетателей.

Лишенная уважения и доверия к массам, воздвигнутая над разбитой и поруганной революцией, Государственная Дума беспощадно цепляется за монархическую власть и ловит улыбку царского временщика. Нет такого насилия, которое она отказалась бы прикрыть именем своего большинства. Борьба промышленников с помещиками за благоволение полувменяемого царя составляет всю внутреннюю механику этой Думы жадности и коварства. Рычаньем ненависти встречает она социал-демократических депутатов, когда в удушливо-рабскую атмосферу Таврического дворца врезывается их революционный протест или гневное обличенье.

В день Первого Мая мы заявим пред лицом всей России, что вывести страну из варварства, узаконяемого Думой 3 июня, может лишь революционным путем созванное Учредительное Собрание на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права.

Оскудение страны толкает победителей на международную арену – в погоню за добычей. Последний год был годом новых плутней и шашней царской дипломатии, хищных замыслов капиталистического корыстолюбия. На Балканах царизм кует ковы против Турции, которую обновила победоносная революция. На Дальнем Востоке – против Китая, где совершается революционное пробуждение многомиллионных масс. По соседству с Кавказом он держит наготове войска, чтоб, улучив минуту, растерзать на части возрождающуюся Персию. И наконец, в пределах самой России царизм и его думские пособники низводят свободную демократическую Финляндию на положение бесправной и униженной Польши.

Этой дьявольской работе мы противопоставим Первого Мая клич свободы и мира. Походу российского деспотизма на Финляндию мы противопоставим освященное прошлыми боями братство рабочего класса России с героическим пролетариатом Финляндии.

Вопросом жизни и смерти для этого порядка, основанного на насилии внутри и вовне, является армия. Она охраняет за опозоренной клятвопреступлениями династией наследственный трон, за собственниками – их собственность и доходы, за бюрократией – свободу хищений и насилий над массами. Из года в год армия пожирает пятьсот тысяч душ, уродует и развращает их. На штыки порядок 3 июня не знает недостатка в средствах. 700 миллионов рублей отпущено на военные расходы по росписи 1910 года, а сверх того предполагается ассигновать более миллиарда на реформу армии и воссоздание флота.

Этому безумию милитаризма мы противопоставим Первого Мая лозунг народной милиции. Свободный народ должен быть сам вооружен для защиты своей свободы и своих прав.

Повседневному проклятию наемного рабства, бедствиям безработицы, отраве национальной ненависти, хищничеству имущих, деспотизму монархов и министров, плутням дипломатии, лжи буржуазных партий, неприкрытому людоедству милитаризма, гнойным язвам проституции – всему тому, что составляет в совокупности своей священный капиталистический порядок, охраняемый государством и прославляемый церковью – пролетариат противопоставит в день Первого Мая великий в простоте и ясности своей идеал братского равенства в труде и наслаждении.

Всю силу своей ненависти к настоящему, всю пламенность своей веры в будущее сознательный пролетариат воплотит в своем первомайском кличе:

Да здравствует международная социал-демократия!

Рабочие и работницы России!

Волею и замыслом Социалистического Интернационала рабочие должны в день Первого Мая останавливать весь механизм капиталистического производства. Кризис и реакция делают для русских рабочих безмерно трудным выполнение этого постановления в его полном объеме. Но где возможно и поскольку возможно, рабочие России и в эти тягчайшие времена сохранят верность заветам Интернационала и прекратят работу, напомнив сегодняшним победителям великие октябрьские дни 1905 года, когда всеобщая стачка потрясла весь старый порядок в его основах.

Где стачка невозможна, там сознательные рабочие откажутся от первомайского заработка в пользу касс профессиональных союзов и социал-демократической партии. Укрепляя свои организации, они подготовят условия более революционного первомайского выступления в будущем году.

Наконец, везде и всюду социалистические рабочие и работницы соберутся в этот день на сходки и собрания, чтобы с непоколебимой уверенностью сказать друг другу: «Еще один черный год оставлен позади. Еще силен и крепок враг. Но верим и знаем: капиталистический мир на год приблизился к гибели, а мы, его красные могильщики, еще на год приблизились к международной социалистической революции!».

Приложение к N 12 рабочей газеты «Правда», 3 апреля 1910 г.