Электронная библиотека » Лев Троцкий » » онлайн чтение - страница 39


  • Текст добавлен: 11 января 2014, 15:10


Автор книги: Лев Троцкий


Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 39 (всего у книги 47 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Л. Троцкий. КРОВОЖАДНЫЙ И БЕСЧЕСТНЫЙ

(О Столыпине)

Не Столыпин создал контрреволюцию, а контрреволюция создала Столыпина. Но в свою работу на службе реакции Столыпин сумел внести всю силу наглой самоуверенности наследственного собственника, борющегося за свои священнейшие привилегии, и пьяную ненависть крепостника к народным массам, которые впервые в русской истории сделали серьезную попытку сбросить с своей шеи вековое ярмо.

Пять лет подряд – изо дня в день – он вешал и расстреливал сынов народа, громил, давил, топтал человеческие жизни и плоды великих усилий и неисчислимых самопожертвований – во славу собственности, привилегий и монархии. Он подкупал газетчиков и депутатов, брал на содержание штабы политических партий – октябристов, националистов, правых, – насаждал разврат, продажность, предательство и провокацию – во имя собственности, привилегии и монархии. А когда его собственная охранная «государственность» хватила его обухом по голове, тогда политики имущих и привилегированных окружили его траурным хороводом и воспели хвалу его благородству и доблести.

Для пролетариата Столыпин был и оставался до последнего издыхания своего не только кровожадным, но и бесчестным врагом. Его трусливо-подлый заговор против нашей фракции во второй Думе рисует нравственный облик убитого временщика во всей его отвратительной наготе.

Гибель Столыпина не искупает в глазах народа кровавых ужасов столыпинщины. Слишком велик наш счет. Только разрушение всего государственного вертепа столыпинцев, только всенародное низвержение палаческой монархии может примирить совесть пролетариата с неотомщенными ужасами столыпинской диктатуры.

«Правда» N 22, 29 (16) ноября 1911 г.

Л. Троцкий. «ПОЛИТИКА НЕ ЗАВИСИТ ОТ ЛИЧНОСТИ»

Столыпин поднялся к власти в 1906 году, когда народные массы были еще грозны, но революция, тяжко раненая в декабрьских восстаниях 1905 г., уже шла на убыль.

На смену самочинным революционным организациям выступили две первые Государственные Думы. Кадетская партия, господствовавшая в них благодаря виттевскому избирательному праву, предлагала монархии заключение мира на условиях кадетского министерства и передачи малоземельным крестьянам части дворянских земель – «по справедливой оценке». Но кадеты писали счет без хозяина. Пролетариат и революционные слои крестьянства требовали полной конфискации дворянского землевладения без всякой новой выкупной кабалы. А дворянство и за выкуп не соглашалось отказаться от своих владений. Ибо для него эти владения являются основой всего его сословного могущества, хищничества и засилья, – не только на местах, в имении, но и в земстве и в губернской администрации, а главное, во всем государстве. «Да будет нашим паролем и лозунгом, – писал в эпоху первой Думы один из руководителей Совета объединенного дворянства: – ни пяди нашей земли, ни песчинки наших полей, ни былинки наших лугов, ни хворостинки нашего леса».

Монархия вела с кадетами переговоры, пока считала, что за ними идут народные массы. Но когда Столыпин разглядел, – а глаз у него был зоркий, – что за кадетами нет никакой революционной силы, что революция не доверяет им так же, как и реакция, он пришел к выводу, что соглашение с кадетами немногого стоит для монархии, и, по требованию объединенного дворянства, разогнал обе кадетские Думы.

«Нас звали – горько жаловался в третьей Думе Милюков – в министры тогда, когда считали, что мы опираемся на красную силу… Нас уважали, пока нас считали революционерами. Но когда оказалось, что мы только строго-конституционная партия, тогда надобность в нас прошла».

Вернуться к старому чистому самодержавию монархия, однако, уже не могла и не решилась. Слишком сложны стали порожденные капитализмом отношения, слишком многообразны и противоречивы интересы разных классов, – правительство уж не могло, как в доброе старое время, на глазомер решать все вопросы. Сохраняя за собою всю власть, царизм оказался вынужден, однако, выслушивать по каждому вопросу представителей разных классов и групп и прислушиваться к голосам имущих классов. Созданная Столыпиным путем государственного переворота 3 июня 1907 г. третья Государственная Дума не есть «пустая декорация», как думают, напр., социалисты-революционеры, – нет, это необходимый аппарат, при помощи которого монархия нащупывает интересы верхов имущих классов и приспособляется к ним.

Но именно тогда, когда Столыпин, передушив несметное количество народу и разогнав две оппозиционные Думы, привел представителей от 30.000 крупнейших дворян, торговцев и промышленников в третью Государственную Думу, – именно тут-то и начало шаг за шагом вскрываться внутреннее бессилие контрреволюции.

Задачи перед нею стояли те же, какие породили революцию: создание условий экономического развития страны. Революция взглянула на эти задачи под углом зрения интересов рабочих масс. Контрреволюция подошла к тем же задачам во имя интересов капиталистической прибыли. Как поднять внутренний рынок? Как повысить покупательную силу крестьянина?

На этом пути, однако, и шагу нельзя было ступить без глубокой перекройки земельных отношений и перестройки царского бюджета. А между тем и то и другое больно задевало интересы дворянства и бюрократии. «Ни пяди нашей земли», сказало благородное сословие. «Ни гроша из нашего бюджета», сказала бюрократическая каста. И октябристам, ставленникам крупного капитала, пришлось целиком уступить.

В области аграрной реформы третьей Думе не оставалось ничего другого, как поставить свою печать под столыпинским указом 9 ноября 1906 г. Революция требовала передачи дворянских земель крестьянам. Победоносная реакция сделала попытку передать общинные крестьянские земли деревенским кулакам. Но октябристскому капиталу пришлось скоро убедиться, что деревенская буржуазия – новый потребитель – может на основе столыпинской реформы развиться в истощенной и затравленной деревне лишь в течение ряда десятилетий. А прибыль нужна застоявшемуся капиталу сейчас, немедленно.

От надежд на внутренний рынок перешли к поискам внешних. Подгоняемое октябристами и кадетами, столыпинское правительство делало попытку за попыткой отстоять для русского капитала новые области – на Дальнем Востоке (в Китае), на Среднем Востоке (в Персии) и на Ближнем (на Балканском полуострове). Но царская армия из голодных и темных крестьян, из недовольных рабочих, из развращенного, хищного, ненавидимого солдатами офицерства, такая армия ненадежна и бессильна, – царизму пришлось в последние годы позорно отступать перед Японией, перед «дружественной» Англией, перед Австро-Венгрией.

Октябрьский «реформизм» разбился о сопротивление дворянства и бюрократии. Третьедумский империализм потерпел крушение вследствие внутреннего бессилия царской армии. Тогда руководимая Столыпиным контрреволюция свернула на путь национализма.

Лозунг «обновленная Россия» уступил сперва свое место лозунгу «Великая Россия»; а этому последнему пришел на смену лозунг «Россия для русских!».

Замутить внутренние отношения в стране, классовую борьбу отравить и ослабить национальной враждой, запугать разоряющиеся средние классы призраком «жидовского, польского и чухонского засилья» – вот что означает для загнанной в тупик контрреволюции программа национализма.

«Россия для русских!» – не «обновленная Россия» и не «Великая Россия», а обездоленная, нищая, голодающая, отравленная эпидемиями Россия, как она есть, эта Россия для русских, т.-е. для истинно-русских дворян, торговцев и промышленников. Разгром Финляндии, западное земство, отторжение Холмщины, новые ограничения евреев – все эти меры имеют своей задачей углубить национальный антагонизм в среде самих имущих классов, поддержать всеми средствами государства «коренных» собственников за счет «инородческих», центр за счет окраины и таким образом теснее спаять истинно-русский капитал с дворянством и бюрократией.

Националистическая политика означала окончательный отказ третьеиюньских союзников от каких бы то ни было перспектив, от последних надежд на углубление или на расширение рынка, – она означала отдачу наличного национального достояния на поток и разграбление привилегированной части имущих классов. На знамени националистов написано: «После нас хоть потоп!» Это политика банкротов, сознающих свое банкротство. Знаменосец боевого национализма Столыпин был уже политическим трупом, когда охранный террорист Богров положил конец его кровавой карьере.

Столыпина сменил Коковцев. Обывательские надежды на Коковцева уже сменились разочарованием. Все по-старому!

«Политика зависит не от личности министра-президента!» – сказал в Думе Коковцев, затягивая ту петлю, которую накинул на Финляндию Столыпин.

За отсутствием темперамента Коковцев не грозит, не потрясает ораторскими громами. Но он исправно совершает всю ту работу, которая у Столыпина следовала за угрозами и вызовами.

«Политика зависит не от личности». Коковцеву пришлось начать с того, на чем Столыпин закончил.

А на чем закончит Коковцев? Найдет ли для него глава охраны Макаров нового Богрова? Этого мы не знаем. Но зато мы твердо знаем, что не Коковцеву, жалкому бюрократическому бухгалтеру царизма, найти выход для задыхающейся в тисках контрреволюции страны.

«Правда» N 22, 29 (16) ноября 1911 г.

Л. Троцкий. ЛЕНСКАЯ БОЙНЯ И ОТВЕТ ПРОЛЕТАРИАТАI. Почему стреляли?

Ход события был страшно простой. 29 февраля началась на Андреевском прииске стачка 900 рабочих. 9 марта не работали уже все ленские прииски, число стачечников возросло до 6.000 человек. Если принять во внимание адские условия труда на приисках, тогда все требования рабочих, в том числе и столь напугавшее правительственных болванов Петербурга требование 8-часового рабочего дня, представляются в высшей степени умеренными, прямо-таки поразительными по всевыносливости придавленного рабочего человека. Главный смысл всех требований состоял в том, чтобы заставить золотопромышленное товарищество выполнять хоть те постыдно-жалкие законы, какие существуют в защиту труда в романовской державе. Достаточно сказать, что среди требований были такие, как выдача заработка раз в месяц и непринуждение женщин к приисковой работе.

Благодаря руководству стачкой со стороны выбранной рабочими комиссии, в состав которой входило несколько политических ссыльных, стачка в течение месяца протекала в высшей степени сплоченно, планомерно и спокойно. По словам министра Тимашева[228]228
  Тимашев – министр торговли и промышленности с 1909 г. До этого времени был начальником департамента торговли и мануфактур, директором канцелярии по кредитной части и управляющим государственным банком.


[Закрыть]
, рабочие к началу апреля готовы были пойти на соглашение. С другой стороны, и ленское товарищество нетерпеливо ерзало в ожидании возобновления работ и склонно было пойти на уступки.

Но в ночь на 4 апреля, по предварительному телеграфному предписанию из Петербурга, воинская команда, спешно доставленная на прииски, арестовала стачечный комитет. Забастовщики вступились за арестованных руководителей, но прежде чем их мирное безоружное шествие могло предъявить свои требования, полтораста солдат при двух офицерах дали на расстоянии 150 сажен, без предупреждения, ряд залпов по безоружной толпе, стреляли в лежачих, в раненых, в убегавших, убили и перекалечили свыше 500 человек, из них 270 уже похоронено.

Почему стреляли?

Что к этому не были ничем «вынуждены», понимают все. И хотя Макаров[229]229
  Макаров – видный царский чиновник. Был прокурором судебной палаты в 1901 г., позднее старшим председателем Харьковской судебной палаты. С 1906 г. товарищ министра внутренних дел П. Столыпина, руководитель полицейской частью министерства. В борьбе с революционными организациями Макаров широко применял систему провокаций. В 1911 г., после убийства Столыпина, он был назначен его преемником на посту министра внутренних дел и явился прямым продолжателем столыпинской политики беспощадных репрессий. При нем было проведено в жизнь задуманное Столыпиным выделение Холмского края в самостоятельную губернию (см. прим. 159). Во время выборов в Думу Макаров принимал энергичные меры к тому, чтобы обеспечить правительству нужный ему состав «народных представителей». В своей речи в Думе 11 мая 1912 г. по поводу ленского расстрела он произнес знаменитую фразу: «Так было, так будет впредь». В декабре 1912 г. он был заменен на посту министра внутренних дел Маклаковым.


[Закрыть]
в Думе божился, что его испытанному провокатору Трещенкову[230]230
  Трещенков, ротмистр – руководитель расстрела рабочих в апреле 1912 г. на Ленских приисках. Трещенков с 1900 г. служил в жандармерии. В 1905 году он отличился бомбардировкой вокзала в Нижнем Новгороде, где засела дружина революционеров в пять человек, и карательными экспедициями в Сормово. Затем, замешанный в каких-то денежных делах, он был переведен в Житомир, а оттуда в Москву. В марте 1912 г. он прибыл во главе отряда войск на Ленские прииски во время возникшей там забастовки. С прибытием Трещенкова начинаются аресты рабочих, в том числе выборных. Трещенков натравливал солдат на рабочих, посылал в центр телеграммы об агитаторах-бунтовщиках и, наконец, отдал приказ солдатам стрелять в мирную манифестацию рабочих. Благодаря провокационным действиям Трещенкова забастовка, до его приезда протекавшая мирно, оканчивается расстрелом сотен рабочих. В июле 1912 г. Трещенков был временно отстранен от службы, а затем переведен в Петербургское жандармское управление. Следствие, назначенное над ним, окончилось через два года. Не найдя состава преступления, Совет министра внутренних дел предложил Трещенкову вступить в действующую армию, «чтобы искупить свою невольную ошибку». Трещенков попал на фронт и в мае 1915 года был убит.


[Закрыть]
угрожала смертельная опасность, но ему, без сомнения, не верили даже приставленные к его охране шпики.

Почему стреляли?

Потому ли, что местным Трещенковым, состоящим на содержании приисковой администрации, нужно было отличиться? Потому ли, что нетерпеливые акционеры надеялись ускорить ход дел при помощи свинца? Потому ли, что правительству нужно было – по возможности подальше от больших центров – учинить примерную расправу над стачечниками и запугать приходящий снова в движение рабочий класс? Или, может, быть – как намекают газеты – какая-либо придворная банда, игравшая на «понижение» ленских акций, решила вызвать кровопролитие и хаос какою угодно ценою? Не хотели ли таким путем закрепить дружбу английской биржи, в руках которой находится около 75 процентов ленских акций? Или, может быть, в состав этих английских капиталов входят и те миллионы, которые царь про всякий случай хранит в английских банках, и дело шло о собственных барышах царя?

Почему стреляли?

Надо полагать, что все причины соединились тут воедино: Трещенкову нужно было в огне усмирения несуществовавшего восстания похоронить свою воровскую отчетность; барон Гинцбург не прочь был умеренным количеством свинца подтолкнуть рабочих на путь «благоразумия», наоборот, спекулянты из великих князей могли быть заинтересованы в усугублении замешательства, – все эти причины могли сочетаться, скреститься, перепутаться, – и вот результат: 270 убитых, 250 искалеченных.

Какая часть тут приходится непосредственно на поддержание славы и величия царской монархии, а какая – на косвенное поддержание августейших барышей; сколько трупов придется на пай барона Гинцбурга и сколько просверленных черепов нужно отнести на долю местных Трещенковых, этого не подсчитает никакой ученый счетовод. Отдельные слагаемые навсегда останутся неясными, зато ясен и несомненен итог: 270 трупов, 250 калек.

Ход событий был страшно простой. Но в совокупности простейших фактов и действий: голода, истощения, отказа от работ, ареста, выстрелов и хрипа задыхающихся собственной кровью, – в совокупности этой страшной простоты стоят перед нами экономика, политика, мораль и философия этого общества, охраняемого освященной богом монархией, которая начинается с приискового самодержца Трещенкова на Лене и кончается коронованным жандармским ротмистром Романовым в Петербурге.

На золотоносном куске земли, который дальностью расстояния, суровостью климата, весенними и осенними разливами рек отрезан от всего мира, хищники – военные и статские, духовные и светские, свои и чужестранные – заперли несколько тысяч душ, голодных и бесправных, вогнали их в холодные, всегда грозящие обвалом просечки, где по стенам струится вода, поднимаясь на полу иной раз до колен, держат их и их семьи в тесных, грязных и дымных казармах, среди вшей и человеческого навоза, платят им 1 – 1 1/2 рубля в день, но не деньгами, а талонами на гнилые товары, иногда прямо на падаль, по бешеным ценам; принуждают их подпиской отказываться от своего права возбуждать против администрации судебные иски, – и за все это из-под ногтей у них повседневно выжимают кровь, которая тут же на месте превращается в сверкающее золото. Из струпьев, из ревматизмом охваченных сочленений, из сифилитических язв, из рахита младенцев, из истощенных кровоточивых материнских грудей – вот откуда течет благодатный поток ленского золота, обогащая по пути всех, кроме тех, которые добывают его.

Во время думских прений по поводу ленских событий некоторые депутаты указывали Макарову на то, что законы русские запрещают стачку только в имеющих государственное или общественное значение предприятиях, к которым частные золотопромышленные прииски не относятся. Как не относятся?! изумлялись Макаровы и Гинцбурги до глубины потрохов. Да разве же не ясно, что золотоносный ленский фонтан, дающий ежедневно 3 пуда чистого золота – 1.000 пудов в год! – стократ важнее и священнее всех государственных предприятий, всех стратегических железных дорог и броненосцев, всех знамен, зерцал, хоругвей, икон и мощей? Ибо государственные предприятия, как и церковь, существуют, в конце концов, для того, чтобы охранять, обеспечивать и освящать накопление капиталистического богатства, которое лучше, полнее, всестороннее всего выражается в золоте. А ведь здесь, на Лене, дело прямо и непосредственно идет о золоте, о чистом золоте, о вожделенном золоте, которое более могущественно, чем все начертанные на зерцалах законы, более нетленно, чем самые патентованные мощи. Тут на Лене достаточно желтого металла, для того, чтобы

"И связывать и расторгать обеты,

Благословлять проклятое, людей

Ниц повергать пред застарелой язвой,

Разбойников почетом окружать,

Отличьями, коленопреклоненьем,

Сажая их высоко – на скамьи

Сенаторов…

И вот когда 6.000 ленских рабочих, устав питаться падалью, перестали в течение месяца выцарапывать кровавыми ногтями из недр земных золото, на их черепа со страшным треском опустился чугунный кулак государственной власти: полтысячи тел осталось на земле…

II. «Так было – так будет!»

«Так было, – сказал в Думе Макаров, – и так будет впредь!»

Так будет, – ответило ему уже двухсоттысячное эхо стачечников и демонстрантов, – но лишь дотоле, доколе мы не разворотим до дна разбойничий вертеп царской монархии и не завоюем для себя простора, воздуха, света!

Князь Мещерский рассказывает в своем органе, что в некоторых сановных кружках Петербурга весьма радовались кровавой ленской бойне, как акту «твердой власти», которым Россия спасена от всеобщей забастовки. Однако почтенные людоеды ошиблись в расчете. До ленской катастрофы всеобщая забастовка вовсе не грозила непосредственно. А после бойни рабочие России проявили свое негодование с давно небывалой силой, – призрак Красного Октября снова встал над страною.

Началось с двухдневной демонстративной забастовки служащих ленского пароходства. 9 апреля проводят однодневную забастовку протеста 1.000 рабочих машиностроительного завода в Киеве. 10 апреля стачка перекидывается на Харьков и Николаев. Одновременно брожение проникает в университет. 11 и 12 апреля в Киеве бастуют уже 4.000 человек. 12 апреля в Киеве не вышло ни одной газеты, кроме националистического «Киевлянина».

Но до думских дебатов движение носило неуверенный характер, оно только нащупывало почву.

11 апреля министр внутренних дел давал свои объяснения перед Думой. Смысл его речи был такой: «Требования рабочих, может быть, и скромны. Но для нас, для людей 3 июня, величайшая политическая опасность – всякое движение рабочих. Ленские рабочие, правда, не сделали до 4 апреля ничего противозаконного. Но они могли разгромить прииски после 4 апреля. Зато теперь мы можем вам гарантировать: те, которых мы уложили 4 апреля, не будут больше предъявлять никаких требований. Это самый верный способ действий. Поймите это… Войску не остается ничего другого, – так дословно закончил свою речь Макаров, – как стрелять. Так было и так будет впредь!»

Эта неслыханная даже в устах царского министра речь, – не случайно сорвавшаяся в минуту озлобления, а вяло прочитанная по бумажке канцелярским палачом, – вызвала бурю негодования. И она немедленно же породила широкое движение протеста, разрядив напряженное настроение масс. Град протестов посыпался в думскую с.-д. фракцию со всех концов страны.

12 апреля забастовка захватывает важнейшие заводы в Одессе. 13-го она переносится на Саратов и Елисаветград. 14-го из всех одесских газет выходит только черносотенная «Русская Речь». В этот день примыкает к забастовке колоссальный трубопрокатный завод в Екатеринославе. 14-го и 17-го бастуют большинство заводов, фабрик и верфей Риги.

15 апреля, в воскресенье, Казанская площадь в Петербурге становится ареной демонстрации, преимущественно студенческой по составу. С понедельника поднимается пролетарский Петербург. В этот день, 16 апреля, бастует в столице около 16 тысяч рабочих. На заводах происходят митинги. 17 апреля движение разрастается. 32 тысячи рабочих объявляют однодневную забастовку. У Казанского собора и в рабочих кварталах происходят уличные манифестации. 18 апреля – 1 мая по европейскому стилю – в Петербурге бастуют 148 фабрик и заводов с 54.000 рабочих. В этот день демонстрация протеста сливается с праздником международной солидарности.

Параллельно идет движение в провинции. 16 апреля в Екатеринославе бастовало около 10.000 рабочих, в Нижнем Новгороде – 15 портняжных мастерских. 17-го начинается забастовочное движение в Москве; в Кишиневе бастуют наборщики, продолжаются забастовки в Риге, из Архангельска рабочие шлют протест в думскую фракцию. 18 апреля наряду с 54 тысячами стачечников Петербурга – откликаются на ленские события 20.000 стачечников в Риге, 12.000 в Варшаве, 3.000 в Вильне, в Харькове бастуют типографщики. Это момент наивысшего подъема движения. В разных местах – в Риге, Петербурге – производятся попытки уличных демонстраций. Протесты, манифестации, стачки протеста прокатываются по высшим учебным заведениям. «Быть может, никогда еще со времени 1905/6 г., – писала кадетская „Речь“, – столичные улицы не видели такого оживления».

У хозяев петербургских салонов, где ждали благотворного влияния ленской резни, спирает в зобу дыханье. Правительство резко меняет тон. Тимашев, от имени министерства, дает новое объяснение, которое окрашено уже не провоцирующей наглостью, а заискивающей трусостью. Коковцев обещает самое «широкое, всестороннее и полное» расследование через особое «обладающее доверием монарха лицо». Мало того. Правительство берет на свою ответственность законодательное урегулирование условий труда и квартирного вопроса на золотых приисках, распространение на них закона о страховании и проч. На фоне стачки пролетарского возмущения, охватившей к этому времени уже около 200 тысяч рабочих, речь Тимашева звучала очень выразительно.

«Так было, так будет», имели полное право сказать правительству рабочие. «Когда мы приниженно молчим, мы видим над собой только вашу волчью пасть; когда мы поднимаемся на борьбу, вы пускаете в ход ваш лисий хвост».

После 18 апреля движение идет на убыль. 19-го в Петербурге бастуют 10.000 человек, не успевших выразить свой протест в предшествующие дни, в Колпине – 4.000 чел., в Москве около 10.000, в Сормове бастуют 20 апреля 4.000 душ, в Нижнем Новгороде – 3 завода, в Луганске – 5.000 человек. В общем стачка вовлекла в свой водоворот значительно более 200 тысяч человек, из которых на один Петербург приходится свыше 100 тысяч.

Это движение, каким бы неожиданным оно ни казалось после лет затишья, было подготовлено глубокими внутренними причинами. Промышленный подъем, который, несмотря на неурожай прошлого года, идет своим чередом, чрезвычайно содействовал сплочению рабочих и упрочению их уверенности в собственных силах. Стачку протеста дружнее всего провели металлисты, не только потому, что они развитее текстильщиков, но и потому, прежде всего, что промышленный подъем до сих пор ярче всего сказался именно в металлургической промышленности.

Победоносная китайская революция и последние крупные события в Интернационале: грандиозная избирательная победа германской социал-демократии и могущественная стачка английского пролетариата, находили каждый раз глубокий отзыв в сознании масс[231]231
  События в Интернационале. Выборы в рейхстаг. – Перед войной 1914 – 1918 г.г. мировое рабочее движение достигло очень высокого уровня. Происходившие в начале 1912 г. выборы в германский рейхстаг дали значительную победу германской социал-демократии. Социал-демократическая партия получила 4 1/2 милл. голосов (на 1 милл. больше, чем на предыдущих выборах) и провела 110 депутатов, заняв в рейхстаге первое место по количеству представителей. Об организационных успехах, достигнутых к тому времени германской социал-демократией, свидетельствуют следующие цифры: в 1912 г. партия имела около 1 милл. членов, 86 газет, 59 типографий; профсоюзы насчитывали более 2 1/2 милл. членов. Но именно эта организационная сила и была одной из причин, питавших оппортунизм внутри партии. В тактике ЦК германской с.-д. партии на выборах 1912 г. оппортунистические тенденции вскрылись с полной ясностью. ЦК при перебаллотировках заключил избирательный союз с либералами, согласившись «затушить» свою агитацию в 16 округах в пользу либеральных кандидатов. Этот шаг ЦК вызвал внутри партии резкую оппозицию, возглавлявшуюся Розой Люксембург и Мерингом.
  Экономическая борьба пролетариата в 1912 г. – ознаменовалась крупнейшей стачкой углекопов в Англии и ее откликами в Германии, Франции, Бельгии и Чехии. Забастовка английских углекопов, длившаяся около месяца и охватившая свыше 1 миллиона рабочих, выставила своими требованиями установление прожиточного минимума и повышение заработной платы. Забастовка дезорганизовала всю экономическую жизнь Англии и вызвала вмешательство правительства. Парламентом был принят законопроект, по которому для установления минимума зарплаты в округах избирались комиссии в составе трех представителей: от рабочих, капиталистов и местной власти. Требование рабочей партии о повышении зарплаты парламент отверг.
  Китайская революция 1911 г. – Эпоха буржуазно-демократических и национальных революций на Востоке начинается в 1905 г. под влиянием первой русской революции.
  Правящая императорская династия Китая пыталась реформами предотвратить революционную бурю, предвестниками которой были отдельные восстания 1907 г. Эти реформы никого не удовлетворили; у власти оставалась ненавистная китайцам династия манчжуров, господами отдельных провинций были по-прежнему взяточники-мандарины, по-прежнему Китай оставался добычей иностранного капитала. В октябре 1911 г. в провинциях торгово-промышленного Юга разражается общенародное восстание против феодально-бюрократического режима; в восстании, руководимом народно-революционной партией Сун-Ят-Сена (она называлась тогда «союзной лигой»), принимают участие самые широкие слои китайского народа: крестьянство и пролетариат, мелкая буржуазия и интеллигенция. К восставшим присоединяется часть армии, и революция победоносно занимает один город за другим. 29 декабря 1911 г. в Нанкине провозглашается республика и Сун-Ят-Сен избирается ее президентом. Он издает манифест, в котором обещает содействовать развитию торговли и промышленности, пересмотреть законодательство, дать свободу совести и вероисповедания. Видя свое безнадежное положение, императорская фамилия 12 февраля 1912 г. отрекается от престола и призывает страну передать власть Юан-Ши-Каю – талантливому генералу, имевшему в своих руках значительную военную силу. Юан-Ши-Кай, считаясь с сложившейся ситуацией, на первых порах примыкает к революционному движению. Сун-Ят-Сен входит в соглашение с ним и уступает ему место президента республики, оставаясь заместителем президента. Однако соглашение между подлинным революционером Сун-Ят-Сеном и лишь временно примкнувшим к революции генералом Юан-Ши-Каем оказалось весьма непрочным. В открывшемся в 1912 г. парламенте начинается борьба между революционным Югом, возглавляемым Сун-Ят-Сеном и милитаристским помещичьим Севером, руководимым Юан-Ши-Каем. Борьба переходит в 1914 г. в вооруженное столкновение и заканчивается победой Юан-Ши-Кая, который вскоре разгоняет парламент и становится единоличным властителем Китая. В 1916 г. Юан-Ши-Кай умер, и после его смерти власть центрального китайского правительства все больше теряет значение перед лицом усиливающихся губернаторов отдельных провинций.


[Закрыть]
.

И вот на эту почву упала ленская катастрофа. Все соединилось в ней, чтобы довести негодование масс до того предела, когда оно неотразимо ищет себе выражения в действии: ужасающая нищета и придавленность ленских рабов – и бешеные барыши приисковых феодалов; до крайности умеренный характер требований («если б истощенные лошади забастовали, они не могли бы требовать меньшего», писала одна буржуазная газета) – и невероятное количество жертв.

Почти вся печать – за самыми ничтожными исключениями – резко выступила против ленской расправы. Не только кадеты, но и октябристы сочли нужным внести запрос. Конечно, не нежная любовь к ленским сиротам и вдовам руководила ими при этом, а в первую голову – расчет. Не всем же дано счастье участвовать в азартной игре на ленских акциях и записывать каждого убитого рабочего и каждого калеку в графу прихода. Промышленники металлические и ситцевые сейчас, в столь долго жданные годы подъема, больше всего хотят спокойствия: они совсем не склонны к сколько-нибудь активной оппозиции, которая могла бы выбить из равновесия режим 3 июня, но они не хотят раздражать и рабочих. Где можно, нажать, где нужно, уступить – спокойствие во что бы то ни стало. Очень знаменательно, что петербургское общество заводчиков и фабрикантов – запевало во всех мерах против рабочих – постановило не штрафовать рабочих за забастовку протеста, дабы не вызывать лишнего раздражения. Отсюда недовольство октябристов Макаровым и раздраженные статьи капиталистической прессы по поводу ленского массоубийства.

Кадетская и прикадетская, то есть наиболее распространенная у нас пресса не могла не использовать ленскую трагедию, как благодарный материал для агитации перед самыми выборами в 4 Думу. Отражая настроение мелкого и среднего обывателя, которому осточертели разнузданность правящих и хищничество привилегированных, либеральные газеты взяли довольно резкий тон.

И вся эта агитация, революционно-заостренная речами социал-демократических депутатов и статьями социал-демократической печати, придя в соприкосновение с пробужденным вниманием рабочих, породила такой отклик, от которого все успели уже отвыкнуть и которого поэтому не ожидали. Капиталистическая пресса в испуге прикусила собственный язык. А кадетские газеты – тоном злорадства и тревоги в одно и то же время – поставили вопрос: «Итак, сказка начинается с начала?»

Да, широкая массовая борьба возобновляется после пятилетнего перерыва – но не с начала. Изменились противники, изменились условия борьбы, преобразовались и усложнились ее методы.

Накануне октября 1905 года перед нами стоял обнаженный царизм, непосредственно не поддерживавшийся никаким классом общества. Нынешний, пореволюционный царизм увенчивает союз бюрократии, дворянства и крупного капитала; враг стал в некоторых отношениях сильнее, найдя организованную опору в общественных верхах.

Но и революция стала сильнее, ибо опора царизма в низах уменьшилась, – выросла их сознательность. Правда, годы реакции подняли целое новое поколение пролетариата, по которому только скользнул накопленный опыт, – поколение, которое почти не бастовало, не протестовало, политически не боролось, которое впервые теперь, в учащающихся, на основе промышленного подъема, стачках, начинает со всей остротой сознавать потребность в свободе коалиций. Но и эта новая масса уже не прежняя стихийная сила, напирающая, не оглядываясь назад и не заглядывая вперед. Опыт революции и трех Дум просочился до самых ее глубин. А верхний руководящий слой ее состоит из рабочих, прошедших серьезную политическую школу, привыкших ориентироваться, учитывать, взвешивать. Эти передовые рабочие не будут переходить на новые позиции, не укрепив за собой старых. А политически укрепить позиции значит для социал-демократии сделать их позициями самой массы.

Промышленный подъем – годом раньше или позже – сменится кризисом, который будет тем глубже и острее, что основные потребности социального и политического раскрепощения страны не разрешены. Кризис экономический должен будет в таких условиях стать предпосылкой глубочайшего политического кризиса. И уж от пролетариата, от степени его сознательности и революционной готовности, будет зависеть сделать этот кризис для царизма смертельным.

«Правда» N 25, 6 мая (23 апреля) 1912 г.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации