Текст книги "Перед историческим рубежом. Политическая хроника"

При обсуждении вопроса об отношении между социал-демократией и крестьянством в условиях российской революции мы обыкновенно игнорируем опыт маленькой страны, которая лежит у нас под рукой: Финляндии. Во втором Финляндском сейме из 200 депутатов – 83 социал-демократа. Между тем Финляндия в гораздо большей мере, чем Россия, является мелкобуржуазно-крестьянской страной; крупная индустрия там незначительна, социал-демократия моложе, чем в России, и ее влияние является в значительной мере отражением революционной роли российского пролетариата. И что же? В то время как в мелкобуржуазных городах финляндская социал-демократия собрала 33,3 % голосов, в деревне за нее голосовало 37,6 % избирателей. И в Финляндии, как в России, в центре социальной борьбы стоит аграрный (торпарный) вопрос, причем собственнический консерватизм буржуазного либерализма совершенно отрезывает его от неимущего крестьянства и толкает это последнее в лагерь социал-демократии. «Крестьянский союз», родственный нашим трудовикам, несмотря на огромную роль торпарного вопроса, играет ничтожную роль: при последних сеймовых выборах он собрал вокруг 9 депутатов всего около 6 % общего числа голосов. Нужно принять во внимание, что весь переворот в Финляндии явился результатом первого взмаха российской революции, причем выборы в сейм, особенно во второй, происходили в атмосфере страха перед натиском победоносной реакции.

Какое же влияние на крестьянство завоюет наша партия в процессе и в результате руководства новым, несравненно более широким, движением масс города и деревни! Разумеется, если мы сами не сложим оружия, испугавшись соблазнов политической власти, навстречу которой нас неизбежно понесет новая волна.

Руководящая роль рабочих в крестьянском движении, их политическое влияние после первой решительной победы революции чрезвычайно облегчаются тем обстоятельством, что наша индустрия, особенно крупная, расположена преимущественно вне городских стен.

Из них: Предприятий,

занимающих % Число рабочих %

более 1.000 раб.

В городах…….. 146 32 351.000 30

Вне городов…… 312 68 804.000 70

Всего……… 458 100 1.155.000 100

В этой таблице учтены только гигантские предприятия, занимающие свыше 1.000 раб. Вообще же фабрики и заводы всех размеров, расположенные вне городов, составляют 57 % общего числа и занимают 58 % общей массы рабочих. Нужно, впрочем, оговориться, что здесь ко внегородским предприятиям отнесены также фабрики и заводы, расположенные в пригородах (выделить эту категорию мы не могли за отсутствием данных), но за всем тем несомненно, что топография русской индустрии крайне облегчает социал-демократии прямое революционно-политическое воздействие на широкие крестьянские массы.

Но зато с другой стороны революция научила кое-чему и царское правительство. Оно напрягает все силы государственной власти на то, чтобы направить разрешение аграрного вопроса по не-революционному пути. Его первая задача – разрушить земельную и административно-податную общину, которая связала деревенские массы единством нищеты и в крестьянских восстаниях становилась естественным органом революционного самоуправления («мирские» постановления о разгроме помещичьих экономий, «мирское» распределение захваченных земель и имущества…) Закон 9 ноября 1906 г. предоставил каждому домохозяину право требовать от сельского общества выделить ему часть мирских угодий в частную собственность, причем право это связано в законе с большими фактическими преимуществами в пользу крупных, многонадельных крестьян. Цель правительства была совершенно ясна: общину, объединенную борьбой за помещичью землю, разбить на враждебные лагери, борющиеся за надельную землю; помочь при помощи государственной власти зажиточному меньшинству крестьянства превратиться в крепкий класс мелких собственников, обязанных всем своим положением контрреволюционному законодательству, подобно тому, как французские крестьяне своими новыми земельными владениями были обязаны законодательству революции. – Каковы же реальные результаты столыпинского законодательства по 87 ст.?

К 1 августа 303 тысячи домохозяев выделились из своих общин, закрепив за собою 2.305.000 десятин. Цифры, бесспорно, очень значительные на первый взгляд. Нужно, однако, прежде всего принять во внимание, что в эти первые два года действия нового закона правительство дало возможность сразу выделиться из общины всем тем элементам ее, которые экономически созрели для такого выделения в течение долгого предшествующего времени. Дальнейшая работа по созданию класса собственников-крестьян будет поэтому с каждым последующим шагом наталкиваться на растущие трудности. Но и помимо этого соображения, действительно достигнутые результаты контрреволюционных аграрных мероприятий в приведенных числах страшно преувеличены. Ведь подлинная цель закона 9 ноября – создание самостоятельных, от общины независимых, отрезанных к одному месту (хуторских, фермерских) хозяйств. Между тем подавляющее большинство «выделов» имеет чисто-формальный характер: за отдельными общинниками просто закреплены в собственность все те разрозненные полосы общинной земли, которые числились за ними в результате последнего передела. О фермерском хозяйстве при таких условиях не может быть и речи: «выделенный» остается в полной зависимости от хозяйственного обихода общины. Действительных же хуторян выделено за два года всего 22 тысячи при 114 тыс. десятин земли, т.-е. всего около 7 % выделившихся общинников и 5 % выделенной земли^{49}. Эти 114 тыс. десятин представляются совершенно ничтожной величиной, если их противопоставить 88 миллионам, находящимся в общинном владении. Несравненно более широкий размах получила деятельность крестьянского банка, который за последние три года приступил к перепродаже крестьянам земельной площади в 8 слишком миллионов десятин, стоящей почти миллиард руб. Однако, и эта цифра дает крайне преувеличенное представление о землеустроительной работе правительства: распродажа земли идет крайне туго, банк сокращает операции, новые «собственники» не в состоянии внести срочные платежи, и отрезанные участки, как сообщают из разных мест, снова возвращаются к банку или идут с молотка. Подвести теперь цифровые итоги всем аграрным мероприятиям контрреволюции нет никакой возможности, но из сказанного ясно, что какую бы бюрократическую энергию ни проявляло правительство, русская деревня еще на долгий ряд лет останется очагом глубоких брожений и революционных взрывов.

Локальный кретинизм – историческое проклятие крестьянских движений. О политическую ограниченность мужика, который у себя в деревне громил барина, чтоб овладеть его землей, а напялив солдатскую куртку, расстреливал рабочих, – разбился первый вал российской революции. Все события ее можно рассматривать как ряд беспощадных предметных уроков, посредством которых история вбивает крестьянину сознание связи между его местными земельными нуждами и центральной проблемой государственной власти. В эту же сторону должно быть направлено наше агитационное воздействие на крестьян, которое прежде всего характеризуется тем, как мы ставим аграрный вопрос в среде самого пролетариата.

Как бы мы себе ни представляли те формы земельной собственности, которые сложатся после аграрной революции, но ясно, что сейчас, когда земля находится в собственности помещиков, когда на защите этой собственности стоит царизм, совершенно невозможно муниципализацию противопоставить национализации. Только новая власть, вышедшая из революции, может создать новые формы земельной собственности. Переход конфискованной земли в собственность всего народа (resp. государства) есть, во всяком случае, необходимая революционно-политическая предпосылка муниципализации земли. Вся задача революции состоит теперь именно в создании этой предпосылки. Противопоставлять в настоящем фазисе революции муниципализацию национализации значит – не желая того – принципиально санкционировать локальный кретинизм мужика. Он вошел в революцию с предрассудком, будто достаточно изгнать помещиков своей округи и подвергнуть бойкоту дворянское земство и уездную полицию, чтобы превратить общину или волость в хозяина всей местной земли. Наша же задача – разъяснить ему, что он должен совершить эту работу в общегосударственном объеме и что необходимые ему земельные угодья он может получить только из рук нового, демократического государства. Муниципализация есть программа, с которой мы сможем выступить в Учредительном Собрании; но ведь это уже предполагает существование Учредительного Собрания, в руках которого находится распоряжение земельным фондом страны.

«Национализация земли отпугнет крестьян». Почему? Потому что их вообще отпугивает постановка аграрного вопроса в государственном объеме! Но ведь мы именно должны разбить эту «муниципальную» ограниченность, чтобы иметь возможность достигнуть хотя бы той же муниципализации земли. Или потому, что крестьяне испугаются национализации их наделов и частных мелких владений. Но ведь земельный вопрос стоит пред крестьянством не как вопрос о том, что делать с его собственными землями (на которые никто не покушается и не покусится), а как вопрос о том, как получить в свое распоряжение помещичьи земли. Мы отвечаем: через посредство демократического государства. Национализация земли может стать в свое время опорой реставрации! Все может быть. Но в настоящее время, это – рычаг революции?

Что мы сделаем с конфискованными землями?

Выше мы старались показать, что ликвидация помещичьего землевладения возможна лишь при таком размахе революции, который поставит у власти социал-демократию. Незачем и говорить, что она не займется экспроприацией надельных земель и мелких владений. Не может быть также и речи о том, чтобы пролетарское правительство, конфисковав имения с крупным производством, разбило их на участки и передало для эксплуатации мелким производителям, – единственным исходом будет кооперативное производство под коммунальным или непосредственно государственным контролем. Частновладельческие земли, обрабатываемые крестьянским инвентарем, должны будут быть переданы непосредственно производителям, причем естественным и неизбежным посредником между ними и государством явятся органы местного самоуправления^{50}. Муниципализация земли станет возможной и жизненной только при общей устойчивости революционного режима. Помещичья реставрация одинаково грозна как «национализации», так и «муниципализации», ибо, победив, она овладеет, разумеется, не только центральной властью, но и земствами. Поэтому при непрочности нового режима (а это определится не только внутренними, но и международными условиями) революционному правительству может быть придется пустить земли в раздел, ибо пред задачей экспроприации миллионов мелких собственников остановится самая лютая реставрация. Все, что ей останется в таком случае – это, по примеру реставрации Бурбонов[168]168
  Реставрация Бурбонов – восстановление старой королевской династии Бурбонов во Франции произошло после поражения Наполеона в 1812 – 1813 гг. Восстановление Бурбонов было в значительной степени подготовлено союзническими армиями Англии, России и Австрии. 31 марта 1814 г. новый король из семьи Бурбонов, Людовик XVIII, торжественно въехал в Париж. В 1825 г. его сменил Карл X. При Карле X был издан закон о вознаграждении из государственной казны земельных собственников, владения которых были конфискованы во время революции. Согласно закону, владельцы получили денежное вознаграждение, в 20 раз превосходившее доходы с их земель в 1790 году. Доход с конфискованных земель оценивался в 1790 г. в 30 миллионов, а бывшим земельным собственникам было роздано около 625 милл. франков. Революция 1830 г. окончательно низложила династию Бурбонов.


[Закрыть], вознаградить помещиков за отнятые у них земли из государственной казны. Вот когда может найти себе применение кадетская «справедливая оценка» – не как программа соглашения сословий и законодательного разрешения аграрного вопроса, а как программа возмещения дворянству проторей и убытков, причиненных ему победоносной аграрной революцией.

Так или иначе, но сейчас мы вырабатываем не меры против грядущей реставрации, а программу борьбы с сущим царизмом.

Наша деятельность в третьей Думе должна стоять для нас в перспективе наших общих революционных задач. Чем смелее и энергичнее наша фракция выдвинет те требования нашей программы, которые именно теперь, когда в торгово-промышленной сфере царит жестокий кризис, а в деревне – голод, неизбежно привлекут к себе внимание широких народных масс, тем быстрее пойдет самоопределение крестьянской фракции, тем большие трудности мы поставим на пути столыпинского правительства и его Думы, и главное – тем теснее мы сплотим вокруг нашей партии социалистические элементы рабочего класса. Никто не сможет сказать, когда придут большие события, но во всяком случае лучший способ готовиться к ним – это широко развернуть пред массами знамя революции.

«Przeglad Socyal-demokratyczny» N 12. Июнь, 1909 г.

С конца сентября и особенно с 5 октября (двойное coup d'etat [государственный переворот] на Балканах) в Петербурге все выше и выше взмывались волны всеславянского энтузиазма и патриотического возмущения. Параллельно протекавшая студенческая забастовка – этот элементарный, почти рефлекторный ответ нового, по-революционного студенчества на новый режим – внесла режущую ноту в мелодию «национального» единодушия. Все соединилось, чтобы похоронить общестуденческий протест: «союзники» со своими резинами и кадетские профессора со своей умиротворительной ложью. 22 октября «Речь» могла уже с удовлетворением констатировать, что забастовка задушена – «без пролития крови». Помеха была устранена. Тем свободнее неистовствовала пресса – первую скрипку играла «Речь»! – по поводу «австрийского злодеяния» на Балканах. К открытию думской сессии могло казаться, что все партии и все вопросы растворились в «неославизме», который в первом же заседании Думы добросил одну из своих волн под самый – увы, столь ненадежный! – потолок Таврического дворца. Но уже через несколько дней все изменилось. Под давлением крестьян на очередь был поставлен указ 9 ноября. Аграрный вопрос – «самый жгучий и революционный вопрос нашего времени», по отзыву Меньшикова – сразу стал в центре внимания, отодвинув далеко в сторону и препирательства думских партий с министром Шварцем[169]169
  Шварц – филолог. Читал лекции на историко-филологическом факультете Московского университета. С 1900 г. Шварц – попечитель Рижского, а позднее Варшавского учебного округа. В 1908 г. назначается министром народного просвещения. На этом посту им был проведен целый ряд реакционных мероприятий в области средней и высшей школы. Наиболее крупные из них следующие: отмена студенческих организаций, отмена приема женщин вольнослушательницами в высшие учебные заведения, строгое проведение процентной нормы для приема в учебные заведения евреев. В начале 1910 г. Шварц вышел в отставку, уступив свое место Кассо.


[Закрыть], и всеобщие требования «справедливых компенсаций» на Балканском полуострове.

«Землей не пахнет!» – так резюмировали свое впечатление после речи докладчика земельной комиссии, октябриста Шидловского, депутаты-крестьяне в кулуарах Таврического Дворца.

– «Чужой землей не пахнет!» – поправляли их октябристы.

И те и другие выражали этими словами одну очень определенную мысль: указ 9 ноября – не простой закон об условиях выхода из общины, необходимый ввиду завершения выкупной операции, а законченный метод разрешения аграрного вопроса. «Пахнет» или «не пахнет» экспроприацией дворянства? Вот каков подлинный вопрос, который в период революционного подъема решался практически, а сейчас служит лишь очередной темой парламентской риторики, ибо на деле он – для ближайшего периода – твердо и бесповоротно предрешен.

"Аграрный месяц не случайно вытеснил собою месяц «патриотический»: и там и здесь речь шла о поисках более широкого базиса капиталистического развития: во втором случае – на Балканах или в Персии; в первом случае – на центральном российском черноземе. Политически эти два пути совершенно несовместимы: либо поддерживать царизм – для внешних завоеваний, либо ослаблять его – в интересах внутренних реформ; либо империализм, либо демократия; либо Балканы, либо Тамбовская губерния.

Первой жертвой этого противоречия оказалась, как всегда, кадетская партия. Ей пришлось перевооружиться в 24 часа и от патриотического забегания вперед перейти к оппозиционной атаке в тылу. Этим уже всецело предопределялся самый характер «атаки». Шингарев[170]170
  Шингарев, А. И. – врач, видный земский деятель, кадет. В Государственной Думе Шингарев играл крупную роль, возглавляя вместе с Милюковым и другими так называемый прогрессивный блок. В Временном Правительстве второго состава Шингарев занимал пост министра финансов. В после-октябрьские дни он был убит в больнице неизвестными лицами.


[Закрыть] старательно подчеркивал, что принудительное отчуждение по справедливой оценке не противоречит интересам помещиков. Еще резче выразил ту же мысль кадет-помещик Березовский. «То, что мы предлагали, – оправдывался Милюков, – была последняя опора, единственная плотина, способная сдержать поток». Он заверял далее, что во время переговоров кадетов с камарильей «самый вопрос о принудительном отчуждении оставался еще (при дворе) под сомнением, о чем я лично могу свидетельствовать». Это, однако, опровергалось. «С.-Петербургские Ведомости», сообщая об интимной беседе Милюкова с покойным гр. Игнатьевым[171]171
  Игнатьев, А. П. (1842 – 1906) – граф, кавалерийский генерал. С 1885 по 1889 г.г. – иркутский генерал-губернатор. В 1889 г. назначен Киевским генерал-губернатором. С 1896 г. – член Государственного Совета. В 1905 – 1906 гг. он был одним из самых ярых реакционных противников министерства Витте; в это время он занимал пост председателя совещаний, образованных по указу 12 декабря 1904 г., для пересмотра исключительных законоположений об охране государственного порядка и по вопросам веротерпимости. Игнатьев играл видную роль в кружке высокопоставленных лиц, имевшем большое влияние на царское правительство. (Этот кружок был в то время известен под кличкой «Звездная палата».) 9 декабря 1906 г. Игнатьев был убит в Твери.


[Закрыть] в отдельном кабинете ресторана «Донон», соглашались видеть в этом лишь великую растерянность правительства пред Аладьиными и Аникиными[172]172
  Аладьин, А. Ф. – один из организаторов Крестьянского Союза и трудовой группы в первой Государственной Думе. За пропаганду среди рабочих, был арестован и присужден к ссылке, но успел скрыться за границу. 3 июля 1906 г. он был избран от первой Думы вместе с Ковалевским, Рудаковым и др. на междупарламентский конгресс в Лондоне. В 1907 г. он был избран одной из волостей Симбирской губ. уполномоченным для избрания выборщиков во вторую Думу, но не был утвержден Сенатом на том основании, что он не крестьянин-домохозяин.
  Аникин, С. В. – крестьянин Саратовской губ., эсер, один из основателей и главных деятелей Крестьянского Союза и трудовой группы в первой Госуд. Думе. Выступая часто в Думе по аграрному вопросу, отстаивал необходимость создания местных комитетов по наделению крестьян землей. Вместе с Аладьиным был послан Думой на междупарламентскую конференцию в Лондон. Был избран выборщиком во вторую Думу, но не был утвержден правительством на том же основании, что и Аладьин. Отстаивал идею бойкота в третью Думу. В 1909 г. был арестован по обвинению в участии в Крестьянском Союзе, освобожден под залог и в том же году эмигрировал за границу.


[Закрыть], но никак не готовность на принудительное отчуждение. «Новое Время» прямо утверждало, что «прелиминарные сношения выяснили, что кадетские вожаки согласны поступиться принудительным отчуждением за министерские портфели» (N 11.725). Кто и до какой именно черты лжет в этой полемике о делах прошлого, решить не легко. Да это и безразлично по отношению к настоящему: все равно никто из кадетов не берет сейчас всерьез своей собственной аграрной программы в ее полном объеме.

И тем не менее черноземный призрак снова овладел на время сознанием либерализма и исторг из его уст речи в духе столь охаянной кадетами «митинговой демагогии». Сам Милюков, который за последний год окончательно постиг искусство превращать оппозиционную тактику в кружный путь политического услужения, оказался немедленно повинен в натравливании и возбуждении сословий, едва вступил в насыщенную электричеством атмосферу аграрного вопроса: ему достаточно было только рассказать политическую историю закона 9 ноября. Как ни старался он государственно-сословную политику дворянства свести к придворно-групповым проискам («не дворянство вообще, а Совет объединенного дворянства»!), сгруппированные им факты поднялись над его собственной ограниченностью и раскрыли свою внутреннюю глубоко-революционную мораль…

«События 4 августа („отречение“ французского дворянства от феодальных привилегий), – говорит Токвиль, – были результатом страха и энтузиазма, комбинированных в пропорции, которые невозможно определить». Чувства, которые вылились в помещичьих речах по поводу указа 9 ноября, гораздо яснее и однороднее: тут необузданная жадность пополам с мстительной злобой за страхи последних лет. Зубовный скрежет вперемежку с злорадно-утробным хохотом! И – поразительный, хотя психологически вполне объяснимый факт! – самую лютую ненависть нынешние хозяева положения обрушивают на своих наименее непримиримых врагов: на кадетов. Ведь эти последние стоят на той же основе частной собственности и эксплуатации большинства меньшинством, что и октябристско-правый блок, – а между тем в своей борьбе за политическое влияние они – нет-нет, да и снова пошалят с огнем!

«Всякая старина, – говорил докладчик Шидловский, – хороша, в чем хотите: хороша в памятниках, хороша в искусстве; но она недопустима и невозможна в каких бы то ни было экономических организациях». Признания этой истины капиталистическая буржуазия требует от крепостнического дворянства, оставляя за это в его руках государственный аппарат и гарантируя ему неприкосновенность его земельных владений. Власть не уходит из рук дворянства и бюрократии; но содержание властвования должно считаться с элементарными интересами капиталистического развития. Эта идея (нисколько не самобытная, ибо она в сущности красной нитью проходит через всю европейскую историю XIX столетия) положена в основу как избирательной системы 3 июня, так и указа 9 ноября. Как бы для того, чтобы придать ей особую выразительность, параллельно с аграрными дебатами третьей Думы шли работы помещичье-чиновнического «совета по делам местного хозяйства», который обсуждает столыпинскую реформу администрации, расширяющую функции губернатора и создающую новую должность начальника уезда, «первыми кандидатами на которую являются уездные предводители дворянства». Таким образом политическое засилье дворянства, начавшееся с первых шагов контрреволюции, продолжает расти и крепнуть, принимая планомерно-организованный характер.

В условиях взаимоприспособления дворянства и капиталистической буржуазии, как всегда на началах политической субординации, а не координации, указ 9 ноября представляет единственно-мыслимую попытку «разрешения» аграрного вопроса. Он оставляет незатронутыми дворянские латифундии, объявляя суеверием «веру в пространство» (Шидловский), т.-е. мужицкую веру в помещичьи «пространства», высвобождает надельную землю и ее работника из общинных пут и выбрасывает их обоих на рынок. Отделение производителя от условий производства всегда было и остается необходимой предпосылкой и неизбежным результатом капиталистического развития, и закон 9 ноября идет целиком навстречу этому процессу, создавая юридическую возможность вовлечения десятков миллионов десятин крестьянской земли в товарный круговорот страны. Крепостники выдали октябристам общину почти без боя. Причину этого указал не только социал-демократ Гегечкори, заметивший, что «закон 9 ноября должен служить для уничтожения проявившейся во время революции солидарности крестьян», но и черносотенный епископ Митрофан, заявивший, что созданные общиной чувства общности и братства в последнее время «использованы людьми, которые стараются сеять смуту среди народа». Пролетариат? «Я нисколько слова „пролетариат“ не боюсь, – говорит курский крепостник Марков, – в известном, не чрезмерном (!) количестве он необходим для промышленности, необходим и для сельского хозяйства».

В высшей степени знаменательно, что столыпинское аграрное законодательство, скрепившее контрреволюционный союз капитала и землевладения, облегчило сближение коло с думским большинством. Когда октябристы и правые, напуганные отзывчивостью «своих» крестьян на аргументы думской левой, решили надеть на нее намордник, ограничив время речей десятью минутами, они нашли в своем распоряжении голоса коло. Вместе с думским большинством представители польских аграриев и капиталистов голосовали за переход к постатейному обсуждению закона 9 ноября. Наконец, все голоса коло получила важнейшая статья закона, автоматически упраздняющая давно не переделявшиеся общины… Либеральная русская пресса, которая за радикальными оппозиционными гримасами коло ни за что не хотела разглядеть его контрреволюционную классовую природу, после этих голосований широко раскрыла от изумления рот. Разве не фракция г. Дмовского[173]173
  Дмовский, Р. В. – известный польский политический деятель. В 1892 г. был арестован и целый год просидел в варшавской тюрьме. В 1895 г. эмигрировал в Австрию. Приобрел широкую известность своей книгой: «Мысли современного поляка». Вернувшись в русскую Польшу, Дмовский становится одним из организаторов польской «народово-демократической партии» и ведет непрерывную систематическую работу за развитие в массах польского народа чувств патриотизма и самостоятельности. В 1907 году был избран во вторую Думу, где становится председателем фракции польского коло. В Думе он стремился к сближению с октябристами и своими верноподданническими заверениями рассчитывал добиться от правительства уступок в области польской автономии. Благодаря этой своей политике Дмовский получил название «угодовца». Дмовский был избран также и в третью Думу, но в 1909 году, убедившись, что его политика не поддерживается большинством польских депутатов, сложил с себя депутатские полномочия. В 1912 – 1913 гг. во время обострения польского антисемитизма ведет самую яркую антисемитскую агитацию. Во время войны Дмовский становится горячим русским патриотом и организует польские легионы. После восстановления самостоятельного польского государства, Дмовский несколько раз участвует в реакционных министерствах, а в 1923 г. занимает пост премьера.


[Закрыть] требовала для себя в первой Думе мест на крайней левой? Разве не от имени этой фракции г. Парчевский[174]174
  Парчевский, А. И. – адвокат. В 1905 г. участвовал в оппозиционном движении и эмигрировал в Австрию. Депутат первой и третьей Дум от Калишской губ. Принадлежал к фракции польского коло. В третьей Думе работал в комиссиях судебных реформ, вероисповеданий и рабочей.


[Закрыть] заявлял в той же Думе: «Мы можем не разделять эти взгляды (на общинное землевладение, принудительное отчуждение, национализацию и пр.), но мы должны уважать их, потому что они обоснованы всей народной жизнью?» (Стенограф. отч., стр. 980). Неужели же эта фракция способна стать думской кариатидой столыпинско-скалоновского режима? Неужели? восклицают недоумевающие простаки.

О состоявшемся соглашении коло с октябристами и правыми впервые открыто заявил в Москве Гучков. На тревожные запросы кадетов лидеры коло ответили смущенным и нелепым запирательством. Тогда Гучков, якобы в целях опровержения «ложных слухов», а на самом деле для того, чтобы окончательно скомпрометировать польских депутатов и отрезать им все пути отступления, письмом в «Новом Времени» не только подтвердил по существу все (уже, впрочем, не нуждавшиеся в подтверждении) слухи о сделке, но и назвал одно из ее главных условий: введение городского и земского самоуправления в Польше и ограничение еврейского представительства в городах[175]175
  Письмо Гучкова в «Новом Времени» о польском коло. – К сожалению, отыскать это письмо Редакции не удалось.


[Закрыть]. В дополнение к этому кадетская печать сообщала, что в портфеле министерства лежали заготовленными «на всякий случай» два законопроекта: один – закрепляющий преобладающую роль христианского населения в органах самоуправления; другой – построенный на началах «равноправия». Но так как «представители польского населения, говоря словами гучковского письма, из области утопий вступили, по-видимому, на почву реальной политики», то победу одержал первый законопроект. – Гучков благоразумно промолчал об условиях со стороны правительственного блока. Но они ясны сами собой. Опасения за поведение правых крестьян в важнейшем вопросе, стоявшем на очереди, заставили октябристов форсировать сближение русской реакции с реакционными силами Польши. И – поистине поучительная картина! – в то время как правые крестьяне, преимущественно из юго-западных губерний, по-прежнему высказывались за экспроприацию земли у польских панов, представители этих последних, сбросив с себя всякие «национальные» и «оппозиционные» облачения, проводили совместно со своими московскими собратьями экспроприацию крестьянской общинной земли в пользу кулаков.

А в это время безжалостные официозы не облегчают польским депутатам путь в Каноссу, но, наоборот, посыпают его колючими иглами. "Мы судим не по словам, а по делам, – сурово пишет столыпинская «Россия»[176]176
  «Россия» – газета, издававшаяся с ноября 1905 года под редакцией Животовского. В 1906 г. была превращена Столыпиным в официозный орган министерства внутренних дел.


[Закрыть], – не по отдельным явлениям, а по строго продуманной и добросовестно принятой линии поведения". И люди г. Дмовского добросовестно доводят свою «линию поведения» до конца. В то время как гайдуки Скалона[177]177
  Скалон – один из наиболее реакционных и жестоких сатрапов царского правительства. Будучи варшавским генерал-губернатором, во время революции 1905 г., Скалон проявил себя кровавым усмирителем польского революционного движения. Среди всех его «подвигов» особенно выделяется казнь без суда 16 польских революционеров.


[Закрыть] производят обыски в редакциях газет «Слово», «Курьер Польский» и «Голос Варшавский», коло голосует за устранение неблагонадежных элементов из царской армии и своими голосами дает перевес октябристской формуле доверия правительству по запросу о провокации охранных отделений!

Может быть, теперь, когда ненасытное «Новое Время» требует от польской фракции все новых и новых доказательств любви «ко всему русскому», коло могло бы – в знак внимания к русской литературе! – выгравировать над входом в свое фракционное помещение в Таврическом дворце очень выразительные слова русского поэта:

Льстецы, льстецы! Умейте сохранить

И в самой подлости оттенок благородства!