Текст книги "Перед историческим рубежом. Политическая хроника"

5. Вырождение терроризма

Казалось, все идет прекрасно. Дума «властно» вмешалась во внешнюю политику и ободрила Извольского к более решительным шагам на Балканах. Дума приняла закон 9 ноября и открыла эру «органического устроения» деревни. На очереди стояло дальнейшее «оздоровление страны». И люди государственного переворота 3 июня уже предсказывали скорое наступление тех дней, когда горшок щей появится на столе у каждого русского крестьянина. Казалось, все идет прекрасно… Как вдруг в том государственном котле, где изготовлялись щи национального благосостояния, оказался – таракан. «Осведомительное бюро» попробовало было его не признать. Но таракан выдался уж слишком матерой, так что его заметили даже на французской бирже, где незадолго перед тем Коковцев учел эти самые щи – по весьма жалкому курсу. Волей-неволей пришлось давать объяснения пред Европой. Так выросли совершенно не предусмотренные думскими режиссерами дебаты об Азефе[181]181
  Азеф, Евно – известный провокатор, эсер. Во 2-й половине 90-х г.г. примыкает к заграничной группе «Союза русских социалистов-революционеров». В 1899 г. приезжает в Россию и входит в состав северного союза эсеров. В 1901 г. и 1902 г. ему вместе с Гершуни удается объединить северный и южный союзы эсеров в единую партию. В это же время он становится членом эсеровского ЦК и назначается ближайшим помощником Гершуни по руководству «боевой организацией» партии. После ареста Гершуни Азеф становится во главе «боевой организации» и руководит всеми террористическими актами. Свою провокаторскую деятельность Азеф начал еще в 80-х г.г. С апреля 1893 г. он дает сведения полиции о русской революционной молодежи за границей. С июля 1899 г. Азеф работает в московском охранном отделении. С этого времени он широко развертывает свою провокаторскую деятельность. ЦК эсеров неоднократно получал сведения о провокаторской деятельности Азефа. Однако имя Азефа было настолько безупречным в глазах руководителей партии эсеров, что этим сведениям отказывались верить. Только разоблачения Бурцева, Бакая и Лопухина заставили ЦК эсеров объявить в конце 1908 г. Азефа провокатором.
  Запросы об Азефе в заседаниях третьей Думы были внесены 20 января 1909 г. социал-демократами и кадетами. Первый запрос требовал ответа на вопросы: 1) известно ли министру внутренних дел о том, что Азеф занимался провокацией, 2) известно ли ему, что провокация Азефа не является обособленным эпизодом, но «представляет собою органическую часть деятельности политической полиции» и 3) какие меры приняты министром внутренних дел к привлечению Азефа к ответственности. Второй запрос, внесенный кадетами, в своей заключительной части требовал от министра внутренних дел ответа на вопросы: 1) «известно ли ему участие Азефа в организации и совершении ряда террористических актов и 2) какие он намерен принять меры к прекращению со стороны правительственных агентов руководительства террористическими актами и участия в их совершении». Спешность обоих запросов Дума на этом заседании отклонила и передала запросы в комиссию. 11 февраля 1909 г. комиссия вынесла предложение об отклонении запросов социал-демократической фракции и принятии запроса кадетов. На этом же заседании была произнесена ответная речь Столыпина об Азефовском деле (см. прим. 203). Следующее заседание 13 февраля было почти целиком посвящено делу Азефа. С критикой речи Столыпина выступали Соколов 2-й, Дзюбинский, Гегечкори, Полетаев, Милюков и др. С большими речами в защиту системы провокаций выступали зубры-черносотенцы Пуришкевич, Бобринский, Замысловский, Марков и др. В результате голосования оба запроса большинством голосов были отклонены.
  После своего разоблачения Азеф скрывался за границей, живя под чужой фамилией и переезжая из города в город. В 1915 г. он был арестован германской полицией, как анархист и террорист. После Брест-Литовского мира был освобожден. 24 апреля 1918 г. он умер.


[Закрыть].

Больше всего взволновались либералы. Они одновременно скорбели и ликовали: ликовали, ибо они «всегда это предвидели», скорбели – за русскую государственность. Но больше ликовали: мировой азефовский скандал одним концом бил по «революции», другим – по военно-полевой столыпинщине; кому же и быть в выигрыше, как не либерализму, который стоит между ними? Либеральный юрист Набоков[182]182
  Набоков, В. Д. – видный политический деятель, юрист, принимал активное участие в редактировании юридических журналов «Вестник Права», «Право» и др. Со дня основания журнала «Освобождение» состоял его постоянным сотрудником. В 1902 г. Набоков был избран гласным петербургской думы. Был одним из активных участников земских съездов 1904 – 1905 гг., а позже явился одним из учредителей кадетской партии. Долгое время занимал пост товарища-председателя кадетского Центрального Комитета и редактора партийного органа «Вестник партии Народной Свободы». Был членом первой Государственной Думы. После февральской революции Набоков занимал во Временном Правительстве пост управляющего делами. Правительством Керенского был назначен послом в Англию. После Октября Набоков возглавлял в эмиграции реакционное крыло кадетской партии, шедшее на коалицию с монархистами. Вместе с Гессеном издавал в Берлине газету «Руль». В 1922 г. во время лекции Милюкова Набоков был случайно убит монархистом, который покушался на Милюкова.


[Закрыть] готовил новое и безукоризненное определение провокации, правый кадет Маклаков искал «общей почвы», т.-е. общей «большой посылки» для объяснений с министерством («государственность», «законность» и пр.), а кадетский трибун Родичев лихорадочно перелистывал речи Мирабо[183]183
  Мирабо, Онорэ Габриэль Рикетти (1749 – 1791) – сын известного экономиста-физиократа Виктора Мирабо. Политический деятель эпохи Великой Французской Революции. В 1789 г. был избран в Генеральные Штаты представителем 3-го сословия от города Марселя. Редактор газеты «Курьер Прованса», член Национального Собрания. Считался одним из лучших ораторов своего времени.


[Закрыть]. Увы! жестокое разочарование ожидало их.

В первый момент господами положения овладела растерянность, граничившая с оцепенением. Конечно, совершенно правы ораторы левой, что дело Азефа не единично, а типично и от тысячи других подобных дел отличается лишь масштабом. Можно сказать, что в каждой ложке правительственного умиротворения сидит маленький таракан. Но тем не менее арифметическая сумма всех этих тараканов еще не дает Азефа. Здесь мы имеем именно тот случай, когда количество переходит в качество. Как ни закаливались октябрьские мозги в огне контрреволюции, но и им трудно было переварить тот факт, что страшная террористическая организация является орудием революции с одной стороны; с другой же стороны – это лишь кегельный шар в руках охраны, причем роль кегельных болванок выполняют губернаторы, министры и великие князья. Октябристы потребовали десять дней на размышление. «Это дело надо разжевать», откровенно признался их оратор фон-Анреп. В действительности же прошло целых пятнадцать дней, прежде чем они разжевали Азефа.

24 февраля Столыпин выступил с разъяснениями по предмету запроса. Нужно отдать справедливость этому рыцарю удавной петли: он знает своих людей. Он знает своих оппозиционных погромщиков, своих друзей справа, которые всегда простят ему его «конституционный» жест ради трех тысяч виселиц, которые он построил; и он знает «своих» оппозиционных либералов, своих враго-друзей слева, которые в трудную минуту всегда простят ему его три тысячи виселиц ради его конституционного жеста. И лучше всего он знает своих октябристов, эту пьяную от благодарного восторга орду, которая видит в нем Георгия-Победоносца контрреволюции, сохранившего за собственниками их собственность и введшего их – за хвостом своей лошади – в зал Таврического дворца. Спасенные от «ужасов» экспроприации, они готовы благодарными языками слизывать не одну только ваксу с его сапог.

Никому так не нужна благородная внешность, как шулеру: она для него то же, что ряса для священника или билет охранника для русского грабителя (экспроприатора). И чем наглее его игра, тем большим благородством должен отличаться его жест. Нужно опять-таки отдать справедливость Столыпину: безошибочным инстинктом дикаря он быстро ориентировался в чуждой ему обстановке парламентаризма и, не заглянув даже в школу либерализма, он без труда усвоил себе все то, что нужно палачу, чтобы не только казаться, но и чувствовать себя джентльменом. И стоит ему ныне сделать на думской трибуне движение рукой, натертой до мозолей веревками виселиц, и он – как выражается октябристский центральный орган – мгновенно «рассеивает те пугливые сомнения, которые, может быть, шевелились» в верных ему сердцах.

Во всем этом деле правительство заинтересовано в одном: внести «полный свет». Именно поэтому, очевидно, оно в первом своем официальном сообщении начисто отреклось от Азефа, а во втором – призналось во лжи. «В этом зале для правительства нужна только правда». Именно поэтому он, Столыпин, с документами департамента полиции в руках хочет доказать, что чины департамента не повинны «не только в попустительстве, но даже и в небрежности». Азеф – «такой же сотрудник (!) полиции, как и многие другие». Если он 17 лет состоял параллельно в полиции и в революционных организациях, тем хуже для революции и тем лучше для полиции. Конечно – «для видимости и сохранения своего положения в партии» – «сотрудник» должен выказывать сочувствие ее задачам. Но до каких пределов? Этого он, Столыпин, не сказал. И не мог сказать. Ибо это вопрос, который решается чисто эмпирически – от случая к случаю. И если Азефу, такому же сотруднику, как и многие другие, пришлось – «для видимости» – оторвать одному или другому министру голову или раскидать по мостовой мозги великого князя, то в полицейских донесениях Азефа во всяком случае не видно следов не только провокации или попустительства, но даже и небрежности. «Правительству нужна только правда». Поэтому знайте: если Столыпин сегодня заявляет, что уличенный провокатор действительный ст. советник Рачковский[184]184
  Рачковский – заведующий русской тайной полицией в Париже, был назначен на этот пост Александром III. После назначения Плеве министром внутренних дел Рачковский был уволен, но затем снова был назначен при Трепове начальником департамента полиции. Рачковский был одним из организаторов еврейских погромов. После издания манифеста 17 октября 1905 г. он выпускал погромные воззвания, которые перепечатывались жандармскими офицерами на станке, отобранном у одного революционного кружка.


[Закрыть] «с 1906 г. никаких обязанностей по министерству внутренних дел не исполнял», то завтра соц. – демокр. Гегечкори докажет, что Рачковский и по сей день состоит помощником начальника охраны в Царском Селе. Рачковский оказался слишком отъявленным негодяем, чтобы занимать видный пост в департаменте полиции, но он все же достаточно хорош для того, чтобы охранять священную особу монарха от любви его народа.

Лозунг правительства – «правда». И если Столыпин лжет в Думе, как любой клятвопреступный полицейский в политическом процессе, то это потому, что он слишком уверен в своей безнаказанности: он знает своих людей. Он знает, что не только октябрист граф Уваров поручится за его «кристальную чистоту», но что и причесанный a la Мирабо Родичев поспешит поклясться в искренности столыпинской «слепоты». Слепота! Несчастный Онорэ-Габриель-Рикетти Родичев! Если бы у него и его партии была хотя бы десятая часть той политической зоркости, с какой Столыпин разглядел бессилие адвокатски-профессорского либерализма!

Хуже всего пришлось в азефском скандале октябристам – и они обнаружили похвальную политическую стойкость. В те самые дни, когда европейская пресса стала знакомить широкие круги с русским полицейски-террористическим романом, гучковский «Голос Москвы»[185]185
  «Голос Москвы» – орган «Союза 17 октября», выходивший с 1906 по 1913 г. Редактором его был А. И. Гучков, один из лидеров октябристской партии.


[Закрыть] с замечательной ясностью формулировал свое политическое credo, более того – объективную историческую позицию октябристов. Газета получила вызов слева. Несколько демократических журналистов поспешили, основываясь на разоблачениях всероссийских административных грабежей и хищений, втолковать торговой и промышленной буржуазии, что ее единственное спасение заключается в разрыве с земледельческим дворянством и вступлении на путь принципиальной оппозиции:

«Голос Москвы» отвечал:

"Ясно ведь, что буржуазия сама по себе недостаточно сильна, чтобы с успехом воздействовать на правительство. Стремления буржуазии должны в этом направлении объединиться со стремлениями других элементов.

"Кто же может быть этим союзником буржуазии?

"Интеллигенция, не имеющая никакого влияния на хозяйственную жизнь, радикальная печать?.. Это было бы весьма сомнительным плюсом.

"Естественным союзником буржуазии являются другие экономические классы, связанные с ней непосредственным участием в хозяйственной жизни и действительно заинтересованные в повышении производительности национального труда.

"В настоящий исторический момент в России в этом заинтересованы все классы русского народа: буржуазия и помещики, крестьяне и рабочие.

"Но, к несчастью, крестьяне и рабочие, как только они начинают относиться «сознательно» к окружающему, становятся большей частью жертвой социалистической пропаганды, идущей от интеллигенции, и начинают видеть в буржуазии своего главного политического врага. Поэтому о крестьянах и рабочих, как политических союзниках буржуазии, не может быть и речи.

"У буржуазии остается, таким образом, сейчас только один единственный союзник – помещики… И поэтому объединение представителей обоих этих классов в Союзе 17 октября вызвано не случайными причинами, а продиктовано всем ходом русской политической эволюции^{51}.

Буржуазия могла бы забрать в свои руки правительство, только оперевшись на массы. Но так как массы относятся к ней враждебно, то буржуазия вынуждена не бороться против правительства, а держаться за него обеими руками. Октябристы слишком реалистичны, чтобы на авось заниматься «оппозицией», как кадеты. И они последовательно проводят эту свою точку зрения, несмотря на все испытания судьбы. Правда, после первых громовых ударов азефовщины и они позволили себе ахнуть. Но уже очень скоро заставили себя понять, что Азеф ничего не меняет в «ходе русской политической эволюции», ибо он всего-навсего – таракан, неосторожно всплывший на поверхность их же собственных октябристских щей, и что выплескивать щи из-за таракана противоречит не только интересам, но и национально-бытовым традициям московского купечества. И когда им слева доказывали, что таракан – не случайность, а неизбежность, они отвечали: «что ж? – остается, благословясь, проглотить и таракана». И проглотили, не поморщившись.

В кадетских речах об Азефе было много красивых мест, счастливых выражений и даже мыслей. Но никогда еще безнадежность кадетства не выступала с такой яркостью, как в этих дебатах. По мысли милюковской фракции, запрос должен был оказаться клином, вогнанным в тело третьедумского блока, и если не повалить министерство, то затруднить для октябристов роль правительственной партии. Оказалось наоборот. Повторилось то же, что и после прежних разоблачений. Все помои, весь мусор и дрянь, которыми история последних двух-трех лет облила и забросала царское самодержавие, не только не нанесли ущерба контрреволюционному союзу, но, наоборот, еще теснее сплотили его цементом общего позора. – Хлеб, украденный Гуркой у голодающих крестьян? Взятка губернатору? Братание царя с осужденными громилами? Икона, начиненная взяткой градоначальнику? Дома терпимости, как устои патриотизма? Волосы, поодиночке вырванные во время пыток? Что там еще? Нет ли чего посильнее? Экспроприации под командой полиции? Изнасилование старух казаками? Расстрелы без суда? Наконец, Азеф? Министры, убитые при содействии полицейских террористов?.. Давайте все сюда! Все пойдет в дело! Столыпин с Гучковым выводят здание новой России – им нужен строительный материал!

«Почему – вопрошал Маклаков октябристов и правительство – в деле, где мы, как будто, исходим из одинаковой позиции, мы начинаем в конкретных случаях говорить на разных языках»? Почему? Недоумение «блестящего юриста» Маклакова разрешил аляповатый политик Милюков. Правительство хочет «победить революцию», но не может: отсюда его слабость. «Кадеты думали иначе: они надеялись приостановить революцию». Исходили, значит, из той же позиции, только метод предлагали другой. Что ж, имели успех? Увы! «Правительство, привыкшее опираться на силу, – жаловался Милюков – считалось с нами, когда видело в нас большую революционную силу. А когда увидело, что мы – только конституционная партия, то в нас надобности уже не оказалось». Понимал ли Милюков, что говорил? Сознавал ли, какой убийственный итог подводит трехлетней истории своей партии? Она стала спиной к революции, спекулируя на доверие власти – и это погубило ее. В тщету обратились усилия ее, весь позор ее унижений и предательств не дал ей ни крупицы власти. И роль ее собственного вождя превратилась в жестокую эпитафию на могиле ее «демократического» либерализма…

Рядом с поучительной, но нравственно-отталкивающей историей либерального Санхо-Пансо[186]186
  Санхо-Пансо – действующее лицо в романе «Дон-Кихот» испанского писателя Сервантеса (1547 – 1616). Санхо-Пансо – комическая фигура преданного оруженосца на службе у помешавшегося на романтических фантазиях рыцаря Дон-Кихота. В противовес потерявшему рассудок идеалисту Дон-Кихоту, Санхо-Пансо представляет тип трезвого и добродушного крестьянина.


[Закрыть], который почти целиком вернулся к своему старому дореволюционному ничтожеству, но уже без старых надежд и возможностей, судьба террористического Дон-Кихота способна была бы вызвать к себе живейшее сочувствие. Если бы только этот бедный рыцарь печального образа изъявил решительное намерение очистить свою голову от романтического вздора и понять, что, по воле истории, он всегда был лишь оруженосцем при плутоватом Санхо-Пансе, который хотел при его помощи стать губернатором острова… Но предрассудок терроризма имеет свое упорство и свой энтузиазм. И вместо сочувствия к ошибкам, которые он уже сотворил, он вызывает необходимость активного отпора ошибкам, которые он только готовится сотворить.

Глядите: вместо того, чтоб отбросить прочь негодные доспехи, которыми сумела овладеть рука полицейского прохвоста; вместо того, чтоб засучить рукава и приняться за серьезную революционную работу, романтики выбрасывают из своей головы последние крупицы политического реализма, начисто отказываются от организации пролетариата и крестьянства во имя голого террора (см. «Революционная Мысль», N 4) и берутся – в который уже раз! – собственными средствами покончить с царизмом[187]187
  Указанного в тексте N «Революционной Мысли» в московских книгохранилищах не оказалось.


[Закрыть]. Теперь они уже твердо знают, как избежать подводных отмелей и рифов. Они создадут новую сеть «неуловимых» автономных дружин, они выдумают новые пароли, которых не знает Азеф, и, наконец, самое главное – они сварят большой котел динамита, в полтора раза большей силы, чем динамит азефовский. А чтоб не перепутать паролей и не переварить динамита, они обобьют толстым войлоком окна и двери своей алхимической лаборатории, – отныне ни один крик улицы, ни один отзвук фабричного гудка не ворвется к ним и не помешает им приготовлять то колдовское варево, расхлебывать которое придется – увы! – неизвестно кому… Удастся ли им на этом пути совершить еще какое-нибудь «эффектное» предприятие, мы не знаем. Но мы твердо знаем, что они идут навстречу еще худшему и горшему концу. Сейчас у них может, по крайней мере, оставаться то утешение, что банкротство террористической тактики пало страшным плевком истории на физиономию третьедумского царизма. Но им мало этого великодушия истории. Они снова осмеливаются провоцировать ее с упорством, в котором нет даже дерзости, ибо оно поражено слепотой. И они добьются последнего жестокого пинка.

Уже на горизонте стоит в своем роде символическая фигура, в профессиональных темных очках, которая бросает от себя тень на грядущую новую эпоху террора. Это – Бакай[188]188
  Бакай – еще во времена зубатовщины был тайным агентом охранки. Одно время был помощником начальника варшавского охранного отделения. Служа в охранке, выдавал Бурцеву эсеров-провокаторов. В 1907 г. был арестован и по дороге в ссылку в Туруханский край бежал за границу. За границей вместе с Бурцевым разоблачил Азефа и др. провокаторов. За границей же издал брошюру «О разоблачителях и разоблачительстве».


[Закрыть]. Он выступает теперь – в сообществе своего импрессарио, злосчастного фанатика Бурцева[189]189
  Бурцев, В. – старый народоволец, специализировавшийся до войны на разоблачении провокаторов. Во время войны Бурцев становится ярым социал-патриотом, а после Октября открыто переходит в лагерь белогвардейщины. Редактор историко-революционного журнала «Былое».


[Закрыть] – во всех искариотских процессах последнего времени, как свидетель и заслуженный эксперт, и его речи дышат жизнерадостной уверенностью в том, что как минус на минус дает плюс, так и двойное предательство возвращает нравственной репутации ее девственную свежесть… В конце концов мы имели бы право предоставить мертвым хоронить своих мертвецов, если б у нас в этой среде не было обязанностей по отношению к живым. Это прежде всего – рабочие-эсеры. Мы пойдем к ним и скажем: «Смотрите, – ваши вожди открыто заявляют, что по условиям своей профессии вынуждены повернуться к рабочему классу спиною; вам, рабочим, остается одно: раз навсегда повернуться спиною к этим вождям!».

«Die Neue Zeit»[190]190
  «Die Neue Zeit» – первый крупный марксистский журнал, центральный научный орган германской социал-демократии, основанный в 80-х годах Карлом Каутским в эпоху исключительных законов против социалистов. Журнал систематически освещал проблемы социализма, философии и политической экономии с точки зрения марксизма и в течение десятилетий способствовал усвоению марксизма, как руководящего принципа политической деятельности, разными социалистическими партиями передовых стран. В журнале, кроме Каутского, принимали участие Ф. Энгельс, Бернштейн, Лафарг, Плеханов и др. виднейшие руководители немецкого, французского и русского рабочего движения.


[Закрыть], март 1909 г.

(К делу Азефа)

Целый месяц все, кто только умел читать и думать на Руси и во всем свете, занимались Азефом. «Дело» его известно всем и каждому из легальных газет и из отчетов о думских прениях, по поводу запроса об Азефе. Теперь Азеф успел уже отойти назад, в газетах его называют все реже. Прежде, однако, чем окончательно выбросить Азефа в помойную яму истории, мы находим необходимым подвести принципиальные политические итоги – не азефовщине собственно, а всему терроризму в связи с отношением к нему главнейших политических партий в стране.

Единоличный террор, как метод политической революции, есть наше «национальное» русское достояние. Конечно, убийство «тиранов» старо почти так же, как сам институт «тиранов», и поэты всех веков сложили немало гимнов в честь кинжала-освободителя. Но планомерный террор, ставящий себе задачей устранение сатрапа за сатрапом, министра за министром, монарха за монархом – «Сашку за Сашкой», как фамильярно формулировал программу террора некий народоволец 80-х годов, – этот террор, приспособляющийся к бюрократической иерархии абсолютизма и создающий свою собственную, революционную бюрократию, является продуктом самобытного творчества русской интеллигенции. Тому, разумеется, должны быть свои глубокие причины – и искать их нужно: во-первых, в природе русского самодержавия, во-вторых, в природе русской интеллигенции.

Чтобы самая мысль о механическом уничтожении абсолютизма могла приобрести популярность, для этого государственный аппарат должен представляться чисто-внешней насильственной организацией, не имеющей никаких корней в организации общества. Но именно таким представлялось революционной интеллигенции русское самодержавие. Под этой иллюзией было свое историческое основание. Царизм слагался под давлением более культурных государств Запада. Чтоб устоять в состязании, он должен был нещадно обирать народные массы и, таким образом, вырывать экономическую почву из-под ног даже у привилегированных сословий. Им и не удалось подняться на ту политическую высоту, как на Западе. А в XIX веке сюда присоединилось могущественное давление европейской биржи. Чем большие суммы она давала взаймы царизму, тем меньше становилась его непосредственная зависимость от экономических отношений собственной страны. Европейской военной техникой он вооружался на европейские средства и вырос, таким образом, в «самодовлеющую» (разумеется, относительно) организацию, возвышающуюся над всеми классами общества. Отсюда естественно могла родиться мысль: взорвать на воздух эту чужеродную надстройку при помощи динамита.

Призванною выполнить эту работу почувствовала себя интеллигенция. Как и государство, она развивалась под прямым и непосредственным давлением Запада; вместе со своим врагом – государством она обгоняла экономическое развитие страны: государство – технически, интеллигенция – идейно. В то время, как в более старых буржуазных обществах Европы революционные идеи развивались более или менее параллельно с развитием широких революционных сил, в России интеллигенция, приобщившись к готовым культурным и политическим идеям Запада, духовно революционизировалась прежде, чем экономическое развитие страны породило серьезные революционные классы, на которые она могла бы опереться. При этих условиях ей ничего не оставалось, как помножить свой революционный энтузиазм на разрывную силу нитроглицерина. Так возник терроризм классиков-народовольцев. В два-три года он достиг своего зенита и затем быстро сошел на нет, сжегши в огне своем тот запас боевых сил, который могла выдвинуть слабая численностью интеллигенция.

Террор социалистов-революционеров в общем и целом вызван теми же историческими причинами: «самодовлеющим» деспотизмом русской государственности, с одной стороны, и «самодовлеющей» революционностью русской интеллигенции, с другой. Но два десятилетия прошли не даром, и террористы второй формации выступают уже, как эпигоны, отмеченные печатью исторической запоздалости. Эпоха капиталистического «Sturm und Drang'а» (бури и натиска) 80-х и 90-х годов создала и сплотила многочисленный промышленный пролетариат, пробила жестокие бреши в экономической замкнутости деревни и теснее связала ее с фабрикой и городом. За народовольцами действительно не было революционного класса; социалисты-революционеры лишь не хотели видеть революционный пролетариат; по крайней мере, не умели оценить его во всем его историческом значении.

Конечно, можно из литературы социал-революционеров без труда набрать дюжину-другую цитат о том, что они ставят террор не вместо борьбы масс, а вместе с борьбой масс. Но эти цитаты свидетельствуют лишь о той борьбе, которую пришлось вести идеологам террора с марксистами – теоретиками массовой борьбы. Дела это, однако, не меняет. По самому существу своему террористическая работа требует такого сосредоточения энергии на «великом миге», такой переоценки значения личного героизма, и, наконец, такой «герметической» конспирации, которые, – если не логически, то психологически – совершенно исключают агитационную и организационную деятельность среди масс. На всем политическом поле для террориста существуют только две светящиеся точки: правительство и боевая организация. "Правительство готово временно примириться с существованием всех других течений, – писал Гершуни[191]191
  Гершуни (1870 – 1908) – один из основателей «боевой организации партии социалистов-революционеров». В начале 1902 г. под его руководством было совершено убийство министра внутренних дел Сипягина и уфимского губернатора Богдановича и покушение на убийство харьковского губернатора Оболенского. В мае 1903 г. в Киеве, где в то время находились главные силы «боевой организации», Гершуни был арестован. В феврале 1904 г. Петербургским военным судом был приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. Переведенный в декабре 1905 г. из Шлиссельбурга в Сибирь, Гершуни осенью 1906 г. бежал из каторги за границу. В 1908 г. он умер.


[Закрыть] товарищам в ожидании смертной казни, – но решило направить все свои удары, чтобы раздавить партию социалистов-революционеров". "Я твердо надеюсь, – писал в такую же минуту Каляев[192]192
  Каляев (1877 – 1905 г.) – революционер-террорист. В 1899 году вступил в социал-демократическую партию. В 1902 г. уехал за границу, где был выдан царскому правительству, после чего посажен в Варшавскую тюрьму. После освобождения из тюрьмы переходит к эсерам и становится видным работником их боевой организации. 17 февраля 1905 г. убил, по поручению боевой организации эсеров, великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора. На суде произнес яркую революционную речь. 22 мая 1905 года был казнен.


[Закрыть], – что наше поколение, с Боевой Организацией во главе, покончит с самодержавием". Все, что вне террора, – только обстановка борьбы, в лучшем случае – вспомогательное средство. В ослепительном пламени взрывающихся бомб бесследно исчезают очертания политических партий и грани классовой борьбы. И мы слышим, как крупнейший романтик и лучший практик нового терроризма, Гершуни, требует от товарищей «не разъединять не только революционных рядов, но даже оппозиционных».

«Не вместо массы, но вместе с массой». Однако же терроризм слишком «абсолютная» форма борьбы, чтобы довольствоваться относительною и подчиненною ролью в партии. Рожденный отсутствием революционного класса, возрожденный впоследствии недоверием к революционной массе, терроризм может поддерживать свое существование, лишь эксплуатируя слабость и неорганизованность масс, преуменьшая их завоевания, преувеличивая их поражения. «Они видят, – сказал о террористах адвокат Жданов в процессе Каляева, – невозможность, при современном оружии, народным массам с вилами и дрекольями, этим исконным народным оружием, разрушать современные Бастилии. После 9 января они уже знают, к чему это приводит; пулеметам и скорострельным ружьям они противопоставили револьверы и бомбы, эти баррикады XX века». Револьверы одиноких героев вместо народных дрекольев и вил, бомбы вместо баррикад, – такова действительная формула террора. И какое бы подчиненное место ему ни отводили «синтетические» теоретики партии, он всегда займет красный угол, а Боевая Организация, которую официальная партийная иерархия ставит под Центральным Комитетом, окажется неизбежно над ним, над партией и всей ее работой, пока жестокая судьба не поставит ее – под департаментом полиции. И именно поэтому конспиративно-полицейский крах боевой организации будет неизбежно означать и политический крах партии.