Текст книги "И ты, Гомер! Фантасты о писателях"

Однажды она навестила Делавру, вернулась из башни Ордена. Белеющие с годами глаза были полны ужаса.

Когда-то я поклялся привести королю его дочь. И привел.

Но других клятв не давал.

Матушка прочла меня, и с бледных уст слетело благословение. Мне на плечи легли прощальные объятия.

Я спустился в башню. Стражники громыхнули королевским приказом – никого не впускать, кроме целителей. Пришлось грубо доказать, что я целитель.

…Черный ход замка. Наши с Делаврой спины стиснуты, в сумраке факелов вспыхивает броня, со всех сторон гром. Меч рубит гвардейцев как бурдюки с вином, алые струи со свистом режут других. Чую их страх, на лету рождающий ярость. Знают, что вспорю им кишки, а Делавра заживо сожжет, но если нас упустят, кишки им вспорет король.

Встает тишина, запах металла, пол похож на красное болото с железными кочками, шаг, и они тонут, хлюпают. Это лишь первые, надо задержать остальных. Делавра извергает пламя, и болото гудит огненной стеной, ползет удушливая гарь. Мы бежим во тьму, к следующему повороту, каменные плиты сменяются скользкой землей, свет меркнет. Уже близко… Глаза Делавры освещают дорогу.

– Это не меняет ничего, – дышит она. – Ты убил моего отца, и я тебе отомщу.

– Я убил Шазура в честной битве…

– Я его дочь.

– …и потому месть должна быть честной. Дуэль.

– Прекрасно.

Ныряем в багряный океан вечера, река белыми лезвиями дерет кожу, переплываем, сети ветвей и трав ловят нас, а мы до темноты их рубим. Нам дает приют глубокий овраг, на дне разводим костерок. Мою спутницу глотает ночь, спустя минуту Делавра возвращается с тушкой зайца… Мясо шипит на вертеле, вместо приправ слова о поединке. Уславливаемся биться недалко от оврага, на каменистой проплешине.

– Если победишь – убьешь, – говорю. – Если проиграешь… этой ночью будешь моей. На следующую дуэль повторится.

– Мечтаешь? Мечтай, пока есть чем. Ты не видел меня в полной силе.

– Увижу, потрогаю… Времени куча.

Она ухмыляется, но зайца едим вместе – пир заслуженный. Слизываю с губ капли заячьего жира, взгляд тянется к прикрытому лентами волос телу Делавры, плету в небе созвездия. Возможно, грядущая ночь последняя, буду гореть, как этот заяц. А может – самая сладостная, и взойдет иной огонь, изнутри. Сегодня дорога закончится, начнется другая. Наслаждаюсь каждым мгновением, нет ничего ужаснее и краше предвкушения.

Я… Танор?

Боли полон каждый мускул, грудь пылает, в голове будто остывающая после пожара долина, а выгнутое небо – то, что вижу сейчас: закрытая книга в красном твердом переплете, простая в линиях кровать.

На мне странная одежда – пропотевшая тонкая туника, штаны из пятнистого синего материала, короткие чулки едва достают до икр, кажется, зовутся носками, а туника – футболкой…

Стены в узорчатом пергаменте, мебель ощупью удивительно гладкая, формы строгие, на столе грязная посуда из стекла и сияющего нежного материала. Беру тарелку, пальцы допытываются, из чего она, та с глухим звоном лопается, град осколков на пол.

За окном ночь, громадные строгие замки освещены тысячами огней, что стынут льдом, плывут жидким металлом, сплетаются в слова, мерцают… Будто звезды осыпались на землю, как эти осколки на пол. А на небе – ни одной.

Пытаюсь вспомнить, как здесь оказался, память ревет, мысли ускользают угрями в мутной воде, но одну за хвост все же хватаю. Обезумев от ужаса, она превращается в твердую сталь, пронзает голову сочетанием звуков.

Сергей.

Вспоминаю, что это сочетание мое имя, в этом месте, где я когда-то жил… Где жил раньше? В замке короля? Еще раньше, у настоящих родителей, что оставили меня в помойной яме? Нет, и там помню себя Танором, но…

Звонит телефон, так это называется. Помню, нужно прикоснуться вот к этому символу слева, приложить волшебный камень к уху…

– Алло, Сега, здорово!.. Че не пришел? Мы с Катькой ждали-ждали, сам говорил, придешь в два…

Камень падает, разбивается на куски. Катька!.. Это имя как первый валун в горном обвале, катится вниз, тревожит еще несколько камней – за именем падает образ, голос, запах духов, фрагменты из жизни, моей жизни! Каждый камень бьет по склону, увлекает за собой новые, уже грохочет, несется злая всесокрушающая лавина, затмевает небо, воздух взрывается, меня нет.

Падаю, боль на мгновение заполняет всего, ее так много, что перестаю чувствовать, она превращается в завесу тьмы.

Прихожу в себя у зеркала, тесная футболка трещит от свирепого дыхания. Рву ее, под ней тело воина, которое много лет растил в битвах с людьми, драконами, выжигал огнем, закалял льдами, насыщал у костров, на славных пирах… Кожа иссечена шрамами, один свежий, с запекшейся кровью. Под кожей бьются друг о друга тяжелые шары мышц, в них застревали, ломались вражеские мечи. На груди красный узор извивающегося ящера и пламени – знак Убийцы Дракона.

Там я прожил целую жизнь, а здесь минул лишь день.

Хочу вспомнить Делавру, но лезет тупая рожа Катьки, стадной скотины, что умеет только трясти ляжками в чьей-то компании, хлебать и жевать всякую дрянь. Рву эту безмозглую рыбу. Призываю образ настоящей женщины.

Делавра… Гордость Шазура. Воительница. Своенравный зверь. Взгляд зеленых глаз. Голос хищницы, бесшумные движения, совершенные линии тела…

Сражаемся спина к спине против гвардейцев.

Сражаемся под покровом ночи на дуэли.

Сливаемся пламенем и жидкой сталью в одеяле травы…

Бросаюсь в комнату, в памяти слова великого алхимика Игоря: «Длится около суток». Меня рвет на куски ненависть к нему, к этим стенам. Хватаю книгу, нити меж страниц трещат, пытаюсь вернуться домой, в королевство, к бескрайним равнинам, скалам, к соратникам по оружию, драконам, к сумасшедшему отцу, матушке…

К Делавре!.. Пусти обратно, пусти!

Передо мной лишь бумага, цепи символов, охапка сухих водорослей в темной комнате. Грызу наволочку, кулак долбит книгу, запертую дверь, куда однажды меня случайно пустили, а теперь выгнали. От моих ударов кровать ломается, на пол осенней листвой оседают страницы. Тону в подушке, тело вздрагивает мешком, из него как гнилой картофель вытряхивают одноразовое прошлое…

Успокаиваюсь, включаю компьютер… В Сети находится привычная музыка: пространное эхо грома, драконий рев, звон клинков, мудрые слова, клятвы верности…

Беру с подоконника прут арматуры, сгибаю край в подобие эфеса. До самого рассвета кружу по комнате, тело помнит рубящие удары, увертки, выпады, что оттачивал при королевских казармах, среди драконьих скал… С Делаврой. Кровь кипит, в ручьях пота нельзя заметить соленые капли из глаз.

Из куртки достаю баночку, на ладонь осторожно высыпаются бриллианты – пять белых подушечек.

Пять непознанных жизней.

Кем буду в них?

Сердце Оксаны сжимается сладким комочком.

Этот странный молодой человек приходит шестой день кряду и обязательно покупает книгу. Самое удивительное, день ото дня он стремительно меняется. Сначала был парень, которого, судя по лепету, в книжный занесло впервые. Утром дня следующего вернулся осанистый, сильный мужчина, голос печальный, но знает твердо, чего хочет, а на лице – невыразимая тоска по чему-то, ушедшему навсегда. Попросил вторую книгу той же серии… Каждый день Оксана видела в нем кого-то нового, от раза к разу он недосягаемо, бесстыдно хорошел, речь текла мерно, застывала на нужной высоте, растекалась теплой волной, мимолетные движения вторили слаженным оркестром…

Сегодня суббота, он снова здесь, ослепительно прекрасный, будто из Средневековья, из всех времен сразу – от каждого взял что-то лучшее.

– Вот. Ваша сдача. Спасибо за покупку!

Оксана трепетно выкладывает сокровища – пакет с книгой, монетки, чек.

Молодой человек кивает, едва заметный поклон.

– Благодарю вас.

Оксана смущенно поправляет локон.

– Вам спасибо. Так жаль, что магазин не делает скидок постоянным покупателям.

Он окидывает взглядом этажи лоснящихся корешков.

– Да, прекрасное место, не жалко никаких денег. Столько разных миров в одном клубочке пространства. Можно заблудиться и бродить сотню жизней. Хорошо, что есть кому озарить дорогу.

– Ну что вы, я всего лишь… так… Подсказать немножко.

– Довольно и улыбки.

– Ну, это сколько угодно!

– На улице тучи, а здесь всегда солнечно. Жаль, что лишь здесь и сейчас… Хорошего Вам дня!

Оксана приподнимается на цыпочки, жадно смотрит вслед.

– Возвращайтесь!

Чуть не добавила «к нам», но вовремя замолкла. К кому это «нам»? Здесь только одна принцесса, Оксана.

Игорек увидел в глазке Серегу, и страх впечатал в стенку.

Сомнений нет: пришел намылить шею за тот случай с жвачкой. Игорек еще тогда, захлопнув за Серегой дверь, понял, что переборщил, в следующий раз придется огребать. Самое обидное, по заслугам. Но тогда и впрямь настроение было дьявольское – всю ночь и утро паял схему, а она не пашет!..

Сереге этот сложный технический аргумент не покатит. Что делать?!

Звонок повторяется.

Притвориться, что никого нет?..

Сигнал не прекращается. Знает, гад, что дома!.. Ладно, отступать некуда, но погибнуть можно и с честью.

Под ребра больше воздуха… Открывает.

– Здравствуй, Игорь. Не помешал?

У Игорька отвинчиваются уши, внутри холодеет.

Все, пришел убивать. Так вежливо говорят только киллеры.

– Проходи.

Игорек обреченно сник. Лезут всякие мысли об отбрасывании копыт, склеивании ласт, вынесении из дверного проема вперед ногами, недопаянной схеме… Блин, столько еще не успел в жизни сделать! Хочет уже взмолиться о пощаде, но…

– Игорь, у тебя есть еще… препарат?

– Какой препарат?

– Жвачка. Игорь, скажи сразу: сколько? У меня есть деньги. Хочешь, помою пол или сделаю ремонт? Если с кем-то в конфликте, быстро все улажу…

Первая мысль: ответный розыгрыш. Уже хорошо, значит, убивать не собирается, но…

У Игорька медленный сдвиг мировоззрения. Серега никогда не говорит столь деловым тоном, его мозг такую функцию не поддерживает в принципе.

– Сейчас.

На кухне достает из пачки семь подушечек. Такие же, как неделю назад, из соседнего киоска. Когда Серега заполучает горсть жвачек, его лицо светится счастьем.

Стискивает Игорька в объятиях.

– Спасибо, друг!

Игорек жмурится, сейчас как в кино: стиснет сильнее и задушит…

Но нет, отпускает… Пронесло.

– Слушай, Игорь, у тебя есть что-нибудь почитать?

Светлана Васильева «Перевод бестселлера»

Маша Степанцова, более известная как Макрида Скорпионова, отложила недочитанную рукопись. Зафиксировав место, где остановилась знаменитая авторесса, электронный листок свернулся в трубочку и перешел в спящий режим. А расстроенная Маша вышла в сад.

Собственно говоря, маленькая уютная планетка, которую прикупила на свои гонорары Скорпионова, представляла сплошной благоухающий сад: ни улиц, ни переулков… Только вот автору женских детективов-бестселлеров сейчас было не до красоты, не до благоухания и не до начавших с радостными воплями сбегаться со всей округи пушистых любимцев.

«Ну, и расплодились же они здесь…» – не переставая думать о главном, вскользь отметила про себя Маша.

А ведь она так радовалась, когда ее новый роман захотели перевести еще и на паучий язык…

***

Некоторые несоответствия выяснились сразу, но опасений не вызвали. Подумаешь, к примеру, что на планете пауков лидирующую роль играют самки?

«А то на Земле не так!» – мысленно хихикнула Скорпионова, собираясь обсуждать детали с переводчиком.

Переводчик тоже был полон энтузиазма: выход романа знаменитой Скорпионовой обещал множество приятностей, о которых молодой паук раньше не смел и мечтать. То есть мечтал, конечно, но будущее представлялось, словно затянутым плотной паутиной. Зато если все сплетется как надо…

Неуемную, полную кипучей энергии героиню романа Скорпионовой в переводе решено было заменить на средних лет паука-самца, который хоть и находился под покровительством своей дочери, но чисто формально, а на деле имел полную свободу – вольность, неслыханная ранее для общества матриархального типа. Вопрос решался на самом высоком уровне – аж Верховным сонмом паучих!

«Ясное дело, в каждой избушке – свои погремушки!» – закаленной во всяких космических тяжбах Скорпионовой было не привыкать.

Короче, всего каких-нибудь десять месяцев – и герой был утвержден.

***

Чердак заброшенного небоскреба был со всех сторон надежно завешен тенетами. Ни один лучик света не мог проникнуть сквозь покрывавшую их многолетнюю, в несколько слоев, бархатную пыль. Ни свет, ни копошившиеся паучата – ничто не беспокоило Мухобоя. Качайся себе в своей уютной паутине! А проголодаешься – прямо под потолком болтаются заплетенные в коконы тушки парализованных мух…

Бррр… Впрочем, Маше не впервой было иметь дело и с инопланетными переводчиками: раз коллега считает, что эта картина полностью соответствует формулировке «богатый уютный дом – предмет зависти окружающих» – значит, именно так оно и есть.

Обожаемых героиней романа кошек заменили мушками, которые тучами клубились вокруг героя-паука. Для фирменного скорпионовского «отбросить лапти» сконструировали аналог «в последний раз бессильно сомкнуть жвалы». В оригинале все вертелось вокруг похищения сына олигарха – в переводе неизвестные злодеи умыкнули яйцо у одной из Верховных паучих. И работа закипела…

Главный герой покидает престижное безопасное убежище и в сопровождении роящихся мушек отправляется на поиски неродившихся венценосных паучат… Страшные опасности поджидают его на этом тернистом пути: то коварные злоумышленники знакомят его с красавицей-паучихой, однако герой вовремя распознает в ней замаскированную «черную вдову». То происходит стычка с подосланным шершнем-убийцей…

***

Окруженная мяукающими на все лады котами и кошками, Скорпионова в полном отчаянии приземлилась в беседке. Вот уж не думала – не гадала, что в забитом недотепе-пауке (жалком самце!) может таиться конкурент. Чего стоил один только выбранный переводчиком псевдоним: Победитель шершней. Звучит! Маша ведь тоже не зря когда-то стала Скорпионовой! Кому запомнится скромная Мария Степанцова?

«Но какой драйв, какая экспрессия!»

…со всех восьми глаз Мухобоя в одно мгновение точно спала пелена! Осознав, кто перед ним, он решительно сорвал с коварной обольстительницы тончайшего плетения паутинку и обнажил на спине паучихи ярко-красный на черном крест…

«А бой с шершнем!»

Легкие прикосновения ветерка слегка раскачивали прозрачную невесомую паутину, которую Мухобой наскоро сплел, чтобы предаться послеобеденному сну, как вдруг сигнальная нить предостерегающе задергалась. Огромный, в желто-черную полоску шершень спикировал прямо на хозяина паутины, однако тот ловким движением ушел в сторону, и полное смертоносного яда жало прошло мимо. Во второй раз спикировал хладнокровный убийца, однако на помощь бросились верные мушки! Шершень угрожающе загудел, однако мушки облепили его со всех сторон, и тут Мухобой одним отточенным движением накинул на врага паутину и начал с немыслимый быстротой закручивать, пеленать…

«Легкое прикосновение», «предаться послеобеденному сну», «ловким движением»… Какой слог!

– Да пошел ты! – Маша спихнула с колен обнаглевшего полосатого котяру. – Разорался тут!

Нет, нейтрализовать наглеца необходимо во что бы то ни стало! Благо виртуальное жало Скорпионовой не уступало имевшемуся от природы у шершня. Уж чего-чего, а яда там было не меньше.

«Ну, ничего, пусть только выйдет книга…»

Иронический детектив, в результате авторизированного перевода превратившийся в боевик, был Скорпионовой необходим: никогда еще у нее не выходило боевиков! Да и поклонники на другой планете не помешают. А вот потом… Как именно она избавится от опасного соперника, Маша пока еще не решила, потому что сначала…

Она мечтательно улыбнулась: «Сначала я дочитаю роман…»

Сергей Игнатьев «Краткое введение в винтерпанк»

Новый год застал Жерехова врасплох. Накрыл непрекращающейся канонадой телефонных звонков, в упор расстрелял частой дробью смс, добил многочисленными сообщениями в «телеграме».

Жерехов обреченно вздохнул, нацепил свитер с оленями, выгреб из бара все, что там нашлось – недопитый вискарь, флакон «Камю ВСОП Элеганс», рябиновую настойку и китайскую водку со змеей, запихнул их вместе с ноутбуком в спортивную сумку. И бросился бежать – прочь, прочь из Москвы.

Еще пару месяцев назад Жерехов считал себя властителем дум и мастодонтом свободной мысли. Он выдавал сценарии с таким артхаусным бэкграундом, что даже под Дэвидом Линчем задымилось бы кресло, и такие забористые киноведческие эссе, что даже Хулио Кортасар пришел бы в недоумение, попробуй он разобраться в прочитанном.

Пока ему не заказали «винтерпанк».

– Что это такое вообще? – удивился Жерехов.

– Вот вы и разберитесь.

Очень серьезные люди. Дедлайн кончился еще вчера. Обратного пути нет. Жерехов решил копать вглубь.

Сев на поезд, он продолжил читать с телефона электронную книгу некоего В. Спичкина, скачанную из сети. Книга называлась «Никакой зимы нет» и представляла собой конспирологический псевдодокументальный памфлет во вкусе Томаса Пинчона. Офигительно сильная вещь, которую не смогли испортить даже несколько утомительные диалоги о зиме, в которые автор периодически вступал с духом Антона Павловича Чехова.

Спичкин, якобы бывший сотрудник пресс-службы Гидрометцентра, пытался доказать, что зима как таковая является заговором погрязших в коррупции хитроумных плутократов и беспощадных хтонических духов, поддерживаемых мощным лобби транснациональных корпораций. Жерехов успел дочитать до того места, когда автор бежит из Москвы, прихватив с собой набитую коньяком спортивную сумку и ноутбук. Очень серьезные люди не одобрили его исследования. Но обратного пути у него не было. Он решил копать вглубь.

Все было как-то прочно связано. Переплетено как серпантин. Уложено слоями как селедка под шубой. Закручено, как банка огурцов.

И вот Жерехов стоял на платформе, провожая взглядом уходящую вглубь области электричку. Платформу заметало метелью. Укутанные снежным покрывалом дачи спали, тонули в сизых сумерках, оцепенелые от мороза и предчувствия чуда. Лишь в паре-тройке коттеджей горели окна, из труб валил дым. Откуда-то издалека доносились неуместно летние напевы ВИА «Песняры», за лесом грохотал одинокий фейерверк. На платформе напротив стоял смутно знакомый мужчина с французской бородкой, с упитанной таксой на сгибе локте, в меховом пальто и солнечных очках. Он поприветствовал Жерехова, сложенными щепотью пальцами коснувшись шляпы-котелка.

– Антон Палыч?

Жерехов зажмурился и потряс головой. Наваждение исчезло.

Во дворе дедовской дачи понурилась седая от инея одинокая ель. На ее ветку Жерехов повесил телефон – звук выключен, но экран продолжал отчаянно мигать, сообщая о новых звонках.

Набравши полные ботинки снега, Жерехов доковылял до крыльца, не без усилий разобрался с обледенелым замком, вошел и тотчас заперся на двойной засов. Сменил ботинки на траченые молью домашние чуни, укутался расшитой витязями и жар-птицами шалью, завесил все окна старыми телогрейками, линялыми ковбойками и дырявыми дождевиками. Всюду расставил и зажег икеевские свечи-таблетки. Отыскал в буфете граненый стакан, кое-как обтер его и плеснул на три пальца вискаря. Наконец, раскрыл ноутбук и стал набирать:

«…Нельзя не согласиться с В. Спичкиным (кто бы ни скрывался за этим псевдонимом!) – нас обманывали так долго, что мы приняли Большую Ложь, впитали ее в себя, позволив стать частью нашего гештальта, важнейшим элементом нашего облака тэгов. Мы купились на Обещание Чуда. Блуждаем в тумане, боясь заглянуть во тьму, боясь, что тьма заглянет в нас. Одиночные попытки выступить против Зимы становятся криком о помощи. Тяготы борьбы разрушают непрочные снежные крепости нашего разума, поселяя внутри нас чудовищ. Ты не веришь в чудовищ, потому что не веришь ни во что? Или ты не веришь в чудовищ, потому что хитроумные плутократы промыли тебе мозги и превратили в консьюмеристского манекена? Мы одиноки… Мы одиноки и из зеркала хохочет размалеванная маска безумия… Карнавализация грядет… Истина где-то рядом…»

– Ерунду пишешь, Жерехов, – меланхолично сообщила лосиная шкура на стене. – Ты Малдер, чтоль? Слышь, пистолетик-то у тебя есть?

– Ага, – встрепенулся Жерехов. – Вы уже и сюда добрались. Ну ладно же…

Он горько улыбнулся уголком рта и стал набирать дальше:

«…Мы хохочем безумию в ответ. Мы как сомнамбулы. Месяцы… годы нравственных лишений выработали в нас живость и упругость хищных змей. Мы ждем-ждем… Но вот атакуем! Искры смысла обращаются пожаром. Мы арлекины на канате над пропастью…»

– Это и есть винтерпанк, – кивнул Жерехов. – Все правильно.

– Фигня-я-я, – гордо повела рогами лосиная шкура.

Жерехов не стал спорить. Отставил опустевшую бутылку из-под вискаря и принялся за «Камю ВСОП Элеганс». Пальцы вдохновенно били по клавишам:

«…Сперва ты как австралопитек с микроскопом. Непонятно как это работает. Потом настигает озарение. Страха нет. Только огонь. Ощущение полета. Ты как русская тройка. Ты – птица-тройка. Если занесет на повороте, если споткнешься на ухабе – то просто в дым, в клочья, в труху… Но если уж ты хорош – ты хорош чертовски! Взмываешь выше облаков, отрываешь на память куски солнца и забираешь с собой, рассовываешь по карманам…»

Жерехов обстучал себя по карманам. Нашел мятую пачку «честера», запихнул сигарету в рот, щелкнул зажигалкой, затянулся… Славно.

Однажды он вел в каком-то баре на Винзаводе семинар для начинающих кинематографистов. Набился полный зал. В самом конце, когда в аудитории осталось только три подвыпивших студента, игравших в «Имаджинариум» за дальним столиком, он сказал: «не пытайтесь сделать сценарий, дайте сценарию сделать вас…» Тогда это казалось невероятно остроумным. Он был уверен, что лжет, но это оказалось горькой правдой.

У этой Игры нет названия. Но в ней не бывает проигравших.

Ожила пыльная радиола в углу террасы.

– А под утро в серебристой, белоснежной тишине, – гипнотически выводил Эдмунд Шклярский. – Кто-то чистый и пушистый на моем лежал окне…

– Эге, старик, – возмутился Жерехов. – Никак и ты с ними в сговоре?!

– А ты думал! – хихикнула лосиная шкура.

Забарабанили во входную дверь. Жерехов прихватил топор, приподнял край телогрейки, закрывавшей окно, потер рукавом запотевшее стекло. На террасе стоял неизвестный мужик в заиндевелом зипуне и лохматом малахае. Он обхватывал рукавицами большую картонную коробку. На боку коробки через трафарет были выведены символы – подобие фужера на тонкой ножке, зонтик и две указующие вверх стрелки. Жерехов уже знал, что это означает. Символы винтерпанка: игристое, вьюга и салют.

– Кто там?

– Вам посылка!

– Откуда еще?

– Из Великого Устюга.

– А я ничего не заказывал!

Метель за окном предостерегающе взвыла, застучала в стекло, загрохотала по крыше.

– Врешь! – потрясая топором, воскликнул Жерехов. – Не возьмешь!

Изо рта повалил пар. Винтерпанк проник в дом. Снаружи хрупал под тяжелой поступью снег. Кто-то наворачивал круги вокруг дома. Кто-то огромный и косматый.

Радиола запнулась, захрипела. Задрожали огоньки свечей, замерцал экран ноутбука.

– Дяденька, отвори-и-и! – пропищал снаружи тонкий девичий голосок. – Замерзну, вот те крест, замерзну! Пощадитя-я-я!

– Ну, прям, – скривился Жерехов.

– Открой, братан, – просипело из-за двери. – Дубак лютейший! Выручай, земляк, в натуре, кони двину!

– Э-э, нет, – не согласился Жерехов.

– Не говори мне нет, – гипнотически пропел снаружи Шклярский. – Не говори мне нет…

Жерехов уронил топор, отчаянно потер виски. Пальцы свело от холода. У винтерпанка тысяча лиц. Не все ли равно – какая из его масок выпьет из тебя остатки тепла? Зима наступила – вдавила Жерехова в сугроб своим черным валенком, расшитым серебряными снежинками.

Телогрейка всплеснула рукавами, предательски открывая оконный переплет. Кто-то заглядывал внутрь: мятое ведро, надвинутое на черные круглые глазки… Хищно заостренный ярко-оранжевый нос… Ударил один раз, другой – по стеклу поползли трещины…

Жерехов попятился.

Вновь ожила радиола:

– Па-ата-алок ледя-яной, – залихватски вступил Эдуард Хиль. – Дверь скри-пу-чая-я-я…

Оконное стекло рассыпалось мерцающими ледяными осколками. Ветер ворвался в дом, разом загасил все свечи. Жерехов схватил со стола ноутбук, захлопнул крышку, прижал к себе. Лихорадочно цапнул бутыль, глотнул прямо из горла, в бессильной попытке согреться.

Хиль врезал на максимальной громкости, так что затряслись стены. Пол пошел ходуном, будто дачный домик отрастил пару куриных ног и пустился в пляс по участку. Лосиная шкура сорвалась со стены и забилась в экстазе, стуча рогами по полу. Подскочил старый сундук, рассыпая заплесневелые подшивки «Мурзилки», «Огонька» и «Техники – молодежи». Закружила под потолком склеенная октябренком Жереховым модель советского спутника, сигнализируя размеренным «бип-бип-бип»… Вздыбилась шаль, расшитая витязями и жар-птицами, поигрывая кистями, пошла оттрепывать камаринскую. Задребезжала, скача вприпрыжку, ржавая раскладушка. Расколотилась привезенная из Москвы китайская бутылка, змея оскалила клыки, зашипела и нырнула Жерехову под ноги. Зазвенели сосульки, задребезжали ямщицкие колокольчики, заскрипел наст, забряцал шаманский бубен, завыла громче прежнего метель…

Девочка-зима, как она музыкальна! Винтерпанк – ее мотив.

– Чиво-о-о тебе-е-е надо-о-о?! – в отчаянии провыл Жерехов.

– Брось, брось, брось, – запричитали, кругами катаясь по полу, неведомо откуда взявшиеся мандарины.

Мандарины мигали злыми маленькими глазками, кривили крохотные зубастые ротики, норовили отхватить кусок от жереховских чуней.

– Брось, брось, брось! – бубнил, пытаясь пролезть в разбитое окно, неловкий демон-метаморф.

Метаморф, составленный из слепленных майонезом крупных картошек, колбасных батонов и свекольных голов, хищно щерил селедочную пасть. Выпростал длинное желеобразное щупальце, ловко умыкнул со стола пачку «честера» и с чавканьем сожрал.

– Броооось, Жерехов! – хмуро предостерегал материализовавшийся в углу высокий старик в черной шубе, с длинным резным посохом.

Старик распахнул мешок, из него посыпались золоченые орехи и карамельные карандаши, колючие шишки и горящие петарды. Заметались под потолком, истерически свища на манер маршевых флейт, совершенно озверелые снегири. Показался пыхтящий крутобокий самовар, гравированный двуглавыми орлами. Дом наполнился вонючим дымом и оглушительным грохотом. Глаза запорошило пестрым конфетти, в скулу больно ударила шампанская пробка.

Жерехов бросился наружу. Но там было еще страшнее. Крыльцо обступили слепленные из снега великаны в мятых ведрах, с хищными оранжевыми носами. Настырный Метаморф урчал и хлестал по воздуху желейными щупальцами.

Какие-то маленькие фигурки в кухлянках – дети? карлики? – в масках зайцев, волков, песцов, козлов и лисиц, водили хоровод вокруг ели, замогильными голосами напевая что-то на латыни. Ель вдруг вспыхнула, занялась ярким веселым пламенем, рассыпая по ветру мириады искр.

Архетипы винтерпанка обложили Жерехова.

Он кинулся обратно в дом.

– Хорошо, я брошу, брошу! – в ужасе воскликнул Жерехов, но тотчас устыдился. – А ВОТ И НЕТ! ВОТ И НЕТ! ПОЗДНО ОТСТУПАТЬ! Я ВАС РАСКУСИЛ, ЛЬДЯНЫЕ СНЕГОВИЩА!

– Бро-о-о-ось, Жерехов…

– Да вы просто фантомы моего воображения! Проекции моей ненависти к новогодним праздникам. Многозначные отсылки, ведущие в пустоту, в ничто… Призраки смысла.

Винтерпанковые страшилища примолкли, будто обдумывая сказанное.

– Уверен ли? – первой встряхнулась лосиная шкура.

– Это ясно, как день.

– Подумай, на кого замахнулся! На ГОСПОЖУ замахнулся!

– Я всю вашу планиду на раз-два раскрою. Вы у меня как на ладони теперь. Я уж вас так пропишу, с вашим этим винтерпанком, что мало не покажется!

– Сдюжишь ли, сердешный?

– Голову, блин, на отсечение!

– Гляди-и-и, – гаденько прохихикала лосиная шкура, ныряя в сундук.

Стихия утихомирилась. Неохотно раскатились по углам мандарины. Грузно ступая, попятился, напоследок клацнув селедочной пастью, неуклюжий метаморф. Звонко хохоча, сиганули со двора малыши в кухлянках. Высокий старик в шубе нахмурился, начертавши в воздухе посохом неприличное слово, шагнул через стену. Упорхнули снегири. Пыхтя, укатился медальный самовар. Издав прощальный «бип», улетела в разбитое окно модель советского спутника.

Отступили, растаяли, скрылись…

Жерехов перекрестился и раскрыл ноутбук. Внутри что-то повредилось, что-то завывало и трещало в глубине его, но текстовый редактор еще вполне мог принимать в себя буквы.

Жерехов потер пострадавшую от шальной пробки скулу, подышал на руки, стал печатать:

«Но если ты хорош – хорош чертовски! Отрываешь на память куски солнца и забираешь с собой, рассовываешь по карманам… Солнечные ломти плавятся в них, как масло. Не пора ли проснуться? Год от года мы надеемся на чудо, тешим себя его несбыточной и упоительной перспективой, а, не дождавшись никакого волшебства, перебираем мятые обертки от бесполезных подарков, доедаем прокисшие салаты, допиваем выдохшееся шампанское, изводим самих себя осознанием собственного несовершенства, сквернословим и каемся, молимся и клянем. Мы заблудились во мгле, позволили хитроумным плутократам превратить себя в консьюмеристских манекенов, забыв про самое важное. Это не мы жить не можем без праздников, это праздники не состоятся без нас. И тут бессильны любые хтонические чудовища… Что же до карнавализации – то это лишь попытка встряски для усталого ума, утомленного постмодернистским лабиринтом из оммажей и ремейков. Винтерпанк – не причина, а следствие… Это не Чудо делает нас, это мы делаем Чудо…»

Жерехов перевел дух и потянулся за сигаретами, вспомнил, что их сожрал метаморф. Недурной способ бросить курить в наступающем году. До него оставались считанные часы.

«…И не сыскать такого Чуда, которое было бы не по силам нам. Нам, детям степей, воспитанным средь бурана и мглы, привыкших по-соседски играть с вихрями метелицы. Нам, ленивым и нелюбопытным, кого разбудить под силу только колокольному звону, истерическому свисту маршевых флейт или надрывному плачу цыганских скрипок. Тройка наша, птица-тройка – конь вороной, Конь Блед да ездовой медведь. Закуси ржаным ломтем под хохломскую чарку, крякни да пристукни валенком, да и отправляйся в путь – отмеряй версты, взрезывай льды, обнимай березы – и только пыль столбом, дым коромыслом, да плещут алые стяги, да машут вослед платками девки румяные, да каруселью мелькают – журавли и скиты, заводы и казармы, избы и особняки… И оттого, кажется, всюду мы первые – в хоккее, балете и космосе, в мздоимстве, косности и мракобесии, и летит трехкрестным аллюром наш дорожный снаряд, на честном слове, на атомной тяге, вкось перемотанный изолентой, тюнингованный и тонированный, а куда летит, куда несется – попробуй спроси, враз обожжешься ветром и заглушит, закружит, зачарует тебя развеселая красавица-вьюга… Нас ли заворожить Новогодом? Нас ли сбить с пути винтерпанком? Да у нас тут каждый день – Новогод, каждый час – винтерпанк…»