Текст книги "И ты, Гомер! Фантасты о писателях"

Часть третья: БРЕД

Михаил Клодт «Пушкин у Гоголя»

Тимур Максютов «В начале было мало»

Серая глава

Кремлевский гость, отдуваясь, опустился в кресло. Хмыкнул, оглядел собравшихся и произнес:

– Ну, садитесь, чего уж там. В ногах правды нет, если сначала эту газетку под ноги не подстелешь, гы-гы.

Заскрипели стулья. Члены Союза писателей и приглашенные гости аккуратно сложили руки, как первоклашки, и вперили восхищенно-внимательные взгляды в начальника. Только Микита Сергеевич развалился по-барски, посверкивая закрепленной на лысеющей голове мигалкой.

– Начнем с доклада председателя Союза, – решил начальник, – как продажи?

Председатель торопливо вскочил, растянул тонкие губы в подобострастной улыбке:

– Все в порядке! Тиражи женских детективов выросли вдвое с начала года, идем на рекорд. Это все нашей гениальной Марьи Свинцовой заслуга.

Чиновник благосклонно улыбнулся:

– Восхищаюсь я вами, Марья Аркадьевна! И как вы только ухитряетесь по роману в неделю писать? Откуда время берете?

Марья с достоинством заметила:

– Да где там писать! Я и читать-то эти романы не успеваю. Но публика ждет – значит, надо совершать невозможное.

Все согласно закивали головами, загудели радостно. Один Микита Сергеевич ядовито заметил:

– Бумагу пачкать, сударушка, это вам не пленку переводить! Несопоставимые затраты, должен обратить ваше внимание. Да и труд несравнимый – ваш брат, писатель, рассказик накропает на четыре странички – а мне пыхти потом, рожай шедевр на три часа экранного времени.

Чиновник неодобрительно заметил:

– Микита, сегодня не о тебе речь. Одно дело делаем. И выключи ты эту мигалку, в глазах от нее рябит.

Мэтр испуганно подскочил, пробормотал: «Сей момент! Тумблер тугой, черт…». Наконец, справился, вновь уселся – но уже не развалившись, а как все – прямо, и начал поедать глазами руководителя.

Шеф насупился и строго спросил у председателя Союза писателей:

– С Марьей-то нашей искусницей все понятно. А с остальными детективами как? Дал эксперимент нужные результаты?

Председатель яростно закивал головой, уподобляясь игрушечной собачке на торпеде автомобиля:

– Да-да! Гениальная это была у вас идея – всех воров и убийц города поставить на учет и заставить немедленно докладывать о совершенных преступлениях на заседаниях секции детективной литературы. Теперь у наших авторов – никаких проблем с сюжетами, пишут и пишут. Скоро начнем выдавать на-гора! Огромное вам спасибо, низкий поклон!

Чиновник довольно улыбнулся. Затем насупился:

– Ну, значит с детективщиками все в порядке, будем считать. А что с фантастами?

Председатель вздохнул:

– Тут похуже. Авторы фэнтези – люди недисциплинированные. То реабилитация, то абстиненция. Не умеют согласно производственному плану работать. Вот с историческими фантастами намного лучше, но другая беда. Все труднее про попаданцев-то писать, выбран материал. Не осталось, так сказать, не искаженных нами событий. Хорошо было бы, если государство помогло. Надо как-то организовать им проникновение в прошлое. Погружение в тему, так сказать.

Кремлевский гость кивнул, записал в блокнот. Резюмировал:

– Ну что же, совещание прошло продуктивно, товарищи. Думаю, можно закругляться. Что у вас там дальше по плану? Фуршет, надеюсь?

– А как же! Традиции – наше все, традиции мы свято блюдем, – радостно согласился председатель и махнул рукой.

Все сразу зашевелились, зашумели, начали доставать из портфелей и сумок бутылки, завернутые в фольгу домашние котлетки и банки с маринованными огурцами. Женщины взялись за раскладывание закусок по тарелкам и приготовление бутербродов. Мужчины в предвкушении застолья отправились курить, самые смелые приблизились к беседующему с председателем чиновнику; но вдруг оробели, не решаясь перебить разговор, и лишь слушали диалог начальников, открыв рты.

Микита Сергеевич, как всегда, ничего с собой не принес. Лишь свысока поглядывал на оживленно болтающих женщин-писательниц. Стащил, наконец, с тарелки кусок буженины, жадно сожрал. Облизал пальцы, вытер усы и царственно заметил:

– Это ж разве мясо? Вот у меня крепостная девка… то есть, кухарка в усадьбе на Миколиной горе готовит – вот это да, это буженина.

Тем временем кто-то самый нетерпеливый открыл бутылку – и тут же Марья Свинцова завизжала от ужаса, тыча рукой в сторону стола.

На запах водки из-под столешницы выбрался писатель Петрович, протянул помятый пластиковый стаканчик остолбеневшему главе секции фантастики Якову Яковлевичу Сидорову и просипел:

– Яколич, налей псят грамм, трубы горят.

Председатель возмущенно рявкнул:

– Петрович! Ты что тут делаешь? Ты взносы сдал?

Петрович жадно заглотнул выделенную Сидоровым порцию, занюхал рукавом ветхого пиджака и начал оправдываться:

– Я, пока ждал фуршет… то есть, совещания ждал, заснул нечаянно. А про взносы не сомневайтесь. Конечно, сей момент. Вот заплатит издательство – так я сразу.

– Это кто у вас такой? – удивился чиновник.

– Да это наш позор, – вздохнул председатель, – считается фантастом, а про попаданцев писать категорически отказывается. Все какие-то у него инопланетяне, да космические корабли, да миры непонятные.

Председатель показал Петровичу кулак, и тот тихонько, бочком вдоль стеночки, выскользнул из зала заседаний.

***

Спустя три месяца глава секции фантастики Яков Яковлевич Сидоров принимал у себя в кабинете специального курьера из Кремля. Меры предосторожности были строго соблюдены: окна плотно зашторены, дверь заперта на ключ, телефонный шнур выдернут из розетки. Курьер, очень серьезный человек без особых примет и в штатском, выудил из портфеля бутылку и осторожно поставил на стол. Сидоров удивленно разглядел на ней этикетку недорогой водки «Мутинка». Пожал плечами и полез за стаканами в шкаф.

– Вы с ума сошли? – остановил его строгий гость. – Это же эликсир погружения в прошлое. Бутылка из-под водки взята для маскировки. Особая разработка, все Сколково три месяца трудилось.

Курьер достал из портфеля многочисленные бумажки с фиолетовыми печатями, заставил Сидорова несколько раз расписаться – в накладной на получение эликсира, в подписке о неразглашении, в инструкции по применению…

Пояснил:

– Средство очень сильное. Одна капля – век долой. Соответственно, десять капель – и проникаете на тысячелетие назад, в эпоху Ярослава Мудрого. Это вашему коллективу из сорока писателей должно хватить лет на пять и романов на двести. Строго соблюдайте дозировку во избежание непредсказуемых последствий.

Сидоров осторожно принял драгоценную бутылку, рефлекторно понюхал.

Поразился:

– Спиртом пахнет.

– Естественно, – согласился гость, – для писателей настой делается на водке, вашему организму так привычнее. Вот для поэтов мухоморы используются. А художникам… Нет, вам лучше этого и не знать.

Яков Яковлевич спрятал бутылку в шкаф, за древней подшивкой журнала «Безбожник». Спросил:

– А что будет, если все за один раз выпить?

– Не советую. Унесет черт-те куда, до начала времен.

Сидоров испуганно кивнул и тихо поинтересовался:

– Слушайте, а вот это… Перемещение во времени – оно только в воображении автора будет происходить? Или на самом деле?

Курьер внимательно посмотрел главе секции в глаза и покачал головой:

– Странный вопрос. Вы же – фантаст. Умеете создавать судьбы и новые миры. Разве есть разница – в воображении или на самом деле? Ну, мне пора.

Пожал руку, повернул ключ в замке и вышел.

Растерянный Сидоров почесал затылок и пошел к председателю Союза.

Спустя пять минут дверь скрипнула, и в кабинет проник Петрович. Закрытые шторы затемняли комнату, и Петрович некоторое время двигался наощупь. Тихо позвал:

– Яколич, ты тут? Есть чего выпить? Сил нет, опохмелиться надо.

Не обнаружив хозяина, писатель начал копаться в ящиках стола. Отдернул штору, но искомого не нашел. Потом хлопнул себя по лбу, полез в шкаф и за подшивкой журналов обнаружил полную бутылку водки «Мутинка». Радостный, спрятал трофей за пазуху и ретировался.

Черно – Белая глава

Петровичу было очень плохо. Раскинув руки, он висел в пространстве, и его окружала какая-то серая муть – ни света, ни тьмы.

Голова трещала, в горле пересохло, руки дрожали. Фантаст попытался разглядеть собственные пальцы – и не смог. Вокруг было безвидно и пусто. Наощупь вытащил из-за пазухи бутылку с остатками жидкости, свернул пробку, высосал до дна. Легче не стало: эликсир едва прикрывал донышко.

«В вытрезвителе я, – догадался бедолага, – на Каланчевской. И лампочку не зажгли – экономят, волки позорные». Петрович собрался с силами и прохрипел:

– Свет дайте!

И тут же серая муть разделилась, распалась на две части: сверху образовался купол чудесного, яркого света, а тьма сползла куда-то вниз.

– Интересно, сейчас вечер или утро? Или вообще – день? – задумчиво произнес Петрович.

И почему-то понял, что – день. Причем – первый. Откуда эта мысль пришла, писатель и сам не понимал. Он свернулся калачиком и заснул.

***

Утром сушняк стал просто невыносимым. Петрович открыл глаза и прохрипел:

– Эх, водички бы!

И сейчас же вверху образовалось небо и пролилось чистым прохладным дождем. Петрович напился и почувствовал, что ему надоело вот так болтаться в пространстве, подобно фекалиям в засорившемся унитазе. Хотелось принять вертикальное положение и размять ноги. Немедленно внизу появилась земная твердь. Фантаст опустился на нее и с удовольствием потопал башмаком, слушая при этом, как по планете волной разбегаются землетрясения, новорожденные горы рассыпаются в пыль и на их месте поднимаются новые.

Надо сказать, что Петрович совершенно не удивлялся происходящему вокруг. Длинная и насыщенная жизнь приучила его спокойно воспринимать любые происшествия. Так, однажды в темном коридоре Союза писателей он нос к носу столкнулся с голландским атташе по культуре. Европейский гость уже битый час безуспешно разыскивал знаменитого поэта-постмодерниста Харитона Раздербанина. Голландец, встретив Петровича, втянул запах трехдневного перегара и аж заколдобился. Рассмотрел замызганный пиджачок в подозрительно пахучих пятнах, огромный потертый портфель в руке, торчащую во все стороны неряшливую бороду – и радостно закричал:

– О, наконьец-то я встрьетил вас, Харьитон! Быстрее, мы опоздуем на самольет!

Пока Петрович размышлял, сообщать ли иностранцу, что он на самом деле вовсе не Харитон и вообще не поэт, его запихнули в такси, бережно опохмелили, бегом провели через ВИП-зал, минуя все контроли, и усадили в самолет до Амстердама. Там его три дня возили на встречи с восторженными почитателями гения русской современной поэзии. Никто так и не заметил подмены, а когда на просьбу прочесть свежие стихи Петрович растерянно блеял: «Ну-у-у, вот. Э-э-э. Мэ.», люди начинали восхищенно хлопать и кричать «Браво!»

Если кто в России и заметил трехдневное отсутствие Петровича, то списал на традиционный запой.

Самое удивительное, что и непосредственно сам Харитон Раздербанин никак не отреагировал на этот казус. Когда корреспондент телеканала «Культура» брал интервью о поездке поэта в страну тюльпанов, Харитон сначала переспросил:

– А я там точно был?

И, услышав утвердительный ответ, горько вздохнул и начал рассказывать о своих голландских впечатлениях.

Поэтому и сейчас Петрович, попав в совершенно непонятный переплет, не стал переживать и нервничать. Он лишь подивился вслух, почему ярко освещенное небо над головой такое пустое:

– А солнышко где? Луна, звезды?

И тут же вспыхнуло, засияло во всем великолепии чистое юное Солнце без единой морщинки или пятнышка, свойственных другим, пожилым светилам. Луна и звезды на миг показались, обозначив свое присутствие, и исчезли до ночного времени.

Фантаст отвернулся от света и обнаружил, что с его тенью происходит что-то непонятное. Темный силуэт пузырился, оплывал по краям, словно битумное пятно на свежеотремонтированном асфальте. Тень дергалась, будто пытаясь оторваться от почвы, и бессильно опадала.

Петрович, понаблюдав за странным явлением, удивленно выругался:

– Черт!

И тут же тень вздыбилась и материализовалась в существо с темной шерстью, блестящими аккуратными рожками и бьющим по волосатым ляжкам хвостом.

– Слава тебе, Господи, ну наконец-то! – сказало существо. – Я уж боялся, что ты про меня забудешь.

Писатель отшатнулся и спросил:

– А ты кто такой?

– Здрасьте, приехали! Тебе какое определение – классическое христианское, исламское, псевдонаучное? Или Гете процитировать?

– Ты мне, это, мозги не соси. Нормально скажи, по-человечески.

– С каких это пор для нас с тобой «по-человечески» означает «нормально»? Ладно, попробую. Я – твоя злая сторона. Тень. Негатив. Противоположность. Которая может существовать только в комплекте с тобой. Ты – свет, я – тьма. Короче, я – Сатана. Или, по-простонародному – Черт.

– Так вот ты какой, гад! А я до сих пор только маленьких ваших видел, зелененьких. Ну, когда переберу слегка. Противные, сучата, языки показывают, дразнятся.

– А, так это племянники мои. Не обращай внимания на малышню. Хуже, если хтонический зверь белка придет.

Петрович и Сатана прогуливались по берегу моря и мило болтали. Черт оказался чудесным собеседником, вежливым и знающим. Когда Петрович пожаловался на пустоту мира, куда они попали, а также намекнул, что неплохо бы перекусить, Черт подсказал:

– Так мир в твоих руках. Вообрази, что ты желаешь создать, скажи вслух, и все появится – деревья, звери, птицы…

Какое-то время фантаст развлекался, заполняя поверхность планеты флорой и фауной. Хрустя свежим огурчиком, грустно заметил:

– Эх, какая закуска пропадает! Сюда бы чего-нибудь этакого. Согревающего.

– Создай виноградную лозу, делов-то.

С лозой поначалу не заладилось: зеленые веточки причудливо сплелись в предмет, напоминающий, лютню. Тонкие побеги зазвенели, как струны, белый цветок распахнул пасть и заголосил:

Но мой плот,

Свитый из песен и слов…

Петрович чертыхнулся и попробовал снова. На этот раз получилась нормальная виноградная лоза, и на веточках повисли маленькие зеленые гроздья, жадно пьющие солнце и наливающиеся веселым соком прямо на глазах.

– А, все равно не то, – грустно заметил писатель, – я этот компот не люблю. Сухое, полусухое – все это фигня. Мне бы чего покрепче.

Черт, как настоящий товарищ, выручил: точно описал, что должен вообразить и пожелать вслух Петрович. Спустя минуту из плотных зарослей можжевельника вывернулся и подбежал, дружелюбно хрюкая, удивительный зверь. Он был похож на огромную свинью с ветвистыми лосиными рогами и нежными стрекозиными крылышками.

Сатана подозвал животное, почесал за ушком, потом скормил ему несколько подгнивших плодов манго. Странная свинья прикрыла маленькие глазки, напряглась – и из уха брызнула мутная пахучая струя. Петрович подставил свой неразлучный пластиковый стаканчик, наполнил. Понюхал, глотнул – и довольно кивнул:

– Отличный первачок! А что это за чудо?

– Это алкосвин. Уникальное животное, любые фрукты и овощи в самогон перерабатывает, такой вот у него метаболизм, – объяснил Черт.

– А рога откуда такие роскошные? И крылышки смешные.

– Ну как же, – ответил Сатана, – где алкоголь, там и рога наставляют, ясное дело. А крылышки помогают улететь. Только слабенькие, надолго не хватает.

– Какая полезная скотинка! – восхитился писатель, – жаль, раньше не встречал.

Сатана хмыкнул:

– Так ты же этот мир создал. Где бы ты его встречал? Хороший зверь, только вот потопов терпеть не может – дохнет.

– Ну, так не топить его – и все дела, – мудро заметил Петрович.

Черт растерянно посмотрел на фантаста и промолчал.

Дальше было, как обычно. Приятели таскали алкосвину плоды охапками, подставляли под струю стаканчик, закусывали огурчиками и орали песню про маленький плот. В какой-то момент Петрович сказал, что очень не хватает третьего, и немедленно появился голый и крепкий субъект, представившийся Адамом.

Петрович плохо помнил, в какой именно момент Адам заявил, что компания-то хорошая, но вот бабу бы сюда еще… Невесть откуда взявшаяся строгая девица прогнала Петровича и Сатану спать на облако, а Адама поволокла протрезвлять холодной водой из родника.

***

Писатель и Черт сидели на облаке, болтали ногами и наблюдали, как чисто выбритый морской ракушкой Адам раздает имена терпеливо ожидающим своей очереди животным, а Ева отгоняет хворостиной алкосвина.

– Резво она его в оборот взяла, – заметил Черт, – серьезная женщина. Вторую неделю трезвый. И шалаш построил, зануда.

– Скучные они какие-то, слишком правильные, – согласился Петрович, – и между собой – того. Ни-ни.

– А ведь ты его создал по своему образу и подобию, – заметил Сатана, – и откуда что берется.

Петрович промолчал. И впервые пожалел, что так и прожил все свои годы бобылем. Может, и его судьба сложилась бы по-другому.

– Понимаешь, в чем дело, – продолжал развивать мысль Сатана, – если они не научатся отличать добро от зла, то ведь так и будут жить скучно и вечно. Я уж не говорю о том, что дети не родятся. Словом, не будет человечества.

– Так может, и лучше. Нафиг его, это человечество. Половина – уроды, – зло сказал фантаст. Мысль о собственной жизни, прожитой бестолково, грызла и портила настроение.

– Как знаешь, твой мир, – пожал плечами Черт и замолчал.

Петрович откинулся на облако, подложил под голову руки и глядел в небо.

Вспоминал.

Как уютно пахнет мама, и какие у нее ласковые руки.

Как танцевала с ним на выпускном вечере Наташка. И смеялась, закинув голову.

Как их дружный взвод в армии ушел в самоволку, через лес, в поселок. И как потом в наказание они копали траншею под ледяным дождем…

Как он шел по залитому солнцем городу и, счастливый, прижимал к груди только что изданную, первую свою книжку.

Петрович вздохнул и сказал Черту:

– Давай, действуй. Оборачивайся змеюкой и заползай на дерево. Уговаривай Еву, чтобы яблоко съела. А я пойду, погуляю. Хочу побыть один.

***

Возвращаясь из прогулки, Петрович издалека разглядел, как обнаженные Адам и Ева сидят за самодельным столом под древом познания и ужинают. По тому, что стыдливо прятаться от создателя они не собираются, писатель догадался: Сатана пока свою миссию не выполнил.

– А, батя идет! – обрадовался Адам. – Присаживайся. Евушка такое жаркое сбацала – пальчики оближешь.

– Может, того? По сто граммов под горячее? – осторожно поинтересовался Петрович.

Адам бросил испуганный взгляд на супругу и покачал головой:

– Не, я не буду. Меня потом на всякие глупости тянет, а Евушке это не нравится.

Петрович вздохнул, сел рядом. Прожевал первый кусочек мяса и заметил:

– И вправду, вкусно. Откуда добыча, Адам?

– А это Евушка. С дерева какой-то змей свесился и начал ее обольщать: «Попробуйте яблочко, что вам стоит». Ну, ты же нас учил, что эти плоды есть нельзя. Вот, жена мою бритву из ракушки схватила – и по горлу его, искусителя. Потом зажарила.

Петрович замер. Выплюнул полупрожеванный кусок, наклонился над розовым кустом… Его рвало долго и мучительно.

– Может, не надо вам мясо-то есть, папа? – вежливо и холодно говорила Ева, – возраст уже не тот, зачем вам лишний холестерин? Да и печень у вас, прямо скажем, изношена. Только продукт переводить.

Петрович вытер испачканную бороду и поинтересовался:

– А не скучно вам? Разве не интересно, что будет, если запреты нарушить?

– Неинтересно, – отрезала Ева и сказала Адаму, – пойдем спать, милый. Режим надо соблюдать.

Петрович смотрел, как они идут рядом, даже не пытаясь взять друг друга за руку или приобнять. Бредут на свое целомудренное ложе.

Взял со стола раковину-бритву, отнес на берег моря и закинул подальше.

Потом вернулся к древу познания. Кряхтя, полез наверх.

Вздохнул. Тихо произнес:

– Я закончу то, что ты не смог сделать, друг.

Зажмурил глаза и представил, как втягиваются в тело руки, ноги сплетаются в змеиный хвост, а кожа покрывается чешуей.

Цветной эпилог

Яков Яковлевич Сидоров, глава секции фантастики, третий час неподвижно сидел за рабочим столом и пялился в монитор компьютера. Там, на снежно-белом листе «Ворда», чернела одинокая строчка: «Попаданец и хулиганы – ушкуйники. Историко-фантастический роман». За три часа в голову так и не пришло ни одной мысли.

«Ешкин кот, чем я занимаюсь, – тоскливо подумал Яколич, – сколько уже бумаги на дерьмо перевел. Если бы мои романы не были изданы – так целая роща деревьев живой бы осталась. А ведь мог быть полезным обществу, в школе работать, деткам русский язык и литературу преподавать».

Последняя мысль вдруг показалась настолько дикой, что Яколич испуганно перекрестился и полез в тумбочку. Достал початую бутылку «Мутинки», вытряхнул из стакана остатки чая прямо на пол и налил на два пальца. Но выпить не успел – зазвенел мобильник.

– Сидоров, привет. Это Свинцова.

– Да, Марья Аркадьевна, – подобострастно заблеял Яков, – чем обязан, так сказать, нашему гениальному светочу? Нашей, без преувеличения, надежде русской литературы и…

Марья рассерженно оборвала:

– Кончать подлизывать, Сидоров. Скажи, вот у вас в секции такой мужичок был ничкемный, с бородой. Пил все время. Палыч его звали?

– Э-э-э. Это, наверное, вы про Петровича говорите. Только странный случай – вроде был человек, а вроде и нет. Ни одного документа, ни фотографии. Может, это вообще – призрак. Легенда Дома Писателей, так сказать.

Марья Свинцова посопела в трубку. Потом сказала – с тоской и странной силой:

– Может, и призрак. Приснился он мне. Короче, прекращаю я эту бодягу. Уезжаю домой, в Сибирь. Буду детские сказки писать. Давно уже мечтаю.

Яков остолбенело молчал.

– Ты про Микиту слышал, Сидоров? От всех постов отказался, премии вернул, усадьбу под дом престарелых отдал. В метро его видели, представляешь? По эскалатору бегает и песню поет, как он идет, шагает по Москве.

Глава секции сглотнул внезапный комок и просипел:

– С ума сошел, наверное.

– Не знаю. Может, сошел. А может, наоборот, вернулся, – сказала Свинцова и отключилась, не попрощавшись.

Сидоров какое-то время сидел, слушал гудки в трубке. Потом начал копаться в столе.

– Где же она? А, вот!

Год назад писательская делегация побывала на Соловках, и каждому вручили по простой иконке с тетрадный лист в латунном окладе. Сидоров к религии относился равнодушно, поэтому и закинул икону в стол. Теперь извлек из вороха бесконечных черновиков о попаданцах и ведомостей членских взносов, взял в руки и вгляделся в образ Спаса Нерукотворного.

Грустные глаза Петровича осуждающе смотрели на бывшего коллегу.

Яков Яковлевич отшатнулся.

Неумело перекрестился. Вошел в сеть, погуглил. Набрал номер. Долго ждал ответа.

– Алло! Отдел образования Петроградского района, слушаю вас.

– Здравствуйте, – тихо произнес Сидоров, – у вас вакансии учителей русского языка и литературы имеются?