Текст книги "Камень ангела"

Голоса

Манчестер, наши дни

Кейт проснулась в темноте, не понимая, где находится, и стала медленно вспоминать. Она уснула в спальне отца и замерзла, хотя и была полностью одета. Который час? И тут ее осенило: «Папа!» Она взглянула на часы – семь утра. Неужели она спала так долго?

Кейт чихнула, слезая с кровати, и у нее начали слезиться глаза. Она стала включать повсюду свет: в ванной, на лестнице.

– Папа! – позвала она. – Папа!

Ответа не было. Сердце ее гулко забилось, когда она переходила из комнаты в комнату. Где же он?

Она зашла на кухню и удрученно взглянула на беспорядок. Скоро ей нужно в собор.

Кейт издала громкий стон. Ей совсем не хотелось идти туда. Но она не может себе позволить пропустить занятия – тогда о ней доложат. Ей нужно притворяться, что все у нее нормально.

В животе стало как-то беспокойно, может быть, дойти до телефонной будки и позвонить Бэбс? Сказать, что неважно себя чувствует. Нет, тогда Бэбс может заглянуть, чтобы ее проведать.

В корзине рядом со стиральной машиной была груда грязного белья. Нужно бы включить машину: у нее совсем не осталось чистой одежды. Но прежде она налила себе чашку чая и уселась за стол, перечитывая записку отца.

Что же делать?

Бэбс не раздумывала бы ни минуты. Она уже давно позвонила бы в полицию. Если он не вернется, Кейт придется рано или поздно им сообщить. А в полиции захотят узнать, когда именно он пропал. Ей бы следовало сообщить им сейчас. Она обвела взглядом неопрятную кухню. Может быть, сначала ей прибраться? Тогда не создастся впечатления, что ей не справиться одной.

Кейт начала вынимать одежду из корзины для грязного белья. Стиральная машина барахлит – ужасно шумит, и приходится все время стоять рядом, чтобы ее не заело на цикле выполаскивания. Кейт начала загружать машину, машинально проверяя карманы одежды. Она вытащила несколько монет, бумажные носовые платки, старый автобусный билет и ручку из брючных карманов отца. И тут никакой подсказки, куда он пропал. Кейт запустила стиральную машину и сунула в тостер два кусочка хлеба.

Пока она ждала, взошло солнце, огромное и ослепительное, и в его лучах стали видны пятна на окне. Кейт выглянула в окно. Все автомобили были покрыты инеем. Али из магазина напротив сметал иней с ветрового стекла своего автомобиля. Кейт побрела в гостиную. Несмотря на солнце, здесь был лютый холод, так как отключили газ. Его включат, когда отец оплатит счет. Однако пока что он этого не сделал, а если будет пить по-прежнему, отключат и электричество.

Гостиную тоже неплохо бы убрать. Именно это она и собиралась сделать на каникулах – навести порядок в доме. Но теперь она должна тратить все свое время на этот дурацкий проект.

На бюро стояла фотография отца – на ней он получал награду от спонсоров за свои исследования. «Куда ушли все эти деньги, а, папа?» – с горечью подумала Кейт. У отца на фотографии был такой довольный и гордый вид. С минуту она рассматривала снимок, потом подошла к бюро и открыла его.

Оттуда выпал обычный хлам: старые счета, газетные вырезки, квитанции. Они ничего ей не говорили. Но сзади в бюро было запертое отделение, где отец хранил то, что не хотел показывать Кейт. Она открыла все ящики в поисках ключа, и ее оторвал от этого занятия запах сгоревших тостов.

Кейт все равно съела тосты, а потом пнула стиральную машину, чтобы та снова завелась. Она принялась за грязные кастрюли в раковине и так увлеклась домашней работой, что потеряла счет времени и тихонько выругалась, когда колокола на церкви Святого Георгия пробили девять. Теперь она снова опоздает. Кейт сунула ноги в кроссовки, застегнула молнию куртки и, открыв дверь, вышла на холод.

В соборе было людно. Некоторые волонтеры показывали посетителям храм. Кейт направилась к Карен, но ей загородила путь группа посетителей, стоявших слева от перегородки хора.

– Никто не знает, сколько ему лет, – рассказывал волонтер. – Некоторые датируют его восьмым веком, когда на этом месте стояла гораздо более маленькая церковь. Надпись сделана англо-саксонскими буквами. Эти слова означают: «В твои руки, о Господи, передаю душу свою».

Кейт взглянула через плечи женщин, стоявших впереди нее. Она увидела продолговатый камень под стеклянным футляром.

– Он всегда был известен как Камень ангела, – продолжал рассказывать мужчина, и Кейт увидела, что на камне грубо высечено изображение ангела. – Первоначально он находился над входом в церковь, а когда ее перестроили, поместили сюда, над склепом. Он пережил утрату старой церкви и бомбардировку более позднего здания. Некоторые говорят, что пока Камень ангела здесь, церковь всегда будет под защитой. Даже во время Второй мировой войны здание было разрушено лишь частично.

Группа двинулась дальше, и Кейт медленно подошла к камню. Его нижний край раскрошился, и высеченное изображение стерлось от времени, так что невозможно было различить черты лица. Но фигура, по-видимому, стояла на коленях, а крылья были развернуты под каким-то странным углом. В руках у ангела был свиток почти такого же размера, как он сам, и буквы на этом свитке походили на руны.

Кейт прижала руку к стеклянному футляру. Фигурка ангела была такой маленькой, что она могла бы прикрыть ее своей ладонью.

– Что ты тут делаешь? – прозвучал у нее за спиной голос Бэбс.

Кейт отдернула руку от стекла.

– Ничего, – ответила она.

– Ну что же, ты опоздала, и тебе следует чем-нибудь заняться, – сказала Бэбс. – Нам всем раздали роли. Я буду петь соло!

Кейт последовала за Бэбс в неф, к Карен.

– Ах, это опоздавшая мисс Морли! – приветствовала ее Карен. – Очень мило с вашей стороны, что вы к нам присоединились.

Кейт ничего не ответила и попыталась спрятаться за спинами Бэбс и Нолли, что было нелегко, учитывая, что она была выше их на целых шесть дюймов.

– Боюсь, что тебе придется наверстывать, – сказала Карен. – На самом деле ты многое пропустила.

Она сделала паузу, и Кейт поняла, что Карен ждет извинений.

– Ну да, – промямлила она.

– Прости? – Карен приложила руку к уху. – Что-что?

– Я сказала, что я уже здесь, не так ли?

Выражение милого лица Карен мгновенно изменилось, и Кейт подумала, что сейчас ей мало не покажется. Но Карен лишь вздохнула и прочитала лекцию о том, как важно беречь время.

– И я не вижу тут ничего смешного, Ли Кеньон, – урезонила она мальчика, который ухмыльнулся. – Ты тоже опоздал.

– Ли всегда опаздывает, мисс, – вклинился один из его друзей. – Как всегда, описался ночью в постели.

Последовал общий взрыв веселья, и Карен подняла руку.

– Ладно, все. Пожалуйста, разойдитесь по своим группам.

– Кейт! – обратился к ней Денни, когда она отстала. – Ты с нами?

Она ответила на его взгляд.

– Мы уже почти готовы снимать, – сказал он. – Я только хочу показать вам, как работает освещение.

Кейт последовала за своей группой в заднюю часть церкви, где Денни показал им пульт управления и зажег весь свет в церкви.

– Мы установили и студийный свет таким образом, что им тоже можно управлять отсюда, – пояснил он.

Они последовали за Денни обратно по проходу, туда, где на полу, перед Камнем ангела, была каменная плита с кольцом в центре.

– Вот здесь-то мы и будем снимать наш фильм, – сказал он.

Опустившись на колени, он взялся за кольцо, и каменная плита сдвинулась. Все сгрудились вокруг Денни.

– В Манчестере больше нет настоящего склепа, – рассказывал он. – Первые были построены римлянами, но их либо затопило, либо заложили кирпичами. Когда-то здесь имелся обширный склеп, где хоронили все богатые семьи. Но сейчас у нас имеется доступ лишь к его части. Вы видите ступеньки, ведущие вниз, и остаток надгробия. Остальное скрыто от нас стеной, которую здесь построили.

Он посветил фонариком в открытый склеп. Все увидели что-то вроде строительных лесов, на которых были установлены прожектора.

– Просто мороз по коже, – пробормотал Нолли.

– Тебе непременно надо шутить, – укорила его Да-ниелла.

– Значит, это ужастик? – спросил Стефан.

– В некотором роде, – согласился Денни. – Думаю, мы можем назвать наш фильм «Голоса из склепа».

Все засмеялись, кроме Кейт. Она чувствовала какое-то странное нежелание спускаться в эту маленькую каменную комнату.

– Ну же, пошли, – потащила ее вниз Бэбс.

– Главное заключается в том, – сказал Денни, – что в склепе нет естественного освещения, поэтому он идеален для студии. Я хочу добиться такого впечатления, будто люди обращаются к нам из своего времени, сидя при свечах, а фоном будут служить только каменные стены.

Два прожектора были установлены на треножниках, и их можно было передвигать по полу. Один был синий, второй – белый, и оба горели ослепляющим светом. Денни сказал, что в каждом около десяти тысяч ватт.

– Очевидно, мы не будем использовать их в полную силу, – добавил он, – иначе мы все ослепнем.

И он показал им кабель, соединивший прожекторы с компьютерным пультом в одном конце церкви. Они поднялись из склепа и начали учиться включать прожекторы и приглушать их свет. Имелся ключевой свет, который фокусировался на лице объекта, и задний свет для фона. Ими можно было управлять прямо из склепа.

– А теперь звук, – сказал Денни.

В склепе уже разместили цифровой и звукозаписывающий аппараты и пару микрофонов. Они подключались к преобразователю частоты размером с большой радиоприемник, у которого спереди имелось пять бороздок с переключателями, которые можно было передвигать назад и вперед. Денни показал им, как размещать микрофоны, чтобы свести до минимума шумы, и как передвигать переключатели, чтобы ни один звук не доминировал над другими. Он вручил Кейт пару наушников. Кейт надела их и услышала какой-то звенящий звук.

– Слышишь? – спросил Денни. – Это называется звуком окружающей среды.

Он нажал на кнопку, и из звукозаписывающего аппарата донесся его голос, который произнес: «Звуком окружающей среды».

– Позже я вам покажу, как от него избавиться, – пообещал Денни. – Даниелла и Нолли займутся звуком. Кейт, а почему бы тебе не попытаться снимать?

Он протянул Кейт камеру и показал, куда смотреть.

– А теперь наклони ее – вот так, – показал он. – Держи палец вот здесь.

Бэбс смотрела в камеру в руках у Кейт, расплывшись в улыбке. Потом она накинула на себя шаль, покрывшую ее голову и плечи. Денни отрегулировал линзы для Кейт и микрофон, стоявший перед Бэбс.

– Бэбс сейчас будет читать сценарий, основанный на дневнике человека по имени Мартин Ригби, – сказал он всем. – Мартин был по профессии дубильщиком, и ему удалось покинуть город в самый разгар чумы. Спустя годы он вернулся, чтобы унаследовать дело своего хозяина, а еще позднее описал в дневнике события этого рокового года. Он рассказывает, что научился писать только на сороковом году своей жизни, когда один из его сыновей пошел в школу. Это не столько его личная история, сколько драматичный рассказ о том, что случилось с человеком, которого он знал.

Денни снова поправил микрофон, потом поднялся по ступенькам, чтобы дать сигнал Стефану включить освещение.

Это был звездный час Бэбс. Она грациозно уселась на табуретку, а Кейт встала перед ней с камерой в руках.

– Готовы? – спросил Денни с верхней ступеньки. – Начали.

Прожектор высветил лицо Бэбс, и она начала рассказывать:

– «Меня зовут Сьюзен Барлоу. Я работаю в одном из трактиров на Лонг Миллгейт…»

Денни показал Кейт, чтобы она снимала сначала с одной точки, а потом с другой. Бэбс рассказывала о том, как на Сьюзен обещал жениться человек, который был подмастерьем. Его хозяин был слишком скуп, чтобы позволить ему жениться. Потом, когда в начале 1605 года появились первые заболевшие чумой, закрыли все таверны и магазины, а вскоре и рынок.

– «Богатые быстро сбежали из города, как крысы с тонущего корабля, – продолжала свое повествование Бэбс. – Потом пришел приказ короля, что никто не должен покидать город, и возле всех городских ворот выставили стражу. Купить еды было негде. Не было солода для эля и соли для консервирования. А пекарню лорда закрыли, чтобы никто не мог печь хлеб. Люди голодали, сидя у себя дома. На улицах вспыхивали бунты, грабили лавки. Банды захватывали скот тех, кто уехал, убивали его, раздавали мясо тем, у которых ничего не было, и сжигали тела умерших на больших кострах, которые разводили в брошенных садах. Они поселялись в домах богачей, спали в их кроватях и пили вино из золотых кубков».

– «Все обвиняли настоятеля, – продолжала Бэбс, глядя в камеру. – Потому что настоятель этого прихода был известным Черным Колдуном, которого звали доктор Ди. Он заранее покинул город, и люди говорили, что он знал о том, что надвигается на Манчестер. Некоторые даже говорили, что чуму в городе он вызвал своей магией. И они ворвались в его комнату в школе и сожгли все, что нашли там: все его книги, прекрасное постельное белье и его гобелен – все это стоило тысячи фунтов, как говорили. Но к чему нам были теперь деньги?

Всю ту весну шли дожди, река разлилась и хлынула на городские улицы, и смыла недостроенные дома на берегу. На полях гнила рожь, на кладбище текли потоки коричневой воды. Мертвых опускали в общую могилу на Лугу Ангела, но дождь все лил и лил, подмывая землю, и черные раздувшиеся тела поднимались на поверхность и плавали в грязи. И тогда Оливер Картер приказал вырыть новую яму на более высоком месте, и лить на трупы негашеную известь, чтобы их растворить. Всех, кто заразился, оставляли умирать в хижинах на Коллихерст Коммон.

Однажды ко мне пришел Мартин и сказал, что его хозяин сбежал, и он больше с ним не связан. Мы тоже могли бы сбежать через старые туннели, сказал Мартин, так как он нашел путь, который затопило не до конца. Он придет за мной ночью, сказал Мартин. Мы обвенчаемся в церкви в деревне его матери.

Наконец-то, подумала я. Но в тот же день, несколько позже, я плохо себя почувствовала, меня начало лихорадить. „Это просто простуда“, – сказала я себе. И вдруг заметила опухоль под мышкой.

Я сидела на кровати у себя в комнате, глядя на стену. За окном было голубое небо, на деревьях чирикали птицы. „Вот и вся наша жизнь, – подумала я, – но другой у нас не осталось“.

Когда пришел Мартин, я не открыла дверь.

„Мартин, – сказала я через дверь, – я не могу с тобой пойти. Я останусь здесь“.

Конечно, Мартин начал со мной спорить. Он сказал, что я уже три года ною, что он никак на мне не женится. В конце концов мне пришлось приоткрыть дверь, чтобы он меня увидел, и он переменился в лице.

„Не дотрагивайся до меня, – сказала я, думая, что он попытается меня обнять. – Не сейчас, ладно? Лучше не надо“.

Я с трудом улыбнулась, но он в ужасе отступил назад.

„Сьюзен“, – сказал он, а потом повернулся и убежал, а я смотрела ему вслед».

– Синий свет, Стефан, – подсказал Денни, и воцарилась полная тишина, когда лицо Бэбс осветил жутковатый синий свет.

Кейт опустила камеру, и Денни сказал:

– Ну что же, я думаю, получилось очень эффектно.

Бэбс соскочила с табурета.

– Мы можем это посмотреть? – спросила она.

Все столпились вокруг монитора, чтобы посмотреть, какой получился фильм. Денни был мастером своего дела. Задний свет создал тени вокруг головы Бэбс, как будто она рассказывала, сидя со свечой, а синий свет изменил ее черты и цвет лица.

– Я тут выгляжу мертвой, – заметила Бэбс, и Денни объяснил, что такой и была идея.

– Не забывайте, что все эти люди умерли от чумы, – напомнил он. – А теперь мы запишем песню для саундтрека, и я покажу, как избавиться от сопутствующих шумов.

Он придвинул микрофон еще ближе к Бэбс, и она начала петь:

 
Над ней белоснежная роза цветет,
Над ним – темно-красный шиповник.
 

У Бэбс был хороший, немного хрипловатый голос, а акустика в церкви была превосходная. Печальная мелодия звучала, трогая сердце.

Щемящее, жутковатое чувство исчезло, когда Кейт сосредоточилась на съемке фильма, но когда запела Бэбс, оно вернулось с новой силой.

Когда она допела, Денни показал им, каким образом дополнительный микрофон помогает избавиться от лишних шумов в ходе процесса, который он назвал «изменением фазы», и они снова прослушали песню – уже без «фона».

– Ну, как я тебе? – шепотом спросила Бэбс, и Кейт показала большой палец.

– Теперь нам надо кое-что подредактировать, – сказал Денни, обращаясь к Бэбс. – И добавить саундтрек. Завтра будем продолжать съемку. Пожалуй, на сегодня все. Хорошо поработали.

Наконец-то освободившись, Кейт поспешила вниз по лестнице.

– Это будет просто потрясно! – сказала Бэбс, догнав ее. – Не могу дождаться!

– Это будет просто потрясно, – передразнила ее Лорна, проходившая мимо с Даниеллой. – Она не может дождаться.

– Эй, Лорна! Как это тебе удается наложить такой толстый слой косметики на свою физиономию? – спросила Бэбс.

Кейт улыбнулась про себя, когда они вышли из собора.

– Ты ужасно выглядишь, – сказала Бэбс.

– Спасибо.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке?

Кейт чихнула. По-видимому она простудилась.

– Я плохо спала, – ответила она.

Бэбс взяла ее под руку, и в кои-то веки Кейт не выдернула руку.

– Тебе бы надо собой заняться, дорогуша, – посоветовала Бэбс. – Почему бы не зайти ко мне?

Кейт заколебалась.

– Не знаю, – сказала она. – Мне нужно кое-что сделать дома.

– Что именно?

«Ждать, когда отец вернется домой», – подумала Кейт.

– Ты теперь никогда ко мне не заходишь, – посетовала Бэбс.

Это правда, подумала Кейт. И она также не приглашала Бэбс к себе. Похоже, ее жизнь стала слишком сложной.

– Ты не пойдешь по магазинам? – спросила Бэбс.

Они слились с потоком людей. Кейт покачала головой. У нее не было денег на покупки. Они направились к лужайке, поросшей травой, перед станцией метро «Виктория».

Карен сказала, что в 1605 году весь Манчестер был чуть больше, чем этот пятачок. Тогда тут была рыночная площадь, здание суда, а на улице Лонг Миллгейт, проходившей возле школы, было полно таверн. Теперь этот район благоустроили, здесь разбили парк, поставили каменные скамьи, устроили фонтан. На одной скамье обнималась парочка, на другой группа студентов распивала пиво, на третьей мать кормила сына сандвичем. Солнце, стоявшее низко над горизонтом, слепило. Свет был какой-то хрустальный, и предметы казались от этого нереальными. Кейт прищурилась и увидела женщину в синем одеяле, торопливой походкой проходившую мимо таблички с надписью «Лонг Миллгейт».

– Ой! – вскрикнула Кейт и бросилась вслед за женщиной, перепрыгнув через каменную скамью, – к изумлению парочки, обнимавшейся на ней.

– Подожди меня! – закричала ей вслед Бэбс, но Кейт не остановилась.

Как раз в тот момент, когда она поравнялась с табличкой, – женщина по-прежнему была впереди нее, – вся эта сцена как будто внезапно исчезла…

Кейт окинула взглядом ситценабивную фабрику, Урбис и станцию метро «Виктория», но женщины нигде не было.

– Что случилось? – спросила запыхавшаяся Бэбс, которая наконец догнала ее.

– Ты видела ту женщину? – спросила Кейт, снова щурясь от ослепительного солнечного света.

– Вообще-то здесь около тысячи женщин, – сердито ответила Бэбс. – Ты не могла бы поконкретнее?

– Она закутана в синее одеяло, – сказала Кейт. – Длинные рыжие волосы…

Ее голос замер, когда она поняла, что Бэбс понятия не имеет, о чем идет речь. «Может быть, я схожу с ума», – подумала она, и на горле у нее начала пульсировать жилка.

– Похоже, это какая-то бродяжка, – сказала Бэбс. – Какое тебе до нее дело?

Кейт, ничего не ответив, откинула волосы с лица. Она вспомнила, что вокруг женщины было не солнечно, а темно. Она бы могла поклясться, что видела снежинки.

– Ты подтверждаешь правило, подруга, – заявила Бэбс, беря ее под руку. – Люди всегда считают, что брюнетки хорошо бегают.

Это было больное место Бэбс, которая не понимала, с какой стати кому-то хочется побегать.

– А как насчет тебя, Джей-Ло[8]8
  Эта аббревиатура – начальные буквы имени и фамилии популярной американской киноактрисы Дженнифер Лопес – так ее часто называют.


[Закрыть]? – машинально осведомилась Кейт.

Бэбс вела ее обратно, к магазинам Треугольника. Они шутливо пикировались, как обычно, всю дорогу до автобусной остановки Кейт, и той показалось, что Бэбс хочет поехать к ней в гости. Но Кейт отделалась от нее, пообещав завтра вместе походить по магазинам. Потом подошел автобус, и Кейт села в него, и как только подруга скрылась из виду, ею вновь овладела тревога.

Почему она продолжает видеть эту женщину, и кто она вообще такая?

Новолуние

1

Октябрь 1604 года

Саймону было очень холодно. Холод проникал сквозь шерстяную одежду, и болело в груди, когда он делал вдох. Из носа потекло. Он не знал, что делать. Единственное, куда еще могла отправиться его мать, – это на рынок за припасами. Немного поколебавшись и от беспокойства перепрыгивая с ноги на ногу, он в конце концов поспешил по Смити-дор к рыночной площади. Там было полно женщин, но среди них не было его матери. Ветер развевал их длинные юбки. Саймон в ожидании стоял у водокачки.

Пришли менестрели и исполнили песню, которую часто пела в трактире Мари:

 
Над ней белоснежная роза цветет,
Над ним – темно-красный шиповник.
 

Песня так остро напомнила ему о матери, что глаза защипало от слез. Между двумя людьми, торговавшимися из-за куска полотна, завязалась потасовка, и Саймон еле успел отскочить. Он приблизился к тем, кто пришел за водой.

– Вы не видели мою мать? – спрашивал он, но большинство людей смотрели на него с недоумением, будто он был не в своем уме.

Когда начало темнеть, стражник у водокачки велел ему убираться. Мимо прошел церковный сторож, звеня в колокольчик, и Саймон отступил. Он пустился бегом, сам не зная, куда направляется. Он снова оказался возле церковных ворот, но там его никто не ждал. И тогда, несмотря на запрет матери, он побежал в таверну, где она теперь работала. Но трактирщик грубо ответил ему, что она ушла от них.

– И скатертью дорога! – добавил он.

Не произнеся ни слова, Саймон повернулся и понесся в прачечную. Всю дорогу он бежал. Сначала из-за пара он не увидел Сьюзен. Потом разглядел ее, с голыми розовыми руками, по локоть погруженными в большое корыто. Заметив Саймона, она шагнула к нему, вытирая руки о передник.

– Саймон! – воскликнула она, хватая его за руки. – Как ты вырос! И ты совсем замерз!

Саймон так клацал зубами, что едва смог выговорить, заикаясь:

– М-м-мама.

– Ее здесь нет, – ответила Сьюзен. Потом, заметив выражение его лица, добавила: – Но я думаю, она скоро придет. Входи, согрейся.

Саймон последовал за Сьюзен к очагу.

– Вот и хорошо, – сказала Сьюзен, усаживая его на скамейку. – Тебе нравится в школе?

– Нет, – ответил Саймон. – Там ужасно!

– Как, ты же там всего неделю? – удивилась Сьюзен.

Саймон попытался вспомнить все школьные неприятности, но уже забыл их. Он мог думать лишь о том, что ему сейчас тепло в этой людной комнате, наполненной паром, с грудами чистого белья, и о том, что скоро придет его мама. Сьюзен хлопотала вокруг Саймона, снимая с него промокшую куртку, и принесла ему одеяло из еще не стиранного белья.

Мимо прошла миссис Лоутер, бросив на них неодобрительный взгляд.

– Он через минутку уходит, хорошо? – сказала Сьюзен.

Миссис Лоутер, женщина с острыми чертами лица, в огромном переднике, явно считала, что тут нет ничего хорошего, но Сьюзен не стала обращать на это внимания. Она болтала с Саймоном жизнерадостным тоном, как когда-то, а когда миссис Лоутер вышла из комнаты, принесла ему миску супа.

– Миссис Баттеруорт прислала весточку, что у нее все хорошо. Собирается вернуться к Рождеству и снова открыть трактир – наконец-то все опять будет нормально. Твоя мама сможет прекратить работу в этой грязной забегаловке – говорят, трактирщик там устроил настоящий воровской притон.

– Ее там нет, – сказал Саймон и передал Сьюзен слова трактирщика.

Сьюзен очень удивилась, но вскоре собралась с мыслями.

– Ну вот, наверно, в этом все и дело, – бодро произнесла она. – Если мама потеряла там работу, ей пришлось устроиться на другую – а там ее не отпустили к тебе.

Саймона это не убедило.

– Она же сказала, что встретится со мной, – возразил он.

– Да, но ты же знаешь, какие бывают люди. Ужасные скупердяи, у которых зимой снега не выпросишь. Если она устроилась на новую работу, то ей не разрешили пойти повидаться с тобой. Ей нужно работать.

– Она мне не говорила, – упорствовал Саймон.

Несчастье полностью овладело им. Он не чувствовал вкус супа и вскоре оттолкнул миску.

– Скорее всего, у нее совсем не было возможности уйти с работы, – сказала Сьюзен, снова придвигая к нему миску.

– Но она придет сюда? – спросил Саймон, озираясь, как будто ожидал, что мать внезапно возникнет из клубов пара.

– Только если сможет, – нашлась Сьюзен и сделала паузу. Ей не хотелось говорить Саймону, что последнее время его мать проводила время с Черным Джеком. – Но скорее всего она заглянет сегодня – я знаю, непременно заглянет. А когда она придет, я скажу: «Где же вы пропадали, мадам?» Так и скажу. «Оставили вашего большого красивого парня ждать вас на холоде. А он теперь такой хорошенький в своей школьной форме, и дела у него идут отлично. Настоящий джентльмен!»

Сьюзен болтала без умолку, и постепенно Саймону становилось лучше. Тепло от очага и от супа впитывалось в его плоть. Наверно, мама быстро нашла какую-то другую работу и не смогла дать ему знать. Но завтра она придет в церковь. Всем нужно ходить в церковь. Он взглянул на Сьюзен.

– Завтра я буду петь соло, – сообщил он.

– Ну вот видишь! – обрадовалась Сьюзен. – Уж это она не пропустит – ни за какие коврижки. Как не прийти, когда будет петь ее мальчик! Да никогда в жизни! – воскликнула Сьюзен. – Она будет так тобой гордиться!

Саймон обрадовался словам Сьюзен. Завтра он увидит маму. Она придет, чтобы послушать, как он поет.

Сьюзен продолжала трещать, складывая простыни.

– Племянница миссис Баттеруорт родила недавно тройню – и все мальчики. Тройняшки! – воскликнула она. – Сразу три младенца! Ты только подумай!

Он помог ей развесить белье на длинной перекладине над очагом, потом зевнул во весь рот.

– Ты, должно быть, устал, – сказала Сьюзен. – А тут еще я все болтаю. Тебе нужно хорошенько отдохнуть ночью, непременно. Завтра у тебя важный день.

Саймон не сдвинулся с места, и она подала ему куртку.

– Сейчас возвращайся в школу. Ты увидишь маму утром.

Саймон взглянул на нее с большим сомнением.

– Она там будет?

– А как же! – ответила Сьюзен, помогая ему застегнуться. – А если там не будет, я сама с тобой пойду и найду ее. Обещаю.

Саймон пошел к дверям.

– На, возьми с собой, – сказала Сьюзен и вложила ему в руку пряник. – И уж постарайся, спой для нее завтра от всей души.

– Да, – ответил Саймон и застыл, заглядывая ей в лицо.

– Ну и куда ты сейчас пойдешь?

– В школу.

– Вот и умница. Ступай прямо туда, ладно?

Сьюзен помахала ему на прощание. Теперь, когда она ради мальчика перестала притворяться жизнерадостной, ее взгляд стал тревожным. Она не решилась сказать Саймону то, что пришло ей на ум: что его мать сбежала куда-нибудь с Черным Джеком. «Нет, она бы этого не сделала, – сказала себе Сьюзен, возвращаясь в прачечную. – Конечно, нет». Мари любит своего мальчика, уж это-то Сьюзен знает. И Саймон никогда не пережил бы такую потерю.

Сьюзен положила на стол аккуратную стопку белого белья. Нужно начать расспросы о Черном Джеке, решила она. После работы она сходит в таверны и спросит, не знает ли кто-нибудь, где он.

Саймон дважды прошелся мимо церковных ворот, все еще надеясь, что мать чудом окажется там. «Саймон!» – скажет она с упреком, а он бросится ей на шею и зароется лицом в ее волосы.

Он еще раз пересек рыночную площадь, но теперь там было пусто; мокрый снег, смешавшись с остатками овощей и мяса, превратился в скользкую слякоть. Он медленно побрел к воротам, потом спустился к крутым берегам реки, наблюдая, как над ней летают птицы, словно выпущенные из арбалета стрелы.

Саймон следил за ними как завороженный. Там, за рекой, небо было как масло, которое сбивала мама для трактира. Дыхание его превращалось в пар, как в прачечной. Ему была невыносима мысль о том, что нужно возвращаться в школу, но в конце концов, помня об обещании, которое он дал Сьюзен, Саймон повернулся и побрел обратно.

Он шел очень медленно, боясь прислушаться к биению своего сердца. Завтра он увидит маму, говорил он себе. Так сказала Сьюзен. Но когда он прошел мимо церковных ворот еще раз, то почувствовал внезапную острую боль и замер как вкопанный. Люди толкали его, оттесняя в сторону. Его сердце сильно билось, и он старался услышать биение сердца матери, но напрасно. Он вытянул руку в сторону этой тишины и, словно следуя за ниточкой, медленно, нерешительно поплелся к Лонг Миллгейт.

Доктор Ди сидел в церкви. Он пришел сюда, чтобы подумать. Кит спала в его комнате. Утром начнется воскресная служба, а сейчас он был в церкви один.

Он любил приходить в церковь между службами. Было темно и холодно, и хотя сейчас здесь никого не было, он чувствовал запах крестьян, приходивших сюда, – запах конской мочи, дождя и подгнившей соломы. Дождь упорно стучал по крыше, отдаваясь в церкви эхом, походившим на хлопанье крыльев. Вода просачивалась внутрь, и отсутствие заботы о ремонте церкви постоянно вменялось настоятелю в вину.

Доктор Ди дрожал от сквозняка – ветер прорывался в окна. Грудь у него болела, и он так много кашлял, пытаясь уснуть в своем кресле, – хотя и заварил себе листья шалфея, купленные у аптекаря, что в конце концов встал, не потревожив Кит, и вышел, заперев за собой дверь.

Кости тоже болели. Четыре года тому назад, зимой, когда была особенно ужасная погода, он так простудился, что думал – это его убьет. Он не знал, сможет ли оправиться снова после такой простуды. За эти годы он стал еще слабее. Он уже пережил большинство людей своего поколения, не зная, чему это приписать: работе всей жизни или знанию целебных свойств трав. Может быть, он и впрямь достиг бессмертия?

Кит, напомнил он себе. Он должен думать о Ките. Здесь, в тишине церкви, до него дошла вся сложность положения Кита. Как они смогут все скрывать? Им нужно уехать, причем очень быстро. Завтра Кита будут ждать в церкви. Но даже если ребенок согласится с ним уехать, может ли он передать свои познания в магии девочке?

Он сидел, погруженный в свои мысли, и вдруг до него донеслись какое-то шуршание и шарканье. Сначала он не обратил на это внимания, решив, что в церковь просто забрел с полей какой-то зверек. Однако когда звук повторился, настоятель подумал, что, возможно, зверек ранен, и, с трудом поднявшись, отправился со свечой посмотреть, что там такое.

Эхо было обманчивым. Шум доносился не от алтаря. Доктор Ди последовал дальше, в придел Богородицы. Свеча отбрасывала длинные тени на алтарь и освещала изображение Богородицы с младенцем на витраже – именно против этого витража особенно ополчился Роберт Даун. Настоятель переложил свечу в другую руку.