Текст книги "Цетаганда"

Ответы[4]4
  Answers.
  © Перевод. Черезова Т. Л., 2000.


[Закрыть]

Это эссе возникло из двух телефонных интервью с Лоис от 11 и 27 июля 1995 года. Готовясь к нему, я отправил ей семь страниц с вопросами. Я отредактировал и реорганизовал наш разговор и исключил посторонние моменты – в первую очередь мои вопросы и замечания. Если временами фразы кажутся неловкими, прошу винить в этом меня. Все, что осталось от моей роли, набрано другим шрифтом, таким, как этот.

Сафорд Льюис.

В эссе, которые здесь собраны, вы мимоходом упоминаете о семье и карьере вашего отца. Принимая во внимание практику того времени, я заключаю, что ваша мать, вероятно, была «факультетской женой» и растила вас и ваших братьев. Расскажите, пожалуйста, какая была ваша мать?

Моя мать и сейчас жива и здорова. Ей восемьдесят четыре года, и она живет в собственной квартире. Мои отношения с ней складывались более сложно, чем с отцом. Я была одной из тех девочек-подростков, которые не ладят с матерями. Она очень старалась превратить меня в нечто такое, чем я не была. Я не следовала «сценарию», но она очень много для меня сделала. К. С. Льюис как-то заметил, что мужчины более склонны уважать права человека, а женщины более склонны оказывать услуги. Это очень подходит к моим родителям. Мой отец был гораздо более склонен уважать индивидуальность людей, а моя мать была гораздо – гораздо! – более склонна что-то для них делать. Она была очень деятельной, так что я делала множество самых разных вещей благодаря чисто физической поддержке, которую я от нее получала. Одному Богу известно, сколько часов она стояла и дожидалась меня, пока я училась ездить верхом.

Когда я родилась, моя мать уже собиралась вернуться к учебе. Ей так и не удалось окончить университет. У нее была пара фальстартов, а когда родился третий ребенок, она вообще отказалась от этих планов. В какой-то момент она увлеклась живописью. Мне все время казалось, что она вот-вот начнет учиться, но этого так и не произошло. В ней таятся какие-то неиспользованные способности: один раз она упомянула о том, что мечтала стать архитектором, а потом решила, что просто в ней говорил инстинкт домохозяйки, мечтающей о собственном доме. Но мне кажется, что это не так, что она действительно хотела стать архитектором.

Не думаю, чтобы у нее было много возможностей реализовать свой потенциал в ту эпоху, когда она росла, но ее жизнь сложилась удачно. Для обоих моих родителей их жизнь стала самостоятельным шагом вперед. Они оба родом из Питтсбурга. Отец моего отца был управляющим складом. Ему пришлось бросить школу, чтобы помогать семье, потому что его отец умер совсем молодым. Поэтому он так и не закончил образование, но некоторые из его старших братьев смогли это сделать и стали инженерами. Мой отец выбрался из Питтсбурга периода Великой депрессии благодаря стипендии и перед самым началом Второй мировой войны попал в Калифорнийский технологический.

У него были потрясающие преподаватели. В тот момент там работали все ведущие ученые: Оппенгеймер, Карл Андерсон… Его докторский диплом подписан Робертом Милликеном.

Тем самым Милликеном, знаменитым экспериментатором!

Вот какой у нас в семье был фон. И именно там я, конечно, приобрела вкус к научной фантастике: будучи выпускником Калтеха, мой отец читал «Аналог» (тогда он назывался Astounding – «Удивительное») и другие издания. В пятидесятые и начале шестидесятых, когда я только начинала читать взрослые книги, именно такая литература была у нас дома.

Моя мать не понимала, как это может быть хоть чем-то полезно. В ее понимании это было совершенно бессмысленным занятием, поэтому я все время слышала: «Почему ты целый день сидишь и читаешь эту глупую научную фантастику? Неужели нельзя почитать что-нибудь полезное, историю или еще что-нибудь?» Кажется, до нее только сейчас постепенно начинает доходить – с таким опозданием, – что в этом искусстве все-таки есть нечто полезное, раз я зарабатываю им себе на жизнь. Поскольку моему отцу такие книги нравились, это было для меня достаточной рекомендацией, и ничто не могло убедить меня в том, что это не первоклассная литература. Моя мать вообще не очень хорошо воспринимает художественную литературу, а уж научная фантастика была для нее совершенно непонятной.

Я пережила несколько уроков игры на фортепиано, но серьезно не занималась. Скоро стало очевидно, что это – пустая трата денег, и поскольку моя мать была женщиной экономной, уроки музыки прекратились. Музыкальных способностей у меня нет вообще. Мне просто этого не дано. Учить меня музыке было совершенно бесполезно: я ничего не усваивала.

У меня был пони. Когда мне было года четыре, мы переехали в городское предместье. Теперь там все покрыто асфальтом. (И мое детство – тоже.) Чуть дальше по дороге, примерно в четверти мили от нас, был клуб верховой езды, а рядом с ним – ферма, на которой старый джентльмен, вышедший на покой, держал пони. Это стало для меня настоящим магнитом. Со временем мне удалось вымолить себе пони, так что я ездила верхом на пони со второго по седьмой класс. Мы держали пони на ферме Эймора Богена. Это был очень приятный период моей жизни. Я тогда этого не ценила, потому что мне он казался нормальным. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было удивительно здорово: поля, по которым можно ездить верхом, возможность одной уходить на целый день в хозяйственные постройки. Я сама заботилась о моем пони, мыла его шампунем, готовясь к соревнованиям по верховой езде, которые устраивали в клубе. Это было ужасно весело.

Я проводила много времени на свежем воздухе, я делала что-то совершенно самостоятельно. На этих соревнованиях у меня появился вкус к конкуренции. В какой-то степени все это формировало характер. И конечно, я использую всю эту конноспортивную науку. Мне даже удалось пристроить ее в научную фантастику.

Ездила верхом только я одна. В моей семье у каждого был свой собственный способ передвижения. Мой старший брат увлекся полетами и получил лицензию пилота-планериста в 14 лет. Он все еще участвует в соревнованиях. По правде говоря, я совсем недавно виделась с ним: он возвращался домой с соревнований планеристов в Юте, или Нью-Мексико, или еще где-то рядом с Техасом. Это по-прежнему его любимое занятие. У него было недостаточно хорошее зрение, чтобы стать профессиональным пилотом, а иначе он, по-моему, выбрал бы именно эту профессию.

Моего среднего брата заинтересовали поезда. В подвале у него была огромная игрушечная железная дорога. Куда бы мы ни приезжали, он обязательно отправлялся фотографировать депо. Поезда – это классно! Я помню, как в очень раннем детстве мы всей семьей отправлялись в поездки для любителей железных дорог. В нашей семье хобби детей получали всяческую поддержку. Нам предоставляли транспорт и давали все необходимые разрешения. В моей семье можно было делать то, что вас интересует. Я считала, что это совершенно нормально. Сначала я увлекалась лошадьми, а от лошадей перешла прямо к научной фантастике: от Маргариты Генри прямо к Роберту Хайнлайну.

Мои братья на шесть и восемь лет старше меня. Мне кажется, что мое рождение не было запланированным, но мои родители были рады появлению девочки после двух мальчиков. Между мной и братьями такая разница в возрасте, что мы принадлежим почти к разным поколениям. Я окончила школу в 1967 году и оказалась в высшей школе в самые неудачные годы – с 1968-го по 1972-й. Мои братья к тому времени уже окончили колледж и завершили свое обучение прежде, чем дела пошли совсем странно. Так что у меня с ними почти конфликт отцов и детей.

У одного брата сейчас три сына, а у второго – сын и дочь. Но к тому времени, как у них появились дети, они уже переехали в другие штаты, так что у меня с моими племянниками и племянницей мало контактов. Мы живем в разных штатах, только изредка навещаем друг друга по праздникам. Этого мало, чтобы сложились какие-нибудь отношения.

Оба мои брата учились в университете штата Огайо, поскольку там преподавал папа. Они еще застали консервативную эпоху футбола, а в мои университетские годы уже был запах слезоточивого газа по утрам. В 1971 году на территории университетского городка были отряды национальной гвардии. Мне особенно запомнился случай, когда в 11 часов утра наступил большой перерыв между занятиями, а они решили, что начался бунт, и провели атаку слезоточивым газом.

Те годы были очень сложным периодом. Для человека вроде меня, без четкого понимания того, чего хочется добиться в жизни, университетское образование оказалось пустой тратой времени. Я постоянно меняла специализацию. Не знаю, много ли у вас знакомых, которым подходила бы такая характеристика, но я подозреваю, что немало. Сколько специализаций? Ну, шесть, кажется. Я ни на одной не задержалась подолгу.

Та, которой я занималась дольше всего, – биология. Оглядываясь назад, я вижу, что самым полезным мероприятием периода биологической специализации была шестинедельная исследовательская поездка в Восточную Африку (если говорить о том, что нам разрешалось делать в юности). В тот момент я очень увлеклась живой природой и фотографией, так что в результате вернулась с восемью сотнями слайдов с жуками. Это была интереснейшая поездка.

Ландшафт Восточной Африки после переработки превратился в ландшафт планеты в «Осколках чести». Когда я села писать свой первый роман, именно это было у меня в голове. Шестиноги были чем-то вроде гиен. Жуки… Ну, в Восточной Африке полно всяких жуков. А вот шары-вампиры – это было весело.

Мне удалось избежать огромных объемов образования. В старших классах нас заставляли читать Диккенса. Но я поняла, что Шекспир – это здорово, прежде чем мы добрались до него в школе. Я помню, как обнаружила, что Шекспир – это здорово: в пятнадцать лет я попала на спектакль Королевского шекспировского театра. Это случилось (кстати, о том, что нам разрешали делать родители), когда мне было пятнадцать, а моему брату двадцать один. И мы путешествовали по Англии автостопом.

А было так. Мои родители запланировали поездку в Европу. Папа должен был участвовать в научно-технической конференции в Париже, и они собирались освободить себе все лето, чтобы проехаться по Европе в автомобиле. Мой брат, который всегда отличался умением выжимать из денег максимум и заключать выгодные сделки, приобрел более дешевый авиабилет, по которому мог попасть за океан на три недели раньше. Я исхитрилась прицепиться к нему, и нам разрешили отправиться в Европу вдвоем, а потом встретиться с родителями в Париже. Брат пытался тратить в день не больше пяти долларов, в результате чего мы порой оказывались в довольно странных местах.

Наверное, это были последние годы, когда молодежь могла в относительной безопасности путешествовать автостопом, как это сделали мы. Но на третий вечер нашего пребывания в Англии мы оказались в Стратфорде и чисто случайно забрели на спектакль Королевского шекспировского театра. Мы попали на «Бесплодные усилия любви». Я была ошеломлена. И с тех пор я знала, что Шекспир – это великолепно, потому что я сама это видела. Это было настоящее откровение.

Недели странствий по Англии были очень интересными. Франция доставила гораздо меньше удовольствия. Мы проехали на машине по Германии. Родители навестили каких-то друзей в Рейтлингене (это в двадцати милях к югу от Штутгарта и примерно в восьми милях к востоку от Тюбингена), а брат потом отправился на север: в его школе по обмену в течение года училась девушка из Финляндии. Так что он отправился в Хельсинки, чтобы встретиться с ней, и в конце концов автостопом проехал вдоль всего Полярного круга и вернулся домой через Норвегию.

Мы с родителями поехали на машине на юг, в Италию, и помимо прочего день провели в Венеции, которая тоже упоминается в моем романе. Многие из впечатлений позднее принесли свои плоды, хотя и очень странным и косвенным образом. Мое первое и единственное знакомство с Италией состоялось именно тогда.

Ах эти три недели в Англии! Далеко не все родители разрешают своим пятнадцатилетним дочерям такое. Я не случайно стала такой, как я есть. Это произошло благодаря тому, что мне позволяли расти так, как это удавалось очень немногим.

В юности – между 1968-м и 1971 годами – у меня был период «фанатства». Я тогда работала в книжном магазине. Это была чуть ли не первая моя работа – в перерыве между школой и университетом. Я еще не знала тогда, чем хочу заниматься, и устроилась в книжный отдел большого универмага в центре Коламбуса. Я не очень подхожу для работы по найму. Писательство мне удается гораздо лучше. Я проработала всего пару месяцев, до предрождественского наплыва покупателей.

В магазин зашел один человек из местной группы любителей научной фантастики, мы с ним разговорились у отдела фантастики, и он пригласил меня на очередную встречу. Помню, что встреча проходила в подвале у Рона Миллера. Там присутствовал Боб Хиллис, который интересовался военной историей и выглядел практически так же, как он выглядит сейчас, Дэррол Пардоу, аспирант университета штата Огайо, и Ллойд Кропп, учившийся на последнем курсе того же университета. Позже я познакомилась с Бобом и Бетти Гейнсами. Там оказалось двадцать парней и я. Но, увы, мне было тогда девятнадцать, и я так и не смогла воспользоваться этим преимуществом. Все пропало даром. Вот так я и вошла в круг активных любителей фантастики и побывала на нескольких слетах штатов.

Свой первый фэн-журнал я выпустила на мимеографе Джона Эйотта. Рон Миллер сделал художественное оформление для нашего с Лиллиан Стюарт (ныне Карл) фэн-журнала «Звездный путь». Вышел один выпуск. Теперь это редкость и имеет только исторический интерес. Однако забавно вспоминать, как все мы, творцы-младенцы, начинали пробовать свои силы.

Лиллиан позже стала писать фэнтези, потом любовно-приключенческие романы, а сейчас переходит на детективы. Рон Миллер позже стал прекрасным профессиональным художником. Ллойд Кропп тоже публиковался. Сейчас фэн-журналы, по-моему, меньше ориентированы на рассказы и иллюстрации. Теперь там в основном письма, эссе, статьи. Кажется, что для начинающих талантов стало меньше места. По-моему, в какой-то период фэн-журналы были питомником для начинающих писателей.

Все идет циклично. В начале 60-х был период, когда в фэн-журналах было больше писем и эссе. Все либо возвращается на круги своя, либо становится разнообразнее. Фэн-журнал NESFA «Proper Boskonian» («Настоящий босконец») публикует художественную прозу. NESFA также проводит конкурс рассказов, направленный именно на то, чтобы помочь начинающим писателям.

Мне кажется, что для любительского искусства осталось слишком мало места. Проблема художников, певцов и других любителей в том, что при широком распространении прекрасных репродукций, CD, музыки и радио конкурировать всегда приходится с лучшими в мире. Слушатели всегда могут поставить CD или открыть книгу и прочесть нечто самое лучшее. Подмастерью бывает очень трудно приобрести тот опыт, который необходим, чтобы стать мастером.

Перед тем как я стала профессиональным писателем, я успела побывать любителем и немного представляла себе, каким должен быть этикет. По-моему, я ориентировалась гораздо лучше, чем те писатели, которые начинают публиковаться, никогда не попробовав фэнства: им гораздо труднее адаптироваться.

Я снова начала ездить на встречи примерно в 1984 году, за пару лет до того, как мне удалось опубликоваться. Я пыталась наладить контакты и найти кого-то, кто прочел бы мои вещи. Мне встречались в основном новые люди, но первым, кого я встретила – буквально в дверях, – оказался Боб Гейнс, которого я помнила еще по прошлым временам. Он, Боб Хиллис и Бетти Гейнс снова ввели меня в общество.

С большинством моих друзей в Мэрион я познакомилась именно на этих встречах – иначе нам бы просто не встретиться. Мы не работали вместе и вообще никак не сталкивались. Единственным местом, где мы могли с ними познакомиться, оказался Коламбус. Именно там я познакомилась с Уэсом Метцем, Р. Дж. Бикингом и Лори Холденраном. Барбара Гомф по-прежнему живет в Мэрион и работает в «Уолденбукс». Благодаря встречам у меня появился круг знакомых, который иначе никак не мог появиться. Мне фэнство нравится. Это может быть полезным тем людям, которые в остальных случаях с трудом завязывают знакомства. Мне знакомства были нужны – и тусовки мне их обеспечили. Так что у меня к ним самое хорошее отношение.

С тех пор как я включилась в систему, я оказываюсь в самых неожиданных местах. Теперь я стараюсь принимать участие во встречах в разных уголках страны, выбирая те из них, где организаторы присылают дополнительные авиабилеты, чтобы можно было брать с собой детей. Но встреча в Коламбусе, штат Огайо, остается для меня родной, и я бываю там каждый год. А что до других… Ну, когда вас приглашают куда-то в качестве почетной гостьи, то они обычно не повторяют приглашение на следующий год.

Мэрион, штат Огайо, имеет свои преимущества и недостатки. Если бы в нем был большой колледж, а не большая тюрьма, в нем, наверное, было бы очень приятно жить. Он немного простоват. Там было хорошо, пока дети были маленькие, но теперь, когда они стали подростками, им стало невероятно скучно. Возможностей заработать там очень мало. Мы переехали туда из-за бывшей работы моего бывшего мужа примерно в 1980 году, попали в рейгановскую депрессию примерно в 1982 году – и работы просто не стало.

Мы купили дом в Мэрион и не смогли его продать и уехать. Выплаты по закладным подскочили до небес, количество рабочих мест уменьшилось, так что с точки зрения недвижимости все застыло. Мы там застряли. Это оказалась экономическая черная дыра, и выбраться оттуда мы не могли. Вот почему я начала писать: потому что не могла найти работу. У нас как раз родился второй ребенок, и глупо было нанимать няньку к четырехлетнему и годовалому ребенку, чтобы получать минимальную заработную плату. Затрат оказалось бы больше, чем доходов, так что мне необходимо было сидеть дома, быть домохозяйкой и прозябать в бедности. Спустя какое-то время это стало очень неприятно.

Так что я начала писать от отчаяния. Лиллиан Стюарт Карл, которую я часто упоминаю в моих биографиях, начала писать снова (мы писали вместе, когда учились в старших классах школы). Она начала с любительских журналов, а затем продала несколько рассказов в профессиональные издания и начала работать над романом. Моя жизнь в тот период стала очень унылой. Я общалась преимущественно с родителями детей, которые были ровесниками моих детей и жили в нашем квартале на Спенсер-стрит, что весьма сузило мои горизонты. Однако я по-прежнему переписывалась с Лиллиан, которая жила в Далласе. Мне пришло в голову, что если она это может, то могу и я: в конце концов, мы же занимались этим вместе.

Так что я начала писать повесть и отправила ее Лиллиан на отзыв, а она переслала ее Патрисии Рид в Миннеаполис. Та прислала мне чудесное письмо на четырнадцати страницах с комментариями по поводу моей повести: она включена в этот томик. Это повесть, где действуют Чалмис и Эниас («Плетельщица снов»). Боюсь, что она осталась в первоначальном виде. Но это – небольшой кусочек моей истории.

«Плетельщица снов» была первой моей взрослой попыткой создать литературное произведение – до этого я писала только в школе и университете. Мое творчество прямо связано с невозможностью уехать из Мэрион, отсутствием денег и работы и желанием заняться чем-то, для чего не понадобится нанимать няньку.

Эту повесть мне возвращали несколько раз, с очень милыми отказами. Это стало для меня достаточным поощрением. Затем я взялась за роман. Это получилось лучше. По-моему, роман – это естественный для меня масштаб.

В течение этих лет я писала в самых разных местах. Сначала я работала тогда, когда дети спали днем. Потом они, конечно, выросли и спать днем перестали. В тот момент я писала первые варианты от руки, еще не приобретя текстовый процессор. Первые полтора романа были затем напечатаны на той видавшей виды пишущей машинке, на которой я печатала свои студенческие работы. Вообще-то «Осколки чести» были начаты в общей тетради на спирали, но вскоре я перешла на тетради со сменными блоками. Писала я карандашом. Так я могла носить свою работу куда угодно. Я брала ее в публичную библиотеку нашего городка, потому что только там мне удавалось поработать в тишине. Я сдавалась и нанимала няньку или уходила из дому в те часы, когда мой муж был дома, урывая себе рабочие часы в библиотеке.

Я написала три романа, прежде чем мне удалось продать хоть что-то. Так что с того момента, как я начала писать в 1982 году, и до осени 1985 года я получала за этот труд ноль долларов, если не считать одного рассказа, который у меня взяли в журнале «Твилайт зоун Мэгэзин». Я не уверена, что близкие верили в перспективность моего занятия. Отец купил мне мой первый текстовый процессор (Coleco Adam, представляете?), так что именно от него я получила реальную поддержку. Он и сам был писателем и техническим редактором (300 статей и 17 патентов), так что, думаю, он разбирался в этом процессе немного лучше, чем остальные мои родственники. Однако они в достаточной мере старались мне не мешать, так что я могла работать.

Мой муж по большей части относился к моему писательству нейтрально. Он не был против. В меня не то чтобы особо верили, но мне содействовали. Итак, до окончания «В свободном падении» я писала в библиотеке. А потом примерно в тот момент, когда я начала «Братья по оружию», мой младший ребенок пошел в школу. И во время уроков я смогла работать дома. С тех пор я всегда работаю дома. Я сижу либо на крыльце, либо у себя в спальне, или – иногда – в гостиной. Мне было трудно найти то место, где бы я могла остаться одна.

Только в последние два года я смогла работать непосредственно на компьютере – просто потому, что прежде у меня не было для этого места. Я слишком мало оставалась дома одна. Прошлым летом я купила крошечный столик для компьютера, который поставила у себя в спальне рядом с туалетным столиком. Когда я опускаю на нем доску, то у меня получается открыть дверцу встроенного шкафа. Это приятно: у меня наконец появилась комната с дверью, которую я могу закрыть.

До этого мой компьютер стоял в дальнем углу столовой, смежной с гостиной. Работать мне удавалось только тогда, когда дома никого не было, что было достаточно сложно устроить. Я могла отвечать на письма и делать еще какие-то мелочи, пока дети смотрели телевизор, но я не могла в этот момент набирать на компьютере черновой вариант. Переместив компьютер к себе в спальню, я смогла перейти от блокнотов непосредственно к компьютерному набору именно благодаря тому, что у меня появилось крошечное личное пространство – пусть даже совсем маленькое. А когда я переехала в Миннеаполис, то получила отдельный кабинет! Собственная комната! Совсем как в эссе Виргинии Вульф!

В Мэрион «хвастливая полка» находилась в столовой. Теперь она у меня в кабинете. Это нечто вроде архива. Я обнаружила, что хранение этих материалов не только питает мое «я», но и оказывается полезным. Всегда можно снять книгу с полки и посмотреть, когда именно была первая публикация, уточнить информацию по авторским правам и так далее. Это бывает очень кстати. У меня выстроены все первые издания: «Истон пресс», «Баэн» в бумажных переплетах, все немецкие, испанские, итальянские издания… Так что я уже заполнила две полки и перешла на третью. Там есть много разного, включая выпуски журнала «Аналог», в которых мои вещи публиковались частями.

Когда я получила мою первую премию «Небьюла», какое-то время я держала ее на полочке над кухонной мойкой, а не на каминной доске, потому что так я могла чаще ее видеть. Конечно, на нее при этом попадала вода, что было обидно. Когда я получила первую премию «Хьюго», то она над мойкой не поместилась, так что я перенесла их на камин, установив в красивой симметрии.

В самом начале моей писательской карьеры мне регулярно писал один джентльмен (увы, он уже умер), живший в Ньюарке, Огайо: семидесятишестилетний отставной сержант по имени Джон Конлон. Он прочел мои вещи, и какое-то время мы поддерживали переписку. Он прислал мне фотографию каминной доски Пола Андерсона, нацарапав на обратной стороне «Космопорт Пола Андерсона». Это действительно выглядело похоже! Там стоял целый лес космических кораблей, «Небьюл» и вещей, которые я даже опознать не могла. Они были поставлены вплотную друг к другу. Это дало мне некий объект для честолюбивых стремлений. Да! Я хочу камин, как у Пола Андерсона. В тот момент это казалось мне недостижимым, но теперь, когда я смотрю на свою каминную доску, то думаю: «Ого, я уже близко». Даже страшно становится.

Признание требует некоторого количества времени. Вам надо писать достаточно долго, чтобы вас открыли. Именно так работает процесс присвоения премий. Механизм не рассчитан на мгновенный успех. Время от времени появляется кто-то вроде Уильяма Гибсона. Но обычно для того, чтобы попасть на рынок, требуется больше времени. 1986 год – год моих первых публикаций – был годом Орсона Скотта Карда. Он набирал ускорение в течение всего предыдущего десятилетия – и наконец достиг этой точки. То был год, когда он пожал плоды своих трудов.

Мне понадобился сходный пробег для того, чтобы набрать нужное ускорение. Со временем пришло признание. Мне кажется, что даже в то время я не выбрала бы «Игру форов» в качестве моей любимой книги, заслуживающей премии «Хьюго». Однако плохих «Хьюго» не существует. Я была очень рада, когда на следующий год премию получил «Барраяр». И поклонники фантастики чертовски неплохо понимают, что к чему: они не всегда выбирают правильную книгу, но всегда выбирают правильного автора. По-моему, в процессе номинации на «Хьюго» признание получают те, кто этого заслуживает. Со временем все становится на свои места.

Любимая книга со временем меняется. Обычно любишь ту книгу, которую пишешь, или ту, которая только что вышла. При этом чувство перемещается на каждое новое произведение – именно так оно становится достаточно интересным для того, чтобы его захотелось создать. С точки зрения автора этот список постоянно меняется. Моя самая-самая любимая книга – это, наверное, та, которую я еще не написала. «Танец отражений» идет впереди по очень личным причинам, но это может измениться. Так уж обстоят дела: то, над чем вы работали в последнее время, и становится вашим любимым детищем.

Меня приглашали принять участие в написании и «Звездного пути», и «Звездных войн», но я отказалась. Не из-за того, что считала это ниже своего писательского достоинства, а просто потому, что я пишу изнутри наружу и не могу писать снаружи вовнутрь. Я не могу принимать участие в проектах «общей Вселенной», потому что мои сюжеты рождаются по-другому. Вселенная – это последнее, что я создаю, и она создается так, чтобы подходить к сюжету и персонажам. Так что когда начинаешь со Вселенной, то для меня все идет задом наперед. Мне хотелось бы стать наемным писателем, только я этого не умею. Я очень их уважаю. По-моему, очень трудно охватывать умом нечто не свое и усваивать это настолько, чтобы создавать нечто творческое. Мне кажется, что это намного труднее, чем многие думают.

Было время, когда я была бы счастлива написать роман для серии «Звездный путь», но это было давно, и тогда меня никто не приглашал. И теперь, когда приглашают, я это уже переросла. Я предпочитаю заниматься чем-то своим. И занимаюсь. Это похоже на те грустные романтические истории, когда два корабля проходят мимо друг друга в ночи. Я упустила свою возможность стать автором «Звездного пути».

У меня нет типичного рабочего расписания, потому что работа – это редкое счастье, и мне не всегда удается устроить все так, чтобы оно ко мне пришло. Я не пишу ежедневно. И очень об этом жалею. Но возьмем, к примеру, зимний период, когда дети ходят в школу. Они встают утром и уходят, а я встаю и заправляюсь кофе. Если я была на подъеме, то, возможно, накануне вечером сделала набросок. Я обнаружила, что мое творчество идет стадиями. И я научилась делать наброски частью процесса. Я делаю записи в блокноте – карандашом, от руки – какой-то сцены или нескольких сцен, над которыми работаю.

Я набрасываю и набрасываю, слоями. Я начинаю с самого приблизительного наброска: вот последовательность событий следующих трех глав. Тогда вот эти три эпизода должны составить первую главу – или что-то около того. Иногда эпизоды растут или ужимаются, и в конце концов я начинаю переставлять их из главы в главу. Потом мне удается поймать группы эпизодов, которые, похоже, получаются как раз длиной в одну главу. Я сужаю фокус и начинаю прорабатывать ее – эпизод за эпизодом. Моя основная рабочая единица – это всегда эпизод. Когда я действительно сажусь работать за компьютер, то мой набросок состоит из того эпизода, над которым я в этот момент работаю.

Я расписываю и разрабатываю куски диалогов и накануне вечером сижу в постели и придумываю, что эти люди будут говорить друг другу и в каком порядке расположатся их реплики. Все это превращается в маленькие записки. На следующее утро я сяду с этими записочками за компьютер и попытаюсь превратить их в цельный и динамичный эпизод, у которого есть начало, середина и конец. Иногда за один раз мне удается создать целый эпизод, а иногда он растягивается на пару дней.

Теперь я совсем избаловалась. Я работаю большими кусками. Раньше мне приходилось прерываться чуть ли не после каждого абзаца, потому что мое время было гораздо более разорвано. Теперь мне удается сесть и проработать несколько часов кряду. Это – настоящая роскошь. В конце концов у меня получается вся группа эпизодов. В какой-то момент я ощущаю, что подошла к концу главы, и попадаю на ту самую строчку, когда можно сказать: «Ага! Вот оно! Именно на этой строчке и можно удачно остановиться. Давай остановимся здесь». После этого я распечатываю главу, и она попадает к моим пробным читателям.

Я беру распечатку главы и читаю ее в моей писательской группе, проверяю ее на нескольких друзьях, включая Лиллиан и Пэт. У нас уже много лет работает писательский семинар по почте. Глава обсуждается, покрывается пометками – и отправляется ждать в записные книжки. Когда книга закончена, я возвращаюсь обратно и стараюсь внести изменения и поправки во все то, что вызывало замечания у моих пробных читателей, стараюсь принять во внимание их возражения. И это станет тем вариантом, который я отправлю в издательство «Баэн букс».

К тому времени, как рукопись попадет в издательство, ее уже прочитывают несколько человек, помимо меня самой, так что обычно редакторская правка не очень травмирует. Время от времени они высказывают какие-то пожелания – например, усилить службу безопасности злодеев. Обычно правка происходит на макроуровне. Микроредактированием они не занимаются. Это работает. Я вношу изменения, которые рекомендует редакция (что обычно не требует особых трудов), и в результате получается окончательный вариант книги. В следующий раз я вижу его уже в виде верстки.