Текст книги "Дочери Ганга"

Теперь у Соны была своя кухня и любимый муж, для которого она навсегда останется единственной женой.

Арун в самом деле безмерно восхищался и гордился своей супругой, все больше расцветавшей от его любви. Каждая минута, проведенная с ней, казалась волнительной. Ее глаза, лицо, походка, манера разговаривать, улыбка ослепляли, как блеск молнии. Сона была прекрасна, как цветок золотой чампы.

Когда, согласившись на предложение Бернем-сахиба, Арун несмело вошел в класс, он встретил любопытные взгляды нескольких пар живых и быстрых глаз. Учеников было немного, и все – мальчики. Никто не видел смысла учить девочку, пусть даже бесплатно. Сону, как брахманку, научили читать и писать, но лишь для того, чтобы повысить ее стоимость на рынке невест, а не затем, чтобы она любила книги. Ученость была не более чем частью ее приданого.

Многие считали грамотность вредным даже для мальчика: пусть лучше помогает отцу, перенимая его ремесло. Кто знает лишнее, тот много думает, а это ни к чему, потому что так можно усомниться даже в том, что незыблемо.

В школе не хватало письменных принадлежностей и учебников, но Бернем-сахиб выкручивался, как только мог: рассылал прошения благотворителям, напоминал о себе местному правительству.

Выведя на доске первую английскую букву и увидев, как дети старательно повторили это в своих тетрадях, Арун испытал непривычное чувство причастности к чему-то светлому и высокому и окончательно утвердился в своем решении.

Бернем-сахиб еще и кормил ребятишек, и получилось так, что еду стала готовить и раздавать Сона. Поскольку она была брахманкой, принимать пищу из ее рук могли представители любых каст.

Иногда ей помогала соседка Хема, с которой Сона сдружилась. Хема была мастерицей готовить всякие вкусные блюда, любимые местными жителями: чивру – рис с творогом и сахаром, сатту – запеченные бобы со специями, пуа – кушанье из смеси пшеничной муки, молока, топленого масла гхи, фруктов и меда.

Вскоре жители улицы почтительно здоровались с Аруном и Соной, а учеников в школе становилось все больше. Не было дня, чтобы в дом молодых супругов не приходил кто-нибудь с просьбой написать или прочитать письмо, пожаловаться на нерадивость детей, спросить совета или за чем-то еще.

Стремясь узнавать что-то новое, Арун часто выписывал книги. Ему хотелось видеть жену нарядной, потому он постоянно делал ей подарки. Конечно, денег не хватало, но уважение окружающих, как и предсказывал Бернем-сахиб, сполна искупало эти тяготы.

В свободное время супруги гуляли по городу. Патна издавна считалась индийским торговым центром и центром древностей. А еще это был город, в котором они наконец обрели счастье.

Пока Арун работал, Сона проводила время с Хемой, и она настолько прониклась чувством безопасности и спокойствия, что забыла о том, что ее могут разоблачить.

Однажды женщины сидели на веранде дома Хемы и делали ракхи, защитные амулеты из шелковых нитей; они нашивали на них розетки и украшали бисером. Из сада доносились крики детей – у Хемы и ее мужа Чару подрастали сын и дочь.

– Зачем ты так кутаешься? Тебе не жарко? – спросила Хема. Ее дупатта лежала на плечах, открывая гладко причесанные, густые, как у всех индианок, отливающие синевой волосы. Сона не знала, что сказать, и Хема продолжила: – Недавно я купила новое масло для прически, хочешь попробовать?

Она сделала легкое, почти неуловимое движение, и конец сари, которым прикрывалась Сона, сполз, открыв едва начавшие отрастать, торчавшие, как щетка, волосы.

Увидев это, Хема в ужасе вскрикнула и отшатнулась с таким видом, словно в ее дом обманом проник демон.

– Что это?! Почему?!

Сона хотела наплести что-нибудь о болезни, как советовал Арун, но она была слишком ошеломлена и растеряна, а потому сказала правду:

– Я была вдовой. Это мой второй брак.

Хема продолжала смотреть на нее с изумлением и страхом. Она едва сумела вымолвить:

– Арун-джи решился жениться на вдове?!

– Ему было все равно, кто я. Он меня полюбил.

– А твои родные? Неужели они позволили?!

– Я жила не дома, а в приюте для вдов и сбежала оттуда. Потому нам и пришлось уехать из Варанаси.

Молодая женщина поднялась с циновки. Она знала: если Хема не станет держать язык за зубами, ее, Сону, осыплют похожими на пощечины словами, побьют камнями и заставят покинуть эту улицу, а возможно, и город. Им с Аруном вновь придется скитаться, без надежды найти пристанище.

Сначала Хема смотрела на соседку как на прокаженную, но потом ее взгляд потеплел.

– Волосы отрастут, а пока продолжай кутаться. Я никому не скажу, но только не открывайся другим.

– Спасибо, Хема! – с искренней признательностью произнесла молодая женщина.

– Брось! Просто я вспомнила свою историю. Садись, я тебе расскажу.

От волнения у Соны дрожали руки, и она не сразу смогла вернуться к шитью. Между тем Хема принялась говорить:

– Я давно нравилась Чару, да и он был мне по сердцу. Однако мои родители хотели найти мне более состоятельного жениха. Как-то раз он подкараулил меня и предложил убежать вместе, но это было немыслимо, и я отказалась. Вскоре Чару уехал – говорили, будто на заработки. Я не чаяла его увидеть и постепенно забыла о нем. А после пришла беда. В сезон дождей здесь случаются сильные наводнения – тебе, наверное, рассказывали? Однажды стихия уничтожила наше жилье и все мои родные погибли под обломками. Чудом выжила одна только я. Три дня я просидела перед разрушенным домом, оплакивая свою семью. А потом поняла, что надо куда-то идти и что-то есть. Обездоленных людей было много, а работы совсем не осталось. Я превратилась в нищенку и собирала объедки, воюя за них с обезьянами. Так продолжалось, пока ко мне не подошла одна женщина и не объяснила, что я глупа и могу зарабатывать деньги очень легким, по ее словам, способом. Первый раз я переспала с мужчиной, потому что сильно хотела есть, а после стала брать за это деньги. Жила не роскошно, но все же лучше, чем прежде. Мой стыд, моя женская гордость превратились в пыль. Так прошел год или два. Однажды какой-то мужчина окликнул меня на улице, и я пошла с ним. В темноте я не видела его лица, но это не имело никакого значения. Мужчина привел меня к себе и заговорил со мной. Но и тогда я его не узнала. Только утром, при солнечном свете, я увидела, что это Чару! Все чувства вернулись ко мне, и самым главным был жгучий стыд. Я утопилась бы в Ганге, но в тот же день Чару отвел меня к пандиту, и мы поженились. За все эти годы он ни разу меня не упрекнул и ни о чем не напомнил. Потому мне известно, какова сила любви.

– У нас хорошие мужья.

– Да.

– Это редкость, не правда ли? – осмелилась произнести Сона.

Игла в руках Хемы замедлила движение.

– Многие женщины не слишком довольны браком, но они рады тому, что хотя бы смогли выйти замуж, – подумав, сказала молодая женщина и добавила: – Ведь для нас существует только одно счастье.

Сона понимала, что имеет в виду Хема. Жизнь большинства индийских женщин составляли одни и те же ежедневные занятия: уборка, стряпня, стирка, мытье посуды. Они не представляли себе ничего другого, а потому боялись любых новшеств и перемен. Мир для них заканчивался если не за порогом дома, то на соседней улице. И Сона втайне надеялась, что ее жизнь будет другой.

Молодая женщина не стала рассказывать о происшествии Аруну и выдавать ему секреты Хемы. Она лишь задала мужу вопрос:

– Тебе здесь нравится? Или ты хотел бы уехать?

– Нет. Тут спокойно, нас окружают хорошие люди. Конечно, наш дом слишком беден, но…

Сона покачала головой. Она знала, что настоящее горе порождает не бедность, а чувства безысходности и бессмысленности происходящего. А еще – одиночество. Здесь они с Аруном нашли друзей, и вместе с тем им казалось, будто луна и звезды светят для них двоих. В Соне вновь пробудился древний инстинкт, корень существования каждой женщины, и она осторожно спросила:

– А если у нас появится ребенок? Что ты об этом думаешь? Арун улыбнулся.

– Я считаю глупым, обучая чужих детей, не иметь своих.

Ей, как птице, хотелось свить гнездо в безопасном месте, и она промолвила:

– Ты уверен, что нас никто не найдет?

– Да. Я написал Ратне и сообщил, где мы находимся. Но она нас не выдаст.

Собственно, разыскивать их мог только один человек, имени которого они никогда не произносили вслух.

Ратна в самом деле получила письмо от Аруна, которое ей с важностью прочитал писец. Заплатив и выйдя на улицу, девушка прищурилась от яркого света, но на душе у нее было темно и печально.

Ратна была рада, что друзья так хорошо устроились в Патне; ее терзало другое. В отличие от Аруна, Джей не мог ей написать, и она ничего о нем не знала. Ее дочь, если она и была жива, не помнила свою настоящую мать и наверняка даже не слышала о ней. Потому нынешнее существование напоминало Ратне топтание на одном месте или ходьбу по кругу.

Так продолжалось до тех пор, пока она не обнаружила, что беременна. Хотя после того, что произошло у них с Джеем, это было вполне естественно, Ратна не ожидала ничего подобного и теперь не знала, радоваться ей или огорчаться.

С одной стороны, умело заматываясь в сари, она могла скрывать беременность довольно долго и продолжать работать, не опасаясь, что ее выгонят. А с другой… Что будет потом? Как сообщить Джею и что он скажет на это? Ведь они никогда не говорили о будущем и тем более о детях! Для него это будет ребенок от цветной женщины, прижитый во время случайной связи. Захочет ли и сможет ли он заботиться о нем?

В это время происходила срочная консолидация сил колонизаторов. Англичане перебросили в Индию войска из Бирмы, Цейлона и Китая, подтянули части, дислоцированные в Иране. Арун и Сона видели, как по городу, в котором они нашли пристанище, провезли тяжелую артиллерию и прошли колонны солдат, направлявшихся к центру восстания – Дели.

Среди этих военных был и Джейсон Блэйд. Он тоже пребывал не в лучшем настроении, поскольку получил из дома неутешительные вести. Его мать осаждали кредиторы, требовались деньги, причем немалые, а взять их было неоткуда.

Грабить и мародерствовать, как это делали другие, он не хотел и не считал возможным. Джейсон навсегда запомнил слова своего отца: «Джентльмен не может быть джентльменом, если ведет себя не как джентльмен». Эта фраза с трижды повторенным словом звучала как девиз, хотя сам глава семейства Блэйдов никогда не стремился ему следовать.

Однако Джейсон понимал, что, если он потеряет право называться джентльменом, у него вообще ничего не останется.

Глава XVIII

«Дорогая Эйприл! Совсем недавно я подумала о том, сколь незаметно течет время. Вот уже почти год, как я живу в Индии. В своих письмах ты интересуешься, хорошо мне или плохо и что представляет собой моя тетя. Хотя я вижу ее каждый день, мне до сих пор не вполне понятно, что она за человек. Я не могу назвать ее доброй, мне кажется, она никогда никого не любила, а если и любила, то это было очень давно. Она ничем не напоминает мне маму, хотя они родные сестры. Но мама прожила жизнь в бедности, и у нее была я, тогда как у Флоры Клайв куча денег (которые она отнюдь не выбрасывает на ветер), и она привыкла жить одна. Иногда мне кажется, что ей никто и не нужен, но при этом я не могу сказать, что чувствую себя бедной родственницей.

В доме есть слуги (и индийцы, и белые), но я так и не обзавелась личной горничной и все делаю для себя сама, благо после пансиона это совсем не сложно. Тетя заказала для меня несколько легких ситцевых платьев, и я почти не ношу корсет, потому что в Индии очень жарко. Я пробовала местную пищу, но она слишком остра, потому тетя велит готовить для меня то, к чему я привыкла в Англии. Разумеется, меню куда разнообразнее, чем в пансионе: мясные и молочные пудинги, бифштексы, картофель, яйца, пироги, рыбный суп, имбирный лимонад. Что я с удовольствием ем, так это индийские фрукты: они удивительно вкусные и сочные.

Хотя тетя постоянно рассказывает про Индию, я до сих пор не знаю страну и мне сложно понять индийцев с их странными обычаями и сложной религией. Каким образом женщины наматывают на себя и как держатся на их телах куски ткани, где нет ни крючков, ни пуговиц, для меня по-прежнему остается загадкой. Полагаю, это целая наука.

Ты спрашиваешь, красивы ли индийцы? Не знаю, зачастую мне трудно отличить одного из них от другого. Могу лишь сказать, что они совсем не похожи на нас. Природа тоже другая. В Англии я думала, что мне захочется рисовать только Индию, но на самом деле на бумагу просятся родные лондонские пейзажи. Когда я все же решилась показать тете свои работы, она сказала, что у меня нет особых способностей. Впрочем, добавила она, местное общество ценит, когда у молодой леди есть занятие для души.

Дорогая Эйприл, не хочу, чтобы ты считала меня бездельницей, потому сообщаю, что сейчас я занимаюсь весьма полезным делом: мы с тетей посещаем больницы, приюты, школы и помогаем бедным. Зачастую бываем в других городах; путешествуем, конечно, в отдельном, очень чистом и удобном вагоне, потому что индийские поезда – это что-то ужасное. Общаемся в основном с соотечественниками, потому, к сожалению, я знаю на хинди только несколько слов.

Ты спрашиваешь, обзавелась ли я претендентами на мою руку и сердце. О, Эйприл! Если мы с тетей посещаем званые обеды и балы или приглашаем к себе гостей, кавалеры достаточно сдержанны со мной. Возможно, их отпугивает суровый вид миссис Клайв и они не уверены в том, что в конце концов ее деньги станут моими.

Она еще не говорила со мной о наследстве, но я не волнуюсь. Главное – я нашла дом, пусть и не такой, о каком мечтала (несмотря на всю его роскошь!), и человека, с которым сложно поделиться сокровенным, но который, по крайней мере, не выставит меня на улицу. Пожалуйста, напиши, удалось ли тебе найти место гувернантки или камеристки, какая погода в Лондоне и что слышно о наших общих знакомых. Твоя подруга Грейс».

Мысленно перечитав недавно отправленное в Лондон письмо, Грейс повернулась к окну. Поезд замедлил ход – приближалась какая-то станция. Девушка знала, что сейчас люди станут проталкиваться к двери вместе с вещами, курами, козами, карабкаться в окна и даже взбираться на крышу, – и приготовилась к бесплатному развлечению.

Им с Флорой Клайв не грозили подобная давка и суета. Они ехали в вагоне с гербом британского королевства, предназначенном только для англичан; к их услугам было отдельное купе с обивкой из синего бархата, мягким ковром, фарфоровой и серебряной посудой.

На протяжении всего пути Грейс видела тощих крестьян: они стояли, разинув рты, и глазели на поезд, как на диковинку. И немудрено – состав был буквально увешан живыми человеческими гроздьями. Индийцы ехали, уцепившись за подножки, свисая с окон, сидя на крыше.

Оказалось, плохая погода бывает даже в Индии: со всех сторон надвигались черные тучи – приближался сезон дождей. Зато в такое время дамы могли путешествовать, не умирая от жары.

Когда поезд остановился и дверь открылась, внутрь ворвался ветер и холодные брызги. К счастью, Флора и Грейс сразу отправились в отель.

Дождь бился о стекла, от намокших за время пути вещей тянуло сыростью. Грейс знала, что тетка приехала в этот город из-за писем какого-то чудака, с завидным упорством отстаивавшего свои идеи. Он открыл и содержал на собственные средства школу в каком-то бедном квартале, уверяя, что создает особую прослойку для нового индийского общества.

Разумеется, Флора могла передать деньги через своих людей, но не стала этого делать. Она бы не потерпела, если бы у нее из-под носа украли хотя бы один пенни, а тут речь шла о довольно крупной сумме. Поэтому старуха пожелала увидеть все описанное в послании собственными глазами.

В номере был камин, и дамы быстро согрелись. Погода за окном перестала иметь значение – во всяком случае, до утра. Сидя в глубоком кресле и попивая ароматный горячий чай, Флора неожиданно произнесла:

– Ты думала о своем будущем, Грейс?

При звуке ее не слишком приятного голоса, хотя и ставшего привычным, девушка невольно напряглась.

– В каком смысле? – осторожно спросила она.

Пожилая женщина усмехнулась.

– Только не говори, что в твоей голове нет мыслей о женихах!

Грейс пожала плечами.

– Действительно нет. Если б я кого-то знала, а так…

– Не беспокойся, ты выйдешь замуж. Просто этот шаг надо серьезно обдумать. Разумеется, окончательный выбор останется за тобой.

– А вы? – Грейс наконец решилась задать вопрос, который интересовал ее не первый день. – Почему вы больше не вступили в брак?

– Потому что я была очень богата и мне не хотелось становиться добычей какого-нибудь ловца за приданым. Если человек приезжает в Индию, он приезжает за деньгами – это известно всем и каждому.

Грейс покраснела.

– Но я…

– Речь не о тебе. У тебя не было выхода. И я сама тебя пригласила. К тому же я вижу, что деньги для тебя – не самое важное в жизни. Едва ли я пригрела бы у себя корыстную девицу! Надеюсь, богатство тебя не испортит. Тем более ты уже увидела, да и еще увидишь, что творится в этой стране!

Грейс молчала. Она так и не смогла привыкнуть к теткиной манере резко и прямо выражать свои мысли.

– А еще, – добавила Флора, – я боялась за свое сердце. Ведь оно – самая сильная и вместе с тем самая хрупкая вещь на свете. Я сохранила его неприкосновенность и твердость, потому до сих пор жива.

– Вы считаете, любовь – это плохо?

– Это опасно. Чувства переменчивы. Верящие в силу денег рассуждают безнравственно, но они во многом правы. Грезы и золото – вещи разные. Не становись игрушкой судьбы – вот главная заповедь, которой нужно придерживаться. И если бедные зачастую не вольны в своем выборе, то богатым надо быть очень осторожными. И тебе тоже, Грейс.

Девушка вздохнула с облегчением.

– Я не богата.

Флора смотрела на нее пристально и хищно.

– Но ведь ты не откажешься от богатства?

– Если в пользу кого-то…

– У меня нет других наследников. Когда мы вернемся в Варанаси, я напишу завещание. Только обещай соблюдать осмотрительность.

– Я буду во всем советоваться с вами.

Флора изобразила подобие улыбки.

– Меня это радует. И все же позволь один вопрос: ты не жалеешь о том, что приехала в Индию?

Грейс не стала медлить с ответом.

– Нисколько. И не только из-за денег.

Флора откинулась на спинку кресла.

– Это хорошо, Грейс. Я давно присматриваюсь к тебе. Мне нравится, что ты искренна, но при этом не простодушна. Романтична, но в меру.

Утром Грейс проснулась первой. Сквозь шторы проникал неяркий свет, потому казалось, что еще очень рано. Выглянув в окно, девушка увидела отсвет зари, напоминавший полосу белого инея. Похоже, день будет пасмурным.

Ей отчаянно захотелось, чтобы хмурое небо засияло чистой лазурью. Индия должна быть Индией – внушать не уныние и тревогу, а радость и волю к жизни. Быть волшебным миром, где все дышит красотой и полыхает яркими красками!

Завершив туалет, они с Флорой отправились по делам. Грейс было нечем дышать; по телу сбегали струйки пота. Слабый ветерок не спасал. Даже бездомные собаки сидели, разинув пасти и вывалив языки, будто пытались напиться влагой из воздуха. Индийские женщины с кувшинами на плечах и в руках сгрудились у фонтана, откуда еле капала вода.

Грейс поражалась выносливости своей тетки. В предчувствии явной грозы она на ее месте непременно осталась бы дома. Или лучше посмотрела бы город, какие-то красивые места, а не те, что, казалось, забросили все боги на свете! Но девушка не могла сказать об этом вслух.

В том заключалось основное неудобство ее положения: будучи существом зависимым, не имеющим собственных средств, она не смела возражать тетке. Следовало с осторожностью задавать вопросы и с не меньшей осмотрительностью высказывать свое мнение.

Когда Флора заговаривала с местными жителями, они смотрели на нее и Грейс как на пришельцев непонятно откуда. Однако все они знали Бернем-сахиба и без колебаний указывали путь.

Англичанки прошли по улице, вдоль которой тянулись канавы с нечистотами, где бегали крысы, сновали покрытые паршой собаки, играли оборванные грязные дети. Казалось, стоявшие вдоль дороги хижины сложены не из камня и досок, а из изломанных человеческих судеб.

Однако строение, к которому они подошли, выглядело иначе. Его глиняные стены были хотя и не слишком умело, но с явным старанием разрисованы; на них были синий Кришна, золотая колесница Индры, белые лебеди, розовые лотосы, разноцветные павлины.

– Значит, Бернем-сахиб не лгал, – вполголоса произнесла Флора.

Чтобы перешагнуть через лужу, Грейс старательно подобрала подол. Она дорожила новыми нарядами так же, как делала это в пансионе, когда у нее было всего два платья, шерстяное и ситцевое.

Дам встретил седовласый пожилой человек с военной выправкой.

– Миссис Клайв? Это вы, мэм-сахиб?! – с удивлением, но не без достоинства произнес он, узнав о том, кто пожаловал к нему в гости.

– Да, собственной персоной. Хочу посмотреть вашу знаменитую школу. Ведите.

Что всегда нравилось Грейс, так это глаза индийских детей. Яркие, любопытные, живые. Казалось, они вбирают и вместе с тем дарят свет.

Бернем-сахиб с гордостью продемонстрировал дамам класс и учеников, дружно проговоривших на довольно чистом английском «good morning!»[92]92
  Доброе утро (англ.).


[Закрыть]. И пояснил:

– У нас очень грамотный молодой учитель. И на редкость красивый. Дети его обожают, и он добился с ними больших успехов.

– Правда? – с явной заинтересованностью улыбнулась Грейс, и Бернем-сахиб со смехом добавил:

– Он женат, мисс. К тому же он индиец.

– Где вы взяли такого? Здесь, в этой глуши? – вставила Флора.

– Он сам к нам приехал.

– Я могу на него посмотреть?

– Конечно. Он здесь. Сейчас я его позову.

Бернем-сахиб сказал правду. Юноша был очень хорош собой. Красивое лицо, великолепные глаза, безукоризненное сложение.

Грейс подумала, что надо бы нарисовать его портрет, а потом задала себе вопрос, не тот ли это индиец с заветной картинки? И, присмотревшись, решила, что это не он.

– Это Арун, – с гордостью представил Бернем-сахиб.

– Очень приятно.

Флора протянула руку, и Аруну ничего не оставалось, как ответить на пожатие. Голос женщины был лишен эмоций, но острые ногти впились в его мягкую ладонь. Он стерпел. И точно так же выдержал ее изумленный, пылавший бешенством взгляд.

Рядом с Флорой стояла белая девушка, которую он никогда прежде не видел. Старуха представила ее как свою племянницу.

Арун не помнил ни вопросов, которые задавала ему Флора, ни то, что он отвечал. Он пребывал в смятении. Как она очутилась здесь, какая злая судьба привела ее в это заброшенное место?! Бернем-сахиб говорил про какую-то пожилую даму благотворительницу, которой он отсылал свои письма, но Аруну и в голову не могло прийти, что это Флора Клайв!

Вспомнив по опийную фабрику, куда она послала его на смерть, юноша подумал о том, что одной рукой Флора раздает то, что отнимает другой.

Настал сезон муссонов, так называемое «гнилое время». Деревянные предметы набухали, книги и обувь покрывались плесенью, соль и сахар таяли, было трудно высушить одежду. Но Арун и Сона не расстраивались. Они окончательно уверились в том, что жизнь прекрасна. А что будет теперь?!

У Аруна не было никакой надежды на то, что Флора оставит его в покое. А Бернем-сахиб как назло принялся расхваливать Сону:

– У Аруна-джи красавица жена. Настоящая Лакшми! Она нам помогает. Индийцы не отпускают дочерей в школу, и Сона-джи придумала собирать малышек у себя дома. Она читает девочкам «Махабхарату» и заодно обучает грамоте.

Флора кисло улыбнулась.

– Прекрасная идея. А где вы живете?

Неизвестно, что бы ответил Арун, но его опередил Бернем-сахиб:

– Неподалеку, в этом квартале. Вам каждый покажет.

– Сейчас я должна вернуться в гостиницу. Я обязательно помогу вам, Бернем-сахиб.

Последнюю фразу Флора отчеканила со странным каменным выражением лица. Ее голос казался механическим, неживым. Грейс подумала, что тетке плохо, и не на шутку встревожилась. Напрасно Флора в ее возрасте разъезжает по городам и весям, да еще посещает такие кварталы. Здесь куда легче подцепить заразу, чем в лондонских трущобах!

Над Гангом висели тучи, и низкий звук реки казался угрожающим. Ветер рвал подол платья. Грейс была уверена, что они отправятся прямо в отель, но Флора упорно шла по улице. Казалось, старухой движет некая исступленная сила.

Девушка видела, что тетка вне себя, но не могла понять, что так разозлило Флору. Бернем-сахиб был приятным собеседником и производил впечатление очень доброго, честного, бескорыстного человека, да и молодой учитель-индиец был выше всяких похвал.

– Куда мы идем? – осмелилась спросить Грейс, и Флора язви тельно процедила сквозь зубы:

– Посмотреть на жену этого красавчика, на Сону-джи!

Они остановились, чтобы спросить дорогу. В воздухе расползался дым печей: местные женщины готовили ужин. Грейс улавливала запахи вареного риса, маринованного манго, жареной рыбы и острых приправ.

Домик Аруна и Соны был небольшим и старым. В крохотном садике росли цветы. Вышедшая навстречу молодая хозяйка с удивлением уставилась на нежданных гостей.

Обрамленные густыми длинными ресницами глаза, светившиеся любовью к жизни, казались огромными, зубы сияли нетронутой белизной, а кожа была нежна, как миндаль. Индианка была в изумрудном сари с широкой желтой каймой, в шарфе с золотыми арабесками и многочисленных браслетах. Грейс не видела ее волос, но была уверена, что они великолепны.

Флора заговорила по-английски, но, поняв, что собеседница плохо знает язык, перешла на хинди. Грейс не поняла ни слова, но заметила, что подбородок тетки неестественно вздернут, взгляд холоден и жесток, а голос полон резких, властных интонаций.

Однако Сона не выглядела ни растерянной, ни испуганной, значит, содержание речи Флоры было вполне безобидным.

– Какая красивая пара! – заметила Грейс, когда они повернули обратно.

– Такие союзы недолговечны! – бросила Флора. – Боги завистливы, они не терпят совершенства.

– О чем вы с ней говорили? – полюбопытствовала девушка.

– Спросила, кто она и откуда. Надо же – из семьи брахманов!

Флора задыхалась от бессильной зависти и злобы, и Грейс вновь задалась вопросом: какая муха укусила тетку?

Едва они вошли в гостиницу, как хлынул дождь. Грейс стояла у окна, глядя на длинные струящиеся серебристые нити, когда тетка велела ей идти в ванную. Обычно Флора мылась первой, но сегодня порядок был нарушен.

Многие годы теплая ванна была для Грейс предметом роскоши и бесплодных мечтаний, потому девушка охотно согласилась. Как она ни укрывалась от солнца, ее лицо и руки были куда темнее тела, а волосы, наоборот, посветлели. А еще они стали гуще. Вместе с потерей лондонской бледности она обрела живость взгляда, к ней вернулась улыбка.

Когда Грейс, намотав полотенце на манер индийского тюрбана, выходила из ванной комнаты, ей послышалась странная фраза, произнесенная голосом тетки: «Труп бросьте в Ганг».

Флора закрывала дверь номера. Кто находился по ту сторону, оставалось только догадываться.

– С кем вы разговаривали? – удивилась Грейс.

– С коридорным. Сейчас нам принесут чай.

– Хорошо, – ответила девушка, ломая голову над тем, что ей послышалось, а что – нет.

– Умоляю, Бернем-сахиб, мне нужно домой!

В помещении было темно. Снаружи ветер гнал по дороге песок и пыль, в окна влетали охапки сорванной с деревьев листвы. Внезапно раздался такой грохот, что показалось, будто разверзлась земля.

– Да что с тобой такое? У нас еще столько дел! – Старик покачал головой. – Ты неважно выглядишь. Это все гроза. Ладно, иди. Завтра придешь пораньше.

Еще не успев подбежать к дому, Арун уже знал, что внутри пусто.

– Сона! – закричал он.

Она не ответила, и его тело охватила дрожь. Он бросился к соседям.

– Хема!

Женщина появилась на веранде.

– Что случилось? На тебе лица нет!

– Где Сона? Не у вас?

– Нет. К ней приходили две белые женщины, и она разговаривала с ними. Я не успела узнать, что им было нужно: прибежала Уша, дочка Даршана, что-то сказала Соне, и твоя жена пошла с ней.

– Давно это было?

– Не очень.

Арун направился к выходу.

– Может, подождешь Чару? Он скоро должен вернуться! – крикнула Хема вслед. – Пойдете вместе.

– Нет, мне нельзя медлить!

Арун отыскал Ушу в стайке играющих детей. Девочка ответила, что к ней подошли четверо незнакомых мужчин и, дав монету, попросили позвать Сону-джи к Гангу, мол, на берегу ее ждет муж с каким-то важным делом. Уша выполнила поручение, а что было дальше, не знает.

Подул резкий ветер, начался дождь. Он стучал по крышам так, что казалось, будто с неба сыплются камни. Время от времени, рассекая темный покров туч, сверкала огненная молния.

Арун бежал что есть мочи. Месил ногами густую грязь на дороге, продирался, выбиваясь из сил, сквозь колючую акацию, что росла на берегу. Одна-единственная мысль, будто острый нож, нанесла быстрый жестокий удар, а после прочно засела в мозгу. Если он не успеет, Сона умрет.

Молодая женщина тоже бежала. Каким-то чудом ей удалось вырваться из рук поджидавших ее мужчин. Они спросили, как ее зовут и чья она жена, а потом принялись рвать на ней сари и снимать с рук золотые браслеты. Они не скрывали своих дальнейших намерений. Сказали, что изнасилуют ее, задушат, а тело бросят в Ганг.

Еще день назад душа Соны сияла, как синий купол неба над головой, а сейчас погрузилась в глубокий беспросветный ужас.

Здесь река была не скованной гхатами, как в Варанаси, а бурной, свободной. Мутную воду окружали густые заросли колючего кустарника. Сердце Соны больно колотилось в груди. Молодая женщина слышала приближавшееся к ней тяжелое дыхание и почти физически ощущала, как чужие пальцы смыкаются на ее горле.

На вскипающей взбаламученной воде болталась еле-еле привязанная лодка. В глубине глаз Соны блеснула искра надежды. Лучше погибнуть в реке, чем достаться насильникам!

Она принялась отвязывать суденышко. Преследователи приближались. Когда молодая женщина уже влезла в лодку и оттолкнулась веслом, раздался крик:

– Сона!

По берегу мчался Арун. В его руках была длинная палка, и он со всего маху огрел ею ближайшего мужчину. Все четверо мигом обернулись навстречу неожиданному противнику. Гнев и отчаяние придали Аруну сил, и сперва незнакомцы не могли с ним справиться. Он отбивал их удары и словно бешеный наносил свои.

Тем временем лодку с Соной относило от берега. Течение было бурным, и молодая женщина не могла с ним справиться. Легкое суденышко металось из стороны в сторону. Вокруг быстро темнело, а река бежала вперед, вздувалась и захлестывала волнами. Ветер сорвал с головы молодой женщины дупатту, и та, промелькнув яркой полосой, исчезла в воде. Сона сложила руки в молитвенном жесте: