Текст книги "Дочери Ганга"

Глава X

Ратна безуспешно искала Амита: его никто не знал, никто не мог сказать, где он, а тем более что стало с его семьей. Убийства перемежались празднованиями победы, люди словно сошли с ума! Толпа разъяренных сипаев продолжала преследовать оставшихся в живых европейцев. Мирные жители помогали охотиться на них в лабиринтах городских улиц.

Трупы никто не убирал, и над Канпуром кружили тучи ворон и стервятников; по ночам вокруг города выли гиены, днем не давал покоя жужжащий рой мух, а тошнотворный запах разложения перебивал все остальные.

Отчаяние и непролитые слезы застыли в горле Ратны тугим болезненным комом. На что бы она только ни пошла ради того, чтобы просто узнать, жива ли ее дочь, не говоря уже о том, чтобы прижать ее к груди!

Иногда молодая женщина заставляла себя купить какой-то еды, хотя ей ничего не хотелось. Обычно она ночевала в развалинах какого-нибудь дома, а умывалась в реке. Сейчас она была даже рада тому, что ей не нужно ухаживать за волосами, иначе они быстро превратились бы в паклю.

Ратна старалась не попадаться на глаза горожанам, чтобы избежать лишних вопросов, однако бесстрашно выходила навстречу сипаям, не знавшим о том, что она прячет под сари горлышко разбитой бутылки. К счастью, пока никто не делал попыток оскорбить ее или надругаться над ней; напротив, кое-кто из солдат советовал ей быть осторожнее и предлагал покинуть город. Но Ратна поклялась не уходить из Канпура до тех пор, пока не найдет следов своей дочери.

Узнав о судьбе английского гарнизона, она встревожилась за Аруна и Сону. Оставалось надеяться, что укрывшиеся в крепости индийцы не разделили участи белых.

Однажды утром, выбравшись из развалин, Ратна увидела, как несколько индийцев тащат по улице англичанина в запятнанной кровью военной форме. Проследив за тем, как они повалили белого на землю и принялись… приколачивать его ладони к двум перекрещенным доскам, девушка застыла от ужаса. Она никогда не слышала о столь жестоком наказании или казни!

Громкие крики индийцев, которыми они распаляли себя, заглушали стоны несчастного.

– Эти собаки изнасиловали мою дочь, и она утопилась в Ганге!

– Да я лучше убью своих женщин, чем отдавать этим скотам!

– Я слышал, в Мируте они зашивали мусульман в свиные шкуры и мазали жиром, а индусам заливали в глотку коровью кровь!

– А мы казним этого нечестивца так, как был убит их бог!

– Да, пусть получит свое!

Ратна не знала, о каком боге они говорят; она, случалось, путалась даже в своих божествах, потому что происходила из касты, которой запрещено изучение Вед[63]63
  Веды – священные книги индусов.


[Закрыть].

Что касается белых, девушка не испытывала к ним ни симпатии, ни ненависти. Они были существами из другого мира. Работая у англичан, Ратна видела, что и они относятся к ней с той же смесью непонимания и опаски.

Завершив кровавое дело и немного покуражившись, индийцы устремились вверх по улице – возможно, в поисках новой жертвы.

Густая серая пыль под неподвижным телом и вокруг него мигом побагровела. Подойдя ближе, Ратна увидела, что ладони англичанина пронзены двумя кинжалами, воткнутыми в доски. Едва ли лезвия глубоко вошли в дерево, и она подумала, что, пожалуй, сумеет их вытащить.

Мужчина уже не стонал. Его глаза были закрыты, а лицо казалось белее речного песка. Однако грудь тихо вздымалась и опадала – он был жив.

Глядя на него, Ратна содрогалась от страха, отвращения и жалости: ей казалось, будто внутри ее существа копошатся черви. Сделав над собой невероятное усилие, она рывком вытащила сперва один, потом второй клинок. Англичанин застонал и принялся хватать ртом воздух. А после неожиданно открыл глаза.

Его покрытые пылью волосы казались седыми, а глаза были блекло-голубого цвета, каким обычно бывает подернутое знойной дымкой летнее небо.

Ратна понимала, что у нее не хватит сил оттащить его с дороги в какое-нибудь укрытие, если только он не сможет встать сам. И как с ним общаться? Работая у белых, она выучила несколько английских слов, но этого было явно недостаточно для того, чтобы вести диалог.

То и дело оглядываясь по сторонам, она мучительно размышляла, что делать, как вдруг раненый прошептал, глядя в лицо стоявшей над ним девушки:

– Спасибо!

Ратна помнила это английское слово. Она была уверена в том, что он ее не поймет, однако произнесла на своем языке:

– Эти люди могут вернуться. Вам надо попробовать встать. Попытайтесь спрятаться в развалинах.

– Да, я попробую…

Голос англичанина был слабым, а взгляд далеким и тусклым; казалось, он вот-вот потеряет сознание. И все же Ратна молча вознесла благодарность богам: он знал хинди! Оторвав от сари несколько узких полос ткани, она, как могла, сделала перевязку, после чего англичанину удалось сесть на корточки, а потом кое-как распрямить дрожащие ноги. При этом он расставил в стороны руки с окровавленными ладонями, отчего напоминал какое-то странное существо, похожее на большого птенца.

На его лице застыла гримаса мужественно переносимой боли, он шатался так, будто его сдувало ветром, и все-таки шел за Ратной. Девушка укрылась с англичанином в развалинах, где провела прошлую ночь.

Она спала урывками и большую часть времени не смыкала глаз. Нервное возбуждение, лишившее ее аппетита, на время уничтожило и потребность в отдыхе, равно как притупило чувство страха. А ведь прежде Ратна ни за что не решилась бы помогать чужому, тем более белому мужчине.

Ратне оставалось только догадываться, как и почему он оторвался от своих. А еще девушка думала о том, что на жаре загрязненные раны, скорее всего, загноятся и он не выживет.

Ратна устроила в своем укрытии что-то вроде постели, и англичанин улегся на эту кучу тряпья.

– У вас есть вода?

– Да, немного.

То была вода из Ганга, мутная и теплая, но раненый с жадностью выпил ее. А потом на улице послышались шаги и крики, и Ратна решила, что это вернулись мучители белого. Она оказалась права: они громко переговаривались, удивляясь, куда он мог деться.

– Подождите здесь! – на всякий случай шепнула она молодому человеку, хотя едва ли он смог бы уйти.

Вооруженная теперь уже не бутылочным горлышком, а одним из предусмотрительно взятых с собой кинжалов, Ратна вышла из укрытия.

Услышав шаги, индийцы обернулись как по команде. Они увидели перед собой тощую босоногую девушку в запыленном изорванном сари. Ратна держала правую руку под тканью, но это не настораживало, ибо от ее фигурки веяло неприкаянностью и робостью. Девушку могли выдать только глаза, но она смотрела в землю.

– Вы ищете белого человека?

– Да, да, сестра!

– Его увели два других англичанина – они пошли вон туда!

– Они наверняка не успели далеко уйти! – радостно вскричал один из индийцев, и мужчины устремились в конец улицы, возбужденно переговариваясь и размахивая руками.

Ратна подумала о том, как быстро перевес в войне изменил этих людей. Совсем недавно ее соотечественники казались боязливыми и послушными, а теперь без малейшего содрогания и страха расправлялись с белыми буквально голыми руками.

– Они ушли, – вернувшись, сообщила она англичанину.

– Я подвергаю вас опасности.

– Это неважно, – натянуто произнесла Ратна, с удивлением ощущая, что вместе с думами о судьбе Анилы, сидевшими в ее сердце острым шипом, там поселилась вторая заноза. Ей не давали покоя мысли о небольших и неопасных, на первый взгляд, но вместе с тем страшных ранах англичанина.

Молодой человек тяжело дышал, его лицо было покрыто бисеринками пота. Немного поколебавшись, девушка промолвила:

– Я схожу на рынок. Надо купить какое-нибудь лекарство.

– Хорошо.

Это слово он произнес на своем языке, но Ратна его поняла. Базары всегда жили своей собственной жизнью и в то же время были сродни ртути, откликавшейся на малейшее повышение градусов в атмосфере города. Они цвели красками, бурлили голосами, струились запахами, но все это в один миг могло куда-то исчезнуть, спрятаться, будто черепаха в панцирь, и явить миру закрытые лавки, пустые лотки, клубы пыли, клочки соломы и другого мусора, разметаемого ветром меж осиротевших торговых рядов.

Сегодня базар гудел. Буквально на каждом шагу обсуждалась победа Нана Сахиба. Было много разговоров о полном и беспощадном истреблении ферингов[64]64
  Феринги (ференги) – иноверцы, чужеземцы; презрительная кличка англичан в Индии.


[Закрыть].

Ратна прошла мимо бледной, незаметной тенью, но услышала и узнала многое. Она купила сандал, куркуму и несколько неизвестных ей, но, как уверял торговец, очень действенных трав для лечения ран и настойку для снятия лихорадки. Девушка не знала, захочет ли англичанин есть, но все же принесла ему несколько лепешек-чапати и молоко в глиняном кувшине.

Пробравшись в развалины, Ратна увидела, что лицо раненого пылает. Она с трудом дала ему лекарство и безуспешно пыталась влить в рот молоко, а когда бинтовала ладони, приложив к ним траву, он даже не стонал.

Англичанин лежал, впав в забытье, а Ратна сидела, прислонившись к обвалившейся каменной стене. Из-за этого человека она лишилась возможности искать свою дочь, однако злиться на него не имело смысла. Оставалось ждать, когда он испустит дух или когда ему станет лучше.

Под вечер Ратна попыталась выйти, но быстро вернулась, увидев на дороге… гиену! Она прогнала животное, швырнув в него несколько камней, и пару мгновений стояла, потрясенная до глубины души. Гиена на улицах Канпура! В разоренном городе с почерневшими английскими бунгало без крыш, сгоревшими дотла казармами, вытоптанными садами и кладбищами, где могильщиками служили хищные птицы.

Когда она склонилась над англичанином, проверяя, жив ли он, его глаза вдруг открылись и он произнес:

– Я думал, вы ушли.

– Я не могу уйти.

– Но ведь я ваш враг!

Она покачала головой.

– У меня нет ни друзей, ни врагов, я сама по себе.

– Дайте мне воды.

Девушка выполнила его просьбу, и он, напившись, сказал:

– Мне стало немного лучше. Ваши травы помогли.

– К сожалению, я не могу позвать к вам врача-индийца, а белых в городе нет. Кто сбежал, а кого убили.

Он сделал паузу.

– Я знаю.

– А вы… почему вы остались? – задала вопрос Ратна, хотя ей было совершенно неинтересно об этом знать.

– Так получилось. Я не успел. Мне пришлось спасать кое-какие важные документы.

– А где они теперь?

– Спрятал в надежном месте. Если я умру, едва ли кто-то когда-либо их найдет, хотя я должен передать их командованию.

– Вы имеете в виду, что сюда вновь придут ваши люди?

– Да, это неизбежно. К Канпуру движутся британские войска, вскоре они будут здесь.

– Они возьмут город?

– Думаю, да.

Ратна не заметила, что он не сказал «надеюсь», и спросила, невольно вовлекаясь в разговор:

– Потому что вы считаете себя сильнее?

– Нет, не поэтому. Многие годы сипаи просто подчинялись английским офицерам, у них не умеют управлять войсками, а это очень важно при ведении боевых действий. К тому же у нас есть преимущество в артиллерии и мы вооружены нарезными ружьями, которые поражают издалека, – сказал он и, подумав, добавил: – Простите, если это звучит обидно для вас.

– Я ничего в этом не понимаю, и мне, признаться, совершенно все равно.

– Почему?

– Потому что у меня есть дело, которое важнее всего остального.

– Значит, я вам мешаю?

Если Ратна и колебалась, то очень недолго.

– Да.

– Тогда уходите и оставьте меня! – уверенно произнес он.

– Нет. Я дождусь, когда вам станет лучше или когда вы умрете.

Он усмехнулся.

– Спасибо! Вы довольно прямолинейны, но мне это нравится. Как вас зовут?

– Ратна. А вас?

Когда он назвал себя, она удивилась.

– Джей? Это индийское имя, оно означает «победа».

– Я сказал «Джейсон», но вы можете называть меня Джей. Кстати, и фамилия у меня подходящая – Блэйд[65]65
  Блэйд (англ. blade) – лезвие.


[Закрыть].

Утомившись, он закрыл глаза и замолчал, однако между ними установилось пусть пока еще хрупкое, ненадежное, но ощутимое понимание.

Спустя несколько дней Ратна поняла, что поиски и Амита, и Кумари, и Анилы обречены на провал: город лихорадочно готовился к обороне против британских войск, которые двигались к Канпуру, уничтожая все на своем пути.

Ратна и Джейсон по-прежнему не покидали развалин. Вернее, выходила только она – за водой, едой, лекарствами, слухами – и благополучно возвращалась обратно. Мужчины не зарились на худую, оборванную девушку, напоминавшую испуганную птицу со сломанным крылом; напротив, сочувствовали и, принимая за нищенку, случалось, давали ей лепешки или мелкие деньги.

Джейсон предупреждал, что, когда его соотечественники вступят в город, вновь начнется резня, но только уже с другой стороны.

– Они станут мстить, – уверенно заявил он, – и это будет ужасно.

Девушка продолжала ухаживать за англичанином, и его раны понемногу заживали. Отлежавшись, он набрался сил, его глаза ожили, из бледно-голубых сделавшись ярко-синими, и порой на лице его появлялась улыбка.

Однажды Ратна спросила, какого бога имели в виду напавшие на него индийцы, и Джейсон удивился.

– Ты ничего не слышала о Христе?

– Нет.

– Впрочем, в этом нет ничего странного, – помолчав, сказал он, – это мы пришли в вашу страну и должны изучать вашу веру, а не наоборот. Только, к сожалению, мы пожаловали не за этим.

Ратне нравилось, что он не переходит определенную грань: никогда не спрашивает у нее ничего лишнего. Джей не интересовался, откуда она, что задержало ее в Канпуре, какова ее цель, где ее родные. Заметив, что у нее короткие волосы, он только спросил:

– Ты вдова?

– Да. Я сбежала из приюта в Варанаси, – с некоторым вызовом ответила Ратна, лишний раз убеждаясь в том, насколько хорошо этот белый знаком с обычаями ее страны.

– Для меня это не имеет значения. Ведь я феринги! – сказал Джей, почувствовав ее настроение, и вдруг улыбнулся. – Мне всегда нравились смелые женщины, но я не знал, что такие есть среди индианок.

Это невольно напомнило Ратне о том, что в глазах соотечественников она – преступница, а еще – дважды развратница, потому что вновь проводит время наедине с посторонним мужчиной, теперь уже с белым.

А еще девушка сказала себе, что смелость тех, кто вынужден изыскивать средства к существованию, бороться с беспощадной нуждой в суровых тисках жизни, умываться кровавыми слезами над судьбой своих детей, оплачена слишком дорого.

И вот прозрачная голубизна неба вновь осквернилась черным дымом орудий, а канонада заглушила все остальные звуки. Ночью темноту прорезали багровые сполохи, по земле заметались черные тени, а ветер сделался сухим и жарким, как в полдень.

Джей предположил, что войска пешвы, покидавшие Канпур, взорвали арсенал. Однако ни он, ни тем более Ратна не знали, взят ли город, потому не спешили выходить из укрытия.

А чуть позже раздались крики, тяжелый топот марширующих ног, стук копыт конницы, грохот армейских фургонов, и стало ясно, что Канпур пал.

Уничтожение войсками Нана Сахиба гарнизона генерала Уилера поставило население Канпура в безнадежное положение. Англичане жаждали крови. Быстро превратившись в банду пьяных мародеров, они рыскали по домам жителей города, грабили, насиловали и убивали.

Женщины, дети и старики приносились в жертву так же, как и виновные в восстании сипаи. Площади и базары украсились виселицами, на которых зачастую болталось по нескольку трупов сразу. Дабы избежать насилия и позора, многие индийцы покончили с собой.

– Я должен идти к своим и передать генералу документы, – сказал Джей.

Он был небритый и грязный, в измазанной засохшей кровью одежде, и все-таки в нем угадывались достоинство и некая особая гордость. Ратна, как и всякая индианка, легко распознавала принадлежность к той или иной касте, и потому она почти не сомневалась, что в своем обществе, в своей стране Джей стоит далеко не на последней ступени условной лестницы.

Она протянула ему кинжал.

– Убей меня! Только потом опусти мое тело в Ганг.

Ратна представила, как течение подхватывает ее окоченевшую бездыханную плоть и несет к морю, а англичанин смотрит вслед с непониманием и смутной тоской, а после уходит, навсегда ее позабыв.

Такое решение пришло к ней не вдруг. Амит, если он жив, покинул Канпур вместе с другими сипаями, но вот ей уже не уйти! А его жена и Анила… Их наверняка тоже не было в городе. Возможно, их не было… нигде. Но если они все-таки уцелели, Кумари позаботится о девочке.

Джей отшатнулся.

– Я должен наградить тебя, а не убивать!

– Это и будет наградой. Я не хочу очутиться в руках белых солдат.

– Этого не случится. Ты спасла мне жизнь, и мой долг – защитить тебя.

Он осторожно взял ее за руку, и, хотя на его ладони еще не зажила рана, Ратна впервые ощутила настоящее мужское прикосновение, полное надежности, спокойствия и тепла. Вместе с тем она помнила, что он – белый, а потому ему не следует доверять.

Глава XI

По дороге двигалась большая группа людей, связанных общей веревкой; они тащились, еле переставляя ноги. Взгляды многих из них выдавали безмерную усталость от жизни. Бороться никто не хотел. Пленники думали о смерти как об избавлении от гнета бесславного и тяжкого бытия.

Среди ведомых на казнь были примкнувшие к сипаям крестьяне, ограбленные англичанами купцы, а также заключенные городской тюрьмы, которых воины Нана Сахиба, спешно покинувшие город, не успели или не удосужились выпустить из тюрьмы. Среди последних был и Арун. По приказу пешвы его бросили в застенки, а потом забыли о нем.

Все это время он вспоминал Сону. Ее переливчатый смех, отдававшийся в сердце звоном серебряных колокольчиков, голос, сладостней мелодичных звуков вины[66]66
  Вина – семиструнный щипковый музыкальный инструмент.


[Закрыть]. Ямочку на щеке, появлявшуюся, когда она улыбалась, и похожую на след, шутливо оставленный пальцем одного из богов, ваявших ее прекрасное, как цветущая лиана, тело.

Пьянящий напиток счастья превратился в яд. Арун знал, что делали белые солдаты с беззащитными индийскими женщинами. А укрывшиеся в крепости генерала Уилера англичане все до одного были истреблены сипаями – об этом он тоже слышал.

Хотя все это время Арун питался гнилым рисом и пил мутную воду, его взгляд не утратил живости, и сейчас, в отличие от других пленников, он то и дело тайком шевелил кистями рук, проверяя, не удастся ли ослабить путы.

Англичане вели их на казнь. Белым солдатам не было дела, кто перед ними: брахман, неприкасаемый, индус или мусульманин, честный человек или преступник, крестьянин или раджа. Они убивали всех индийцев подряд.

Поскольку к тому времени генералы, чинившие расправу в Канпуре, получили от командования письма с обвинением в «чрезмерной жестокости», казни стали совершаться «гуманно». В частности, повешение нередко заменялось расстрелом.

Сезон дождей закончился, Ганг обмелел, и его воды текли медленно и спокойно. Песчаные берега казались ослепительно-белыми, а на коричнево-золотых равнинах не было и следа зелени. Кое-где виднелись заросли терновых кустов, вокруг которых вились облака пыли.

Пленников выстроили в ряд возле самой воды. Арун прикидывал, что можно сделать, и не мог ничего придумать. Привлекать к себе внимание было нельзя, иначе тут же раздастся выстрел. С другой стороны, это произойдет в любом случае. Выхода не было – сейчас отсчет времени вела уже не жизнь, а приближавшаяся смерть.

Арун замер, ожидая залпа, после которого связанные люди падают прямо на мелководье. Столкнут ли палачи их трупы в реку или так и оставят гнить на берегу?

Он прислушивался к тому, что говорят англичане, но те в основ ном бранились. Когда они вскинули ружья, стоявший с краю Арун слегка попятился. Он и сам не понимал, на что рассчитывает, но в это время его сосед, старый брахман, прошептал:

– Упади чуть раньше выстрела, быть может, они не заметят… Ты слишком молод, чтобы умирать!

– Ты думаешь, это поможет?

– Попробуй!

Арун не знал, что заставило его колени подогнуться за секунду до выстрела и как он уловил этот момент. Падая, он перевернулся, и небольшой островок его лица оказался обращенным к небу и – к воздуху. Он ничего не слышал и не видел, но он дышал, и это было спасением. Вода мягко обнимала тело, слегка приподнимая, но не увлекая за собой.

Англичане не потрудились отправить трупы в плавание по Гангу, они просто ушли, предоставив воде, жаре, черепахам, рыбам и птицам делать свое дело.

Когда Арун выбрался из реки, солдат уже не было. Сталкивая лежавшие на мелководье тела в реку, он обнаружил, что его сосед-старик еще жив. Вероятно, дав Аруну совет, он проделал то же самое – во всяком случае, юноша не заметил на его теле ни одной раны. Однако старик еле дышал, и казалось, что он вот-вот распрощается с жизнью.

Арун попытался напоить его водой и услышал, как он прошептал:

– Оставь меня. Я скоро уйду. Да и к чему мне жить, если привычный мир раскололся, словно глиняная чашка, расползся, как ветхая ткань! Тому были знамения. Я встретил женщину, прекрасную, как Лакшми, и она изрекла нечто немыслимое: будто, став вдовой, она повторно вышла замуж! Если женщина нарушает установленное от века – жди большой беды!

В первый миг Арун решил, что старик бредит, а потом до него дошел смысл его слов. Он едва не схватил старца за плечи, но вовремя опомнился.

– Как ее звали?!

– Я не спросил. Да и зачем мне имя дочери тьмы?

– Где ты ее встретил и что с ней стало?

– Меня позвали сипаи: женщина была у них. Я не знал, как решить ее судьбу, ибо в ее сердце не было ни раскаяния, ни страха. А потому велел отправить ее туда, откуда она сбежала: в Варанаси, в приют для вдов.

– И теперь она там?!

– Не знаю. Я ее больше не видел. А почему ты об этом спрашиваешь?

– Я ее муж!

Вероятно, чаша знамений в сознании брахмана была переполнена, потому что он, ничего не ответив, тихо испустил дух.

Арун молча возвел хвалу Вишну[67]67
  Вишну – бог солнца, хранитель всего живого. Один из главных божеств индусского пантеона. Имеет ряд воплощений (Рама, Кришна и т. д.).


[Закрыть] за то, что ему было позволено узнать самое главное. Он предал бы тело старика огню, но огня не было, и юноша похоронил его в Ганге.

Итак, теперь он знал, куда ему идти: в Варанаси. Если Сона в приюте, он найдет способ вызволить ее оттуда. Главное, чтобы она была жива!

Арун вышел на дорогу, хотя это было небезопасно. К счастью, кругом царило безлюдье. По обочинам, словно огромные зонты, торчали пальмы, росли невысокие раскидистые гранаты. Кое-где цвели желтые цветы тамаринда; в далеких рощах стоял неумолчный стрекот цикад.

Потом стали попадаться выжженные деревни, безглазые смердящие трупы на виселицах, построенных вдоль дорог, – так был отмечен путь британских войск от Варанаси к Аллахабаду и дальше – в Канпур. Видя все это, Арун холодел. А что, если Варанаси, как и Канпур, затоплен кровью?! Что стоило обезумевшим пьяным белым солдатам ворваться в обитель беззащитных вдов!

Он нашел приют в уцелевшей деревне под названием Архирван, расположенной возле манговой рощи, где его напоили, накормили и позволили немного отдохнуть. Ему категорически не советовали идти в наводненный англичанами Варанаси, одна ко Арун был непреклонен и продолжил свой путь.

Сону привели в храм на рассвете, когда там еще было безлюдно и тихо. Первые торговцы только-только начинали раскладывать на ступенях гирлянды из белого жасмина, оранжевых бархатцев, розовых магнолий и кроваво-красного гибискуса.

Сунита пылала праведным гневом, а пожилой жрец выглядел усталым. В последние дни служители храма, как и все жители города, пережили слишком многое. Приходилось неустанно молиться и приносить жертвы, дабы Вишну, обычно спускавшийся на землю во время народных испытаний и бедствий, отвел беду от святыни.

Жрец долго и нудно объяснял девушке, что теперь, когда перевес ее поступков явно не в пользу добрых дел, ей не видать небесных миров, где души наслаждаются сладкозвучной музыкой и всяческими яствами. Скорее всего, она попадет в ад, где на берегу кровавой реки Вайтарани жестокие слуги бога Ямы[68]68
  Бог смерти и справедливости.


[Закрыть]пытают грешников огнем.

Все это было хорошо известно Соне, которая читала священные книги. Куда больше ее интересовало, что станет с ней сейчас, при жизни.

К сожалению, теперь земной мир мало чем отличался от подземного, где обреченные на страдания, мучимые жаждой и голодом, исхудавшие, покрытые грязью и кровью несчастные плакали от страха и кричали от боли.

Сипаи бросили Сону на подходе к Варанаси. Они долго вели девушку, не давая сбежать, потому как полагали, что получат за нее награду, но в конце концов реальное зрелище сотен трупов оказалось сильнее призрачной горы золота.

Возвращаться было некуда, и Сона вошла в город. Она удивилась, не услышав плывущих над Гангом, завораживающих душу гимнов в честь бога Шивы, не увидев на воде плошек с зажженными фитильками, отправлявшихся в путь к океану. Зато священная река была полна окровавленных мертвых тел.

Сона в ужасе бросилась бежать, и не напрасно. Девушка успела спрятаться, благодаря чему не угодила в руки солдат – на сей раз англичан, коих в городе было великое множество. Несколько дней она скрывалась то тут, то там, почти не спала и ничего не ела.

Сона не знала, куда ей идти, не видела никакого выхода, а потому… вернулась в приют. Если Арун жив, он непременно вызволит ее из обители скорби, а если он умер, тогда ей совершенно все равно, что с ней будет. Так убеждала себя Сона, но, как оказалось, ошибалась.

Сунита встретила ее с суеверным страхом, как восставшую из мертвых, однако страх быстро сменился гневом и невольным торжеством. Женщина не удержалась, чтобы не отпустить в адрес Соны несколько язвительных и назидательных замечаний. Боги справедливы, все возвращается на круги своя!

Разумеется, приют не миновало нашествие англичан, и Соне, при ее красоте, очень повезло, что в это время она находилась в другом месте. Молодых вдов в обители скорби значительно поубавилось, но Сунита не стала высказываться по этому поводу: и без того было ясно, какова их судьба.

На ночь Сону заперли в одной из клетушек, а утром отвели к брахману.

– Мы не можем ее убить, – сразу сказал он, и Сунита заметила:

– Сейчас многие считают смерть избавлением, так что это не самое страшное наказание.

– Она пришла в приют от безысходности, а не потому, что раскаялась. Придет время, и она вновь убежит. Будет лучше посадить ее на цепь и кормить раз в три дня.

– Тем более сейчас у нас очень мало еды! – воскликнула обрадованная его решением Сунита, и Сона впервые увидела в ее глазах обыкновенную женскую зависть, зависть к ее молодости и красоте, к тому, что ей удалось вырваться из плена условностей и, пусть ненадолго, снова увидеть жизнь.

– А еще ей нужно обрить голову, – сказал жрец, и тут Сона вскричала:

– Нет!

Они не знали, как она радовалась отрастающим волосам, как мечтала о том, что однажды Арун наконец-то увидит ее, окутанную темным облаком шелковистых прядей, хотя и понимала, что волосы отрастут до прежней длины далеко не за один год.

А еще Сона почувствовала, что окончательно освободилась от душевных мук, терзавших ее на протяжении трех последних лет, и в ней зарождается чувство протеста.

Она бросилась бежать, но ее поймали служащие храма. Сона царапалась и кусалась, и ее пришлось связать. Когда ей брили голову, она рыдала так, будто у нее живьем вырывали сердце.

– Смотрите, – сказала Сунита, – эта женщина оплакивает не свою душу и не своего законного супруга, а свои волосы! Кстати, а где вторая девчонка, Ратна?

– Она никогда сюда не вернется! – воскликнула Сона.

– Будем надеяться, что эта нечестивица уже мертва! – торжественно заявила Сунита.

Ослушницу облачили в застиранное белое сари и, как советовал жрец, приковали цепью к стене в крохотной каморке, углы которой были затканы паутиной. Постелью узнице служила драная джутовая циновка, на которой ночью она лежала без сна, а днем молча сидела, подтянув колени к подбородку и обняв их руками.

Мисочку дала и горсть риса узнице приносили раз в три дня и давали с таким видом, будто она объедает весь приют. Вода стояла всегда, но ее редко меняли, потому Сона постоянно рисковала заболеть. А еще девушку тревожило, что она стремительно теряет силы.

Ее показывали вновь прибывшим вдовам как пример существа, осквернившего и оскверняющего все на свете, чья карма тяжела, как набитый камнями мешок.

Сона старалась не обращать внимания на эти посещения. Она молчала с истинно брахманской отрешенностью, хотя при этом в ее голове кипели мысли. Сбежать она не могла. Передать послание – тоже. Да и кому? Надежда на то, что Арун догадается, где она очутилась, была довольно призрачна. Да и жив ли он?

Сона запрещала себе думать о том, что, возможно, ее муж мертв. Вместо этого она вспоминала, как растворялись сомнения, исчезали угрызения совести, уходила боль, уступая место волнующему ощущению новой жизни, как возрождались ее душа и тело, как любовь казалась рекой, затопившей все на свете. Если люди стремятся друг к другу так, как она и ее супруг, они обязательно будут вместе. Арун велел ей верить, и она верила, он убеждал ее ждать, и она ждала.

Аруна схватили еще на подходе к городу. Напрасно он пытался уговорить англичан отпустить его, объясняя, что он не лазутчик и не принимал участия в восстании. Единственное, чего он добился, так это того, что его доставили на суд в Военную комиссию, члены которой отнюдь не были склонны к милосердию. По большей части задержанных приговаривали к смертной казни.

На одной из площадей Варанаси была сооружена виселица, где ежедневно вздергивали с десяток индийцев. Некоторые английские офицеры любили сидеть здесь и, покуривая сигары, наблюдать за предсмертными судорогами жертв, которые в шутку называли «брахманским танцем».

Светило яркое солнце, над плоскими каменными плитами дрожал горячий воздух. Аруна снова вели на казнь, только на сей раз он не испытывал никакой надежды на освобождение. Можно единожды избежать смерти, но дважды это возможно только тогда, когда ты отмечен божественной печатью.

– Только бы все побыстрее закончилось, – пробормотал идущий рядом с ним изможденный мужчина лет сорока.

– Я не хочу умирать! – ответил Арун. – Я ничего не сделал!

– Если феринги приговорили тебя к казни, то так тому и быть. Теперь они вершат наши судьбы, – уныло произнес мужчина.

Их подтолкнули к эшафоту, и Арун почувствовал, что ноги не слушаются его. Ганг, дробивший свои волны о каменные ступени гхатов, переливался серебристой рябью. В вышине слышался радостный щебет птиц. Знойный ветер гнал по небу белые пушистые облака. Кругом все останется прежним, тогда как ему придется умереть!

Аруну приказали встать на какой-то чурбак и набросили на шею петлю. Юноша переживал острейшие мгновения своего существования, понимая, что он в последний раз видит этот мир. Он не знал, вспоминать ли прожитое, думать ли о Соне или о том, кем он станет в следующем воплощении, если такое вообще случится.

Виселица высилась над ним, как рука судьбы. Тело соседа дрогнуло и закачалось в воздухе; по нему пробежали страшные судороги. Натянутая веревка стонала под его тяжестью, но ветер раскачивал повешенного с такой легкостью, словно в нем не было никакого веса.