Текст книги "Ив Сен-Лоран"

Его культурный аппетит был безграничным: «Я все прочитал еще молодым». Старый поэт, друг Жюля Лафорга[205]205
  Лафорг, Жюль (1867–1987) – французский поэт-символист.


[Закрыть], дал ему когда-то послушать джаз на пластниках в 78 оборотов, но также и «всего Бетховена, всего Вагнера, Брамса и Шумана». Для него ничего не имело такого значения, как культура, даже детство, о котором он умалчивал, обрастало цитатами. Его учитель немецкого был вроде бы тот же самый, что и у Сартра? Но Пьер Берже, который прогуливался в мире цитат так же свободно, как и в великосветской гостиной, знал, что перед лицом художников все его знания растают как воск. Он мог удержаться только с помощью физической силы и властной энергии. «Создатели – это чудовища, перед которыми все преклоняются и должны преклоняться». Такая борьба вдохновляла его, стимулировала и направляла его амбиции.

С 1950 года Пьер Берже был занят карьерой Бернара Бюффе. Сам он не принадлежал ни к какому из кланов, кроме своего собственного, признаваясь многим, «что нигде не находит приюта». Как и все безродные одиночки, он везде чувствовал себя своим. Пьер «столкнулся с жизнью лицом к лицу очень юным» – это его слова – и этот опыт развил у него чувство языка и умение выдавать короткие оскорбления с большим остроумием. Как и Ив Сен-Лоран, он находил немало причин ненавидеть добропорядочную буржуазию, буржуазию «комильфо». Первая и главная причина была в том, что в жизни он сделал себя сам и теперь никого не боялся. С таким оружием он мог биться с кем угодно, кроме одного противника.

Кто же этот противник, чьи одинокие битвы и вспышки ярости так очаровывали его? За кого он бросался в бой, готовый отдать все? Это талант. Сам испытав одиночество и мучения, зная, на что способны ближние, Пьер восхищался теми, кто жил не так. «Поглощенный своей живописью, – писал Берже, – художник, не направляет ее, а направляется ею». Он защищал слабость, которую немногие мужчины согласны были смиренно поделить с кем-либо. «Ничто не впечатляет меня так, как талант». Он был нежен и сентиментален, как все те, кто привык бросать вызов людям в целом и, наоборот, доверять им в частной жизни. Экспансивный, иногда комичный, революционно настроенный, Пьер Берже часто впадал в гнев, когда понимал, что не прав. Мода казалась ему второстепенной по сравнению с театром и музыкой. Он уверял всех, что ничего в моде не смыслил.

Однажды Берже обедал у Франсин Вайсвейлер с Баленсиагой, который был довольно скрытным, избегал светского общения и всегда исчезал с дефиле сразу же после представления последней модели, не дожидаясь аплодисментов. 30 января 1958 года он поздравил юного Ива Сен-Лорана: «Браво, это было великолепно!»

Официальная встреча состоялась в феврале в ресторане «Золотой колокол» на улице Мансар. Этот ресторан был излюбленным местом артистов, где они часто собирались после спектакля. На ужине присутствовали пять человек: Мари-Луиза Буске, Раймонда Зенакер, Ив Сен-Лоран, Пьер Берже и Бернар Бюффе. Художник восхищался коллекцией «Трапеция». Друг Кристиана Диора, он передал журналу L’Express оду о Сен-Лоране под названием «Ив Матьё-Сен-Лоран – робкий молодой человек с большой судьбой». Текст сопровождался рисунком. Это был портрет, заказанный Пьером Берже. Бернар Бюффе писал: «Ив Сен-Лоран не говорит о своей профессии, но мы понимаем, что его последнее слово еще не сказано и что он прекрасно знает, чего хочет. Мы имеем дело не с вундеркиндом, а с мужчиной, чьи достоинства мне кажутся не124 Лоранс Бенаим оспоримыми. (…) Кристиана Диора называли волшебником, и его последняя заслуга, несомненно, в том, что в самый необходимый момент он помог молодому человеку, который был нужен не для того, чтобы его заменить, а для того, чтобы его продолжить»[206]206
  L’Express, 6 février 1958.


[Закрыть].

Однако в результате Бернар Бюффе был покинут. Считается, что разрыв произошел в один из летних уик-эндов в Шато де л’Арк. Один из свидетелей писал: «Пьер ушел с Ивом, Бюффе с Аннабель, а Саган осталась со своей бутылкой…» Этот бурный разрыв заставил литься типографскую краску не в одной скандальной газете. Бернар Бюффе даже решился написать открытое письмо в журнал Арагона Les Lettres françaises, разоблачая нападки на его личную жизнь…

Ив Сен-Лоран и Пьер Берже стали первой и самой известной гомосексуальной парой в истории моды, которая соединила личную жизнь с профессиональным талантом – кутюрье и его арт-директор. Эта история была похожа на встречу двух мужчин прошедшего XIX века. Один мечтал о нем, а другой, из-за нетерпения все узнать, слишком быстро исследовал уходящий век. Они предвидели, каждый по-своему, каким будет новый мир – мир денег и Америки, а они будут актерами изящного и декадентского спектакля, поэтому часто потом говорили: «Мы родились на десять лет позже, чем надо».

Берже и Сен-Лоран догадывались о многом и многое предчувствовали, они дополняли друг друга, испытывая инстинктивную ненависть к скуке и «мелкобуржуазным дуракам», отравившим когда-то жизнь мадам Бовари. У этих двух провинциалов была мечта о величии, каждый из них выражал ее по-разному. Восхищение, которое испытывал Пьер Берже перед прекрасной керамикой Изника[207]207
  Город и район в турецкой провинции Бурса, в древности – Никея. В XVI–XVII вв. город был центром производства декоративной керамики (фриттовый фарфор).


[Закрыть] или черной птицей Сенуфо[208]208
  Деревянная фигурка священной птицы народа Сенуфо (Мали).


[Закрыть] – первыми предметами искусства, какие приобрел Ив Сен-Лоран у известного коммерсанта Ратона, убедило его, как и Доранта из мольеровской «Школы жен», «что золото есть ключ для всех больших пружин, / Что нежный сей металл, ведя к немалым бедам, / В любви, как на войне, содействует победам». Пьер Берже никогда не покупал дешевых вещей. «Я не охотник за скидками», – говорил он. Ив Сен-Лоран, напротив, не был коллекционером, но собирал вокруг себя груды талисманов. Единственная ценность вещей, редких или обычных, состояла для него в том, вписывались ли они в его воображаемый мир или нет. Он ненавидел музеи, потому что «они мертвы». Было еще одно отличие: Ив Сен-Лоран, как и Диор, ненавидел путешествия, они пугали его. Он не любил ощущать себя чужаком в городе. Но именно эта непредсказуемая мобильность была особым оружием Пьера Берже.

«Я ни в чем не разбирался. Я видел однажды двух женщин в одинаковых платьях от Диора и думал, что каждый модельер спускается к людям со своим сантиметром и булавками во рту», – говорил Пьер Берже. И вот, в марте 1958 года этот нервный человек открыл для себя театр моды, салоны в доме 30 по авеню Монтень, входы, выходы, ролевые игры, драмы из финтифлюшек и ткани, которые усмиряли кривые продаж. «Меня мгновенно покорил Жак Руэ». Пара часто показывалась в городе: обеды у Франсиса на площади Альма или в отеле «Ритц»; вечерние встречи с друзьями.

В 1958 году Ив Сен-Лоран нашел для себя новое определение элегантности. Элегантность для него – это не «красивый лиф», не красивое платье, а умение жить, выражать себя. Это то, что свойственно Мари-Луизе Буске, которую он сравнивал с картиной Гойи. Он ходил иногда по четвергам к ней, «личности светской и интеллектуальной одновременно», как говорил Пьер Берже и добавлял: «Это так редко!» Франсин Вайсвейлер вспоминала: «Она много принимала… привносила столько свежей силы в своем возрасте. Мы пили чай или виски, говорили обо всем и ни о чем. Она рассказывала о той эпохе, которой уже не было. Она обожала окружать себя молодыми».

Ив Сен-Лоран также познакомился с графиней Сен-Жюст. Летом она принимала у себя на мысу Мартен в очень красивом доме, «с садом такой красоты, что умереть можно», куда приехал однажды Кокто. В своем особняке, в Нейи, она вспоминала, что никогда не организовывала балы, «никаких таких вещей». «Это были дружеские приемы», в духе женских посиделок, когда осуждают других женщин, если они вульгарно накрашены, а «барон де Реде никогда не был в ее вкусе». Графиня Сен-Жюст была одной из редких клиенток Высокой моды, таких уже больше нет: ее туалеты оставались не замеченными теми, у кого нет настоящего вкуса. В те времена она заказывала у Диора около четырех платьев в сезон – одно из них для скачек, где у нее была ложа на имя ее матери, мадам Джин Стерн. Она часто носила блузку с вязаным галстуком. «Ах, как это красиво», – говорил Ив Сен-Лоран, усвоивший любимую фразу господина Диора для светского общения. Не так ли в «Поисках утраченного времени» Пруста, где «темы для разговора» могут быть предисловием к пониманию людей? «Как называется эта красная вязаная вещь, которую вы носите? Это очень красиво»[209]209
  Marcel Proust, La Prisonnière.


[Закрыть]. Графиня Сен-Жюст, одна из первых клиенток Диора, вспоминала Ива: «Он был очень скромным, с кошачьей грацией. Никогда не нагонял на себя важность. Очень сильный характер…»

В двадцать один год он попал в «ловушку своей жизни» – «цитадель славы». Диор оставил ему золотой трон во дворце миражей. В Оране, в своей маленькой комнатке, этот чувствительный подросток представлял себе жизнь далеких парижских женщин в виде панацеи от скуки и стыда: это были видения красоты. Он мечтал о красоте, как влюбленный поехал за ней, но было поздно – она исчезла. В Оране он мечтал о Париже, а в Париже он мечтал об Оране.

В двадцать один год этот модельер создал модели в стиле «маленьких девочек» – пальто и платья с круглым воротником, давал им названия «Награда», «Софи», «Четверг» и увлек этим женщин в бриллиантах. Светская женщина, заказавшая серый костюм, знала ли она, что его название – «Зузу» происходит от имени одной собачки? А будущая невеста, знает ли она, что ее свадебный наряд – это платье, которое он нарисовал когда-то для Симоны Транк, подруги детства? Другие модели из тюля, вышитого золотом, серебром или сверкающими каплями воды, муслиновые платья в прозрачных снежинках продолжали альбом воспоминаний, реальных или вымышленных: «Скарлетт», «Соблазнение», «Роман», «Сенсо», вечернее платье-веретено «Фиеста». Эти модели были представлены в ателье Promé Couture, в Оране, где Брижит, его сестра, выступала манекенщицей, и у мадемуазель Дюфиоль, которая поддерживала в столице Алжира «престиж Высокой моды».

На Сен-Лорана посыпались щедрые похвалы. «Мода: занавес поднимается» – название статьи в Paris-Match от 1 марта 1958 года. Но беда пришла в дом: началась война в Алжире – военная форма цвета хаки, зеленые береты легиона, фотографии феллахов, загнанных за колючую проволоку, – все это было опубликовано в этом же журнале, в этом же номере. Однако кого это волнует? L’Express шутливо написал: «В его возрасте он должен проходить военную службу… но он не подходит для нее, и ему была предоставлена отсрочка. Если он поднимется в профессии, любой министр, преследующий интересы Франции, задумается перед тем, как одеть в военную форму молодого человека, способного одевать в типично французскую “военную” форму женщин всего мира… в одежду маленькой девочки».

У него был титул, слава, прозвища – Кристиан II, Маленький принц, витающий в облаках, Молодой незнакомец с васильковыми глазами. Но опасность всегда начеку, она здесь, она ждет своего часа. В интервью, которое он дал 9 апреля 1958 года Journal du Dimanche, между строк прозвучало что-то неуловимо грустное. Странно, но он говорил о смерти, в манере Кристиана Диора, точно стоял один в пустоте и становился немного Диором, превратившись в героя драмы. «Я ощущал пустоту, которая овладела мною после показа моей первой коллекции. Это была не пустота, скроенная из страха, а пустота, сотканная из ничего. Я так сильно доверял ему, доверял всему, что он говорил, что делал, и теперь почувствовал страх, когда понял: нет больше никого, кто сказал бы “это хорошо”, а “это плохо”. Если хотите, я впервые осознал, что и в области эстетики есть своя моральная составляющая». На вопрос «Боитесь ли вы смерти?» он ответил: «Прежде всего, я испытываю страх перед старостью, ведь сам факт, что я узнал так скоро то, что другие поняли значительно позже, приводит меня в отчаяние. Люди быстро забывают, что они обожали».

В газете L’Écho d’Oran журналистка заигрывала в статье с модельером, «который стал за несколько часов самым зауи из всех зауи во Франции» («зауи» означало на алжирско-французском жаргоне «человек, известный в метрополии»). Такие фразы могли вскружить ему голову… Он ответил: «Нет, что вы, приятно думать, что я добился успеха и достиг своей цели. Цель, впрочем, всегда мимолетна, потому что амбиции пожирают тебя и постоянно раздвигают пределы честолюбия…»

Он должен был научиться снова мечтать, чтобы продолжать жить. Забыть, что родился в Оране. Хотя он и так жил только ради своей мечты.

 
Ты должен быть богатым
И светским, чтобы женщины,
Которых ты выберешь в жертву,
Были покрыты драгоценностями.
Деньги необходимы для любви.
Твои любовницы будут богатыми женщинами,
Бедные не доставят тебе удовольствия, —
 

писал он восемь лет назад в Оране. В 1958 году он мог воплотить свои мечты: женщинам были нужны «исторические платья, напоминавшие о Венеции, о Ренессансе и его великолепии, о турецких арабесках XVIII века и о Гойе», появились его платья Dogaresses, его вечерние модели Dominos, его «театральные накидки»[210]210
  Archives Pierre Bergé / Yves Saint Laurent.


[Закрыть]. Как правило он выходил через потайную дверь и молчал. Часто находясь в одиночестве, Ив чувствовал, словно святой Антоний из пьесы Флобера, «тишину, отделявшую его от мира».

Избранник, принцессы и война в Алжире

Со дня смерти Диора прошел год. Вечность. Его эстетика стала достоянием истории. Он установил некую традицию, определенный церемониал, когда платья выглядят так, будто все женщины едут в черной машине, которой управляет водитель в ливрее.

Ив Сен-Лоран, по сути, вывел из моды талию в виде «браслета», освобождая силуэт от жесткой архитектуры платья, которая держала его в плену, – от знаменитого «прокрустова ложа» Диора. «Я всегда опаздываю в Елисейский дворец и на дипломатические приемы», – сказал однажды важный государственный деятель отцу коллекции new look. – Все думают, что меня задерживают очень серьезные дела. На самом же деле я помогаю жене влезть в ваши платья. Это настоящие кисейные доспехи, с тайными шнурками, тремя или четырьмя молниями, а их так сложно отыскать, с китовым усом, с рядами застежек. Вы еще имеете смелость называть эти платья простыми?!» Большой секрет модельера раскрывается, когда вглядываешься в его платья: Кристиан Диор продавал женщинам молодость, увеличивая объемы, утончая талию, поднимая лиф и подчеркивая формы…

В работе Ива все еще была видна школа Диора: каждый сезон новая коллекция давала женщинам иллюзию, что предыдущая вышла из моды, а их мужьям уверенность, что их жены за год изменились. Диор говорил: «Поддаться сложным законам элегантности – вот одно из средств достижения самодисциплины, а также один из способов согласиться со всем, что не похоже на вас: мир других и мир вещей. Давайте не будем забывать также особые и трогательные аспекты моды, которые заключаются в желании нравиться, изменить внешность, чтобы поддерживать в партнере чувство влюбленности». Это не мешало Сен-Лорану уйти от традиций Дома Dior. Его мода – это уже не просто силуэт, но прежде всего походка. Движение ломало жесткость конструкции.

У него проявился свой прием: он кружился вокруг тела, подчеркивая бледность рук и лица, растягивая силуэт, делая женское тело опасным. «Дамская битва», «Детектив», «Алмаз», «Черная лилия» – таковы были названия его моделей. Ему можно было бы приписать слова Луи Маля, чей фильм «Любовники» вызвал скандал на Венецианском фестивале в сентябре 1958 года: «На самом деле мне было интересно сделать фильм о женщине, чтобы рассказать об изношенной, но всегда новой теме – о любви». Казалось, что Ив уловил свое время не то с ручкой, не то с камерой в руке, разглядев тех, кому он вскоре подарит четыре новых платья, такие как «Прогул» или «Сезон». Будет ли он работать в стиле «новой волны»? Как отметила одна продавщица Дома Dior, «в 1958 году подул легкий ветерок молодости и модернизма. При господине Диоре платья были фиксированной конструкции. Теперь все было по-другому: больше движения, больше свободы. Американцы сразу хорошо отреагировали».

Марсель Буссак был в восторге. Триумф коллекции «Трапеция», на репетициях показа которой он присутствовал, напоминал ему о прекрасных февральских днях 1947 года. На обложке журнала Vogue была размещена фотография наиболее продававшейся модели под названием «Хорошее поведение»[211]211
  Vogue, Mars 1958.


[Закрыть] (было продано 85 экземпляров). Затем следовали «1958» и «Аврора». Коллекция увеличила оборот компании на 35 %. «Я был прав, что доверился ему», – говорил великий предприниматель Буссак, всегда верный своему девизу: «За воланами и рюшами прячутся цифры, которые сами по себе что-то значат»[212]212
  Marie-France Pochna, Bonjour Monsieur Boussac, 1980.


[Закрыть]. Американские покупатели проявляли нетерпение. В тот год французская мода выдала показатели по экспорту выше, чем автомобильная промышленность. Американские текстильные магнаты давали теперь домам Высокой моды нужные суммы, которые позволяли им существовать.

Ив Сен Лоран был утвержден в своей должности. В информационном сообщении 12 августа 1958 года было объявлено: «Все модели Дома Dior в Париже, Лондоне или Нью-Йорке будут создаваться исключительно Ивом Матьё-Сен-Лораном. Марк Боан будет помогать модельеру только в реализации лондонских и нью-йоркских моделей в сентябре и марте этого года».

С января 1958-го по июль 1960 года, время пребывания Сен-Лорана в стенах модного Дома Dior, им были созданы шесть коллекций. За «Трапецией» (весна – лето 1958) появилась коллекция «Арка» (осень – зима 1958/1959), затем «Длинная линия» (весна – лето 1959), следом «1960» (осень – зима 1959), за ней «Силуэт завтрашнего дня» (весна – лето 1960). Зимняя коллекция 1960 года была представлена в июле под названием «Гибкость, Легкость, Жизнь». Она стала последней.

Диор был отцом, главой семьи, мужем всех своих женщин, а Ив – их любовником. Именно ему они говорили, по примеру Эммы Бовари: «Увези меня! Забери меня отсюда! О, умоляю тебя…» Пьер Карден, Ги Ларош и Ив Сен-Лоран – вот три молодых человека, которые омолодили моду. Но у Сен-Лорана был свой секрет. Он не предвестник, не инициатор. Следуя своей таинственной алхимии, Ив оказался единственным, кто заставил молодых девушек мечтать, чтобы именно он одевал их.

Диор в свое время обновил язык соблазнения. Ив Сен-Лоран обогатил этот язык, обладая незаурядным чувством юмора, всегда балансируя на грани пародии. При нем реклама модного Дома Dior выглядела как театральные программки, с сопроводительными аннотациями, которые уточняли действие, держали зрителя в состоянии предвкушения: «Эта линия одежды продолжает идеи последней коллекции… Несмотря на небольшую длину одежды, тем не менее эта коллекция далека от стиля Директории…»; «Чулки: зимняя тенденция тяготеет к черному цвету. Дымчато-серый марказит». Уже в этих коллекциях появились характерный серо-голубой парижский оттенок, твидовая ткань цвета тумана и кашемира, английская фланель. На презентациях и показах звучали названия моделей с многообещающим театральным и кинематографическим оттенком: «Занавес», «Саспиенс», «Антракт», «Загадка»… Название свадебного платья было похоже на название фильма или пьесы – «Особая преданность». Клод Ликар, присутствовавший на примерках у Сен-Лорана, как в свое время и у Кристиана Диора, рассказывал: «Это немного похоже на театр. Идет поиск. Актеры ищут верную интонацию, осветители – верный ракурс. Здесь создают новый силуэт, манекенщица размышляет, как демонстрировать платье…»

Его считали экстравагантным, но очень быстро на него навесили новый ярлык – эксцентричный. В августе 1958 года L’Express опубликовал две фотографии: левая – костюм Шанель, с подписью «Как одеваться»; правая – платье для танцев Сен-Лорана – «Повеселимся?». На самом деле чем больше в мире напряженности, тем спокойнее становится мода.

Ив Сен-Лоран резко поменял образ молодой французской буржуазии. В те времена женские модели делились на две противоположные группы. С одной стороны, это матери в костюмчиках с жемчужным ожерельем и завитыми волосами. С другой – молодежь. Некоторые превозносили ее до небес: «Какая сила жизни!» Другие из страха осуждали: «Вы только посмотрите на них, накрашены как на карнавале! Их недостаточно контролируют».

Ив Сен-Лоран отказался от гирлянд из бриллиантов и рядов жемчуга, вместо этого использовал полудрагоценные камни: два больших шара из агата или бирюзы, пуговицы и крупную бижутерию. В его моделях жемчужное ожерелье находилось между лопатками… Ив предлагал публике дочерей Евы, призванных доминировать над мужчинами, это были женщины-куртизанки, «которые предшествуют мудрецам в Царствии Божием», как написано в Библии, в Евангелии от Матфея. «Когда платье красиво и декольтировано до середины груди, обнажает спину вплоть до пояса, прятать больше нечего, – отмечала Элен Сингрия. – Это был триумф Сен-Лорана и его моделей. Они будто сошли с картин Карпаччо[213]213
  Карпаччо, Витторе (ок. 1465–ок. 1526) – итальянский живописец Раннего Возрождения, представитель венецианской школы. В мировом искусстве она стала синонимом колористических исканий.


[Закрыть], с открытой грудью и коротким атласным лифом, возвращали во времена, когда куртизанки Светлейшей Республики Венеции ожидали возвращения каравелл, нагруженных золотом Византии»[214]214
  Les Lettres françaises, 7 juillet 1958.


[Закрыть]. От этих смуглых женщин с резко очерченными губами, с профилем, подчеркнутым шиньоном а-ля Каллас[215]215
  Каллас, Мария (1923–1977) – греческая и американская певица, одна из величайших оперных див XX в. С самого начала выступала как драматическая колоратура, позже – как лирико-драматическое сопрано, в последние годы жизни стала исполнять партии меццо-сопрано.


[Закрыть], шла энергия, которая разоружала журналистов…

Не случайно его платья назывались «Цирцея», «Ловушка» или «Сирена». Страстная манекенщица Виктория вдохновляла его на создание платьев, которые она демонстрировала и которые вошли в историю: «Салат» (из тафты цвета зеленого стебля), «Боулинг» (в форме кегли), «Теплая рука» (из кисеи)… Рядом с Фиделией (одной евразийкой) и Деборой (русской) работала новая манекенщица из Австралии. Ее звали Гэ, она была очень высокой, черные волосы контрастировали с веснушками. Между моделями «Синий парижский» и «Бобби» Гэ показывала «Черную блузку» – дневной ансамбль из черной кожи… Кожаный шлем (вдохновленный похожей моделью, представленной Карденом годом ранее) хорошо сочетался с блузкой. «Я была в шоке от этой модели, – вспоминала Элен Роша. – Тем не менее я заказала черный костюм. Баленсиага – это был шик. Сен-Лоран – это современный шик…» Ив Сен-Лоран был так же неуловим, как и его силуэты, утонченные и мягкие, парижские и восточные, костюмы андрогинов.

Еще не зная об опасности, которая ему угрожала, Ив выражал себя в своих цветах и оттенках. Кристиан Диор был привязан к луговым и садовым оттенкам, к лиловому цвету фиалок, к зелени газонов, к желтому цвету лютиков, синему цвету васильков, незабудок и шпорника, к краскам живой природы и опаловым тонам. У Диора цвет украшал платья. У Сен-Лорана цвет взрывался среди сверхъестественной декорации. Он поддерживал с текстурой по-настоящему интимную связь. Диору мечталось о «светлых волосах королевы». Иву же снилась «шелковая органза цвета облаков». Он влюблялся в цвета, как ребенок в свою первую коробку цветных карандашей. Ив играл больше с названиями, чем с материей, с которой он еще не умел справляться. Впервые в этих коллекциях Ив Сен-Лоран показал, насколько цвет для него был частью его видений.

Эти видения – калейдоскоп всего, что его удивляло, соблазняло, поражало. Героини, фильмы, ситуации. Цвета использовались не для того, чтобы сделать модель веселее. Они не отвлекали внимание, они сливались с моделью. Можно увидеть в этой игре цвета влияние Кристиана Берара, а также «Русских сезонов» Дягилева и Бакста, этого «русского Делакруа» в иконографии костюма. Ориана, героиня Пруста, была одета в красный цвет. Клелия, наивная девушка из «Пармской обители» Стендаля, – в голубой. Резкий зеленый цвет превратил Филаминту из «Ученых женщин» Мольера в еще более властную женщину.

Затем он стал фантазировать на тему платьев крестьянских героинь, которых он заворачивал в шаль, усеянную бриллиантами. Генуэзский бархат, специально подобранный «в тонах, дорогих художнику Бронзино[216]216
  Бронзино, Аньоло (1503–1572) – итальянский живописец, выдающийся представитель маньеризма.


[Закрыть]», глубокие фиолетовые цвета, закрепленные золотой и медной вышивкой. Цвет – это драма, игра. Это был особый способ видеть, скорее позаимствованный из времен Возрождения и эпохи романтизма, чем из XVIII и начала XX века, столь дорогих Диору. Никаких жеманностей, никаких бантов на балдахинах в альковах, никаких галантных поэм. Только тирады или камелии цвета крови. Бархатные маски, грубая шерстяная ткань и трещины разрезов создавали образ женщины-куртизанки с картин Карпаччо, чем маркиз с картин Буше[217]217
  Буше, Франсуа (1703–1770) – французский живописец, гравер, декоратор. Яркий представитель художественной культуры рококо.


[Закрыть], с воплощениями которых былой хозяин Дома моды заигрывал среди моря лент и пастели.

Цвета Ива Сен-Лорана были не те, какие мода обычно давала тканям: традиционный мягкий синий, розовый леденец, бледно-розовый, светло-зеленый, красно-свекольный, дымчато-серый, конфетно-розовый, водянисто-зеленый. Он освещал их изнутри, предлагая новую интенсивность. Его синий цвет больше не был похож на синий цвет Диора, чтобы дать скорее не плотность, а ощущение тепла или холода: синее наслаждение, средиземноморский цвет, голубая рыба-меч, синий бирюзовый, синий цвет университетской одежды. Ночью его палитра представляла галерею персонажей и чувств: красный сиенский, красный венецианский, красный гусарский, красный яркий, пурпурный, цвет пламени, огненно-красный, цвет красного лака, красная вспышка, красный цвет безумного джаза, красные георгины, бергамская роза. Если розовый, то роза Саади[218]218
  Саади Ширази, Абу Мухаммад Муслих ад-Дин Абдуллах ибн (между 1200 и 1219–1292) – персидский поэт, мыслитель, представитель практического, житейского суфизма, одна из крупнейших фигур классической персидской литературы.


[Закрыть], розовый кардинальский, розовый цвет Роксаны, розовый цвет «Чинечитта», цвет розы Гогена, розовая фуксия, розовая бегония, розовый этрусский цвет. Или желтая сера. Все они будоражали воображение.

Он прогуливался с блокнотом, находил бирюзу и деревенские жанровые сцены XVIII века в иллюстрированных книгах по искусству, которые он перелистывал не переставая, чуть ли не вырывая страницы, заполняя свои карманы бусами, ожерельями султанш, хрустальными слезками и шелковыми помпонами, как когда-то из листков бумаги делал куколок для своего «Блистательного театра». Для своих моделей он заимствовал шляпу-канотье у Мане, меховую шапку у Пьеро делла Франчески[219]219
  Франческа, Пьеро делла (1420–1492) – итальянский художник и теоретик, представитель Раннего Возрождения.


[Закрыть], «украл» черное платье c портрета актрисы Антонии Сарате кисти Франсиско Гойи, где модель художника сидит на желтом диване. Он отбирал, придумывал, соединял одно с другим. Ив Сен-Лоран был скорее зрителем жизни: его платья были больше похожи на художников, чем на него самого.

«Благодаря ему появилось на свет высокое и гибкое женское существо, легкое и порывистое, рожденное из того же дуновения, что и нимфы Боттичелли, похожие на девушек-цветов из области Умбрия, непринужденно двигающихся в летящей радужной одежде, их лоб увенчан жасмином, голые руки и колени. На ближайшие месяцы это будет самый совершенный символ весны…»[220]220
  Les Lettres françaises, 11 février 1959.


[Закрыть] – писала Элен Сингрия.

Однако неведомая странная сила как будто завладела им: модели со своим характером, щегольские платья, похожие на персидские фонари, панталоны тореадоров – все эти образы наплывали, появлялись тысячи новых деталей, что говорило об удивительном мире художника. Создавалось такое ощущение, что модельер дал волю своим видениям, чтобы бороться с реальностью, удручавшей его. Чем дальше, тем больше мир волшебства виделся ему единственным убежищем. В двадцать два года Ив обнаружил, что такое одиночество славы. В апреле 1958 года ему предстояло открыть Всемирную выставку в Брюсселе. «Впервые, – отмечал корреспондент Figaro, – Брюссель принимает в гости немого парижанина». Утка в апельсинах из ресторана «Жозеф», посещение французского павильона и вечер в квартале танцевальных залов «Радостная Бельгия»; а потом модельер раздал автографы группе студентов. Ив Сен-Лоран довольно регулярно приезжал домой, в Оран, привозя множество духов и шарфиков для матери и сестер. Вскоре он уже этого не сможет. В ноябре 1958 года он представлял коллекцию Дома Dior в Бленхеймском дворце, примерно в ста километрах от Лондона, перед принцессой Маргарет и двумя тысячами женщин из самых богатых семейств Англии. Его попросили нарисовать модель свадебного платья для Фарах Диба, будущей шахини Ирана. Вот она, слава! 19 декабря 1958 года он слушал в Опере концерт Каллас на большой сцене Miserere и был потрясен ею, особенно во втором действии «Тоски», которая позже стала его любимой оперой.

Ив повзрослел. Началась новая эпоха. «Я все так же ходил выпивать в “Фиакр”, – вспоминал Жан-Пьер Фрер. – Он перестал ходить. Его можно было теперь встретить в “Перевале” у Франсиса… Здесь он и начал принимать транквилизаторы и пить, как голливудская звезда, которая напичкивает себя дрянью, чтобы выдержать удар. Мы больше с ним не виделись, лишь изредка я встречал его. Следовало было заранее просить аудиенцию». Мать модельера подтверждала: «Когда он пришел к Диору, это был чудесный период его жизни. Он был веселым, у него была своя небольшая компания: Виктория, Анн-Мари, было время на развлечения. Он рассказывал нам о своих уик-эндах в Онфлере, в Bar des Théàtres. Потом навалилась работа, журналисты, фотографы. Его юность резко оборвалась в 1958 году…» С того момента, как он начал осуществлять свои давние мечты, он захлопнул дверь в свою жизнь перед всеми остальными. Ив стал поставщиком иллюзий. Измученный раком печени, Мишель де Брюнофф умер 26 мая 1958 года. Кто теперь его заменит? Кто станет вторым «отцом»?

В стенах Дома моды Dior Ив нашел себе союзниц, давних весталок моды. Одна из них – Ивонн де Пейеримхофф, первая продавщица у Диора, личность первостепенной важности. Бывшая клиентка Баленсиаги и Пату в те времена, когда еще была мадам Шарль де Бретей, эта гордая женщина завоевала свою независимость благодаря своей энергии, которая захватывала мужчин и очаровывала гомосексуалистов. «Вы знаете Соединенные Штаты, вас любят там, и я нуждаюсь в вас», – сказал ей Диор в 1947 году. Она привязалась к Иву с первого его появления в Доме Dior в 1955 году: «У меня никогда не было времени обедать, у него тоже. К тому же он был робким и не хотел обедать со всеми, поэтому присоединялся к ученицам перекусить. Иногда он ждал меня, мы брали себе две яичницы и чашку чая в столовой. Так мы стали очень близки. Он был таким очаровательным. У него были подружки. Я была старше и стала ему другом». Она добавляла: «Когда работаешь с Ивом, невозможно не любить его». Ив был необыкновенным начальником. У него всегда находилось доброе слово для персонала, в то время как внутренне он был очень резок. Если что-то происходило не так, как он хотел, он давал это понять без нажима, вместо того чтобы закричать: «Вы ничего не поняли, уходите, завтра принесите то, что я вас просил!» Нет, он старался все наладить сразу. «Я видела все с близкого расстояния, все его репетиции и была покорена. Приятно было наблюдать, как он создавал модели…»

В 1959 году запах серы витал на дефиле Сен-Лорана. Эти шесть коллекций были необычайно богаты противоречиями, но наименее известны. Есть причина. Папка, где должны были лежать статьи об этих коллекциях, отсутствует в архивах Диора и Ива Сен-Лорана. Она потеряна. Как будто эти два года засекречены. В модном Доме Dior сохранились большие листы картона c рисунками и названиями моделей, образцы тканей, программки, фотографии. Но на ретроспективах Дома Dior обычно упоминается только коллекция «Трапеция», и вообще стараются быстро пролистнуть этот период.