Текст книги "Банда гиньолей"

Ну, сейчас мы с тобой разберемся! Протягиваю руку, хочу дотронуться, да так и застываю с разинутым ртом, как последний дурак – столбняк напал… Пустота! Она точно втягивает меня… Ноги не держат… сел… в полном смятении. Сижу, на него не гляжу. Снова боли! Не по силам это мне… совсем не по силам… А это отвратительное чучело хихикает, хихикает! Он вроде того болванчика, в тот сигаретный вечер, когда скрутило Клабена… того самого, который обхаживал Дельфину и все такое… Я уже малость смекал, что к чему!.. Который свалился на рельсы под поезд метро, в рассуждения пускался… Ну, со мной-то пусть его рассуждает!.. Заниматься с ней любовью меня эта похоронная контора не заставит! С бесами женского пола я держал ухо востро!

Поди ж ты, только рукою ткнул, а чувствую себя совершенно разбитым… Свободно мог и чувств лишиться. Ну и тип! Страшно опасный и все такое… А вот Вирджиния так не считала… находила его развеселым, презабавным, приятным во всех отношениях. Они перебрасывались какими-то дурашливыми словечками. Куранты уже перестали бить. Теперь он стоял прямо, перестало его шатать… А она все на обед поворачивала, все поторапливала «chop! chop!»

Разыгрался аппетит – к столу, джентльмены, вперед! Все доставляло ей уйму удовольствия: ливень, разверзшиеся хляби небесные… этот красавчик, само собою – нечего Сказать, хорош приятель! – и я со своей кислой рожей. Все вызывало в ней смех… в особенности, надо полагать, моя вытянутая физиономия. Она нарочно шлепала по лужам так, Чтобы обрызгать нас грязью. Плюх – и с ног до головы!

– Ужинать подано!

Вперед так вперед, раз уж они так разохотились. Мне не хотелось тащиться в хвосте. Вот только в какой ресторан? Куда вести козоголосого? Она что, не разглядела? Не сообразила? У меня всегда так – как гляну на него… кусок в глотке застревал. Какое впечатление он произведет на публику? Не будь его, я, наверное, хотел бы есть. Но при нем, да еще при таком запахе… Уверен, что он приванивал… Даю им несколько опередить меня… она скакала по аллее, выставляя напоказ бедра. Клянусь, заигрывала с ним! Прямо-таки завлекала! Ясное дело, он сразу же завелся, рад-радешенек, понес какую-то околесицу, заблеял своим козлетоном:

– Миссочка, цветочек! Вы – наша роза, окропленная дождем! От вас веет такой свежестью! Оставьте нам мороз и иней! Хи-хи-хи!..

Произнося такие слова, он страшно скрипит и скрежещет всеми своими костями.

– Весь мороз оставляю себе! – объявляет он. – Мороз и иней! Хи-хи-хи!

В совершенном восторге он дрыгает ногами… а малышка безостановочно скачет, приплясывает вокруг него. Как же она меня достает! Позволяет обхаживать себя этой прогнившей тухлятине! Он же смердит, хоть нос зажимай… а она млеет от восторга перед этим выходцем из могилы! Он сразу обворожил ее, как та старая свинья… Каждый раз та же история – как что с гнильцой, так ее оторвать нельзя. Как раз про нее – «капустный супец с гуськом, да с душком»! Я иду позади… и мне слышно отчетливо… как все бренчит в нашем кавалере… От его костей не меньше стука, чем от тюка со всем моим барахлом, от всего, наваленного в брезентовый мешок… Клак-клац! Брень-бряк!.. При каждом толчке стучит весь его костяк… И, уж конечно, душок… равняюсь с ним, взглядываю на него сбоку… То ли он, то ли не он… Лицо вроде точно Сороконожки… Хотя… черт его знает… А вот свечение из-под кожи… Именно свечение… Особенно, когда идем под сенью деревьев. В полумраке от него исходит некий желтоватый свет. Посвечивают голова и руки. Неужели малышка не замечает? От него идет, из-под кожи… Черепок у него в точности, как светляк. Совершенно точно, ошибки тут быть не может, даже спрашивать не буду. Все равно станет какой-нибудь вздор городить, нагличать… Чего проще! Так изобидит, так застыдит, что впору сквозь землю провалиться. Я думаю, прежде чем говорить… Клак-клац! Бреньк-бряц!.. Нахальства у него, и вообще… Довольно того, что я топаю за ним следом… Он же мне сразу будет городить в ответ, что все это – прореха, запах, рванина – все по моей вине… и что я столкнул его под поезд… и что он умер от ран, разрезанный живьем пополам… и что говорит теперь козьим голосом… и что не было никакой надобности спихивать его… и что ему очень холодно… Все по моей вине, я кругом виноват… И тем, что он всегда уже будет говорить козьим голосом и светиться… Чем больше я об этом думаю, тем больше попадаю во власть чар. Чувствую, как меня притягивает его колдовская сила… В сущности, я ничем не отличаюсь от девчонки… Обоняю его запах, слышу перестук… «тлак-бряк! – бринь-клак!» В точности пес, идущий по следу. Смотрю, слушаю костяное бренчание. Тащусь в хвосте, обремененный своей ношей – тюком с разным хламом – напрягаюсь, хромаю, но не отстаю… Они уже не обращают на меня никакого внимания… Сейчас начнет щупать ее… Уже и под ручку идут. Вот так и подвигаемся к ограде… Точно… вылитый он… ошибки быть не может! Как только я узнал его, у меня началась трясучка – это не просто фарс, не просто кошмар… Не отстану же от них! Тяжел мой куль, понапихано в него всяких железяк… а все равно от этого субчика шума больше. Я мог бы и канючить – боли страшные, у меня ведь тоже больные кости, и нога, и рука ноют… Ковыляю, подвергаясь и бортовой, и килевой качке, и все-таки такой трескотни от меня нет. От этого стука, этого бряканья у меня боль в голове… да, в голове… Только вот бликов я не отбрасываю… Они беседуют на ходу, перешучиваются, флиртуют… Мне слышно. Они немного ушли вперед, я догоняю их. Еще усилие – я между ними. Они находят, что это нахальство с моей стороны. Хочу, чтобы она и меня взяла под ручку… чтобы держала еще крепче, чем его. Нарочно повисаю на ее руке. В боку появляется вдруг ощущение какой-то зыбкости… меня отшатывает. Вся моя поклажа сыплется наземь, прямо мне на ноги… Какую рожу он состроил! Ему пришлось тянуть меня кверху. Оказавшись вплотную к нему, тяну носом… Мать честная, какая вонь! Его плоть разлагается, распространяя едкие запахи. Как же смердят обноски нашего ухажера! Объявляю об этом в полный голос: «От тебя воняет!» Неужели девчонка не чувствует? Хочу, чтобы она понюхала, ощутила этот смрад. Он любезно позволяет обнюхивать себя. Хочу чтобы он вызвал в ней отвращение. Он стоит смирно, давая нюхать сколько угодно… Да что ж такое? У нее заложен нос, ничего не чует!

– Воняет от него, воняет! – ору я во всю глотку, взываю к небу… Поднять бы шум на всю окрестность! Я сыт по горло! Но вокруг ни души, безлюдье. Только мы трое под дождем, лужайки, мгла… Я осыпаю его оскорблениями… но все напрасно: он знай похохатывает себе, этим своим скрипучим смешком… Они оба издеваются надо мной. Но этот субчик ненормален, не выдумываю же я! Откуда он явился? Чем занимается? Прочь колебания. Я без обиняков обращаюсь к нему… Да достаточно взглянуть на него! Задаю ему вопрос… Неужели девчонка ничего не поняла? Неужели она не видит, кто перед ней? Что за экземпляр? Из какого он теста?.. Они прыскают от смеха… потешаются. Умора, да и только, сдохнуть можно со смеху! Конечно, так проще, удобнее – держаться за животики! Ничего мне от них не добиться! Знай, скалятся… Напрасно я мучаю себя, бьюсь головой об стену!..

– Ну, двигайте! В путь, паскуды!

Вот такую черту я подвел. Оба они мне одинаково гадки. Отупело иду сзади и помалкиваю… Гори оно синим пламенем! Все же у ограды, у Бишоп-гейт, на меня снова накатил гнев. Как раз у выхода.

– Ну, Сороконожка! Ну, мерзавец! Хвать его, заскакиваю спереди:

– Так дальше не пойдет! Убирайся!

Пусть уматывает и оставит нас в покое… Он молча посмотрел на меня и положил ладонь мне на руку… Свою особенную руку из мелких косточек… И – пш-ш-ш! – меня нет, точно меня опорожнили до дна… Я что-то мямлю… Как забавно, как потешно! Вечно я становлюсь посмешищем! Если они не перестанут похохатывать, я их расшвыряю! Расшвыряю вместе с барахлом, с накупленным товаром! Дядюшка ничего не получит, хрен ему! Одной кражей больше!.. А куда же это наладились наши резвунчики? Они впереди… никакого желания есть, никакого аппетита! Раз телка и смердящий хотят друг друга, пусть и едят друг друга! Ну же, ам-ам! Оба, прямо сейчас! Пусть перепихиваются, черт их побери! Пожениться, и точка, мать твою! Подходящая парочка… Бешусь, срываюсь на грубость, ничего не могу с собой поделать, ору:

– Женитесь, и чтоб вас повесили!

Хочу закатить жуткую сцену… чтобы народ сбежался. У меня – что на душе, то и говорю, без околичностей! Все выскажу толпе! Ору вслед, издали – они наддали, хотят оторваться от меня… Желаю, чтобы они тут же поженились… и вместе чтобы их повесили!

– Чтобы повесили! – говорю. – Повесили, так твою растак! Повесили – это тебе не фунт изюма! Ты меня слышишь, недогнивший?

Ничего, сейчас соберется толпа… Повесили… Великолепное слово, на мой вкус… О, услышал! Обернулся!

– Повесили! Повесили! – ору ему. – Слышишь? Повесили!

Не понравилось ему, надо полагать… идет назад ко мне. Жду его бестрепетно… Дело было у дверей какой-то лавки. Стал собираться народ… Лица недовольные. Верно, решили, что головорезы меж собой не поладили… Видно было, что мы вызываем у них неприязнь.

– Повесили! – ору я им. – Повесили, ротозеи!

Стоят, разинув рот. Англичане! Не понимают! Сороконожка что-то дребезжит, объясняет, успокаивает… тычет пальцем мне в голову… дескать, больная черепушка, шарики за ролики заскакивают… но опасности, мол, не представляет никакой… безобиден.

– Вешать! Вешать! – надрываюсь я. – Я всех вас перевешаю!

Теперь мой черед веселиться. Он берет меня под руку, ведет прочь… не желает неприятностей. Снова взваливаю на плечо свою поклажу, свой тюк. Снова в путь. Иду между ним и девчонкой. Добился-таки своего! Шагаю между ними, шарахаясь из стороны в сторону, вынуждая их замедлять ход… Ну, этих-то я не боюсь! Тут и говорить нечего! А вот Мэтью! Одного его боюсь… Он-то и повесит меня! Рассказываю им по-свойски. Сороконожку-то мне чего опасаться? Этого ничтожества… этого дерьма в лохмотьях? Зловонного привидения? Да он для меня ничто, пустое место! Он постукивает, поскрипывает, посверкивает… а я веселюсь… Вот кого я боюсь, так это Мэтью! Самый опасный цепной пес Системы! Он всех их возьмет к ногтю! Управится в два счета, я-то знаю его! Око за око, зуб за зуб – мясорубка! Схряпает их, как сдобное печенье! Он будет… пострашнее военно-полевого суда… гнуснее войны, худшим мерзавцем… свирепейшим хищником… чем весь его вооруженный зверинец! Им нет нужды вмешиваться – он все сделает сам. Уж он разделает под орех этих уголовничков! Злобная, ненасытная тварь! Я не ошибался… Предчувствие у меня было сильное… На Стрэнде их сильно поубавится… Ну, это уже их забота! Не трогай лихо, пока тихо… От вонючки проку здесь не будет… Об этом я ему и толкую. Он слушает на ходу. Увидят они, что такое настоящий фараон! Недобрый, хитроумный англичанин, чемпион Скотланд Ярда… Легавый, который не знает меня! Ведь, по сути, Мэтью не знает меня. Я все это растолковываю этим двоим… только бы не кинули меня одного, не удрали от меня… Пусть все слышат! Я втолковываю, объясняю им, что это ужасное недоразумение… я вызвал в Мэтью крайнее удивление и раздражение, привел его в бешенство, довел до белого каления… Ему непонятно мое поведение, мои болезненные реакции… Решил, что я кривляюсь… Я действую ему на нервы… Я у него первый на заметке – упечет на галеры, законопатит в тюрьму… Да куда угодно, лишь бы не видеть меня… Лично поведет меня на эшафот, чтобы только кончить с этим – ну, на дух он меня не переносит!.. Вот до чего я дожился при всей беспорочности… Так сказать, пожинаю плоды своих трудов! Я раздражаю его самим своим существованием… Злосчастное недоразумение – знал бы он моих родителей, людей необыкновенной порядочности, безупречной честности… которые трудились, не покладая рук. Он понял бы мой внутренний склад, какое воспитание я получил… Воображаю, как он ходит там и составляет себе мнение… Учтивое обхождение в пассаже… Зеленная родительская лавка… У этого сиволапого отпала бы челюсть… Совсем не те клиенты, что у него… Особенно клиентки… Одни баронессы… высшего света! Изысканные дамы с недосягаемых высот! Лоск, утонченность, и все такое: духи, вуалетки, крем шантийи… Вот где припечет нашего пентюха неотесанного: совсем не то, что его сброд! Представляю себе его рожу… Вот смех! Ничего не могу с собой поделать… Воображаю, как он путается в кружевах… Ой, держите меня, помираю! Это нервное! Хорош был бы у него видик в батисте! Ах, шпик поганый! Представляю себе картину… Вот где над ним потешались бы!.. Нет, сяду, не могу больше, нет сил… Перегрузка мозгов… Снова в голове шумит… Ну вот, отдохну… Уселся посреди тротуара на свой тяжеленный вьюк…

Этот обеспокоился, склонился надо мной… спросил скрипуче, что случилось.

– У тебя усталый вид! Может, поедем в метро? Метро? Я так и подскочил. Новенькое придумал! Метро!

Вот гад ядовитый!

– Педик! Убийца! – завопил я. Назвал его убийцей!

Ору на него во всю глотку, надсаживаюсь, чтобы его схватили, увели прочь, но собравшиеся вокруг прохожие не трогают его. Это я кажусь им в высшей степени странным… меня похлопывают по голове, по щекам. Он, как всегда, нагло щерит все свои зубы, крепко сжимая челюсти. Такую вот рожу корчит… Плюет на меня при всех… Потом крепко берет меня за руку. Никуда не денешься – я послушно встаю, иду за ним. Он неторопливо выводит меня из кольца людей. Я, как и он, шагаю… точно заводной. Спереди вприпрыжку скачет девчонка. Кое-кто из любопытствующих увязывается за нами – получилось что-то вроде шествия. Миновали одну, другую улицу… Тут я сообразил, куда он держит путь: к ресторану под названием «Коридор»… Сплошь канделябры с кружочками для стекающего воска… Роскошное заведение. Я сам ни за что не решился бы войти… Видно, решил он пустить мне пыль в глаза… Прочитал мои мысли, тухлятина сверхясновидящая!

– Войдем же! – приглашает он, важно надувается и входит. Вельможная особа! Я… совсем скис. Решительно ничем не собьешь нашего красавчика! Официанты суетятся, метрдотель сгибается в поклоне – ждут распоряжений, а оставшиеся на улице совершенно огорошены – им и в голову не могло прийти, что мы такие шикарные господа. Давятся, лезут друг на друга под окнами, таращатся на наше великолепие. Нас быстро усадили – подушечки, кресла, все чин-чином, расположились на плюшевых обивках. Похоже, нам отвели наилучший столик: цветы, охапки роз, посредине – великолепное ювелирное украшение. Ждали нас, что ли? Но, едва мы уселись, я, кроме благоухания цветов… учуял еще нечто… Тянуло откуда-то снизу… Я знал, что мне отобьет аппетит!.. Тяжкий дух прелой сырости… Попросить, что ли, отворить окна? В закрытом помещении нечем будет дышать. Пахнет вроде воском и чем-то еще. Ну, его-то совершенно не беспокоит. Малышку, впрочем, тоже… Только не начинать снова брюзжания! Воском наносит… Все-таки девчонка что-то зачуяла, задергала носом, точно крольчонок, стала принюхиваться. Нет, это не от сидящих за соседним столиком, нет, нет! Совершенно особый запах… знакомый мне затхлый дух. Увидев, что мы принюхиваемся, он приходит в прекрасное настроение, заговорщически подмигивает мне. Ну, экземпляр!.. Всякий аппетит у меня, понятное дело, отбило. Читаю меню, а к горлу подступает тошнота! Снова тяну носом – какая мерзость… тянущая снизу вонь густеет: наверное, он в чем-то роется под скатертью… в остатках собственной плоти… В общем, не знаю… Во всяком случае, причина в нем, уверен… В его гниющем теле! Пусть убирается, так и скажу! Подчеркнуто зажал себе нос пальцами, чтобы до него дошло… Не слишком вежливо – сидим-то друг против друга!

– Нет, нет! – не согласен он. – Нет!

Это уж слишком! Дай-ка шепну ему на ушко. Наклоняюсь к нему через стол… Сверху, когда к самому уху, все видно, как на ладони: вся шея у него зеленая, вырваны клочья мяса… Какая-то дрянь сочится… Лоскуты изжелта-розовой кожи… Какая пакость!

– Тухляк! – шепчу я. – Тухлятина! – Ничего не могу с собой поделать… В самое ухо ему…

– Разумеется, разумеется!

Ни тени смущения – резвится пуще прежнего… Находит меня замечательным балагуром. Скрежет заменяет ему смех… Челюсти сжимаются, скребут друг о друга, пощелкивают, точно во рту у него старинные часы. Так он смеется… Ликующе подтверждает, нарочито трет костьми, производя тупой звук. Не скрывает больше, что мертвяк – уж каков есть!.. Я поспешно усаживаюсь на место. Срочно переменить тему! Сделаю заказ… А нет, он сам заказывает… Блеет, ни к кому определенно не обращаясь… чтобы все слышали – уж очень он это любит! Есть у него такая слабость – веселиться у всех на глазах. Своим замечанием я привел его в совершенный восторг… Обмирает от восхищения… Просит придвинуть закуски, большой круглый стол, уставленный яствами. Немыслимое разнообразие блюд: от икры до маслин в соусе, от фаршированной сельди до ананасов в томате… Уставился на меня, глядит неотрывно. Неужели меня вырвет? Сдерживаю тошноту, стараюсь не поддаться. Гляжу на него поверх маслин, гляжу в провалы глазниц, меряю его взглядом, и он меня меряет. На дне глазниц что-то вроде свечений… Вспыхивают мерцающие огоньки и гаснут… Бесподобен, неподражаем! Схож на Ахилла Норбера, которого они собираются показывать на ярмарке… Я имею в виду Нельсона и Пепе… Не этого охламона, а того… Только не валить их всех в кучу!.. А что поделаешь? Вертятся все они у меня в котелке, грызутся меж собой! Только не путать!.. Снова навожу на него взгляд поверх салатниц… Не испугать ему меня, я не опускаю глаз… Да, это он. Ну и что? Что из того? Да гори он ясным пламенем!.. Усаживаюсь на место, молчу… Что же я еще говорил этому душегубцу? Может быть, приносил ему извинения"? Ну уж нет, так его растак! Да я скорее снова спихну его под поезд метро! Я прирожденный убийца! Пусть снова его размажет по рельсам – и вся недолга! И пусть узнает прямо сейчас! Пусть сообразит! Чтобы не воображал, будто у меня духу не достанет! Не меньше, чем у этого паскудного гаера!

Ну, держись, сейчас я тебя обложу!.. Нет, подожду немного… погожу… Лучше немного подождать… А он пользуется, все пропитывает своим зловонием, сверкает желтыми бликами из глазниц…

– Светляк! – бросаю я ему, – Светляк!

Он указывает на икру:

– Не желаешь?

Как ни в чем не бывало… А малышка вообще ничего не понимает… Одна еда на уме, пробует того, сего… Облизывается… Прямо дитя! Он советует ей отведать креветок. Едва не рвут их друг у друга… Комедия! Он изображает этакого тонкого ценителя, великосветского гуляку – уж и сам не знает, кем прикинуться! Смотрит в меню, держа его вверх ногами… Новый взрыв смеха! Ну, сейчас я его осажу!

– Странный вы тип, Сороконожка!

Прямо так, помимо шуток, строго… Сбить бы с панталыку этого негодяя! Хватит подсказок… Собираюсь с духом…

– Вы находите? – промурлыкал он мне в ответ. – Вы находите, молодой человек?

Принял за похвалу… Вы, мол, в полном блеске этим вечером… Совершенно счастливый, он без задержки сделал заказ, нарочито громким дребезжащим голосом… чтобы слышно было за всеми столиками… А я все принюхиваюсь, принюхиваюсь… Так и бьет в нос тянущая снизу вонь… Дышать нечем!

– Сороконожка! Сороконожка!

Напрягаюсь, чтобы дошло до этой падали. Напрасный труд! Мысли его занятны другим… Хрустит во всеуслышание… Его не собьешь! Прохаживается насчет кино, модных фильмов… Обо всем судит самоуверенно… Он привлекает внимание… к нему обращаются взоры… Какой ужас, на нас смотрят! Все посетители замерли, подняв вилки… Он так разгорячился, так размахался руками… что может создать помехи обслуживанию клиентов… И вдобавок, у него посвечивает в глубине глаз… Это производит сильное впечатление… Свою тираду о модных киноактерах он завершает так:

– Все они призраки! Хи, хи, хи!.. Призраки!

Ему кажется, что это верх остроумия… Хочет, чтобы все похихикали: «хи, хи, хи!»… Правда, присутствующие несколько ошарашены… Откуда выискался эдакий чудак! Все обратились в слух, даже есть перестали… а он просто голову потерял от такого успеха – ликует, сияет наш феномен! Как отвратительно он блеет, возится, клацает костьми! А какое зловоние в зале!.. А уж самоуверенности! Битком набит сведениями, так и сыплется из него… Кладезь неисчерпаемый! Публика ошеломлена, а он травит густо наперченные анекдоты… Срамник, поганец! Про всех самых ярких звезд, на английском, на французском… Интернационал!.. Про Макса Линдера, Пирла Уайта, Жюдекса, Сюзанну Гранде… Умеет разжечь любопытство слушателей… И про самые прославленные театры! Про актеров, тонких искусников слова… О Бэзиле Халлейне, об Этель… Особенно обильную пищу его красноречию доставляет любимец «Стрэнд ревю» Бэзил, очаровательно шепелявящий Бэзил… Он исполняет все его припевки, проблеивает – как же иначе? – и даже прошепелявливает.

It's Gilbert the filbert! The Prince's of the nuts!

На диво точное подражание… Пусть все подтягивают! Отбивает такт ножом. Затем принимается за Этель, обладательницу мужского голоса… Забавно у него выходит… Он старается вовсю… Этель Леви из оперетты…

Watch your step, watch your step! She is an adventure!

За столиками подхватывают, невнятно подпевают… Это злит его – к черту! Т-с-с! Довольно! Пусть все замолчат! Тишина! Он имеет сказать нечто важное… Доверительно… Нет, вам обоим, Вирджиния! Просит нас наклониться к нему поближе… Фу, опять эта мерзость! Ему угодно, чтобы мы наклонились к самому его рту…

– Слушай, слушай! – начинает он. – Глория Дей, верно? Ведь точно Глория Дей? Но тут же спохватывается: – Нет, не она! Нет, нет! Конечно, нет, проклятье!

Дать такого маху! Он колотит себя по темени черенком ножа, как я колотил по кроватной перекладине. Голова его отзывается гулким звуком. Таким образом он наводит в ней порядок, прерывает поток красноречия неожиданными откровениями.

– Габи Деслис, дамы и господа! Имя этой женщины – Габи Деслис!

Он обращается ко всем, сидящим в ресторане.

– Внимание! Объявляю вам, что эта танцовщица Гарри Пилсера, эта очаровательная душечка – умерла! Почила в бозе нынче утром! Хи, хи, хи! Все слышат меня? Я лично видел ее кончину…

Присутствующие ошеломленно переглядываются… никак не уразумеют, какое отношение это имеет к закускам.

– Да, да! – напирает он, смешливо фыркая. – Призраки! Верно, Фердинанд? Не более чем призраки, Фердинанд!

Обращается ко мне по имени при людях, призывает в свидетели… Дружка его… его… Не могу его оттолкнуть – еще обидится, а то и разъярится… жуткое зрелище… Смех у него замогильный, это уж точно… Габи Деслис была видной фигурой – эти никак не могли прийти в себя от неожиданного известия…

– Призраки, призраки! – все твердил он… ему нравилось повергать их в смятение… запутывать так, чтобы перестали соображать, что божий дар, а что яичница.

– Ведь верно, Фердинанд, верно? Всего лишь призраки! Главное, не прекословить ему!

– Разумеется, Сороконожка, разумеется! Вы чертовски правы!

Надо бы переменить тему…

– Суп! – возвещаю я. – Подавайте суп!

Мужественный поступок – не до супа мне!

– Ах, да! Конечно, конечно!

Проклятая рассеянность!.. Вспомнил… Вновь с силой стучит себя по черепу, чтобы срочно переключиться.

– Гарсон! Oberst! Waiter! Халдей! Kellner schnell, schnell! Сзывает на всех языках, чтобы все разом явились… Какой хохмач! Сколько молодости!

– Подайте нам прежде курицу, отменную курицу под сметаной! Главное, не забудьте сметану!

Бросает мне плутовской взгляд.

– Эта сметана – просто объедение! Убедитесь сами, друзья мои! Язык проглотишь! Все еще не насытились, дорогуша? А вы, дружище?

– Да так себе… – отвечаю ему.

– Может быть, крабов?.. Икры?.. Кнелей?.. Выбирай, чего пожелаешь.

Добивается, чтобы меня замутило до одурения – уж он-то знает, как на меня действуют его запашки… Снова начинает действовать мне на нервы…

– Вы очень богаты, господин Сороконожка? – спрашиваю у него громким голосом.

– Богат… Богат? Как сказать… Дело случая… Действительно, я пускаю в обращение денежные знаки… Наследую, трачу… Каждый день наследую, не так ли? Вы понимаете?

Смутить его невозможно. Сообщает мне подробности… Преспокойно…

– Видите ли, ведь мне каждую минуту что-то перепадает! То оттуда, то отсюда деньжата… Хи, хи, хи! Мелочь, а в итоге набегает… И так все время… Словом, располагаю!

До чего же забавно! При одной мысли об этом он прыскал от смеха… При мысли о том, как это ему достается и что этому конца не видно… Малышка ничего не понимала, хохотала вместе с ним. Верно, решила, что попала на представление балаганного шута… Живот можно надорвать, глядя на него!.. Ах, простая душа! Он твердил, что тут и понимать нечего.

– Поступления, поступления! – его корчило от восторга. – На текущий счет, хи, хи, хи!.. Всегда открыт, дамы и господа! «Корнер Хаус»! Открыт и днем, и ночью!

Ну, хват! Бесподобен! Днем и ночью! Какая находка! Вроде славного Лайонз Лестер… Кто же выпустил его? Вокруг его головы посверкивает, светится одежда на нем, мерцает в глубине глазниц… Вот такая у него мистика… Вряд ли у них выйдет лучше с Ахиллом… Эта мысль вдруг поразила меня, когда я глядел на него… Мумия с плакатиком, лампочками и прочим… Зря они будут тратить время на реставрацию – все равно не будет столь разительного впечатления… Им бы этого использовать… Охотно подарил бы… А между тем публика рядом с нами начала… беспокойно принюхиваться. Смотрят на меня, я ежусь… Не понимают, откуда тянет этим густым смрадом, подхватывают тарелки обеими руками, подносят к носу свои бифштексы. Такими уморительными они вдруг показались мне! Я так и покатился со смеху, не могу остановиться. Теперь нас трое весельчаков… Эти все нюхают, нюхают… Наш канатоходец особо не огорчается. «На мой текущий счет!» – повторяет он. Он держится мнения, что получается здорово. Малышка все-таки заметила, что происходит что-то странное.

– Isn't he funny? Don't you think? Ведь правда, он смешной?

Лопнуть можно от смеха!

Эти слова вызывают у него новый взрыв хохота. Его огорчает лишь, что я креплюсь… что меня не стошнило прямо в тарелку. Только Вирджиния ничего не чувствует, не замечает отвратительного зловония… Невероятно! Страшно довольна – и все тут. Ей безумно нравится ресторан, публика, музыка… Озорная шалость! А дядя-то ждет нас! Праздник в самом разгаре. Ее вздернутый носик подрагивает, сейчас что-то спросит… Любопытство молоденькой кошечки.

– Вы давно знаете его?

Прямо так и спросила у Сороконожки, хватило наглости! Ведь обо мне спросила!..

– Всю жизнь, милочка! Nobody knows him better! Никто не знает его лучше меня!

И рад-радешенек: вот удача!

– Еще бы нам не знать друг друга! Как еще знаем, мадемуазель! Спросите, спросите-ка его! С ним случаются такие припадки гнева – как вспыхнет, как распалится… не приведи, Господи! Ведь верно, я знаю тебя, дружочек?

И снова щерится, щелкая челюстями – того и гляди, все зубье себе раздробит. Щелкает, точно в черепушку кастаньет насыпано, а снизу волнами наплывает смрад гниющей падали… Целый батальон замертво свалит!.. Сидящие поблизости снова тянут носами, подозрительно нюхают свои бифштексы, ничего не понимают.

Он положительно собирается сорвать бурные аплодисменты. Сидит, сидит актеришко в нашем канатном плясуне!

– Могу утверждать без ложной скромности, что мне знакомы детские розыгрыши, каких вам не часто случалось видеть! Звучавшие на самых развеселых подмостках… и я знаю, что говорю! В самых распотешных балаганах!

Он заговорщически подмигивает мне… Догадался, что мне пришла в голову мысль об Ахилле… По лицу догадался… Ох, как не хочется, чтобы проникали в мои тайны!

– Да, без ложной скромности! – повторяет он. – Совершенно необычные аттракционы! Познакомился с ними еще во время оно!

За сими словами он испустил душераздирающий вздох, исполненный печали неизъяснимой, сокрушающее сердце рыдание сквозь нос… Звук такой, точно он шумно отрыгнулся… а зловония напустил, хоть беги! Меня едва не стошнило – насилу удержался… Подловил-таки, свинья эдакая!

– В другом мире! – между тем продолжал он. Взор его отуманился… подернулся грустью… глаза часто замигали…

– В Америке? – вступила малышка. Сказала первое, что пришло ей на ум.

– Нет, мадемуазель, нет! В Париже!

В Париже! Девчонка так и завертелась на своем стуле. Ей тоже хотелось в Париж. Ей вообще хотелось побывать везде. Вдруг она взгрустнула, залопотала что-то. Выходило, вроде, что она знает Париж… С дядей ездила… Девчонка бормочет, точно во сне… Странно! Тоже затосковала о былом… С чего вдруг?.. А, так она подражает Сороконожке!.. Она бормочет с такой грустью: «Часто, часто в Париж!.. С тетей, с дядей, со всеми… Милая моя тетя!.. Милый мой дядя!.. Платья, шляпы, кружева – все ей покупалось… Dresses… dresses… Мне, знаете, тоже… dresses!.. Вот уже и воспоминания кокетки… То опечалится, то вдруг снова развеселится… и вдруг как зарыдает!

– You didn't know my aunt?

Знал ли я ее тетю? Такая простодушная, такая грустная… словно все в мире были знакомы друг с другом. Тоже дело рук этого говенного мертвяка! Вконец он истерзал ее печалью.

Только охота ему еще больше форсу напустить.

– Я со всеми знаком, мадемуазель!

– Со всеми? А со своей матерью, падаль?

Вот как я ошарашил его!

– А ты, часом, моих кишок не видел? – зло возразил он. Вижу, роется в своих лохмотьях… собирается вытащить свои потроха. Замутило меня… и я сдался, проглотил молча. А он оскорблен: перестал пыжиться, скрипеть и все такое, нахохлился на своем стуле, знать меня не желает, пень эдакий, перестал посверкивать, надулся… А эта чертова девчонка снова вылезла… Непременно знать ей надо.

– Но моя тетя умерла, сударь… Она была такая добрая, такая добрая!..

Очаровательный разговор! Пихнул ее коленом, но она не поняла.

– Умерла моя тетя, сударь! – повторила она. Он разом повернулся к ней.

– Вашу тетю убили? Nobody killed her? Как раз для ушей сидевших рядом с нами!

Малышка широко раскрыла глаза… никак не сообразит, что бы это могло значить… Повторяет «killed her… killed her…», озирается на публику…

Он наклонился к ней и спросил в лоб:

– С ней приключился несчастный случай?

И заскрежетал, заклацал, забренчал костьми. Зазвенели бокалы, тарелки. Так задребезжало… что я уже решил, что вот сейчас все повалится, перебьется – такой с ним случился припадок веселья.

– Вот смеху-то! Вот умора! – пронзительно заблеял он, так что задрожали, зазвякали стекла во всех окнах.

– Как же, несчастный случай! Не верю я в несчастные случаи!

Скандал, срамота… Что он вытворяет, какой вой поднял… Гляжу в сторону директора, стоящего тут же во фраке… Почему он не прикажет вышвырнуть его? Или чары и на него действуют? Неужто не чует запаха? Похоже, он испытывает к нему чувство почтения… наблюдает на расстоянии… Так не может продолжаться.