Текст книги "Банда гиньолей"

Он метнулся к напольным часам и схватил их, готовясь защищаться:

– Только попробуй!..

Он держал часы над собой на вытянутых руках… Двадцать минут четвертого… Сейчас швырнет… Я быстро уклонился. Трах! Прямо в зеркало. Брызнул дождь мелких осколков. Он стоял, повесив руки, и ухмылялся.

– Ах, ты, гадина!

Я бросился на него и схватил за горло.

– Сволочь! Сволочь! Ты мне за все заплатишь!..

Он истошно орал, я стискивал ему глотку. Он ревел белугой. Я придавил его коленями, он вскидывался, подбрасывая меня.

– Ори, ори, гад ползучий! Все равно никого в доме нет! В дверь постучали, окликнули:

– Please!.. Please!.. Вирджиния!..

Она вошла, одетая в пеньюар.

– Вот, взгляните! – подозвал я ее.

Мне нечего было добавить. На того, кого я подмял под себя, страшно было смотреть. Ударами локтя здоровой руки я окончательно разбил ему лицо: подсохшие кровоподтеки под глазами полопались, потекла кровь, залила весь ковер. Мы обтирали ему лицо салфетками.

Четыре часа утра… Вирджиния спустилась в буфетную сварить нам кофе.

Состен стонал, его рвало: я здорово намял ему живот, а у меня все кружилась и кружилась голова: хватил он меня по ней.

Наконец мы улеглись в постели. Когда Вирджиния поднялась к нам из кухни, я попросил у нее прощения. Он сказала в сердцах: – Sleep! Sleep! You are no good!

Хотел пожать руку Состену, но он уже храпел спал мертвецким сном. Думаю, он здорово на меня обиделся. О полковнике ни слуху ни духу.

Полковник не возвращался – факт непреложный. Минул день, другой… Глухо… Разговоров о нем избегали, неудобно было при Вирджинии… Наверное, она тревожилась – ведь он был ее дядей, единственным родственником. Хоть и мерзкий субъект, а все же какая-то опора…

Я заглядывал в «Миррор» и «Дейли Мейл», главным образом в раздел «Личное»… Ни единого намека… Событие из ряда вон выходящее. Слугам ничего не было известно. Похоже, нечто подобное случалось с ним и раньше… так же внезапно пропадал из дома. В последний раз – в 1908 году… Дворецкий Шрим припомнил, что в 1905 году он тоже внезапно исчез, не известив ни его, ни кого бы то ни было, и пропадал целых два месяца. Взял и испарился!.. Так никогда и не узнали, что за причина была и что он делал в городе. Вернулся однажды вечером, весь в грязи, обовшивевший, в изорванных брюках… Шрим лично укладывал его в постель. Полковник отсыпался целых три дня, а затем, как ни в чем не бывало, вернулся к заведенному укладу жизни. Никто не задавал ему вопросов… Вероятно, и сейчас произошло нечто подобное. Может быть, вернется через два-три месяца, а может быть, через два-три дня! Как знать, вдруг снова поступил на военную службу, нанялся в «Royal Engineer Pioneers? Глядишь, пришлет письмецо с фронта! Может быть, дохнуло на него тем ветром, что веял над Каскадовой сутенерской братией – ветром геройства? Вернется, едри вас, когда пожелает! Никаких распоряжений он не оставил. Поставщики продолжали тем не менее доставлять товар, получая плату с его банковского счета.

Вирджиния чувствовала себя несколько лучше, но быстро уставала: чуть что – и уже бледнела. Беременность не пошла ей в прок. Начались нелады с почками. Это при ее необыкновенной подвижности! Шаловливая, прыгучая девчонка… Я оказывал ей всевозможные знаки внимания. Спускались с ней в сад поиграть с пташками… Они узнавали ее, особенно зяблики. Прилетали поклевать корма с ее ладони, с живейшим любопытством посматривая на нее круглыми глазками. Нет создания более милого, чем пичужка. Этот смешной шарик пускается на уловки, чтобы, казаться побольше: хитрец пыжится, взъерошивая перышки. Возьмешь в руку, а в ней ничего и нет – так, невесомый дух воздуха. Чирик-чирик! Пушинка, слетевшая с ветром! Вот бы стать птахой… Жить под чистым небом!.. Только это разные вещи, как можно более мягко, само собою, намекал я Вирджинии. Милая моя подружка!.. В известном смысле она была птичкой, а я дикарем, устроившим ей жуткую подлость… Она уставала, даже когда просто сидела, к ней и тогда подступала легкая дурнота. Приходилось ложиться… Не покривлю душой, если скажу, что ходил за ней, как заботливая нянька. Я играл роль папочки, она – мамочки… Смеялась, но как бы через силу, на глаза навертывались слезы, я бросался целовать ее с мыслью: «Ребенок!» Никак не мог поверить… Да так и замирал…

– Rains, dear!

Начинался дождь, надо было возвращаться… Она что-то покашливала, а была вроде здоровой девочкой крепкого сложения, мускулистой, живой в движениях – словом, хоть куда…

Ладно, вернулись… Я позвонил в несколько мест: хотелось все-таки знать, куда запропастился этот обалдуй, где отсиживался? В баре «Джелликотт»? Там были особые барменши маркитантского пошиба, подсаживавшиеся к старичкам и заводившие с ними похабные разговоры… Вполне во вкусе этого психа. Старые хрычи из армейских офицеров того же покроя действительно собирались там за покерным столом… В «Скуэдрон клаб»? Именно туда пересылали адресованные ему письма, туда же Шрим привозил его чемодан в те вечера, когда он отправлялся в театр и не приезжал ночевать. Но и там его тоже не видели… «Не знаю уж, что замышляется, – подумал я, – но наверняка что-то скверное». Состену же все было ясно, он не ломал себе голову и не собирался что-либо предпринимать. Он ждал исполнения пророчества, когда за нами придут фараоны, обутые в сапоги. Насчет сапог он держал пари при челяди: у него не было ни малейших сомнений.

У Вирджинии вызывали смех его шальные выходки, беспрестанные причитания «ох-хо-хо!» по всяким пустякам, исторгаемые им вздохи… Когда он начинал частить, она просила повторить:

– Say it again, captain!

Она произвела его в капитаны, а ему хотелось учить английский, хотелось пойти дальше «th» и «than», хоть кровь из носу!

– Я немедленно дам вам урок при условии, что вы прямо сейчас наденете свое платье и станцуете для нас, как в тот день!

Пусть повторит то, что делал на Пикадилли… но именно этого он и не желал более! Никаких Пикадилли, вообще ничего!.. Чародейный настрой оставил его, а пляска Гоа и сражение настолько изнурили, что он даже представить не мог, когда вновь ощутит в себе таинственные токи. После корриды с фараонами в нем настолько ослабел заряд четвертой степени, что находился, без преувеличения, на нуле и, вероятно, на нем же и останется в ближайшие годы, и все это, само собою разумеется, по моей вине. Если бы я стучал, как положено, по блюдечку, если бы не пустил насмарку наш уговор и т. д. и т. п. Он долбил и долбил меня: мол, напрасно я надеялся отвертеться… противогазами… все равно, мол, придется заниматься, а ему возобновить испытания… Только пропало у него всякое желание! Из-за меня он упустил свой шанс!.. Если бы на Пикадилли я стучал палочками в точности, как договаривались, в ритме «так-так… так-к-к-так-к-к», все кончилось бы превосходно, великое чудо свершилось бы… Жажда величия вновь овладевала им. Я отмалчивался… А, мелочные придирки… предвзятость… Меня пугало будущее… Забот – невпроворот! «Что же поделаешь, назад хода нет, – размышлял я. – Будь что будет! А пока есть койка, жратва и тепло… Какие беды ни грозили бы нам, какой смысл дергаться? Чудесное избавление – в том, чтобы мы с Вирджинией никогда, ни на минуту не расставались, чтобы всегда были вместе и в счастье и в горе, чтобы так было всю жизнь…»

В каком-то смысле я набирался мудрости, во всяком случае, в области чувств… Но вот возникли угрозы, всяческие осложнения, а ведь не все можно уладить одними чувствами… Мы с Состеном обдумывали создавшееся положение, обсуждали его уже вполне доброжелательно…

«Дринь-нь-нь!»… Телефон!..

– Алло, слушаю!..

– Это из собора святого Павла!

Вот тебе раз!..

– Как вы сказали?

Естественное удивление…

– Позовите к телефону господина Состена! Есть разговор…

Довольно нелюбезный голос…

– Господина Состена нет дома.

Спасибо, нашелся!

– Там он, там! Дома он!

Никак не отвяжется.

– А с кем я говорю?

– С Господом Богом!

Бряк! Положили трубку. Какой-то любитель розыгрышей…

Хотелось бы знать, кто это мог быть. Кому это может быть известно?

– Ты трепал языком, Состен! – напустился я на него. – Чего-то наболтал слугам! Какая же ты свинья!..

Он поклялся своей головой. Хоть и ненадежная гарантия, но мы немного поостыли. Тем не менее хотелось бы избежать повторения. Я снял трубку.

И тут раздался стук в дверь.

Полисмен. «Вот оно!» – сказал я себе. Но нет.

– Мистер Состен де Роденкур! Мисс Вирджиния О'Коллогем!

Он вручил две карточки, повернулся на каблуках и вышел. Две повестки одинакового содержания: «Will call at Room 912 Friday 6, 3 p.m. Scotland Yard 1.»

В пятницу 6-го числа в 15 часов просим явиться в комнату 912, Скотланд Ярд, 1.

Я прочел первый, потом Вирджиния и Состен.

– Ни в коем случае не идти, ребятки!.. Убежден, это для отвода глаз! – решительно объявил я.

Во мне не было и тени сомнения… Когда я все растолковал Вирджинии, уверяя, что это чудовищная западня, ее начала бить дрожь. Ей, девочке отнюдь не пугливой, со спортивной закалкой, до крайности самоуверенной, стало вдруг нехорошо. Впрочем, в ее состоянии… Пришлось уложить ее… Она стучала зубами, глядела на меня, и я расплывался, становился совсем не похож на себя… Легкая дурнота. Я хлопал ее по ледяным рукам, целовал. Мне чудилось, что она уже умерла… Уже не видел ее… Ничего не видел…

Улыбка вернулась на ее губы… Я ожил… Как птица, я был целиком в ее власти, посаженный в клетку ее счастья. Она могла унести меня куда угодно. Лишь бы она никуда не отлучалась… Моим единственным желанием было ни на секунду не расставаться с ней… Я забуду все свои злоключения, забуду о руке, даже о голове, о постоянном гуле в ней, о болях во всем теле, о консуле, о повестке – лишь бы видеть ее счастливой. Хочу, чтобы она была счастлива полной мерою… Пока это труднодостижимо, доказательством чему служил вызов… Нельзя туда идти – ловушка!.. Точно!

Да, но если не пойти, придут они! Это не годилось.

Вывод: потихоньку смыться! Исчезнуть дней на десять, на пару недель. Гульнуть! Мы тоже можем погулять, хорошенько кутнуть! Полковник взял, да и умотал, а если вдруг нагрянет, его не слишком удивит, что мы тоже решили малость проветриться…

Что ж, возможно и такое.

– А, что там! Терять нам нечего! Быстро собирайтесь! Вирджиния охотно согласилась. А в кармане у нас – вошь на аркане… Между тем предстояли кое-какие расходы. Как не войти в изъян, когда кутишь втроем?.. Тут Вирджинию осенило – я ни словечком не намекнул: она поднялась на третий этаж, в дядин кабинет, и принялась, не раздумывая, выдвигать ящики… Два… Три… Внизу слышно было, как она потрошит комод… Она сошла к нам с семью фунтами ровнехонько. Не бог весть что, долго не протянуть… Хотя, может быть, через две-три недельки фараоны решат, что мы уже черт знает куда умотали, куда-нибудь за границу?.. Спектакль мы разыграли неплохо, не наделали переполоха в доме, вели себя в высшей степени естественно, в точности, как полковник… Челяди объявили, что вернемся к ужину, только прогуляемся по городу…

Наверное, не слишком хитроумно придумали. Наверное, не нашлось дурака, который поверил бы нам. Но время поджимало, надо было решаться. Выглядели мы, надо полагать, довольно странно.

Наконец вышли из дома.

Предельная осторожность! Глядеть в оба! Не показываться ни в Тоттенхеме, ни на Пикадилли! Бежать прочь от волчьей пасти! Здесь сразу же замечалось все из ряда вон выходящее.

Чем больше народу, тем легче остаться незамеченным… Двигаем на запад, где толпа погуще… Вскочили в 116-й автобус… Чем дальше – тем лучше!.. Окрестности Гринвича, порт, пивные… Здесь, правда, мне надо было вернуть кое-какие должки, но возобладало стремление ехать дальше… Были у меня в городе излюбленные места, в том числе Лондонский госпиталь, длинное малиново-черное строение казарменного вида, где работал знакомый моих друзей доктор Клодовиц… Неслыханное безрассудство было бы объявиться еще и в этих краях!.. А, ладно! Слишком велик соблазн!.. Вскочили в автобус… Ехали, смотрели с империала на разноцветные лавки… Болтали, радовались тряске… все ходило вверх-вниз… Вирджиния выглядела веселее. Я прихватил ее меховую шубку, она обрадовалась. Я старался ничего не упускать из виду. Свежий воздух пошел ей на пользу.

На душе у меня было радостно оттого, что мы ушли, выбрались из Уайсденской норы… От полноты чувств я окликал прохожих: «Хэлло!.. Хэлло!..»

– Буржуйчик гуляет?

Состен недоумевал…

– Ура, папаня! Унесли ноги!

Жизнь казалась мне прекрасной… Я целовал Вирджинию, когда автобус потряхивало, а на поворотах нас кидало друг на друга… Истинное наслаждение, когда в лицо дует сильный ветер… Свобода!.. А на Состена нагоняло дремоту. Голова его моталась, когда автобус подкидывало… От Уайлсдена до «Элефанта» – путь неблизкий, добрый час езды! Сначала Стрэнд, потом Чипсайд… Полным-полно автомобилей – груды, нагромождения, вереницы, беспорядочное стадо. Резкие развороты, движение против хода, немыслимые заторы… Так было зимой 1916 года. Страшно вспомнить, что творилось на главных улицах, на лондонских магистралях, переполненных, лопающихся, раздираемых… Изрыгавшиеся Америкой потоки всякого железного добра… В глазах рябило от воинского снаряжения… Пушки, орденские ленточки, ландо, части тылового обеспечения, омнибусы, кебы нового образца, воинские колонны на марше, распевающие «Типперери», паровые повозки, торчащие посреди улиц… Все перемешалось: механические пианино, саперы, которым предстояло обеспечивать речные переправы… хитроумные переползания от перекрестка к перекрестку, стремление в свободное пространство… Разбитая, измочаленная, валкая мостовая, забитая до отказа, когда трескаются бордюрные камни, когда все устремляется к «Виктории», готовясь к великой погрузке на суда, отплывающие во Фландрию… Столпотворение Континента, Исход Королевств…

Поистине феерическая езда, в тысячу раз более увлекательная, чем катание на карусели… Маршрут 116-го автобуса настолько длинный, что расход вполне окупался… Занятно было ехать по городским улицам, забывая неприятности…

Я крепко прижимал к себе мою Вирджинию, кричал на ухо свои признания… Голова глохла от рева двигателя и тряски.

– You are an angel, Virginia! Nice Weather soon your appear! Вы – ангел, Вирджиния! Стоит вам появиться, сразу хорошая погода!

В тысячи раз более тонкая, более чуткая, чем ангел… В ее-то положении! Бедная хрупкая куколка! Отважиться на такое единственно из желания сделать приятное!

– Вирджиния, вы – ангел!

Состен раздумывал, разумно ли мы поступили, уехав из Уайлсдена… Теперь он не был уверен… Сомнения возникали при каждом толчке… Полковник приедет, а нас нет… А ежели полисмены снова пожелают проведать нас? Ежели слуги позвонят по телефону в «Engineer club»?.. Бесконечные «а если?..»

– Ты бы лучше радовался! – посоветовал я. – Погода хорошая, начинается весна, а с ней и наступление! Но меня уже там не будет!

Дождь не шел уже дня два или три, временами даже проглядывало солнышко. Пользуясь умеренно дождливой погодой в марте, вполне могли устроить празднества, благодарственные шествия… Обыкновенно же по весне на Лондон низвергаются потоки воды, на улицах настоящий потоп…

Но Состен не радовался, душа его томилась, он думал о Скотланд Ярде.

– Взгляни-ка, Состен! Посмотри на солдатиков!

Я показывал ему на роты в полном боевом снаряжении, маршировавшие к вокзалу «Виктория»… Нескончаемый поток цвета хаки…

– Видишь, они не плачут, а ведь идут на бойню… Уже сегодня вечером будут под огнем, молодые и полные здоровья! Вы просто эгоист, Состен! Вас волнует только ваша особа! Не очень-то прилично в вашем возрасте!

Он молчал.

– Может быть, вам не хватает танца? – поддразнивал я. – Чем тебе плохо? Гуляем ведь!

Он отупело трясся на скамье.

Автобус натужно воет, тарахтит, дымит по Флит-стрит – средоточию издательств, редакций газет и иллюстрированных журналов… судорожными порывами всползает, ревя, и на верху подъема резко останавливается… Дребезжит колокольчик «дринь-нь-нь!..» Снова, толчками, трогает с места, набирает ход… Осторожно, велосипедисты!.. Ухнул вниз, потом задрал нос и снова полез вверх… Лудгейт-хилл! Прямо перед нами широченный купол – огромный, необозримый собор святого Павла! Звонили оттуда!.. Немного позубоскалили… Место не слишком привлекательное, но сразу за небольшим сквером – река, Новый мост, открытое пространство. Внизу, над водой, тянулись вереницей в солнечном свете желтые и розоватые полосы тумана.

Автобус подкатил к мосту, въехал на него, утонул в густых речных испарениях… Империал плыл в небесах… Ничего не видно – туман слишком плотный… Я предложил сойти, полюбоваться с парапета речными судами, берегами, оживленным движением…

Не устала ли Вирджиния?.. Нет, нет, она с удовольствием прогуляется!..

Можно считать, это безопасная часть города… Тут вряд ли возможны нежелательные встречи с людьми вроде Мэтью, с любопытствующими… Кругом занятый люд, спешащие на работу служащие. Ни на кого не смотрят, пробегают мимо… Эти не ротозейничают… Облокотились на парапет… Ничего толком нельзя разглядеть, все заволоклось туманом. Угадывались пароходы, пыхтели судовые машины, шлепали по воде плицы колес… Слышно было, как об опоры моста разбивалась речная стремнина, закручивалась огромной круговертью, рыла, размывала, ревела, кружила пену и мчалась прочь…

Едва не задевая нас, летали чайки, ныряли в водяные вихри, витали над туманными завесами, вились с криками… Наконец выглянуло солнце, озарило оба берега, бесконечную шеренгу доков, гигантское скопище кирпичных строений, облило ярким светом пятна тумана желтого и сиреневого цвета, запылало в стеклах… водопады, сияния хлынули с береговых круч, растеклись по илистым отмелям, достигли стремнины, заискрились, рассыпали по ней сверкающие вспышки…

Воистину сказочное зрелище!.. Поинтересовался мнением Состена, но ему не хотелось говорить на эту тему. Он находил, что на набережной слишком холодно, а я – чрезмерно возбужден. Он дрожал от озноба, нос посинел… Вирджинию тоже слегка знобило. А вот меня волновал вид могучей Реки, распалял мое воображение… Просто дух захватывало, когда я глядел на водный поток. Правда, я тоже озяб…

– Пошли выпьем грога! – предложил я.

Знал я тут неподалеку, в двух шагах, на Блекфрайер-стрит небольшой салун.

– Хочешь испортить мне желудок? Состен скорчил премерзкую рожу.

Двинули по Фенчерч-стрит, нашли мою забегаловку – вижу ее мысленно и сейчас… Прямо напротив – «Прекрасная дикарка» – маленький дворик и вывеска заведения: ладная нагая дикарка танцует, вся утыканная пучками перьев, они торчат у нее из зада, на голове, на грудях… Старый рисунок маслом. Чем-то напоминал полковника с его противогазными выкрутасами… Это вновь подхлестнуло мои мысли. Что уготовало нам будущее?.. Уж, верно, что-то будет! Где сейчас прохлаждался этот стервец? Что замышлял? Почему не вернулся?.. Вот такие мысли вертелись в моей черепушке. Что он собирался делать?.. А телефонный звонок?.. А вызов в Скотланд Ярд?.. Может быть, это он все подстроил? Что все это, в конце концов, могло значить? Попробуй докопаться!.. В голову лезли всякие предположения, но я не мог высказать их вслух, вновь всполошить малышку. Да и дело щепетильное: родственник ведь, дядя… Правда, тип гнусный, одержимый страстишками старик, настоящая мразь… Ты ведь тоже так считаешь, верно, хрупкое мое сокровище?.. Я то и дело целовал ее, все чаще и чаще, а это не принято в общественных барах… Прямо не знал, как быть… Новые испытания для меня, помимо расшатанных нервов, личных забот, связанных с консульством и всем прочим… А, черт! Чем дальше в лес – тем больше дров!.. Снова поцеловал Вирджинию… Все из рук вон плохо!.. Как ни кинь, всюду клин!.. А моя фея, моя душенька, мое бедное сокровище забеременела! Нечего сказать, замечательный отец! Состену не было дела до моих мрачных раздумий о злой судьбине – он чувствовал себя тут как у себя дома, то и дело наполнял свой стакан чаем с ромом, опорожняя графинчик за графинчиком, хотя и не входил в разряд выпивох. Пристрастился к ликерам после недавнего ужасного потрясения.

– А я думал, ты не любитель спиртного!

– От тебя одни огорчения!

Глаза его увлажнились. Чуть что, и уже слезы. Огорчал я его. «Какая бесчувственность! Какое бессердечие!..» Все ломал комедию.

– Собираешься все пропить? – полюбопытствовал я. – Всего семь фунтов!

Возмущение. Вышли на улицу. И тут меня осенило.

– Послушайте, а Просперо Джим? Вот кого не худо бы проведать!

Бигуди упомянула его в тот день на Лестер-сквер, на скамейке напротив пансиона. По ее словам, на деньги, полученные по страховке, он открыл новое заведение на той стороне Темзы… Салун для работяг, закусочную для портовых грузчиков… не настоящий трактир, а обыкновенную столовку… Страховая компания настороженно отнеслась к истории с брошенной бомбой… Все не выплатила, а так, совсем немного… Но при всем при том Просперо Джим умел заговорить зубы, расположить к себе… И везде у него были связи: в доках, в мастерских, едва ли не в каждой судовой команде, как на каботажных линиях, так и на судах дальнего плавания, да и на таможне чувствовал себя своим. Ах, если бы он согласился взяться! Враз вытащил бы нас из ямы!.. Эта внезапная мысль вдохнула в меня надежду.

Если бы он имел хоть какую-нибудь возможность!.. Скажем, в Ирландию… Тишком, чтобы никто не видел, не слышал… Забиться куда-нибудь в трюм всем троим… Что сказала бы Вирджиния?

Она, конечно, согласилась без раздумий. Впереди – дороги дальних странствий! Чего же лучше?.. Приключения ее не страшили, да и Состена тоже… Только как приступиться? С чего начать? На какие деньги? С какими документами? Всякий вздор ставил в тупик.

Сказано, сделано!.. В путь! Где наша не пропадала?.. Разыскать Просперо! Выследить этого эквилибриста! Перейти мост в обратном направлении. Вероятнее всего, его можно было отыскать только в этих местах, за элеватором… Блек-фрайер-стрит, депо, а там, сразу за резервуарами – сухой док, где берег становится выше и начинаются извилистые улочки… толпятся бесчисленные домишки с молоточками на дверях… Бесконечный ряд горшков с геранями в окнах, захламленные тупички… Холборн-Комменс, Джелли-Гейт… Серые лабиринты, забитые детворой… Шараханье под ноги, веселая возня, побрякушки, обручи, кастрюли, кутерьма… Лезут во все дырки, скачут с визгом на одной ножке, дурачатся, резвятся, девчонки и мальчишки играют в чехарду, плюхаются в сточную канаву… Столько резвости, что душа поет! Вас с ног до головы обдает безудержной радостью! Все озаряет солнце, опаляет сердце блаженной отрадой… Липкие стены, колдовская власть переулочков, девочки в задранных юбках, светловолосые девочки-дички… нечесаные балбесы, обмен размашистыми тумаками, какими награждают в юные лета… Веселое безумство – скакать вприпрыжку целую вечность!.. Так бы и умереть среди малышни, радостно уносясь на крыльях юности! Здесь – счастье, цветущая радость Англии, свежая, задорная, божественная! Барвинок и розы, отрада очей!.. Я в восторге, я опьянен!.. Уже забываю, о чем говорил, совсем запутался… Столовка, твоя столовка, Просперо! Мы разыщем тебя, даже если ты спрячешься под береговые обрывы, даже если будешь сидеть на дне сточного колодца среди крыс и контрабандного товара! Не улизнешь!.. Отвечай-ка живо на вопросы! Это что за прохожий? А тот? Весь дом, весь квартал… Как-как? Никому не известно?.. Вот развалины «Динги», все в том же виде: мусор, зола, балки… Наконец, через три лавки дальше натыкаемся на словоохотливого – бакалейная торговля «Гросер». Он вспомнил, что Просперо вроде перебрался на другой берег… Новый переезд! Кажись, у него дощатое строение под вывеской «The Moor and Cheese – «Мавр и сыр»… Ну что же, снова в путь! Трули-стрит… Быстроходный паром… Пристали… Обширное пространство под названием «Ямайка» в окрестностях дока… Двадцать шагов направо, и вот оно, рядом с причалом канатной переправы, у самой воды… Настоящий сарай, по размерам – огромное, черное, безобразное сооружение – смотреть страшно. На вывеске действительно начертано: «Моог and Cheese. Prospero proprietor»… Ошибки быть не может, нам сюда… Вошли – ни тени удивления… Он наверняка заметил нас из-за прилавка, когда мы подходили.

– Здорово! Как поживаешь?

Не вдаюсь в частности.

– Вижу, ты поправил свои дела!

– Более или менее, – последовал ответ.

Осторожничает. Ладно, проехали…

– Это Состен, настоящий друг, – представляю я. – А это мисс О'Коллогем! Можешь принести нам чего-нибудь горячего? Река тут у тебя – просто ледник…

По залу гуляли сквозняки, дуло сквозь щелястые стены… Наспех сколоченный сарай… Посередине стоял огромный сейф черного дерева, сверху – прилавок, на столах – керосиновые лампы, пол накрыт целиком деревянной решеткой, как судовые палубы. Здесь могло разместиться немало люда, целый полк можно усадить.

– Гляди-ка, здесь у тебя больше места, чем в «Динги»! Расширяешься? Доволен, поди?

Любезничаю с ним.

– Что ж, ходит народ, – соглашается он. – Клиенту ведь не откажешь… Но временами взрываются бомбы!..

«Пошел напролом!» – подумал я.

Я уже решил, что с его уст слетит имя Боро… Но нет, на Кейбл-стрит была сброшена бомба с цепеллина, вечером второго дня… Он летел на малой высоте, тихо плыл над Лондоном, ярко светя прожекторами… Его целью был док святой Катерины, об этом писали в «Миррор»!..

– Послушай, а почему бы тебе не застраховаться? Сказал просто так, без задней мысли.

Но он истолковал меня превратно. Страховка от преступления? Какие могут быть страховки от преступления?

– Это ты говоришь мне?

– А хотя бы и тебе!

Он промолчал.

Я перевел разговор на другие темы – как бы не испортить дела… Мы-то пришли за другим… В его харчевне почти никого не было, два-три клиента в конце зала. Он пояснил мне, что самый наплыв начинается позднее, к четырем часам, когда трудовой люд – рабочие, портовые грузчики – поднимается из доков во время большого перерыва. Вот тогда набивается битком… А сейчас работа кипела, рабочие надрывались в трюмах, не щадя живота, как на войне, меняя бригаду за бригадой… Непрерывное снование туда и обратно… нагруженные доверху вагонетки, краны, швартовки, шипящие выбросы пара, авралы… Суетятся, кишат, ползают, крысиными полчищами стекают в трюмы, копошатся, взваливают ношу на плечи, цепляют товар крючьями, грузят и выгружают, сваливают вниз, с головокружительным проворством орудуют талями, опускают сверху, крепят на железнодорожных платформах. Готово! Полный порядок! Паровоз свистит, состав трогается… Выгрузить две-три партии товара в два-три ряда, да еще добавляется с каждым новым судном… Две-три бригады по тридцать пять человек, от шести до восьми часов работы… Сколько движения, грохота, сумасшедшая гонка и днем и ночью. Прямо-таки в ритме «Фероциуса»!.. Все носятся как угорелые! Кровь из носу, но сделай!.. От Кэтрин-док до Лондон-пиа ни на ком сухой нитки нет, ни одного, стоящего без дела – лишь надсадный труд! Платят щедро: два пенса в час!.. Из окна Просперова заведения видны были причалы, суетившийся на них люд, лебедки…

– Да, тут у тебя на пристанях не прогуливаются ручки в брючки! И народ к тебе валом валит… Надо думать, от жаждущих отбоя нет!.. Когда вся эта кутерьма кончится, купишь себе вот такую пивную!..

Я развел руки во всю ширь Темзы.

В жизни не видывал, чтобы столько мужиков таскало столько товара! Ящики, железные бочки, мешки с мукой… Тянулись вереницами от всех бортов, скидывали в бездонные недра трюмов, громыхали балластом, подцепляли лебедкой… Ах, несчастье! Она ломается со страшным грохотом, летят к черту все зубья, лопается цепь, отскакивает, все рушится. Ба-ба-бах-х-х! Судно качнулось, в его объемистой утробе гулко ухнуло… Гу-у-у! От страшного удара все внутри выбито, снесено… Пивную тряхнуло…

Может быть, вам неинтересно?.. Приношу мои извинения… Значит, я завел речь о том, как прощупывал почву у Просперо…

– Гляди-ка, откуда только не приплывают! Видел надпись? Брисбен, Австралия!

И точно, на борту судна, ошвартовавшегося прямо под окнами пивной, было выведено: «Брисбен. Австралия». Пришло с грузом шерсти и мороженого мяса. Настороженно взглянув, Просперо молвил:

– Да, да, Австлалия! Славная стлана! Стлаусы, овцы… Велно, мадемуазель?

«Р» он не выговаривал. Новый вздох…

– Одни пьиезжают со всех концов света, а дугие уезжают и никогда не возвлащаются…

Какими-то шарадами заговорил. Раздражал он меня… Я спросил:

– Так, значит, тебе ничего не известно? Я решил идти напрямик…

– Ты это о чем?

– Да об отъезде, непонятливый! Как смыться отсюда! Сказано было без обиняков…

– Ты дезелтил?

– Да нет, нет! Признан негодным!

– За тобой какие-нибудь гьешки числятся?

– Да так… Бывает и хуже…

Он узнал бы в любом случае…

– Старик и она с тобой?

– Это не то, что ты думаешь…

Я-то знал, о чем он подумал.

– Куда соблался?

– Туда, где нет Мэтью!..

– Не любишь?

– Нет…

– Я тоже. – Нашлось хоть что-то общее…

– У тебя паспойт есть? У деда? У девчонки?

– Как-нибудь раздобуду…

Он как-то странно уставился на меня…

– Так куда же ты, малыш, наладился?

И то правда, решение принималось впопыхах, но на раздумья времени не было… Ну и мужик!..

– Ну, так что? – продолжал я гнуть свое.

– А то, что у тебя с головой не в полядке!

Тут он был прав…

– Понесло тебя! Плешь, не глядя! Плевать тебе на все! Война идет, пьидулок, ты что, не знаешь? Думаешь, если тебе пвиспичило, ты можешь шататься по свету? Запьещено во всех стланах! Никогда не слышал?

Конечно, я знал – обычная вещь, просто он пытался избавиться от меня.

– Пьимите мои поздлавления и похвалы, мадемуазель! Землеплоходец! Захотелось, видите ли, поближе познакомиться со стланой! Плеглад для него не существует! Великий путешественник!

Он вышучивал меня – такая у него была старая привычка: подначивать собеседника при дамах. Как был комедиантом, так и остался…

Я не сердился, момент был неподходящий. Попытаюсь вызвать его на разговор.

– Что ж, ладно, видать, не любишь ты оказывать услуги…

– Я – не люблю?

Он так и подскочил. Самолюбивый павлин…

– Плоси плосения! Знайте, господин хахаль, что Плоспело оказал ценных услуг больше, чем у вас ластет под носом! В высшей степени ценных! Плишел клутить мозги со своим бзиком! Сдохнуть мозно: уехать… Уехать!.. Эпилептический пьипадок! El signer манежится с несовелшеннолетними девочками, с дедусками… Какой еще фокус отмочис?

Я безумно раздражал его. От злости он стал еще сильнее шепелявить…

– Сто, пьиказес восхисяться тобой? Валял дурака…

– Да нет же, нет! Ты же знаешь, не прошу ничего невозможного, посади нас на какое-нибудь судно!.. В Австралию, скажем!.. Неужели туда не бывает рейсов, это что, такая большая редкость?