Текст книги "Банда гиньолей"

Ведь самой малости не хватало! Он, Состен, все время ощущал, что на Пикадилли-Серкус назревает нечто вроде космического чуда переворота в религиях… что небо готово ринуться на землю… и что в этом заключен некий совершенно невероятный смысл. Он клятвенно уверял, что едва он начал исполнять шестнадцатую фигуру, как флюиды, теллуры Геона раскалили мостовую прямо под его подошвами, и вот вам доказательство: автобусы начали отъезжать задом, а толпы завопили о чуде едва ли не до самых набережных Темзы и Трафальгарской площади…

Лично я ничего похожего не видел, только невообразимую сумятицу, страшную бойню и копов, избивающих поверженного Состена… Вон и фингалы под глазами, только это, похоже, не в счет! Выходит, я – отпетый негодяй, бездарь, вредитель и все такое прочее… Словом, старая песня!..

– Послушайте-ка, что я вам скажу, красавчик! – отвечаю ему. – Если бы я не остался там и не сохранил моего бесподобного хладнокровия, мусора разделали бы вас под орех!.. Я ведь вытащил вас из сточной канавы! Копы так отутюжили бы вас, что вы никогда уже больше не раскрыли вашу поганую пасть – вот вам слово вредителя!.. Уши вянут слушать вас, волшебник хренов!..

Ему оставалось лишь молча проглотить. А что он мог возразить?

– Лечите свои фингалы!

Я нежно ласкал лежавшую на диване Вирджинию. Все-таки она понервничала во время нашей отлучки… Теперь мы могли спокойно провести время дома: старичина должен был возвратиться только к ужину, а может быть, и позднее. Он сам толком не знал, уходя из дому.

– Чудесно! Расчудесно! Полный отдых!

Наш кудесник обкладывался мокрыми салфетками. Все тело его было покрыто огромными кровоподтеками, но особенно досталось голове. Ему так саданули каблуком пониже затылка, что сорванная кожа задралась кверху. Ссадины все еще кровоточили, и весьма обильно. Мы обтирали его вдвоем с Вирджинией…

– Ай-яй-яй, славно же тебя изукрасили!.. Сделаешь на память запись в толстых книгах. Такие вещи нельзя забывать!

Задело-таки меня.

– Ты когда на фронт едешь? Спляшешь там перед дулами орудий, а они будут, понимаешь, плавиться!

Помирила нас общая слабость к лакомствам: оба мы были падки на сладкое, и вот представился случай отвести душу.

Мы велели подать нам совершенно потрясающий чай: пять видов мармелада, поджаренные ломтики хлеба и к ним кленовый сироп, бутерброды, пирожные с кремом и жженым сахаром, а в придачу шоколадный кулич – пусть лакеи побегают, жирок порастрясут!.. Мы уютно, по-хозяйски устроились в гостиной, завели граммофон, слушали игриво подпрыгивающие, поддразнивающие наигрыши рэг-таймов, дерзко-бесшабашные, нахально-вкрадчивые песенки, привезенные Сэмми из Нью-Йорка – весь репертуар «Эмпайр пул» в духе нового поветрия: дрыгать ногами под слезливые мелодии. Состен был без ума от этой музыки и тотчас же пожелал потанцевать с Вирджинией. Хотя и основательно ему намяли бока и все ребра пересчитали, да и ломило везде, он пришел в совершенный восторг от мирской музыки и скакал как шальной.

– Еще не надоело прыгать? Совсем чумовой!

Он настаивал, чтобы я тоже танцевал с Вирджинией фокстроты, уанстепы и кекуоки – память об Америке: то же он танцевал и с Пепе…

– Представляешь, я наряжался под дядюшку Сэма, а она изображала Статую Свободы – француженка с факелом!.. Публика с ума сходила, просто буря восторга! Это надо было видеть!

Малость покуролесили, но без участия бедняжки Вирджинии – моя шалунья, моя резвушка немного раскисла.

– Кот – прочь, мыши – в пляс!

Любимая присказка Состена.

Во всяком случае, Вирджинии мы не стеснялись. Так, по крайней мере, мне казалось… Время от времени холуи заглядывали к нам – мол, служба у нас такая, – желая убедиться, что все чинно-благородно. А мы просто радовались, что дом в полном нашем распоряжении, что полковника нет, что мы сами себе хозяева.

При нем, с его подозрительностью, действительно глохло всякое веселье. Эдакий мнимый псих, у которого каждые пять минут неизвестно почему менялось настроение. Я никогда не знал, как себя с ним вести. Вечно ждал, что он вновь заведет разговор о ртути. Без него я лучше чувствовал себя, даже при всех моих телесных немощах, моих головных болях. Стоило мне завидеть его мурло с моноклем, притворную ухмылку, как начинало ныть то тут, то там. Хоть бы он совсем не возвращался!.. Послушали граммофонные записи, я еще потанцевал с Вирджинией, Состен тоже изобразил какую-то польку-мазурку.

Вдруг ей стало худо. Побледнев, она к чему-то прислонилась. Ее мутило.

– Don't know! – громко промолвила она. – Не пойму, что со мной!

– Душенька, – говорю ей тихонько!.. – Идем, я тебя положу! Надо лечь!..

Целую ее, укладываю так, чтобы она вытянула ноги. Надо же поберечься… Успокаиваю ее, ободряю…

Бедняжка Вирджиния! После всех треволнений еще и танцевать! Что же удивительного в том, что заболела голова и сердце, что закружилось перед глазами?..

– Вот видишь, надо беречься!

Говорю по-французски, на «ты».

Состена я уже не стесняюсь – свои люди! Ничего особенного, дело житейское… Попили еще чайку. Вдруг раздалась музыка с крикливыми подхватами. Шарманка, где-то на улице…

– Скажите на милость! – поразился я. – «Сумеречный вальс»! Рыцари Луны! Эту вещь с утра до вечера распевали у Каскада!..

Музыку наяривали на нашей улице, у садовой ограды. Подхожу к окну, бросаю взгляд…

Глаза у меня лезут на лоб… Не может быть!.. Нет, точно!.. Отошел, вернулся в полном недоумении… Верно, померещилось… Нет, не померещилось! Точно они! Это не обман зрения… Хватаюсь за занавеску, ноги подо мною подкашиваются… Присаживаюсь… Вновь подхожу к окну… Они! Ошибки быть не может!.. Они заметили меня, стали подавать знаки… В тележку впряжен Нельсон, а ручку шарманки вертит Сороконожка… Нельсон гогочет, указывает на меня пальцем… Собственной персоной, а рядом Бигуди… Ах, стерва!.. Вся троица, и при них шарманка… Потешаются надо мной. Как они здесь оказались? Все трое? Кто им сказал?.. Очень любопытно! Кто их подослал?.. Сороконожка… Нельсон… Бигуди… Вцепились мертвой хваткой… Мания какая-то! Я стал игрушкой в руках жуликов!.. Состену не скажу – снова устроит скандал – да и малышке тоже. Беру себя в руки. Пойду-ка подышу свежим воздухом… Выхожу из дома, сбегаю с крыльца, припускаю к воротам… Они! Стоят и скалятся. Встретили меня как чурбаны неотесанные:

– О, глядите-ка, явился, не запылился! Ну, Фердинанд! Ну, дырявый котелок!.. Живешь, едри твою, не тужишь! Губа у тебя не дура, нет, не дура! Что, вращаемся в свете? Высоко залетел, малахольный! Все девок, поди, охмуряешь, бабник? Все балуют они тебя? Ну, кот бордельный! Ну, хват!

– Вас это не касается, – отрезал я. Тут они начали нагличать:

– Не касается, говоришь? Не касается? Так чего тебе нужно? Говори, дерьмо, нахальная морда!..

Похоже, я был перед ними в неоплатном долгу. Они продолжали вертеть ручку шарманки, наяривали все тот же «Сумеречный вальс». При этом так махали руками, доказывая, что я сволочь неблагодарная и гнусный тип, что едва не затолкали меня.

Я твердил свое:

– Какого черта вам здесь нужно?

Лицо Сороконожка все такое же зеленое, и все то же свечение под кожей – так уж он, видно, был устроен от природы – но смердел не так сильно… Колченогий Нельсон беспрестанно похохатывал, а Бигудиха при виде моего замешательства помирала со смеху, разевая широченную пасть, где шевелились зубы… Намалевалась губной помадой, как цирковой шут, едва нос не разукрасила, без малого от уха до уха – не лицо, а маска из белил и помады… От хохота на глаза у нее навернулись слезы… А зубы все шевелились во рту…

Уговариваю их уйти, но они и слушать не желают, настаивают, чтобы я впустил их… Желают, видите ли, осмотреть дом… Набрались нахальства… Заявили без околичностей, что не собираются торчать здесь под дождем…

– Тебе хорошо, красавчик, у тебя хата есть! Кстати, ты тогда не пришел на аллею! Хорошо же ты держишь слово!

Я ждал этого – затаила на меня обиду за то, что в тот раз надул ее, не придя в условленное место.

– Хорош кот, нечего сказать! Девчонку не может привести! – щерится она. – С тобой не соскучишься!..

Распутная баба Бигудиха, такой и прослыла она среди уличных девок… Ненасытная… Из-за этого постоянно устраивала сцены своему хахалю – время, видите ли, она теряет с ним впустую!.. Только уехал он не по этой причине, ничуть он ее не ревновал… чего не было, того не было. Она во всеуслышание заявляла, что укатил он по дурости своей, надеясь вернуться генералом! Они гоготали под дождем, слушая эти умные речи. Все трое промокли до нитки, вода бежала с них ручьем. Я трогал их одежду, дабы окончательно увериться, что это не сон. В определенном смысле я испытывал облегчение оттого, что они настоящие, подлинные, из плоти и крови, а не плод моего больного воображения. Мою недоверчивость можно было понять…

– Вы откуда?

– От верблюда! Все ему знать надо!

– Проваливайте отсюда!

– И не надейся! – в один голос заявляют они. – Уж так мы рады видеть твою рожу, что так просто не уйдем! Тем более, столько пришлось попотеть! Тебе, видно, что-то не то померещилось, браток! Ты что, ослеп? Откуда в тебе столько зловредности, скажи на милость?

Сороконожка – тот просто лопнуть готов от возмущения, почти как в «Туит-Туит». Глазам своим не верю! И он, и Бигуди озлились… Только Нельсон ничего… Да ему, Нельсону, до лампочки! Знай, похохатывает…

– Так не поступают, Фердинанд! Нет в тебе ни на грош порядочности! Гонишь в шею, даже нору свою показать не хочешь! Разве так делают? Мы к тебе по старой дружбе! Глянь на инструмент… Тащили от самого Лестера… У Жерома одолжил. «Ищу одного человека в Уайлсдене, – говорю, значит, ему, Жерому, – одолжи на время свою музыку… Я, видишь, не знаю номер дома, придется ко всем стучаться и всех подряд спрашивать, где здесь проживает полковник… Вот только боюсь, не вышло бы неприятности, не хочется бросать на него тень, еще примут за легавого, а с шарманкой вроде как милостыню прошу, никаких вопросов!..

Ну, двинули втроем… Даже, представь, два шиллинга шесть пенсов насобирали под дверями, так, мимоходом!.. Обрадовались, что разыскали тебя, а ты нас вон как встречаешь! Это ты уж того, слишком! Перегнул палку, корешок!..

Бигуди это не волновало. Она горланила посреди тротуара:

Мы, рыцари Луны Удачу тебе принесли!

На виллах по ту сторону дороги распахивались окна… Троица была навеселе. Верно, заглядывали по пути в пивнушки…

– Вы еще утром вышли?

– А ты ушастый, черт мордастый!

– Входите, – говорю им.

Деваться некуда – назревал новый скандал. Иду впереди.

Бигуди расфуфырилась в предвидении долгого дежурства, да тут дождь на беду – боа из страусиных перьев обвисло, потекла краска из вуалетки шантильи… На ней лиловое платье фасона «либерти» – элегантность в стиле какаду… Большая сумка свисает с плеча чуть не до земли на гусарский лад… В таком вот наряде она заявляется в дом, а следом за ней Сороконожка и Нельсон… На них производят впечатление прихожая, длинноворсый ковер, челядь…

– Шарманку не берете? – спрашиваю.

– Не сейчас, потом поиграем, а раньше никак!

Зубы скалят.

Состен пришел в недоумение: никогда прежде не видел этих людей… А вот они тотчас узнали его:

– Гляньте-ка, придворный шут Трибуле! Под китайца нарядился! Тебя видели с ним нынче утром – мы как раз были на улице. Чем ты там занимался? А что он выделывал! Прямо как полоумный!..

Бигуди шлепала себя по ляжкам, вспоминая эту потеху. Просто уморил старый хрен в своем платье!

– Видел бы ты, Сороконожка! Вся Пикадилли была у него в руках! Из-за него все автобусы стали! Бабочкой порхал, балериной! Ноги задирал выше головы! А уж сигал! Это конец света!.. А тут нагрянули легавые – и завертелась карусель!.. Гонялись за ним как угорелые! Что он вытворял на Пикадилли! Ангел над фонтаном! Ну, точно Купидон!..

Для наглядности Бигуди задрала юбки. На ней были чулки с блестками…

– Я как раз была у парикмахерши в «Лайонз», так что видела его, как тебя вижу. Мусора просто бесились! А автобусы! А машины! Это надо было видеть!.. Штабелями! Столпотворение! Ну, повеселил, старый хрен! Уписаться можно было!.. «Тебе плохо не станет, котик?» – спросила меня Габи, парикмахерша… Колобродишь, старый хохмач? Где это ты выучился танцевать? Старый плут! Как всегда, не унываешь? Научишь танцевать свой матчиш? Буду отпугивать автобусы! Ну, силен ты, силен!..

Все трое с маху хлопали его по плечам: настоящий герой! Поизвивался в китайских шмотках и полностью остановил движение на Пикадилли!

– Ну, ты даешь прикурить! Сухопарого Состена шатало от шлепков.

– Покажи, как тебя разукрасили!

Эта братия питала слабость к побоям… Отчего же не показать?.. Состен не без самодовольства расстегнул пуговицы. Факир факиром, а следы остались: и фонари под глазами, и глубокая ссадина на затылке, и бока сплошь в синяках.

– Глянь, наколки!

Они замерли в восхищении: от ключиц и до самого лобка были вытатуированы синей и желтой краской роза, заклинательница змей и белка. Замечательно искусное творение мастеров-татуировщиков. Работа настолько тонкая, что походило на кружево… В изображениях таился некий метафизический смысл, а посему являть их взорам мирян запрещалось под страхом ужасных злосчастий… Разумеется, он забивал нам памороки. Пьянчуги надрывались от смеха.

– Сдохнуть от него можно! – задыхаясь, едва выговорила Бигуди.

Вирджиния лежала на диване у камина, и они не заметили ее. Так покатывались со смеху, что даже не обратили на нее внимания.

И тут Бигуди увидела ее:

– Ой, поглядите, кто здесь!

Набросилась на нее… принялась целовать…

– Как же я рада! Гляньте, какая милашка!

И показывает ее двум своим прохвостам.

– Ах, хороша!.. Раздобыть такое сокровище! Говорю же, хват!..

Бигудиха застыла у дивана, любуясь. Взгляд знатока, специалиста…

– Да что с тобой? Такая бледненькая, бедняжечка! Уж не натворил ли чего-нибудь этот дубарь бесчувственный?

Опустившись на колени, она вновь принялась целовать ее.

– Все такая же красавица, золотко мое!

Тормошит ее, осыпает ласками – бурные излияния чувств…

– Ладно, пришли. Дальше что? – спрашиваю я.

Они так и покатились… Я трезв – пили они, а не я. От них несет перегаром. Нельсон совсем сомлел, его кидает из стороны в сторону. А вот поди ж ты, все трое насмехаются надо мной.

– Вот отмочил! Животики можно надорвать!

Бигуди вообще сорвала себе голос, уже и говорить была не в состоянии. Согнулась в три погибели, подвески болтаются из стороны в сторону, не менее пяти или шести свисают до пупа. Золотые, представьте себе, с вправленными в них мелкими бриллиантами… Всем известно, что она богата, что не разбивалась в лепешку ради корешков-сутенеров. С юных лет имела счет в банке – точнехонько отстегивала недельную долю своему коту, и будь здоров!.. Баба с торгашеской жилкой… наживала состояние сама, даже выпускала на панель двух-трех собственных кобылок.

– Моя слабость, признаюсь тебе, молоденькие девочки. Это то, что надо!.. Обожаю их, когда они еще свеженькие! Каждое утро готова полакомиться одной из них… Такой вот, как твоя розочка, Фердинанд! Ты не ошибся в выборе. Как она мне нравится! Истинное сокровище!..

Она ластилась к Вирджинии, стоя на коленях, молитвенно припав к дивану. Измокшее боа сползло на пол, раскисшие туфли скинуты с ног.

– Вставай же, вставай, Бигуди! Нездоровится ей!

– Отвяжись! – бросает она. – спою-ка я ей! Ей одной! «Когда мы вдвоем…» Да отвяжись ты! «Тогда все иначе!..»

Дальше у нее не получалось – совершенно охрипла…

– Ну-ка, принеси нам капельку горячительного! У твоего хозяина наверняка есть!.. Пусть выпьет стопочку со мной!..

– Оставь ее, она нездорова!.. – твердо воспротивился я.

– Вот говнюк! Она настаивала.

Я не желал уступать.

– Ревнуешь, ревнуешь! А я вот не ревную! Смотри, я люблю вас обоих!

Снова целует ее и тянется ко мне.

Вирджиния в смущении – боится, что я рассержусь, но я не сержусь. Я отворачиваюсь, ищу способ спровадить их. Если я с треском выставлю их, они поднимут хай на улице, соберется народ, заявится полиция…

Я стоял дурак дураком, ничего на ум не приходило. Снова спросил:

– Откуда вы взялись, придурки?

– Плесни капельку, скажу!

Бигуди более общительна, те двое отмалчивались… Я достал из шкафа виски. Они налили себе, не разбавляя содовой… снова налили… Состен пил за их здоровье.

– Мы ведь не у себя дома, – обратился я к нему, – полковник может вернуться с минуты на минуту!..

В самом деле, жуткое свинство. После случая с ртутью я постоянно боялся допустить какую-нибудь промашку…

В ответ последовал новый взрыв веселья. Мои предостережения показались им настолько уморительными, что они корчились от смеха. Они ржали, стоя у самого дивана, прямо передо мной – три кривляющиеся морды. Наклонялись, чтобы получше разглядеть. Чего им, в самом деле, нужно?

Я крепко обнял Вирджинию, прижал ее к груди. Чувствовал, что они замышляли какую-то гнусность.

– Откуда вы взялись? Какого черта регочете?

Видеть их не мог… С меня было довольно…

– В такое время не приходят в приличный дом! Шли бы они отсюда подобру-поздорову!

– Приличный! Ишь ты, приличный! Ну, конечно! Милостивый государь берет уроки танцев! – процедил Нельсон.

– Костюмчик-то на нем – загляденье! Что говорить, завидный женишок!.. А в Лондон заявился с голой задницей и медалью!

«Как же, как же! Чистая правда!» – кивают все трое, склонившись над нами… Вирджиния дрожит, ей холодно… Вдруг, точно с цепи сорвавшись, они загорланили – совсем рехнулись:

Звень! Звон! Пустозвон!

Бимс! Бамс! Бан! Бом! Бам! Ободран!

Славный перезвон!

Бигуди выливает себе в рот стопку, затем целый бокал, выпрямляется, с силой выдыхает спиртной дух – того и гляди, вспыхнет! – на лице блаженство.

– Да, мадемуазель, голодранец! Тычет в меня пальцем…

– Вшивый варнак! Приехал задрипанный… Сжалились над ним из великодушия… А теперь, гляди, никого знать не хочет, кроме полковника! Слышите? Чудный мальчик!.. Альфонсик сраный! Подумать только! Вылизывал после других тарелки, дохляк паршивый!.. «Подайте, кто сколько может…» Одной милостыней и кормился… А теперь нос воротит от старых друзей! Память отшибло! Здоровается только с полковником! Полюбуйтесь на этого фрукта! Ишь, выпендривается! Ах, прощелыга! Полюбуйтесь на него, неплохо устроился! Куколку свою укачивает! Баиньки-баю!..

Она передразнила меня.

– Ее мутит? Еще бы, иметь дело с таким гадом ползучим!.. Давай лучше споем, золотинка моя!

Она тянула Вирджинию с дивана, хотела, чтобы она встала хоть на минутку. Хватит уж лежать! Пусть поиграет на пианино…

– Шарманка не такая красивая, да проку от нее больше! Нельсон, сколько там мы насобирали после Трафальгарской площади? Недурная прогулочка! Один репертуар чего стоит!.. Везла тележку я. Давай отчитывайся!..

– Я ж тебе говорил: двенадцать шиллингов пятьдесят пенсов.

– Мое приданое, милочка! Мое приданое! Ведь ты несчастлива!

Она взяла Вирджинию за руку, а свою шляпу с вуалеткой и прочими причандалами нахлобучила мне на голову.

– Как мне нравится твоя куколка! Ах, как нравится! Не хочу, чтобы она была несчастна!

Даже прослезилась…

– Выпей со мной, паршивец! Тогда, может, сообразишь, что к чему! Тебе ведь – хоть кол на голове теши!..

У нее сердце кровью обливалось, когда она глядела на Вирджинию.

– Что ты за человек такой!

Сороконожка, Нельсон и Состен собирались перекинуться картишками в манилу, но Бигуди было не до них – она лила слезы, прилипнув к Вирджинии и обзывая меня бессердечным котом.

– Сколько можно, в конце концов? Прекрати, слышишь? Ты не у Каскада!

– Заладил!.. Каскад, Каскад!.. Ты должен туфли ему чистить! Он спас тебя! Да ты в подметки ему не годишься, зачуханный!

Того же мнения держались и Сороконожка с Нельсоном, с одобрительным видом наблюдавшие за этим выпадом Бигуди.

Крепко влепила… Не в бровь, а в глаз… Поделом мне! Надо было видеть три эти мурла!

«Да-да! Тот еще фрукт!» – единодушно осуждали все трое, брезгливо кривясь. Ниже упасть я уже не мог. Они сокрушенно качали головами… Откуда такая наглость? И откуда вылез Сороконожка, непрестанно ухмылявшийся канатоходец? «Одного я, по крайней мере, укокошил, – ворочалось у меня в голове, – только настоящего или воображаемого?» Может быть, у меня двоилось, троилось или сотнерилось в глазах? Поди знай!.. Схватить его, что ли, за глотку?.. Взглянет – и хихикать, взглянет – и прыснет… Торчал у дивана, глумливо оскалясь. Нагнулся пониже, чтобы я получше разглядел его… Может быть, на что-то такое намекал? Отъявленный пакостник!.. Страшно доволен своей издевательской игрой, тем, что, вероятно, отражалось на моем лице.

– Осторожно, пьянчужка! Того и гляди, начнет выкидывать фортели!

Он предупреждал Бигудиху, что на меня снова может накатить дурь и я примусь откалывать разные коленца… Ради того они и заявились сюда… Но я крепко-крепко держал себя в руках, не выпускал мою любовь, мое сокровище из объятий, глаз с нее не сводил, целовал… И она целовала меня… Я не отпускал от себя мою надежду, мое решение…

«Душенька, – шептал я, – душенька моя…» Я больше не хотел галлюцинаций. Я знал, с чего это начиналось, уже имел опыт… Чуть-чуть спиртного, достаточно было одной рюмки… А еще – если в разговоре случалась шероховатость, если со мной начинали препираться… Я мигом заводился – и пиши пропало!.. Каждый раз что-то происходило с головой… Так и было написано в увольнительном предписании:

«Цефалорея, нарушения памяти, эпилептическая гебефрения как следствие нервного потрясения и травмы…»

Это значит, что из-за всякого пустяка у меня шарики заскакивали за ролики… что из-за одного слова, сказанного поперек, я начинал нести околесицу.

Мне приходилось постоянно следить за собой, не ослабляя бдительности ни на секунду. За свой опыт я дорого заплатил. Мне грозило оказаться во власти этих забияк… Тем не менее я желал, чтобы положение как-то разрешилось… хотелось понять, чего им было нужно, как они меня разыскали?.. Говорила одна Бигуди. Те двое помалкивали, ждали, когда можно будет позабавиться, вдоволь потешиться моими дикими выходками, когда я впаду в буйное помешательство. Как же, дожидайтесь!.. С места не тронусь! Платя им той же монетой, я ехидно поглядывал на них. Для вида о чем-нибудь спрошу время от времени – и все!.. Ох, чуял я, чуял: что-то они задумали!.. Не нравились мне их недомолвки, хитренькие подходы, лисья повадка. Надо полагать, им было немало известно…

Они пили без приглашения, особенно налегая на ликеры. Бигуди не отставала от них… Джин, биттер, кальвадос, перцовка… Полковник держал огромный запас напитков – целый полк можно было в лежку напоить… десять-двенадцать марок виски, а то и больше… такой бренди, какого редко случалось отведать… отменные черри и портвейны… Нектар богов!.. Изрядная часть стены была уставлена помещенными друг на друга бочонками. Подходи, поворачивай краник и наливай!.. Они и наливали без стеснения.

Ждал я, а не они… Кошка и мышка… Если кто и задурит, то уж точно не я… Они уже порядочно набрались, а сколько еще вылакают… Виски, виноградная водка, самых разных сортов портвейны. Состен не отставал от них, хотя обычно много не пил.

Такое многообразие напитков наводило Бигуди на размышления:

– Ну и пьет этот господин, малыш!

– Он держит это для гостей, так что не стесняйся! – ответствовал я.

Она вылила себе в глотку еще один бокал – коктейль из перно и черри, любимый напиток ее сожителя.

– Не стоит он того, чтобы я продолжала любить его, пила за его здоровье… Я тебя люблю, мой желанный!

Она накинулась на Сороконожку, принялась целовать его.

– Поцелуй же и ты меня, крепко-крепко!

Передумала, окинула меня высокомерным взглядом, собралась вновь наговорить мне всяких оскорбительных слов, но оказалась не в состоянии что-либо вымолвить… Ее шатало, качало, ей нужно было присесть, так как стало нехорошо…

– Дай мне сигару, сразу отляжет!..

Появился целый ящичек великолепных толстых сигар огромных размеров, обвернутых золоченой бумагой…

– Вот это да!

Каждый берет по сигаре. Бигуди целует Нельсона:

– Ты волнуешь меня! Тебе не кажется, Фердинанд, что он печален? Посмотри, какой грустный у него вид… И это у молодого человека, молодого человека!.. А какая сволочь притащила меня сюда? Эта сволочь – Сороконожка! Это все из за него, все из-за него!.. И из-за Мэтью!.. Ты только погляди на него – просто умора! Так ты еще никогда не смешил! Видел бы ты его в «Туит-Туит»! Описаться можно было, просто сдохнуть! Какие акробатические трюки он выделывал! Все с ума сходили… Называл меня маленьким привидением… Ну, циркач, штукарь! Ты бы видел, как он взлетал, подскакивал с танцевальной площадки, как лягушка! Прыгал с люстры на люстру! Никогда еще он так не веселился!.. И вот на тебе: живот ему схватило из-за меня!.. Черт меня дернул прийти! Никогда еще не видела такого грустного придурка! Раны, что ли, у тебя разболелись? Голова закружилась? Я тебе ничего не выболтала? Или переживаешь из-за своей милки? Снова ревнуешь?

– А ты, красотка, не ревнуешь? Давай покурим мою сигару. Тебе тоже полегчает. Женщины должны курить… Неважно ты выглядишь… Переживаешь… Из-за него, что ли?

С меня довольно.

Чувствую, что терпению моему пришел конец.

– Проваливайте! – заорал я. – Довольно уже выпито!..

– Не-не-не! – возразили Сороконожка с Нельсоном. – Мало! Совсем мало!..

Они уже не стояли на ногах… Вот-вот упадут и заснут…

– Ты же обещал закусон! Давай!.. Уйдем только когда пожрем! Надо чего-нибудь поклевать! Твой-то не вернулся… Да ты не горюй! У тебя столько времени в запасе! Не вернулся ведь хозяин, Нельсон? И не скоро вернется… Занят твой хозяин!

Похоже, им многое было известно…

– Ты это о ком? Кто не вернется?

– Да твой полковник, лопух! Туго соображаешь! Тупоголовое дитя любви!

Я снова стал предметом издевательств.

Состен толком не соображал, что происходит. Только поводил головой, взглядывая на меня: «Что, мол, такое? Что бы это могло значить?..»

Он принял поздравления за свой блистательный номер, бесподобную корриду, устроенную им на Пикадилли-Серкус, за взбаламученные окрестные улицы. Такого еще не видывали! А платье с золототканым драконом!.. Какая реклама!.. Они допытывались, на какую фирму он работает. «Селфридж»? «Херроу Бразерз»?.. А какой стиль! Какой напор! Наделал переполоху в целом стаде бугаев из Скотланд Ярда, этих копов-громил! Вот это отмочил! Ну, силен!

Они не находили слов, чтобы выразить свое восхищение.

Состен вкушал блаженство.

– Ура Состену! Ура тигру! Ура китайцу!

Окрестили с ходу. Еще выпили за его здоровье… Веселье било ключом в гостиной. Картину довершали окутывавшие нас облака дыма: все курили сигары. В знак признательности Состен решил произнести короткий спич.

– Gentlemen! – начал он. – Lady, Gentlemen! I am most thrilled by your praise magnificent!.. Thrilled! Thrilled… Весьма тронут столь лестной вашей оценкой!..

Слово «thrilled» он повторил трижды. Сам себе не верил. Без запинки произнес самое трудное среди межзубных «Л»! А-а-а! О-о-о! Он вопил от гордости.

– Эй, лодырь! – окликнул он меня. – Ты слышал, лодырь?.. Получился у меня твой «Л»! Вышло! Вышло!

Воистину чудо…

– Ты понял, заморыш? Ты понял, лопоухий? Вышло у меня!..

«Thrilled»… Раз за разом он смаковал звук, никак не мог остановиться… Блистательный триумф!

Обессилев вконец, он сел, и сидел одуревший, отупевший, скосив глаза к носу.

Ошеломленной Бигуди никак не удавалось повторить это достижение. Она едва челюсть не вывихнула, не расплевала все зубы!

– Нет, не приспособлен у меня язык! – призналась она, потерпев полное поражение. – А ведь уже двадцать пять лет в Лондоне! Только я – француженка до самых потрохов… Чем дольше здесь живу, тем хуже говорю по-ихнему… Глотаю слова… А клиентам всем до единого охота поболтать, особенно, как война началась! Им только со мной и говорить!.. Оу, йес, котик!..

Королева английская шмякнулась наземь…

А ведь я умею считать в фунтах и гинеях! Уж тут я не собьюсь, будь спокоен!.. А вот с этими «Хэллоу! Йес, котик!..» большая загвоздка… А тебя, лапонька, я так и съела бы!..

Снова расчувствовалась, накинулась на Вирджинию, несмотря на то, что я прижимал ее к себе, ограждая от любвеобильных излияний.

– Погоди! – остановил я ее. – Ты так и не сказала, зачем пришла?

– Ох, и любопытен ты, хитрюга! До чего любознательный юноша! Все-то ему надо знать!.. Она будет несчастна с этим хануриком! Не дам загубить такое сокровище! У меня ты будешь жить, милочка, как у Христа за пазухой! Ни в чем не будешь знать недостатка, цыпка моя!

Она жалась к Вирджинии.

– Может, скажешь ей до свиданья? – нахально так спрашивает.

– Как же, сейчас!.. Много о себе полагаешь, дрянь эдакая!

Задета за живое, ощетинилась.

– Ты, может, часом, решил, что дело в шляпе, свиненыш? Что так и будешь жить припеваючи на дармовщинку со своей куколкой, покуда совсем свихнешься?.. Гляди, придут за тобой да поставят на свое место!

– А что такое? – спрашиваю я.

– Ты ведь в Лондоне не у себя дома!

Что за наскок? Откуда у нее взялись такие речи? Я растерялся, прикусил язык, слишком много она знала про меня… Они злорадно гоготали, видя мое замешательство.

С Вирджинией я твердо решил не расставаться.

– Извини меня, Бигуди, но я останусь с ней… Мы с ней крепко связаны…

Снова бешеный хохот!..

– Поглядите на этого дурака… Жеребчик!.. Набрался наглости, виртуоз!.. Нет, это просто невероятно! Да и автомобили не умеет останавливать! Сказать бы в Скотланд Ярде! У них там челюсть отвисла бы!

Я ничего не понимал. Загадки мне загадывали, в угадайку играли… Грязные душонки, давно известно! Крепко выпили, налопались до отвала… Сыты, довольны… Теперь им охота было позабавиться. Расположились в гостиной как у себя дома…

– Иди сюда, сыграй «Голубой Дунай»! – требовала Бигуди.

Тру-лу-лу-ля-ля! Ля-ля-ля-ля!'

– Ну же, птичка! Ну же, мордашка!

«It's a long way to Tipperary…»

– Это ты сыграешь для своего дурака!

Ей нужен был целый репертуар, хоть кровь из носу… Вошел дворецкий: пора было накрывать на стол.

– Катись отсюда, халдей, сам расставлю! – бросил ему Нельсон.

– Катись! Рано еще! Твой хозяин еще не вернулся, и вернется не скоро!.. Ну, что стоишь? Скажи ему ты! Скажи!..

Какую-то каверзу они, видно, задумав втроем… Иначе зачем они здесь?

Когда вдвоем – совсем другое дело…

– Сыграй мне эту вещицу, золотце мое!.. Идем, я возьму тебя под руку… Споем вдвоем!

Пристала, как смола… Вирджиния поднялась, перешла к пианино… Она немного умела играть… Начала «Голубой Дунай»… Но у нее закружилась голова, пришлось снова улечься на диван. Лишний повод выбранить меня:

– Что ты с ней сделал, негодяй этакий? Из-за тебя она и расхворалась!

– На, выпей рюмашку коньяку!

Вот этого я не потерплю! Не допущу!.. Швырнул рюмку на пол. Плохи дела…