Текст книги "Банда гиньолей"

– Заладил: уехать, уехать… А бабки как зе, бабки?.. Сто, нынче путесествуем задалма?..

Очко в его пользу. Здорово подрезал! Начисто забыл! Вот беспамятный, совсем вон из головы! Только этого и не хватало! Верно ведь: каких-то семь фунтов в обрез, что сперла малышка… Не густо для Австралии!..

– Ну, Фелдинанд! Ты великолепен, Фелдинанд! Неподлажаем! Синьол длапало! Тайное бегство и nulle peso! Вот так уцудил!

От смеха он даже закашлялся… хлопал ресницами… Подкатывал глаза, рукоплескал…

– Неслыханно!.. Неслыханно!.. Подлужка!.. Знакомая!.. Клиент!.. Полный набор! Синьол кавалел! Синьор кавалел!

Он принял Состена за клиента проститутки, и тут он сильно ошибался…

– Мадемуазель, он сголает от любви к своей бамбино! Сголает!

Просперо отчаянно крутил головой…

– Совсем ополоумел, малый! Ополоумел!

Но замылить мне глаза ему не удалось – на меня не действовало его кривляние… Пока он не сказал ничего путного.

– Дай нам бульона, если нет сваренного кофе… Ты ведь здесь не для того, чтобы поносить нас? А мяса с отваром у тебя больше не готовят?

Мне были известны главные блюда его стряпни: закуски для завсегдатаев, простой подсоленный бульон, овощные приправы с душистым уксусом, жирное мясо с отваром двойной крепости… Чего только не было в кухне, отгороженной от зала!.. Мы сходили туда полюбоваться на его овощные рагу, колбасы, горячие сосиски, томленное на малом огне ирландское stew… Глотая слюнки, мы от чистого сердца хвалили, с достоинством отведывали яства… Вообще Просперо был шкура, но не жадина – друзей всегда принимал хлебосольно: ешь, чего душа пожелает! В те годы так было заведено: ежели отведывал какого-либо кушанья, изволь съесть все до крошки. Достойных – за стол, жлобам – позор! В этом проявлялось своеобразное благородство. Вопросов не задавалось… Я умер бы двадцать пять раз от голода рядом с кучей шамовки, не будь сутенеров марсельского квартала Сен-Жан, их вовремя протянутой руки… Я был бы неблагодарной свиньей, если бы ныне, по прошествии тридцати лет с хвостиком, не отдал должное их великодушию. Я давно уже дошел бы до ручки, я не стал бы сентиментальным писателем, если бы не встретил на своем пути этих добросердечных людей. Мне повезло… Когда бы не они, я заболел бы от тумана и кашлял до конца своих дней. Лишь благодаря их участию мне удалось пережить немало черных дней… В те времена ты садился за стол, и тебя кормили, чем Бог послал, не подсчитывая отправленных в рот кусков. В Лестерском пансионе, например, кушанья подавались с утра до вечера, и никто не корчил недовольную рожу из-за пятнадцати или двадцати дополнительных приборов… Днем непременно заявлялась без всяких церемоний невесть откуда взявшаяся и вконец отощавшая мелкая сошка: двоюродные братья девок… какие-то знакомые… безымянные сутенеры, калеки, букмейкеры, фраеры, маникюрши… Даже поздним вечером приходили ужинать всякие чудики – торговцы чулками… клиенты ночных бабочек… двое-трое вдрызг пьяных, засыпавших, уронив голову на скатерть… проститутки, забегавшие сюда украдкой между сеансами в номерах перекусить на скорую руку куском хлеба с колбасой. От северной окраины Сохо до Тильбюри и от Альберт-Гейт до Лестера во всех борделях с меблирашками кухонные плиты не остывали круглые сутки. Непрерывно несли окорока, пулярдок, честерскую ветчину… В жратве отказа никогда не было, и все наилучшего качества. А как набрасывались на шамовку!.. В брюхе бурчало, от голода быка съел бы без соли! После долгих часов блуждания по улицам среди ледяного тумана приходили посинелые, полумертвые от голода девочки, которых надо было хорошенько накормить… Мы немного прошлись в промозглую погоду – и то уже расклеились. Проспер прекрасно все понял, и мы с жадностью набросились сначала на сосиски, потом на мелко нарезанную и поджаренную на сале свинину с горчицей. Сразу стало веселее… Недомогание Вирджинии прошло. Посидели еще, калякая о том о сем, полюбовались на панораму за окном – отсюда много чего было видно: доки, шлюз, мост, крутой склон холма… Вон и развалины прежней пивнушки Просперо «Динги», той, что взорвалась. От нее остались обломки балок, кучи всякого хлама… Похоже было на рухнувшие в воду и тину останки разбившегося корабля. В этом месте Темза разливалась на триста или четыреста метров в ширину. Дивный простор!.. Чувствую, вновь примусь описывать вам величавое зрелище бегущих вод с тянущейся вдаль чередою судов, пассажирских и грузовых пароходов, шумно пыхтящих, выплевывающих клубы дыма, с трудом преодолевающих течение, жмущихся к берегу, в точности следующих фарватером, едва не чиркающих бортом о бакены – франтоватых чудовищ, обвешанных флажками, окруженных чайками и куликами, реющими и садящимися там и сям на воду, точно лепестки, слетающие с неба на плещущие волны… А несметное множество перевозчиков и прочей снующей туда и сюда плавучей мелочи – простых легких плоскодонок, яликов, челноков, лодок посолиднее – пристают к берегу… взбивая кормой пену, игриво пляшут с одной бурливой волны на другую… рвутся с причальных концов… гонят во всю мочь к шлюзу, подпрыгивают, подскакивают, вертятся волчком… Захлестывает, крутит волна! Безжалостные волны!.. Вы чувствуете по моему повествованию, что это отнюдь не легковесное желание понравиться, следствие подавляющего очарования речной жизни… Ради Бога, не подумайте, будто я собираюсь – это было бы подло – вскружить вам голову, ошеломить и сбить с ног, постепенно подготовить вас к предательскому головокружению… подмигнуть вам, барахтающемуся в пучине простофиле… посмотреть, как в нагруженной до отказа лодке вы плывете на рассвете у песчаных банок, у песчаных кос Саутэнда… где море накатывается длинными грядами волн, длинными зелеными валами… ревет, бурлит, беснуется, сметает все!

О, как сжимается сердце от этих воспоминаний! Ринувшееся на приступ море – величие и убожество. Одномачтовики в облаках водяной пыли… Где вы, пассаты? Где былые чары?.. Прахом разлетелась пенная конница… Обрушиваются гремучие водяные горы!.. Прощайте, кардиффские грузовые посудины, лоснящиеся прокопченными боками, зарывающиеся в пену угольные ящики! Прощайте, бригантины, обезумевшие фоки! Прощайте, плавания под вольным ветром! Воззовем к морю: уймись, дурацкий баламут, изъеденный словами пес! Пшел в конуру! Пшел на место! Так-то лучше! Каждому свой негодяй… Воззовем к компасам, к причалам, к острову и заброшенной пивнушке, где ныне в пустынный берег плещет вода, к обезлюдевшим стапелям, к изъеденным ржавчиной шлюзовым затворам, к покосившимся береговым семафорам, к срубленным мачтам!.. Путь окончен, исчезли преграды, умерли капитаны… Привидения, состоящие на морской службе, поцелуйте ваши флотские удостоверения!.. Мое почтение, господин начальник мореходной управы!.. Чайка, унеси в небеса неприкаянные души сии! Развейтесь, тучи!

Но я заговорился, все сбиваюсь на другое… Воспоминания повергают меня в трепет… Самовлюбленный с пристрастиями – сомнительный тип! Стучи, стучи по дереву и открой сердце, храня молчание, когда выгодно промолчать!..

Но вернемся к сути дела, к атласу с картами, где не все листы вам дано видеть…

Как я уже вам говорил, Просперо не во всем соглашался со мною, не ладился у нас с ним разговор…

Он считал, что планы у меня просто сумасбродные, что только свихнувшийся может решиться уехать вот так, за здорово живешь, без документов, без гроша в кармане, да вдобавок с малолеткой – дальше ехать некуда!..

– Да это же чистая уголовщина! Таково было его мнение…

– Ты сам-то соображаешь?

Что правда, то правда: смелости мне было не занимать…

– Соображаешь, нет?

Плевать! Я гнул свое… В конце концов он начал, вроде, соглашаться.

– Ну, было бы у тебя тридцать или сорок фунтов… Тогда я посоветовал бы тебе повидаться с Жовилем-Колдуном, на Кэннон-стрит… У него, кажись, предвидится небольшая перегрузка товара… Но только не с твоими семьюдесятью пятью франками… А тут еще старикан, малолетка! Представляешь себе его рожу?.. Нет, у тебя голова в самом деле не в порядке! Бабулю не собираешься, случаем, прихватить?

Я не кипятился, не спорил с ним. Мы собрались ехать втроем, так и порешили. Железно! Состен был согласен целиком и полностью, он хотел уехать отсюда как можно дальше.

Он теперь не испытывал ни малейшего желания снова видеть полковника, мастерскую, противогазы. Но его не устраивало нелегальное бегство… Он настаивал на том, чтобы мы явились в Скотланд Ярд. Надо до конца оставаться порядочными, благовоспитанными людьми и явиться по повестке. Чисто фраерская выдумка… Ну, я ему выложил начистоту свое мнение: не стыдно ему, мол, такую ахинею нести?.. Когда я задавал ему нагоняй, он съеживался и только глазами хлопал…

– У тебя со зрением не в порядке, тютя!

У него действительно гноились глаза и, по всей видимости, болели от яркого света… Он спросил еще порцию мяса, зажаренного на жире, целую тарелку с капустой…

Во время всех наших похождений более всех была довольна Вирджиния. Она выглядела почти хорошо, весело смеялась над нашими недоразумениями.

– Ferdinand is awful darling! He wants a boat for a penny!

Я хотел корабль за грош, с экипажем из кукольных негритосиков – вот что ее поразило.

И тут над доками завыла сирена. Половина четвертого: обеденный перерыв! Обед!.. Новые завывания – десять, двенадцать, двадцать раз – раздиравшие оба берега. Раздались вопли «Обед!»… Вот показались… Толпа спешивших, мчавшихся во всю прыть людей. Впереди молодняк. Старики ковыляли, спотыкаясь, ругались… Кашляли, отхаркивались… Все бежали наперегонки. Первыми поспевали китайцы, следом малайцы… Вваливались в харчевню, рассаживались… Входили небрежно независимые, перепачканные углем англичане, грузчики в котелках – татуированные мохнатогрудые здоровилы, выбиравшиеся из угольных трюмов и отплевывавшие мокроту на вольном воздухе… Кто первый сел, тот больше и съел!.. Трое мужчин принесли на палке огромный котел, взгромоздили на стол. На дне котла – жирные разваренные куски мяса. Все сгрудились вокруг него, загребая ложками. Теперь в просторной зале слышно было лишь чавканье, шумное глотание и хлебание варева. Люди давились от жадности, молодежь орала, требуя добавки, старики кашляли, раздраженно бурчали, цедили ругательства: «Damned Prospero! Rascal! Dog! Men eater! Thief! Проклятый Просперо! Негодяй! Собака! Живодер! Ворюга»… Отказывается подать еще варева! И все из-за каких-то трех пенсов, за чай и домашний уют впридачу… Достаточно было пустяка, чтобы люди злились. Они ощетинивались по малейшему поводу… и не только из-за зверского голода, права на добавку, но, вообще, из-за всякого вздора… из-за ничего… Стоило на миг проглянуть солнцу, разойтись облакам, как обстановка грозила привести к трагической развязке: страсти достигали опасного накала. Обычно они с трудом различали друг друга сквозь тучи угольной пыли, а тут прозревали – при ярком свете они представали внезапно уродами, страшилищами и начинали с криком выражать свое отношение в лицо.

«Oh ye! Look at your face! Golly! What a mess you got!»

Они казались омерзительными, не переносили друг друга при свете солнца… Сыпались удары, лилась кровь…

«Men eater! Men eater! Cash! Счет! Сдачу! На, подавись!»… Вдруг – со всех сторон свистки, вой сирены… На работу! Все в трюмы!.. Сумятица в зале. Помчались взапуски к лебедкам… Топот ног… В зале давка, столпотворение в дверях такое, что трещали ребра. Начали, колыхаясь, протискиваться между створок… Самых слабосильных, самых дряхлых сбивали с ног, они катились с насыпи… Полежав какое-то время, ковыляли, цепляясь за поручни, выблевывая проглоченную похлебку… Начальство свирепствовало. Боцман начеку! Приговор последнему, взявшему в руки крюк:

– Шиллинг штрафа и расчет! Проваливай, дохлятина! Ты вычеркнут из пропускного списка!

Невеселая работенка… Состен счел нужным высказаться:

– Никогда не потерпел бы подобного обращения! Не мог бы работать в порту, не перенес бы такого хамства!

А между тем, не далее как вчера, терпел от копов еще более немилосердное обращение. Ну, как же, надо ему было встать в позу!..

Проспер вновь появился из кухни:

– Ну что, порядок? Наелись?

– Сколько с нас?

– One and six! Шиллинг и шесть пенсов! – Ему отдадите! – присовокупил он, указывая на официанта.

От нас не пожелал принять платы. Он сел, и беседа возобновилась. Официант исчез, пивная обезлюдела… Я без околичностей вернулся к разговору о «Динги», к обстоятельствам страшного взрыва в тот злополучный, зловещий вечер. Как это произошло? Я вспоминал подробности… Боро долго не раздумывал – взял, да жахнул! А как все драпали, ног под собой не чуяли! Знатный был драп! А как орала Кармен с раной в ягодице!.. Просперо посмеивался сквозь зубы – не пришлась ему по вкусу моя байка.

– Тогда все уладилось?

Я имел в виду страховку…

– Уладилось, уладилось! Закройся!

Я нарочно изображал тупицу и упрямо толковал о том же… О том, какая была потеха… Об обстановке в целом… О беготне по улицам… Что, не смешно? Ничего, прижму его хорошенько, эта скотина у меня разговорится! А где отсиживаются мужики?.. Вопросы, вопросы… Где букмекер Джим Тикетт? Его вроде ранило, если мне не изменяет память?.. А красавчик Жером-аккордеонист?.. А тощий Казак?.. Куда они все пропали? Вот малахольные, скажу тебе, дружище! Едва запахло порохом, они и ноги в руки! На фронте, поди, быстрее не удирали бы, когда за ними гнались бы триста тысяч фрицев!.. Это я тебе говорю. Чистая правда. Война, Просперо, война!

Я брал над ним верх. Я хотел довести его до белого каления. Он отказался навести меня на нужных людей, поэтому он у меня волком взвоет… Состен сидел, разинув рот, а между тем я рассказывал ему о происшедшем в «Динги», о взрыве, о бомбе несчетное число раз! Тогда он не поверил ни единому моему слову, принял меня за краснобая!.. А теперь, убедившись, что все было правдой, сидел совершенно ошеломленный. Если бы он знал Клабена, Дельфину, о проклятых сигаретах, о взрыве в лавке, тогда он назвал бы себя последним олухом, тогда до него дошло бы, что такое настоящая напасть, ужасающее колдовство, подлинное бедствие. Это вам не кривляние Гоа, не корчи индуистских браминов! Гринвич находился от нас не так уж далеко, менее чем в двух километрах вниз по реке. Мы говорили по-французски, но я произношу «river» по-английски, дразня Просперо, как иные намеренно «тыкают» друг другу… Тут свои правила приличия…. Это я вам говорю! Однако приходит день, когда эти условности кончаются среди языков пламени – какими бы ни были ваши отношения. Все кончается пожаром или потопом – и не важно, в ком причина. Колдовские напасти сметают всех нас в воду, в ямы или в пламя. Все проходит!.. Так написано!..

Я растолковывал Просперу, Состен тоже слушал. Я объяснял им, как действуют злые чары… Бах-тарарах… И все летит к черту! Вот просто так, по малейшему поводу… Ба-бах! И все взлетает на воздух. Удар молнии! Небеса начинены взрывчатой силой! Срабатывает злое колдовство!.. Я видел, как взорвалось заведение Проспера. Я видел, как взорвалось заведение Клабена… но это не конец. Будут новые жертвы…

Чародейство неутомимо. Разве не взрывается во Фландрии, да в тысячи раз сильнее… и днем и ночью? Вот и весь сказ!.. Просперов кабак «Динги» разлетелся вдребезги вместе со стойкой и стенами из-за какой-то гранатки размером с яйцо! Глиняную обмазку с соломой как ветром сдуло!

– Животики можно надорвать, верно? А что, посудой ты так и не обзавелся?

Пианино тоже не было.

– Борохрома не видел?

– Зачем он мне?

А впрочем, дело его… Он же взорвал его корчму! В общем, никто не шел на откровенный разговор.

– Ну, что же, мы пошли? – закругляюсь я, – не возражаешь?

А ведь он точно знал все ходы и выходы… По крайней мере, двое из Лестера уехали с его помощью нелегально. Мне о том Виктор сказал, ручаясь за достоверность, еще до того, как записался добровольцем… Отправились на греческом сухогрузе… Он работал с греческими сухогрузами, с парусниками из Ла-Платы… смотря по времени года… Только с нами не желал иметь дело, уперся, и все тут!.. Я располагал сведениями, что он даже ссужал деньги желавшим переправиться в Америку. По 35 фунтов. Как только люди поправляли свои дела, они возвращали ему ссуду и 150 гиней впридачу, в виде платы за услугу… Ни разу его не оставили с носом, всегда получал свое сполна… Таким образом, свою среду он знал досконально, но вот мы его не интересовали. Явное недоброжелательство. Ничего не попишешь: не пришлись мы ему по нраву!..

– Значит, так ничего и не знаешь?

Я уперся. Пусть даст окончательный ответ: да – так да, а нет – так нет!..

– Втроем, значит!

– Разумеется!

– Вот так, без башлей, без копья? Вы рехнулись, Фердунчик!

– Скажи лучше, трухаешь!

– Совсем свихнулся!

Он тыкал мне пальцем в голову…

– Ты хоть что-нибудь соображаешь?

– Вот как! Сопляк ты, а не мужчина! Жандармов боишься?

Тяжкое оскорбление…

– Наглый молокосос! То же мне, герой войны сраный! Слышишь?

Зашепелявил пуще прежнего. Его просто трясло…

– Брысь, брысь брысь! Как пить дать, загремите в Тильбюри. Да, в Тильбюри!.. Они везде рыщут, обыскивают все: трюмы, верхние палубы, шлюпки… Не глаза – компас! Не спрятаться тебе от них! Как крысы, шарят по щелям!..

Я не отступался. Меня не волновали его доводы.

– Говорю тебе, нам нужно уехать! Понимаешь? Уехать! Ты должен свести нас с кем-нибудь!

– Пошел ты, малахольный!

Он бросил взгляд на часы и встрепенулся:

– Черт!.. Черт! Патруль! Пять часов! Патруль!

Удобный предлог сменить тему.

– Послушай, мне пора закрываться! Давайте, проваливайте!

– Не слишком ты вежлив, уже девушкам хамишь? Хорош фрукт!

– Пропади ты! Пропади пропадом! – заорал он, вне себя от бешенства.

– Ладно, – бросил я ему в ответ. Снова уселись…

Правда, Вирджиния подавала мне знаки: она не любила ссор… Состен хлопал глазами, а я сидел как пришитый и близко к сердцу не принимал.

– Не дождешься, не уйдем! Говори, где кораблишко, куда поплывут твои людишки?

Ну, совсем тупой придурок!..

– Катись, говорю! Понял, сопляк? Лоботряс, засранец!..

– А вот и не уйдем, не уйдем!

Я дурачился, подскакивал на заду, точно промокая штанами скамью. С места не сойду!.. Мысленно хвалил себя, цыкал ему «Ксс!.. Ксс!.. Ксс!..»

– Ничего, не съест нас твой патруль!

Он понял, что я бросил ему вызов.

Он мысленно прикидывал, что делать дальше. Посмотрел на нас, на текущую вдали широкую Темзу… снова с сомнением взглянул на каждого из нас по очереди, еще не решив, стоит ли что-либо предпринимать… Перевел взгляд на пол, на мои руки… Зная о присущем ему кошачьем проворстве, я держался настороже.

Я потрогал свои карманы, похлопал по себе, точно что-то искал…

– Берегись, бомба! – завопил я. Шутка!

Он отпрянул от стола с обезумевшим взглядом…

– Фер… фер… Фердинанд! – пролепетал он.

Глаза у него вылезли на лоб… Замер, задыхаясь… Я показал ему пустые руки:

– Сиди уж, дурачок!

Все заливались смехом. Я успокаивал Проспера. Он через силу промолвил:

– Убирайтесь!

Опустился на скамейку – ноги под ним подгибались. Совсем не в себе, дурья голова! Так перепугаться, и из за чего!..

– Ладно, избавляем тебя от нашего общества… Только судно назови! Мы уезжаем!

Сказано было примирительно.

Если он ничего не ответит, начну по новой, что-нибудь придумаю! Достану до потрохов!

– Не упрямься!.. Посудина! Тебе же бог знает сколько их известно, чтоб тебе пусто было, выкладывай!..

Он никак не мог решиться, мотал головой.

– Ну же, ну!.. Решайся, выкладывай! Уже пять часов!

– Вон отсюда гады, вон!

Он снова выставлял нас за дверь!

– Что же ты такой злюка, Проспер? Смотри, брошу! Тебе-то какая корысть?

Я притворился, будто снова ищу у себя по карманам. Он совсем потерял голову.

– Вон отсюда, вон!

– Назови имя – и мы смываемся! И больше ты нас не увидишь, идет?

Он мялся… сопел… не знал, что сказать…

– Но у вас же нет ни шиша! Куда вы плывете?

– В Америку!

– Да ну!

Нас ничто не могло остановить.

– А что, Жюжюб не уехал? А Люлю Блоха? А Вильмомб? Так нечего говорить, что это невозможно, господин Просперо! Вы прекрасно осведомлены, но решили помалкивать, сеньор Просперо! Скрытничаете!

Говорю с ним, как Мэтью, вытягиваю из него жилы, он растерян – то вставал, то садился, что-то бормотал, не хотел сдаваться… Вдруг в смятении привстал и перднул… Перднул оглушительно. Звук трескуче раскатился между стен… Ошарашенный, оторопевший, он сидел на скамье, тупо уставившись на нас…

Мне неловко перед Вирджинией… настоящая скотина!.. Состен прыснул от смеха: вот уж учудил! Ничего, я развяжу язык этому срамнику! Он съежился на скамье и точно оцепенел. Упрямства хоть отбавляй!

– Убирайтесь! – буркнул он. – Убирайтесь к черту!

– Мы не уберемся! Выкладывай!

Я как сидел, так и не тронулся с места. Он заерзал, не поднимаясь с места, толчками передвигая задницу к стойке, но я не желал, чтобы он двигался!

– Оставайся на месте, Проспер!

Еще сантиметр, и я запущу ему сифоном в рожу. Он застыл.

– Ну, так что?

– Ладно, ты этого хотел. Потом не жалуйся! Решился наконец, обливаясь потом.

– Не бойся, плакать не будем… Слушаем тебя!

– Жовиль… Кэннон-док… Передайте ему от меня… Кэннон-док…

– Точно? Без дураков? Жовиль? Кэннон? Я опасался подвоха.

– Не волнуйся, ты от Просперо!.. На таможне лучше не пылить… Тихонько проходи… Может быть, он еще принимает людей на борт…

– Пункт назначения?

– Ла-Плата.

– Идет!

– Все трое?

– Давай-ка глянем!

Пусть покажет в окно: надо же знать, куда пробираться.

– Самые высокие мачты… Фу, будь оно проклято!

Совсем я его затыркал.

– Мачты… В столону Милл-Уолл… Ну да, Кэннон-док…

– Самые высокие…

Со зрением у меня был полный порядок!

– Спросишь Жовиля… Скажешь, от Проспера… Он поймет…

– Значит, парусник?

– А тебе «Лузитанию» подавай?

– А после того, как взойдем на борт?

– Играть в «манилу» будете!

Мне были нужны подробности.

– Как называется судно?

– «Конг Хамсун»… Шкипер Жовиль… «Конг Хамсун»…

Я повторял название про себя.

– А если нас вышвырнут?

– Сам увидишь.

– Нет уж, мой дорогой, это ты нас снова увидишь!

Я продолжал давить на него.

– До чего ты мне обрыд! Глаза бы его меня не видели!

– Хорошо, хорошо! Не злись!.. Мы побежали!

В дверях посторонился, пропуская малышку, сам протиснулся бочком, захлопнул дверь… Вот мы и на вольном воздухе.

– Живо в Кэннон-док!

Только прежде нужно переправиться в моторке перевозчика на тот берег у шлюза… А вот и он! Очень кстати!.. Тюх… Тюх… Тюх… Пристал… Минут пять бежали рысью…

Вирджиния запыхалась… Состен охал и ахал после достопамятной взбучки, трюхал, кособочась, выставив задницу, проклиная все на свете, весь в шишках, синяках, струпьях – жестоко его потрепали на Пикадилли! Он ворчал, чертыхался…

– Возвращайся и отдыхай! – бросил я ему.

– Вот же они, парень! Вот они!..

И верно! А я и не заметил!.. Прямо над нами…

Боже, какая красота, какое великолепие, какие форштевни, какие корпуса, какая горделивая стать! Чудо-корабли!.. Громадины смирно стояли борт о борт у причала… Два… Три… Четыре…

Мощь, устремленная от фока к носу… Реи, парившие от неба до кормы, от борта к борту, бросившие свое отражение в дрожащую гладь бассейна… гигантские ветви такелажа… бушприты – стрелы мира приключений, стремительно выдвинутые вперед и вверх над складами, едва не задевая крыш, занимали почти всю акваторию.

Мы шли по причалу, лавируя между швартовами.

Ничто не могло сравниться с корабельными носами – все сникало, представало уродливым, мелким, ничтожным… Жалкое существо – то ли человек в крысином обличье, то ли крыса в человечьем – таращилось, разинув рот, съеживалось, обращалось в ничтожную козявку…

Величавое вознесение мачт к небесам! Люди – просто жалкие личинки.

Мы бродили еще какое-то время… трогали тросы, якоря, великанские кранцы, блоки, гигантские втулки… повисшие внизу якорной цепи космы зеленых, синих, красных водорослей – украшения водных пучин, парики наводящих ужас божеств…

Мы шли и читали названия кораблей, выведенные красной и желтой краской с золотом на бортах: «Драккар»… «Нородоски»… А вот и он! «Конг Хамсун»!.. С первого взгляда судно повергло меня в восторг… я на верху блаженства… Какое творение! Притрагиваюсь к нему… Какая мощь в этих боках, сколько в них вместилось! Шершавые, грязно-бурого цвета, цвета дерева с налетом соли… Пенящиеся брызги морской воды… Бок корабля уходил в высоту… Восторг!.. Побежали к носу, который просто дразнил воображение… Поистине величествен! Весь в резном орнаменте, а над форштевнем высился огромный, увенчанный короной бородач в доспехах и с мечом в руке… Он повелевал, приказывал: «Отчалить!» Король Хамсун… Борода курчавая, глаза зеленые, свежевыкрашен… Чудный корабль, готовый устремиться в море. Отдать концы! Еще не пора?.. А сколько людей на нем, сколько работ… Мостки набиты битком сверху донизу: кто взбирался, кто сходил… Сотня… Нет, тысяча обливавшихся потом тружеников. Куда ни кинешь взор, всюду беготня и суета… Нашествие портовых грузчиков, заполонивших рубки и трюмы, волочивших бочонки и кадки, тюки хлопчатых тканей, двигавших огромные тачки, толкая их то втроем, то вшестером, набивавших грузовые отсеки: виски, бренди для тропиков, железная проволока куда-то за экватор… Приступаю с расспросами к рабочему, надсадно кашлявшему на причальной тумбе. Он глянул на меня отсутствующим взглядом. Я встряхнул его:

– Жовиль! Шкипер Жовиль!..

– Жовиль? – переспросил он. – There!

Он ткнул пальцем, сплюнул… Прямо над нами свесился через фальшьборт багроволицый мужичина в фуражке… Орущий разинутый рот… Грузчик снова ткнул пальцем: это он! Да, да, он самый!.. В эту минуту он клял крановщика, хрипел, рвал себе глотку. Этот разъяренный тип и был шкипер Жовиль.

– There! There! – твердил старик. – Не сомневайся!

Осатаневший шкипер надрывался так, что крик гулом отзывался в глубине складов, отголоски перекатывались над бухтой, дрожал весь Кэннон-док… Жовиль рыкал на людей, как рассвирепевший дикий зверь. Брани доставалось всем и каждому, поминались и черт с дьяволом, и небо с землей, и сучье племя с паршивыми собаками… Честил и в хвост и в гриву.

А между тем люди просто летали, никто не мешкал, едва успевали поворачиваться. Наваливаясь на веревки, поднимали грузы в подвесных клетях… товар тек рекой со всех сторон… работа кипела от верхней палубы до трюма… И-эх! Взялись!.. Навались!.. Кули лавиной сыпались в трюмы… подогнанные к самому краю причала вагонетки с лязгом и скрежетом ломались от безумной спешки, а отовсюду спешили подрядиться все новые и новые грузчики – желтые, черные, белые, в одежде и почти голые – они торопились взяться за работу в живой цепочке на мостках за шиллинг и шесть пенсов с зуботычинами впридачу… хватались за самую тяжелую работу… Из всех закоулков выныривали и торопились наняться гнуть спину Просперовы клиенты.

Больше всего неудобств причиняли причальные концы, удерживавшие судно у стенки… великан с необъятным нутром был на самом деле легок, как птица. И мог взмыть ввысь, несмотря на несметное количество товара в его деревянной, битком набитой утробе. Ветер, посвистывавший в его фоках, унес бы его напором на рангоут, хотя на мачтах паруса были свернуты. Он улетел бы прочь, если бы люди не удерживали его, изо всех сил натягивая тросы, едва не накалившиеся докрасна от натуги. Он вознесся бы, даже неоснащенный, отправился бы реять в облаках, воспарил бы в заоблачные высоты – одухотворенная арфа средь океанов лазури. Вот таким мне мнилось вознесение ввысь, таким чудился в совершенно несообразном виде дух дальних странствий… А там, в вышине – нужно было просто сомкнуть вежды – нас умчало бы на долгие времена, унесло бы в бескрайние просторы чарующей беспечальности, нас, странников вселенских грез!

Но он стал пленником сковавших его со всех сторон швартовов, канатов – причина, по которой сильно затруднялось движение по причалу: работники то и дело расшибали себе лбы, а шкипер Жовиль надсаживался от крика. Швартовы отвязываются лишь в последнюю минуту, ветер наполняет паруса, и корабль тихо отплывает: именно так совершаются чудеса!..

Ах, я бываю счастлив лишь подле кораблей – таков уж я от природы… и быть другим не желаю!..

Я вопил о том Состену, соперничая со шкипером… я приглашал его разделить мой восторг. Ликующая радость, внезапная восторженность постигли меня, когда я менее всего этого ждал… Я спохватился вдруг, что городил какую-то околесицу – я просто-напросто забыл… для чего мы здесь… что мы пришли договориться о посадке на судно…

Мне ударило в голову, как ударяет хмель, необычным запахом – запахом пеньки и пакли, которой конопатят борта парусников.

– Да окликни же его! Меня тряс Состен.

Под влиянием чар я уже не слишком хорошо соображал… Место, обстановка… Подняться на борт, едва ли различая что-либо явственно?.. Куда подевался мой здравый смысл, даже то малое, что оставалось от него?.. Почти ослепший, я стоял под бортом корабля и готов был облобызать его обшивку, его зловонные пушечные порты, все это дерьмо: шкоты, скрипучие шкивы и прочее барахло, огромный котлище на жаровне – всю похлебку, все крысиное варево выхлебал бы!.. Фарандолы вокруг корабля… пляшущий, лепечущий плеск мелких волн, набегавших со стороны воды на его толстое угрюмое пузо… И этого я тоже похлебал бы!.. Великая моя любовь! Как мне нравился этот свистящий напев – песня бризов, плененных макушками мачт, плавно летящая на высоких звуках – тончайшие иглы в снастях, кружева, переброшенные от реи к рее… Мне переноситься бы сейчас бестрепетно от лазури к лазури!..

Слишком многого мне хотелось, душа моя растворялась…

Однако Состен вернул меня к действительности:

– Ну же, давай!

Он вырвал меня из плена чар:

– Жовиль! Шкипер Жовиль!

– Is it you, man? – обратился я к шкиперу.

– Yea, my dear! Yea! Да! Да!

Ответил, точно рыгая.

Он свесился через фальшьборт так низко, что его ряха едва не уткнулась в нас.

– Yea!

Во рту у него оставалось всего три зуба. Он еще больше вытянул свою страусиную шею, чтобы получше нас разглядеть. Я продолжал твердить:

– Жовиль?.. Жовиль?..

– Yea!.. Yea!..

Только это и слышно было. Еще одна крысиная рожа возникла над фальшбортом, как раз над нами, но этот помалкивал – власть была у другого… Оба отхаркивались и сплевывали прямо у самых наших ног… Как они гоготали, когда я отбежал! Залопотали между собой на тарабарском наречии, издавал горловые звуки, точно икая, то нараспев, а то как бы гундося… Состен решил, что это шведский язык… По временам они словно пускали пузыри на рыбий лад. Вроде смахивало на английский, только не такой бойкий, не такой резвый, скорее с утиным, чем с канареечным уклоном…

– Roar!.. Roar!.. – рыгнули они в один голос: их посетила мысль.