Текст книги "Банда гиньолей"

– Куда это ты гнешь, Состен?

– Хочу найти Цветок!

– Что за цветок?

Придвинувшись ближе, он шепчет:

– Ты же знаешь, Тара-Тое!

Ох, совсем беспамятный! Ну да, цветок… Выскочило из головы… Его Тибет!

– Тара-Toe? Из-за этого ты меня и разбудил, педик? – вскричал я.

– У меня свои причины!

– Ищи сам и не приставай к людям!..

Опостылели мне его бредни! Он сразу в слезы.

– Дружок! – рыдает он. – Не бросай меня, дружище! Одному мне ни за что не справиться. Без чар я погиб! Ты не можешь бросить меня!.. Подумай о моей жене, о Пепе! Ты же знаешь, я люблю ее! Ты ее видел, она ведь неплохая баба! И она любит меня! Не обращайся со мной, как с последней сволочью. Такая неблагодарность в твои-то годы!..

– Да чего ты хочешь?

– Я не хочу подохнуть, как таракан! Хочу выжить! Понимаешь? Выжить! Я верю в Тара-Тое!

– То есть – во что?

– Да в то, о чем говорил тебе, в то, о чем ты сам читал! Да пошел ты! Скажешь, не читали с тобой? Неужто все позабыл? Бедная твоя голова! Конечно, страну ты не знаешь, но все же! Картинки в книге видел? Ты что, такой тупой?.. А, так ты против меня! Не желаешь мне помочь! Вижу, вижу, ты мне враг!.. Спрятал книгу? Где же она теперь? Куда ты ее засунул?

Шарики у него уже завертелись. Он злится, цепляется ко мне, устраивает новую сцену.

– А я верю в это, слышишь? Верю в Тара-Тое! Закатывая глаза, он во весь голос возвещает мне о своей вере.

– Я верю! Куда подевал книгу?

Да под кроватью лежала его «Вега»! Память-то мне не отшибло! У самого края ковра. Придется лезть, вытаскивать… Не было мне других забот!..

– Так она нужна тебе? – спрашиваю. – Нужна?

– Он еще спрашивает! Вот полоумный! Он еще спрашивает!

В чем мать родила сгибаюсь в три погибели, заползаю под кровать, нашариваю книгу… Какая колодина!.. В два или три телефонных аппарата размером! Взгромождаю эту дуру на кровать, открываем ее на странице заклинаний. У меня сразу начинает плясать в глазах – такое изобилие красок, человеческих фигур! Слишком много, чересчур ярко!.. В голове завертелось… Тру глаза… Меня клонит в сон… Черт, спать хочется!.. Пошел он к черту со своей книгой!.. Вытягиваюсь на постели… Так нет! Не дает покоя, теребит!

– Эй, а куда палочки подевал? Не помнишь?

Ему нужно, чтобы я немедленно принялся за дело! Извелся от нетерпения!

– Ну же! Немедленно пляски! Вот бесноватый! Заездил он меня!

– Ну, что пристал? Отвяжись, я сплю!

Даже не слушает! Вынь ему да положь, дурья голова!

– А я говорю, сейчас будешь играть!

Раскомандовался.

Он имел в виду мой столовый прибор, вилку и нож, которыми я пользовался в прошлый раз вместо ударных инструментов, которыми стучал по кроватной раме, по медным стойкам… Моя партитура… Я запрятал их в шкафу так, чтобы не попались на глаза горничной.

А он между тем не может терять ни секунды. Готовясь плясать, раздевается донага… Тело у него сплошь волосатое, но особенно густо порос живот… рыжей шерстью.

– А на голове что же, ничего? – игриво эдак бросаю ему. Он и в самом деле был совершенно лыс. Попутное замечание.

– Не смешно, господин Поцелуев! Не всякому дано быть лысым! Чтобы облысеть, в голове должны водиться мысли, но это не по вашей части.

Он листает книгу в поисках своего танцевального образца.

– А, вот и Сохукул! Тут и делать больше нечего! – радостно восклицает он и растолковывает мне:

– Сохукул, бес в клетке. Главная его мечта – путешествия! Замкнутый бес – это то, что нам нужно! Придется освободить его – вот наша задача, молодой человек.

Я видел беса в клетке, свернувшегося клубком у решетки. В точности, как на рисунке. Неважно выглядел этот самый Сохукул. Аляповато нарисованный, размалеванный. Томился этот бес. Желто-зелено-синий с длиннющим сине-зеленым хвостом, вытянутым до самого края страницы… Чтобы заметили его тоску! Жуткая рожа… Углы рта задраны к глазам… Рот искривленный, сведенный судорогой… Причиной могла быть лишь тоска невыразимая! Как же было не заметить? Кто мог тосковать больше запертого в клетке беса Сохукула? О том говорилось и в предании. И нам предстояло освободить его заклинаниями, корчами… и это называлось плясом безумства. С этой минуты демон Сохукул из чувства благодарности начнет служить нам и будет служить до конца наших дней, сопровождая нас повсюду… готовый на все ради нас… Сражаться за нас до скончания веков, расшвыривая всех прочих бесов, всех, кто стал бы поперек волшебной дороги в Тибет, кто захотел бы отнять у нас Цветок Тара-Toe!.. Сначала бесов, а потом и разбойников… Ими просто кишели высокогорья Тибета! Ведь Гималаи – самое разбойное место на свете! А на подступах к ним – ледники! Да, да, именно так! Состен даже не сомневался, а доказательством его убеждения служило именно то, что он меня разбудил! На полном серьезе!

– А теперь порепетируем! Ни минуты, потраченной зря!

– Понимаешь, он в клетке, а кругом разбойники и бесы! Ты уже сосредоточился напряжением воли! Напрягись! В тебе уже накопился заряд, ты заряжен до отказа… Ты сконцентрирован мысленно на том, что тебе предстоит делать, на сражении, в которое ты вступишь… Сохукула легко узнать по желтому хохлу… Смотри!

Мне положено было внимательно рассматривать рисунок, смотреть до одурения, лишь бы не ошибиться в хохле… Случится страшная беда, если я шарахну по башке Сохукула вместо какого-нибудь другого демона!

– Гляди же внимательно, не ошибись! На левой руке у него семь пальцев, а у других демонов – пять, как у обычных людей!

Теперь-то я не мог обмануться. Что ж, займемся музыкой!

– Понял? Резкие удары!

Он постучал вилкой – тик, тик, так! – по медной кроватной стойке.

– Слышишь? Это синкопа… Синкопа! Играть надо, не как придется… Ты сидишь на корточках, встаешь, и сразу поклон… Ты кланяешься мне после каждых двадцати ударов… Это называется возданием почестей… Почестей!

Произнося эти слова, он не сводит глаз с картинки: ведь мы оба должны проникнуться!

– Смотри! Я разворачиваю туловище направо… Шея пошла, голова… Два, три мигания… Улавливаешь? Тук! Тук! Тук!.. Одновременно!.. Я разогреваюсь, прихожу в веселое настроение… А теперь адажио… По идее, я иду на пуантах, а ты отбиваешь аккорды – ток, ток, ток! И вдруг бросок вперед… Бросок… Я кружусь вокруг пресловутой клетки… В ней демон Сохукул… А руки мне надо вот так держать…

Он показал мне на заставке, как именно надобно держать руки: изогнул над головой наподобие ручек вазы – очень изящно.

– Итак, я бросаюсь… Повторяем!

Он начинает свою пантомиму и вдруг останавливается.

– Ах, друзья мои, чистое сокровище моя Пепе! Видел бы ты ее на пуантах! Бездна обаяния! Фея, сильфида на пуантах! Я ничто рядом с ней!.. Так создать обстановку… Ну-с, дружочек. Так… так… так!

Воспоминания.

Я знай стучу, пускаю градовую дробь, как ему хотелось, по медной стойке, сверху донизу. Он трясется, подергивает ногами, но с места не трогается… совсем не так, как на рисунке, – нет той страстности.

– Так не пойдет! – возражаю я. – Мухлюешь, мил человек!

Я малость поднаторел. Вихляет задницей, и будьте довольны… курам на смех! Совсем не то, уж я-то в этом толк знаю!

– А где же усилия? Ты же толковал об усилиях?

Пусть попотеет!

– Не видать тебе этого хмыря, как своих ушей! Твой демон только поморщится и, верно, подумает: «Ну, лодырь! Ну, котяра!»

Мне нужно, чтобы он надрывался, чтобы вон из кожи лез. Зря я, что ли, просыпался? Тут он сразу завертелся, начал стараться изо всех сил… Стучит пятками, вскидывается… Поехало! Строит мне глазки, подмигивает, подскакивает… Это уже настоящие прыжки. Теперь становится похоже на рисунок. Но это еще не фарандола, не подлинный вихрь Сохукула… Не то, не то! Он так потеет на пируэтах, что с него брызжет, со всего его шерстистого тела летят брызги. Начинает шумно дышать… Новый заход. Теперь нужно завесить лампочку, обернуть трусами… Чересчур яркий свет для Духа, слишком режет глаза… Нет, что-то не выходит… Проклятье, он сдается!

– Кончили с Сохукулом! Хватит, говорю! Выдохся! Стал, с трудом переводит дух.

– Я никогда не овладею им! Олух, каких мало! Я перестал его воспринимать! Перестал! Проваливай, мерзавец!

Он отметает его резким взмахом руки и валится без сил. Надо признать, сокрушительное поражение. Но это же не конец! Ну, ошибочка вышла, всего-то!

– Найди страницу с Гоа! Это cap! Настоящий, колдовской!

Он одушевился.

– Он являлся по моему желанию. Сар третьей степени, слышишь, курчавый? Третьей! Можешь вообразить его могущество? Сохукул не любит Лондон. Мне-то ясно, что это значит… Ладно, пока помолчу… Нужно просто вернуть Гоа! Он уже почти был у меня в руках… Гоа может выдержать в Лондоне – ведь он влажный, а тот сухой… Я всегда это говорил. Мог бы уже и догадаться!..

Вновь роемся в «Вегах», находим те три страницы – Обряд и Жертвоприношения. Судя по заставкам, не менее двух часов телодвижений.

– Стучи, стучи! Не забыл? Я пяткой… топ, топ, топ! Затем твои четыре удара… тр-р-р-р!.. Ну, давай, хватит уже дрыхнуть!.. Я за тобой, как привязанный… топ, топ, топ!

Он вновь входит в транс – что значит вера!

Пошел отплясывать в пеплуме, то есть в моей простыне… Закутался в нее, потом швырнул в воздух, бросился ловить, припустил бегом… Подпрыгнул, оступился, упал, сверзился с грохотом… ба-бах! Спальня сотряслась, зеркало брызнуло мелкими осколками, посыпалось… Нужно было видеть его рожу… Остолоп остолопом… Дождь дребезгов!

– Ну, что? – спрашиваю. – Завязываем?

– Теперь на десять лет несчастий! – все, что он может ответить.

Это тебе любой дурак скажет!

– Ну, так что, укладываемся?

Я решил, что вроде уже довольно, побили предостаточно. Так нет, ничего подобного!

– Вот так просто и кончили? Да ты охренел!

– Ну, ты даешь! Тебе мало разнесенного вдребезги зеркала? Хорош гусь! Да ты просто чудовище!

– Ну, будет, будет! Не стыдно выказывать слабость?

Давит он на меня, за мальчишку принимает! Послушать его – сущий тиран! Совсем затыркал!

– В такт! И довольно уже дуться! Держи хвост трубой! Слышал такое выражение?

Завертелся, заскакал на кошачьих лапках. Гаер резвился от всей души, носился как угорелый. От кроватей устремлялся к окну, перепрыгивал через тахту. Вращение. В тексте «в-в-в»… сиречь быстрота. Обозначено мелкими значками. Начинаю разбираться. Исполняю партию сначала вилкой, потом ложкой. Он мечется посередине, шерсть на животе шевелится… Пляска, транс, легкие вздохи… Свернулся калачиком… Ласковый, полный неги… И вдруг – раз! – распрямился! Снова пляс… Изображает испуг. Я загоняю его так, что ему дышать нечем станет, заставлю его в точности исполнять все до единой пометки «в-в-в»! Пусть крутится волчком по полной программе и одновременно строит мне глазки! Иначе я шабашу… и все по-новой! Так написано в книге. Я самый могущественный! Я безжалостен! Я тереблю его, подгоняю – бац, бац, бац! Пусть поскачет, пусть выложится! Пусть самого себя превзойдет и подмигиванием, и вихлянием, и трясением головы! Я придирчив до мелочности, до беспощадности! «В точности, как написано! В точности!»… Пусть делает все, что обозначено на этой странице, без жульничанья! Все заставки до единой! Мне подавай всю «Вегу»! Полностью! Пусть хоть околеет!.. Он продолжает телодвижения, но начинает слабеть… Подпрыгивая, взмахивает руками… Загонял я его все-таки, чтоб ему пусто было. Пусть просит пощады! Уже, верно, три часа ночи! Вдали раскатываются гулкие удары – ночной бой Биг Бена.

– Давай, шевелись! Я-то в порядке!.. Бодрее! Резвее! Тебя что, плеткой подгонять? Шевели задницей!

Вот так я с ним, теперь я его взбадриваю… Начать с того, что на каждой странице, на каждом рисунке – везде изображены бичи, стрекала, зубья. На целый полк хватит!.. Это так, к слову пришлось… Веговские розги, плети всех цветов, о чем я ему и напоминаю. Он весь в мыле, хрипит, задыхается, но не сдается! Крепок же… старый хрен! Только он запросит пощады! Он у меня запоет на финише!

Теперь я знаю музыку, все эти так, тик, ток! Исполняю чисто: перебивчивое стрекотание кузнечиков, рябящая россыпь. Но и ему охота подкузьмить, добавить мне хлопот. Ему подавай теперь работу языком… Изощряется! Ему подавай, чтобы на каждом контрапункте в глотке булькало… Это, видите ли, нравится Духам пляса, приводит-де их в веселое настроение души. Они просто, понимаешь, млеют!.. В общем, лишняя забота.

– Ладно, ладно, не возражаю!.. – В основном это я от него уставал, он брал верх, за ним оставалось последнее слово. В следующий раз скажусь больным – пусть будит полковника, чтобы он трещал ему палочками. Вот о чем я подумывал… Уж эта мне пляска живота и горловые бульканья…

– Гляди, Фердинанд, прямо искры из-под копыт!

Он хочет и меня раскачать, зажечь ритмом. Таких вихревых вращений я у него еще не видывал. Такая стремительность, что он просто исчезал из вида. Вжик, и взлетел в воздух! Он находился в своей стихии: смерч нагишом. Да, я был обречен оставаться игрушкой в его руках. Извольте видеть, Терпсихора собственной персоной! Полный отпад!.. Король трансцендентальных плясок!

Я измочален, зеваю. Он поносит меня:

– Значит, на попятный? Бросаешь? Сударь избавляется от обузы! Господин – горлопан и бабник! Работать-то охотников нет! Ну, порхай! Вам же все одному достанется – и девчонка, и жратва! У вас будет все, что я предрекаю, а ваш благодетель сдохнет! Этот обалдуй Состен больше не будет путаться у вас в ногах! Будете иметь окорока… и ни с кем не придется делиться!..

Так это он, благодетель! Курам на смех! Мы усомнимся, гарпия зловредная, дергунчик паршивый!

Пришлось начинать все сызнова. Но, в конечном счете, с колдовскими чарами, с этой пляской Гоа ничего не получилось. Он хрустел своими старыми костями, обливался потом, дышал как загнанный конь, трясся, точно припадочный… а толку никакого. Чарами и не пахло! Он просто бесился, готов был кусаться. Полный провал, но он уперся – и все тут!

– Погоди, взгляну!

Снова схватил книгу. Я зеваю… Бьет четыре часа. У него новое, которое уже по счету озарение!

– Послушай, мне нужен ритм 27, ритм Панды Вулии! Это нечто! Храм Коростен! Ну, представляешь? Я приближаюсь из дальнего конца… Голова у меня вымазана сажей, черная! Ты меня не сразу узнаешь! Стуком по меди изображаешь испуг! Жуткий испуг! Колотишь как сумасшедший! Страх безумный! Буря ужаса!.. Я иду к тебе, намереваясь задушить тебя, а ты меня целуешь, хлопаешь в ладони от радости – я исполнил твое желание, ты добивался этого целый год! Я намереваюсь оглушить тебя!.. Но ты-то, понятное дело, премного доволен! Ты-то воображаешь, что я согласен, что я исполнил твою просьбу! Комедия! Пошел-ка ты в задницу, раздолбай! Смотри! Тычет в книгу.

– Рисунок 27. Видишь позы, мимику, пластику, плутовские проделки?.. Погляди хорошенько! Видишь? Я не нуждаюсь в твоей жертве, презираю твою плоть! Ты мне не нужен! Не желаю твоего запаха! Твоя душа мне тоже без надобности! Видишь, как я гнушаюсь тобой?

На рисунке 27 все так и было, замечательно было видно.

– Вот когда начинается великолепие! Ты извиваешься… из кожи вон лезешь… ты хочешь втянуть меня! Тебе хочется, чтобы я любой ценой принял тебя! Я – Дух храма Коростен! Мне не нужно твое тело, я желаю лишь твоего блага – в этом-то и заключен смысл пантомимы! Я пляшу вокруг твоего тела, завораживаю тебя… но ты нечист для меня! Двенадцать вращений слева направо, в направлении движения луны. Крутись-вертись до туалетного столика. Словом, полный оборот вокруг, так сказать, храма. Ты плачешь оттого, что я не хочу принести тебя в жертву. Ты катаешься по полу, умоляешь, подставляешь мне шею… вот так!

Показывает.

– Чтобы вызвать во мне чувство ревности, ты призываешь себе на выручку беса-птицу Уандора и аккомпанируешь мне на шесть тактов. Главное, музыка! Начинаешь вилкой – тук, тук, тик!.. Потом ложкой – так, так, так! Затем три бульканья – будь, будь, будь! Действуй! Начинаешь резко, затем становишься вкрадчив в расчете на Уандора. Уандор появляется с другой стороны, но ты к этому не готов, для тебя это неожиданность…

Описание было напечатано в «Веге» червоными буквами, значками санскрита. Он произносил по слогам слово за словом – видимо, не слишком хорошо умел читать на этом языке. Рисунки были дивно хороши. Птицеобразный Уандор изрыгал пламя, сине-зеленые его крыла распростерлись на две страницы в полный разворот… Сказочная птица!

– Я научу вас санскриту, молокосос. Так будет намного удобнее.

– Это вы можете сказать, господин Состен! Он переводил по мере надобности.

Весьма причудливые корчи я должен был изображать, притом незамедлительно. Он очень настаивал: первоначально я изображаю любезность, потом мольбу, а в заключение – сладострастие… Ну, за работу, палочка!.. Так называемый Уандор украдкой подбирался по коридору… На корточках, на концах крыл, исподволь. Надо же произвести впечатление! Завернувшись в холстину, он собирался застигнуть меня врасплох… Я ахаю и охаю – такая неожиданность! – и сразу принимаюсь колотить – полный ритм во всю силу по кроватным стойкам, по пружинному матрасу, по стулу… И вот он кинулся, устремился, завертелся вокруг кроватей. Ни дать ни взять, бесы во плоти, точно сошедшие с гравюр. Он корчит мне рожи. Глядим друг другу в глаза. Лопнуть можно со смеху! Я прыснул… и прыснул в такт. Он просто взбеленился: все придется начинать заново, и по моей вине… Он в очередной раз выскакивает в коридор… Вот так разбег! Могучий порыв – и он взмывает в воздух. Точно взмахом крыльев переносится через обе кровати… и обрушивается – бабах! – на спину… Грохот, точно он свинцом налитой, а между тем не так уж и тяжел. Всю спальню тряхнуло. От боли он взвыл не своим голосом, жестоко ушибся. Похоже, спину себе повредил.

– Ох, Фердинанд! Ох, Фердинанд! Он мой, мой! Он у меня в руках, Фердинанд!

Ликование.

– В каком смысле твой?

– Я ощущаю его! Ощущаю!

Его корчит, катает по ковру. Он колотит руками, ногами, его мохнатое пузо ходит ходуном… То ввалится, то вспухнет, вздуется… Раздается пыхтение… Бурдюк, козий мех от волынки… Новый взрыв ликования:

– Он мой! Он мой!

Просто сам не свой:

– Я ощущаю его, ощущаю!

На губах у него пузырится пена, он рычит, взлаивает, точно пес. Вновь раздаются причитания:

– Он мой! Он у меня в руках, Фердинанд!

А сам тужится в немыслимом напряжении сил… Точно в самого себя уперся. Своротить себя во что бы то ни стало. С нечеловеческими усилиями он борется с собой посреди спальни, словно схватившись с великаном… Картина потрясающая!

Он исходит криком:

– Он мой, я держу его! Просто не по себе делается. Я его ободряю:

– Давай, давай!

И совет ему подаю:

– Ты ляг в постель!

Мне кажется, что так ему легче будет продолжать ужасающее борение.

– Да ляг же, ляг!

– Да нет, дурья голова! – вопит он мне в ответ. – Это Гоа!

Багровый от натуги, изнемогающий, разъяренный, вступивший в противоборство не на живот, а на смерть, стиснувший в объятиях самого себя!..

Вот те на, Гоа!.. Вот так неожиданность! Ждали-то не его, не его выкликали! Жестокий великан Гоа! Вот так промашка!.. Мне стали понятны его оторопь, его бешеная ярость. Ждали ведь Уандора, птицевидного беса Уандора, только не Гоа! Это было совсем другое… Гоа ждали во время других корчей, а он – возьми да заявись, хотя никто его не ждал… Какое вероломство! Ах, негодяй! А хватка у него беспощадная, костоломная. Я-то видел его страшные объятия!

– Говорю тебе, это он, Гоа! – восклицает он в пылу борьбы, кипя ненавистью к чудовищу, вновь и вновь, едва живой, опрокидывается на ковер, катается по нему с пеной на губах, натужно вскрикивает… Вот такие происшествия! Я глядел, трясясь от ужаса… Я не в силах был помочь ему… Битва с оболочкой, условным телом… И он был бессилен… «Сар в третьей степени!» – с трудом выговаривал он сквозь пену на губах.

– Он всюду во мне, всюду! Он проник в меня, Фердинанд, проник!

Жутко было смотреть на эти судороги, потустороннее беснование на ковре. Как он неистовствовал против самого себя, стиснутый Гоа…

– Он пробирается в меня, пробирается!

Теперь, высунув язык, он хрипел на ковре… как измученный, обессилевший, забитый до полусмерти пес.

Он изнемогал от телесной муки, совершенно нагой валяясь на полу…

– О, как он тяжек… тяжек, Фердинанд! – стенал он.

Гоа навалился на него в потусторонье, душил его непомерной тяжестью своей. Я старался поднять его, но тщетно. Хватал его за руку, изо всей мочи тянул к себе – и-и-и-оп! И-и-и– п! Но, придавленный к полу тяжестью демона, он стал неподъемен…

– Что же это, в самом деле? Хорош ты, нечего сказать!

– Не смей ухмыляться, остолоп! – грубит он мне. Его душил гнев, вот и икота напала.

Ой, держите меня, сейчас упаду!..

– Нет, не могу больше!

Я надрываюсь от хохота… И-а! И-а!.. В точности – осел… Не могу остановиться. Хорош же он был, валяясь вот так, брюхом кверху, на полу, едва живой, нагой, обросший рыжей шерстью!.. Нет, я сдохну сейчас!

Картина – загляденье!

Расплющенный воображаемой тяжестью, он просто шевельнуться не мог.

– Хватит, сыт по горло! Ложусь спать! – объявляю ему. Я был счастлив, что этому пришел конец. Опостылели мне эти скачки!.. Пусть околевает с голым брюхом!

Так нет же, не конец! Глянь-ка, он снова затрясся, его так и подкидывает… Извивается на полу, шалеет: глаза подкатываются, он бьется, катается из стороны в сторону… Приступ падучей! Склоняюсь над ним, спрашиваю:

– Где болит?

До чего он мне надоел!

– Я счастлив! – стенает он. – Я счастлив! Это Гоа! Он мой, он мой!

Чумовой!

– Где же он тут у тебя, цыпленочек мой? Где? Это я шутки ради.

– В теле, тупица! В туловище!

Подхожу, наклоняюсь над ним, прямо носом в шерсть: желательно мне узреть Гоа в его нутре. Может быть, заметно? Нет, ничего! А он все сильнее, все резче дергался.

– Ты, значит, в порядке! – заключаю я.

Пропало у меня всякое желание что-либо с ним обсуждать… Прекрасно! Состен в полном блеске! Браво, браво, дорогой Учитель!

И тут с ним приключаются жуткие корчи, в десять крат ужаснее прежних. Такое впечатление, что я подогрел в нем жар – довольно оказалось скупой похвалы. Он запрокидывается, изгибается дугой. Некая сила скручивает его так, что тело его образует кольцо… Он зубами хватает сзади собственные ноги, кусает себе пятки… Невероятно! Какая немыслимая гибкость! Как ему удается так согнуть себя? Я исторгаю вопль восторга… пытаюсь поцеловать его. Он грызет себе пальцы на ногах и вдруг, распрямившись, точно пружина, вскакивает на ноги! Вот тебе на! А рожа, а улыбка, а безграничный восторг!.. Как он счастлив!

– Дорогой мой малыш! Малыш мой! – молвит он. Как же он доволен!

И сразу шептать мне на ушко:

– Тише, тише! Он еще не привык! Главное, не толкать! Осторожно, он у меня в животе!

Словом, предупреждает.

– Малейшая глупость, колкость, лишнее слово, – и – пырх! – он уносится прочь!.. Самый ничтожный сбой – и он возносится на воздуси. Все, конец! Только его и видели!..

Да, очень нешуточное дело!

– Он в моем животе! Пусть привыкнет!

Вот такие у нас события, вот где причина его осмотрительности! Ну, что же, прекрасно!.. Лучше всего будет лечь спать. Довольно уже пантомимы! Антракт, перерыв!

– Давай-ка баиньки, Гоа! – бросаю ему. Это ему не понравилось.

– Ты что же, не веришь? Не веришь? Отвечай! Они вновь гневаются. Будь ты неладен!

– Ты не веришь? Насмехаешься?

Никак невозможно было ему видеть во мне скептика. Ему подавай веру безусловную!

– Да верю, верю, не сомневайся!.. Но ты в состоянии понять, что мне спать хочется?

Он так и подскочил, и снова бушевать, и снова изрыгать на меня брань:

– Спать ему, видите ли, охота! Нет, вы слышите? Обормот! Да он у меня в животе! Уши вянут слышать такое! Так вот что я тебе скажу: ты – пустое место. Он в моем нутре, говорю тебе! Всюду!

При сем он стучал по своей щуплой груди, по бедрам, по заду. И отзывалось гулко!

– О! О! Слышишь?

– Да, да, ты прав, Состен!

Не мог я вступать в новые препирательства – я спал, сидя, а он все задирал меня, пыхтел мне прямо в лицо:

– Он был мой уже в Бенаресе, слышишь? Был мой!..

И все в голос, чтобы я непременно слушал его.

– Он был мой целых две недели. Я знаю, чего можно добиться с его помощью. Дай мне трубку! Можно получить все, что пожелаешь. Слышишь? Ты – дух воплощенный! Ты достиг могущества в третьей степени! В третьей, слышишь?

Новая затея! Он хотел доказать мне истинность своего Гоа… Ну нет, на это я не клюну, хоть в лепешку разбейся!

– Говорю тебе, я познал его, познал! Я одержим им, он одержим мною!

Он расхаживал, придерживая живот обеими руками, от дверей к окну и обратно… Нет, концом еще и не пахло. Он весь дрожал, пылал от жара.

Я ему:

– Гляди, простынешь!

Он был наг и мокр от пота.

– Дай мне телефон! Телефон дай! Вынь да положь. Подаю ему трубку.

– Кто самый могущественный в Лондоне? – спрашивает он вдруг.

Я растерялся.

– Кого ты больше всех боишься? Я молчу как дурак.

– Сейчас увидишь, как это делается!

– Что ты замыслил? – спрашиваю.

– Не суетись, говорю не я, а Гоа! Он у меня внутри!

Он хлопает себя по лбу, по животу, по бокам. Хочет доказать мне, что он перестал быть сам собой, что он стал целиком Гоа, что он одержим… И поклон отвешивается в сторону окна. Такой чинный, такой чинный! Потом еще ниже… Очень глубокий поклон…

– Духи Ночи! – возвещает он.

Он настежь распахивает окно… Простынет насмерть! Еще два, три поклона.

– Гоа, Гоа! – трепещет он, сам с собой говорит, сам себя молит, вбирает себя, падает ниц, задрав зад.

Молитвенно взывает:

– Гоа! Гоа!

Как он худ – кожа да кости! – зад торчит востреньким кулечком. Он вновь принимается за свою гимнастику… десять, пятнадцать коленопреклонений.

Воздание почестей Гоа.

О, пошло дело: он встает в полный рост, радостный, бодрый, в полной готовности, опьяненный тайными токами и верой – верой браминской!

– Телефон, лоботряс! Давай сюда трубку! Теперь он уверен в себе. Ну, держись!

– Ну, так за какого фендрика возьмемся? – нетерпеливо осведомляется он.

Не возьму в толк, кого он может напугать, тем более по телефону.

– Нашлю на него порчу Мурвидиас, слышишь? Самую страшную! Под землей настигнет! Так кого возьмем в оборот, говоришь? Ты пока еще никого не назвал. Увидишь через недельку рожу этого ханурика! Нет, милый мой, ты не знаешь силу чар Мурвидиаса!

Вижу, что он лечит мне мозги, и тут меня осеняет:

– Позвони французскому консулу!.. Редкая сволочь!

Клянусь, тот действительно был мне гадок со дня памятного визита, когда он вышвырнул меня на улицу. Ах, гнида! Чтоб ему поленом в харю заехало, вот радость была бы!.. Вообще чем-нибудь потяжелее! Вот где пригодилось бы чародейство! Чтобы этого консула Франции, мать его так, на кусочки разодрало!

– Подай-ка телефонный справочник, гуляка! Сейчас увидишь, как я разделаю под орех этого гуся лапчатого! Через недельку сходишь взглянуть на своего консула Франции! Ты понятия не имеешь, что такое порча, какую я насылаю через Гоа! Только бы успеть воспользоваться токами Гоа! Дремать нельзя – чуть замешкаешься, и они уже забастовали!

Вдвоем роемся в справочнике, ищем номер.

– Bedford!.. French Consul… Bedford square… вот он: Tottenhem 48486!

– Спроси его сам! Говори!

У него самого не получалось. Я помогаю ему:

– Four.. Eight… Four…

А, вот и консульство. Передаю ему трубку.

– Соедините меня с консулом Франции, лично с консулом!

Сказано властно, безоговорочно.

На том конце провода замешательство. Кто-то мямлит:

– Да, в чем дело?

Он взъяривается: такого он не потерпит! Хватает трубку:

– Консул Франции, вы слышите меня?

– Консул Франции уже в постели! – раздается в ответ.

– В постели? В постели, говорите? Немедленно разбудите! На проводе президент! Президент, вы слышите? На проводе Раймон Пуанкаре! Пошевеливайтесь! Поворачивайтесь!

Лихо прозвучало. Вот это твердость! Какие могут быть сомнения?

На том конце провода сразу зашевелились, звук телефонных включений, настроек, звучащие наперебой голоса… А, вот и консул!

– Алло! Алло! Консул Франции на проводе!

– Алло! Алло! Это вы, господин консул? С вами говорит президент Пуанкаре!

Он шепнул мне: «Сейчас увидишь!», подмигивает: не бойся, мол, я уверен в себе.

– Алло! Алло! Это вы, господин консул? Прекрасно, благодарю вас! На проводе президент Пуанкаре! Я кое-что хотел сказать вам: дерьмо, дерьмо, дерьмо! Вы – паршивое дерьмо и сдохнете властью Гоа! Кушайте на здоровье!

И – бряк! – вешает трубку. Доволен до опису, в диком восторге, сигает, взбрыкивает козлом, откалывает ригодончик, гоняет нагишом вокруг ковра… Джига браминского победителя!

Вот он каков!

– Ты слышал? Слышал? Прямо в лоб! Троекратное дерьмо! Этого что, мало? С запасом хватит! На восемьдесят лет! С помощью Гоа это самое малое – от восьмидесяти до девяноста лет! Ну как, неплохо получилось? Ему теперь барахтаться до скончания века! Вот тебе бенаресская школа!

Как он гордился собой, этой телефонной победой! Он скакал кругами, отплясывая сарабанду блистательного торжества. Усталость как рукой сняло – резвая лань!

– Тройное дерьмо! – ликует он. – Тройное! Так-то, малыш, так-то! Может быть, у тебя еще какая-нибудь сволочь найдется? Кого бы еще отхлестать по мордасам? Давай живее, нельзя терять ни минуты!

Видно, на него накатило, полностью погрузило в транс Князя Флюидов.

– Он мне уже до костей добрался, до самых костей! Потрогай бедро! Более явного знака быть не может! Чего же лучше? Еще немного моления… Погоди, погоди!

Он вновь простирается, затем поклон… Еще пять, шесть раз… Духам Ночи в сопровождении обрядовых блеяний Гоа… Ну вот, теперь он в полной готовности, грызет удила.

– Можно начинать?

– Давай, колоти: тик, тик, так! Сейчас нашлю ему смертельную порчу! – возвещает он.

– Сейчас ему такая пакость приключится, что хоть вешайся, хоть под трамвай бросайся! Вот такие токи я на него насылаю! Излучай со мной!

Вот чего ему желательно. Какая уверенность в себе! Удивляет он меня. Может быть, в этом что-то есть? Может быть, он действительно обладает некой властью… как и те, кто занимается столоверчением? Тут призадумаешься. Уж очень у него уверенный вид. Сверхмагия – это лапша на уши, мошенничество и облапошивание… А может быть, он просто фокусник? Пакости на расстоянии? Было от чего придти в недоумение! На ком бы испробовать? Почему бы и нет?

– О, Нельсон! Гаденыш, каких поискать!

Ему ведь нужен был отъявленный негодяй.

– А, этот! Ну да! Совсем он позабыл его.

Но у Нельсона нет телефона. Надо кого-нибудь другого.

– А Мэтью, легавый? Вот экземпляр! Сволочь, каких мало! Давай, мать твою за ногу! Чтобы он копыта откинул! Нашли на него порчу, если можешь… вот такую, гляди!

И показывает какую. От края и до края. Подавай мне Мэтью! Я эту гадину совершенно не переносил. Самая подлая тварь на свете! Самая мерзкая жаба в этой шаражке! Пробы негде ставить!

– Свяжись с Ярдом и давай сюда этого голубчика, да поживее, пока не рассвело! Позднее появляются помехи, и все расползается. Гоа – это мрак, непроглядная тьма!