Текст книги "Пусти козла в огород"

О, сколько лун!

Тщетно молил Мастер отпустить на свободу душу.

Не знают тепла воды!

Тысячу мер нефрита принес к берегу Мастер.

Рассмеялся морей владыка.

– Как отыскать душу? Так глубоки воды!

Может быть, унесла. Мастер, душу та, что с ладьи бежала. Рабыня с бронзовой кожей.

Сверкнул океан солнцем.

У вод нет состраданья!

По следам памяти предков направил парус свой Мастер. На острове Вечной Печали он отыскал беглянку.

Отвернула лицо рабыня.

– Сколько лун ждала тебя, Мастер? О, сколько лун!

Не за мной ты спешил, Мастер! Может быть, ты искал Забаву?

Протянул ей ладонь Мастер. И тепло очага ей отдал.

Улыбнулась рабыня. Взглядом обогрела лицо Атуэя. Мастер тоже согрел глазами обнаженное тело рабыни.

Унесла их ладья к свету. Унесла очарованных счастьем.

Стража полночью их схватила. Смерть, Пернатого Змея милость, им обещана за преступленье.

За разврат! За святотатство!

Перед казнью плечо рабыни украсил искусно Мастер. Нарисовал он птицу.

– Татуированная Аматтальма, – Мастер назвал ее имя. – Ты обретешь свободу! Любовь моя больше безумья. Любовь моя выше смерти, Не думай! Взмахни крылами. Лети. Спасайся!

Смахнула слезу Аматтальма. Взметнулись белые крылья.

И унесли Аматтальму.

Прочь от смерти!

Прочь от неволи!

В Землю Вечной Любви.

Быстрых потоков холод выстудил Мастера кожу. Стал он прохладней рыбы. Стал он придонным илом.

Долго ли ждать, чтоб потоки вынесли ил на равнину? Чтобы согрело солнце щедрость речных подношений?

Долго!

* * *

Когда Мигель закончил свой рассказ, девушка действительно ожила. Опустила руку, украшенную каменным браслетом, в море. Тихо сказала:

– Вода такая ласковая. И теплая…

Она с благодарностью взглянула на Мигеля, на его гладко выбритую, удлиненную голову, которую покрыли ожоги.

«Удивительно, голова у него, как у сеньора Диаса, как у Диего», – подумала девушка.

Мигель улыбнулся.

– Море моей родины прекрасно, – сказал он. – Оно было таким же за многие тысячи лет до нас. Это наше наследство.

Девушка нахмурилась.

– Сеньор Эррерос, – спросила она, – ваш рассказ так необычен. Но я уже в который раз сталкиваюсь с этим диалектом. Я изучаю испанский, и мне интересно…

– Испанский? Диалект? – удивился Мигель. – Нет, мой язык очень древний. Испанского не было и в помине, когда люди говорили на нем.

– Вы шутите! Вы все шутите, – рассердилась девушка.

– Ничуть. Это язык древних ольмеков. Он понятен… лишь тем, кому понятен.

Девушка отвернулась.

Несмотря на ужас, который она перенесла, на неудобство спасательного плотика, на то, что одежда ее вымокла до нитки, ей вдруг стало тепло и уютно.

Приятная истома охватила ее. Она с удивлением обнаружила, что море на месте утонувшего корабля-выставки сплошь покрыто такими же спасательными плотиками, как и у них с Мигелем. Шлюпки с ржавого сухогруза подбирали пострадавших.

Девушка почему-то была совершенно спокойна и за себя, и за всех людей.

Ее и Мигеля подхватил скоростной спасательный катер. Доставил на берег, где их встретили, как попавших в беду особ королевской крови. Люди Эррероса переодели девушку в дорогое красивое платье. Доставили ее домой.

На прощанье Мигель Эррерос вручил визитку, взяв с девушки обещание обязательно позвонить.

Дома девушка сняла с руки нефритовый браслет. Положила вещицу рядом с другими подарками, сделанными древними мастерами. Задумалась.

Глава 18

Мне повезло, Карина была дома, но сразу предупредила, что спешит на репетицию. Ее немного удивило мое посещение, впрочем, об удивлении этом она позабыла после первого же вопроса.

– Карина, – спросила я, – Лора была в Мексике?

– Да, кажется, раз или два.

– А ты была в Мексике?

– Я там была много раз, – с гордостью ответила Карина и пояснила:

– С ансамблем гастролировала. Кстати, совсем недавно оттуда приехала.

А почему тебя это интересует?

«Ох и глупа же она, – подумала я, чувствуя, как заползают в меня сомнения. – Не промахнулась ли я с Нюркой? Слишком быстро я ее раскусила, как-то настораживающе быстро».

На вопрос Карины я решила не отвечать, а вместо этого начала изматывать ее умными разговорами, в надежде на то, что она вдруг захочет блеснуть эрудицией, да тут-то и попадется, брякнет про «бочку Данаид».

Но как я ни старалась, Карина умствовать не спешила, все больше молчала и слушала, открыв рот. О чем только я не говорила, какие темы не поднимала. Для начала прошлась по древнегреческой мифологии, поскольку всем известно, что Данаиды, это пятьдесят дочерей аргосского царя Даная, убившие своих мужей и осужденные за это богами, вечно обречены наполнять водой бездонную бочку в поземном царстве Аида. Не тем ли занимаемся и все мы здесь, на земле?

Покончив с древнегреческой мифологией, я вкратце обрисовала сложную политическую обстановку в странах зажравшейся Европы. С блеском распутала гордиев узел балканской проблемы и, удовлетворенная, перешла к немецкой философии. Здесь я упомянула Гегеля и Канта. Пространно прошлась по Ницше и со смаком задержалась на Шопенгауэре. Карина начала сползать с кресла.

– Со-онька-а, – изумленно пропела она, – какая ты умная-я-я…

– Да, я такая, – вынуждена была признать я, досадуя на то, что результатов при этом – ноль.

А Карина, забыв уже о своей репетиции, начала восхищаться мной и немецкими философами, о существовании которых и не подозревала до сей поры. Мне стало очевидно, что ни о какой «бочке Данаид» здесь и речи быть не может. Карина о ней и слыхом не слыхивала. Однако я так разожгла ее любопытство, что мгновенно свернуть разговор казалось нереальным.

– Ах, Соня, еще, еще, расскажи еще! – просила Карина. – Мне так понравилось! Так понравилось! Они чудо! Чудо! Мне близки их мысли! – в восхищении закатывая глаза, сообщила Карина.

«Еще бы», – подумала я, перебирая в памяти количество ее амуров и пытаясь разгадать, не было ли среди ее поклонников Германа.

Однако умные разговоры измотали меня, а не Карину. К тому же пора было отправляться к Лоре.

Я решила перейти ко второй части программы. Выбрав подходящий момент, спросила:

– Дорогая, ты слышала что-нибудь об анонимке, которую получила Алиса?

– Как? Еще одну? – воскликнула Карина и испуганно прикусила язык.

Я была потрясена. Выходит, все гораздо сложней, чем я думала. Признаться, уже не знала, кого подозревать. Пожалуй, Фаина единственная вне подозрений. О Лоре речи нет – бог знает чего наговорит мне она.

– Вот и попалась, – закричала я, – так это ты написала анонимку!

Карина покраснела и залепетала:

– Нет, не я, не я.

– А кто же?

– Клянусь, даже не представляю.

– Откуда же ты знаешь про анонимку? Теперь Карина побледнела, ее карие очи забегали воровато, как у человека с нечистой совестью. Раз двадцать я повторила свой вопрос, но Карина не отвечала. Лишь головой мотала и вздыхала. Наконец мне надоело терроризировать ее.

– Хорошо, – сказала я, – раз ты знаешь об анонимке – значит, знаешь и то, что Герман изменял Алисе. Теперь же он просто решил ее бросить.

– Нет! – крикнула Карина. Она схватилась за сердце, покрылась красными пятнами и… зарыдала.

– Ха-ха! – воскликнула я. – Так это ты перешла дорогу Алиске! Значит, Герман влюбился в тебя!

Карина не отвечала, но рыдала все громче.

– Не может быть, не может быть – причитала она. – Не верю, не верю.

Я смотрела на убитую горем Карину, видела, что дело идет к истерике, и ничего не могла понять.

– Почему ты плачешь? – гаркнула я.

– Потому что не могу слышать о том, как рушится моя иллюзия. Я верила, что идеальные отношения есть! Есть! А их нет!

И она забилась в истерике. Я нервно глянула на часы и подумала: «Надо бы ее успокоить, но времени в обрез. Если задержусь, не застану Лору. Но, с другой стороны, нельзя оставлять в таком состоянии Карину. Бедняжка просто сходит с ума».

Я позвонила Алисе и рассказала о своих затруднениях.

– Соня, не будь наивной, – сказала она, – Карина артистка. Вошла в роль. Ничего страшного, как вошла, так и выйдет.

Мне стало стыдно, что не додумалась до этого сама.

– Вот что, цыганка Аза, – сказала я, – ты тут поплачь, над своим поведением подумай, а мне пора. Если увела Германа у Алиски, так и признайся. Нечего комедию ломать.

– Соня! Клянусь! Не уводила! – закричала Карина, но я не слушала ее.

Я уже не верила ни одному ее слову и мысленно настраивалась на беседу с Лорой.

* * *

Умница Лора сразу заглотнула наживку и с таким энтузиазмом предалась интеллектуальной беседе, что я уже не знала, как ее остановить. Даже предположить не могла, что бедняжка так по духовной пище изголодалась. Так истосковалась по общению с культурным человеком.

В результате я застряла у Лоры до вечера. Она же и о карьере забыла, и о работе. Древнегреческая мифология была для нее просто тьфу – здесь мы за два часа управились. С немецкой философией Лора оказалась на «ты». Она быстро изложила свою оригинальную точку зрения на «примитивные» взгляды Канта, Ницше, Шопенгауэра и Гегеля и, не дав мне вставить и слова, переключилась на средневековую этику, а затем плавно перешла к теории морали.

Пока Лора поражала меня глубиной мысли, я тоже даром времени не теряла: ломала голову, как бы приступить к вопросу об анонимке. К тому моменту я отчаялась уже услышать от нее что-либо о «бочке Данаид», хотя возможности для этого были предоставлены Лоре обширнейшие. И она ни одной не воспользовалась. Так я и не услышала этой чертовой бочки из ее уст. Радуясь, что зашла речь о морали, я воскликнула:

– Кстати, это не ты писала анонимку? К моему удивлению, Лора испугалась. Испугалась так, что утратила сообразительность. Вместо того, чтобы расспросить меня, о чем идет речь, она залепетала:

– Какая еще анонимка? Не знаю никакой анонимки.

При этом ее не интересовало, ни что в этой анонимке написано, ни кому она адресована. Ничто не интересовало Лору. А вопрос, который она без устали повторяла, явно не требовал ответа. Мне это показалось странным.

– Дорогая, не хочешь ли ты сказать, что не знала об измене Германа? – сказала я.

В ответ последовал тот же текст, но с некоторыми изменениями: вместо «анонимки» была вставлена «измена».

– Какая еще измена? Не знаю никакой измены, – еще более испуганно залепетала Лора. Я рассмеялась:

– Как же не знаешь, когда Алиса говорила о ней на вернисаже?

– Это глупые фантазии Алисы, – запальчиво возразила Лора. – Герман любит жену. Герман любит жену. Все это знают.

К моему удивлению, она с воодушевлением начала опровергать «эту немыслимую ложь», доказывая, что Герман на измену просто не способен. Лора так старалась, что я сразу отбросила версии с Нюркой и Кариной.

Теперь я подозревала исключительно ее.

«А почему бы и нет? – подумала я. – Холеная Лора и сейчас еще хороша. А как она начитана, умна. По себе знаю, Герман любит умных женщин. Часами он может со мной говорить…»

– Теперь мне очевидно, дорогая, ты не знаешь, что у Германа была страсть! – пристально глядя на Лору, воскликнула я.

Лора вспыхнула, но все же взяла себя в руки и спокойно ответила:

– Это немыслимо. Сплетни.

– Страсть чудовищная, всепоглощающая. Алиса даже пыталась руки на себя наложить, так он любил ту женщину. Он боготворил ее, а Алиса страдала!

Лора заерзала, ей явно было не по себе.

– Глупости. Сплетни, – сказала она, но в голосе совсем не было уверенности.

Я была изумлена: почему уравновешенная и невозмутимая Лора так плохо держит себя в руках? Почему нервничает? С одной стороны, я ее подозревала, но, с другой, поверить никак не могла, что Алиску травит она, мать троих детей, добросовестная жена и прекрасный руководитель среднего звена.

– Не сплетни и не глупости, – возразила я. – Более того, у Германа было две страсти.

Тут нервы Лоры окончательно сдали, она перестала себя контролировать, вскочила и закричала:

– Кто вторая?

Я удовлетворенно усмехнулась:

– Тебя интересует вторая потому, что первая – это ты! Теперь верю: анонимки писал кто-то другой, но, увы, думаю, что Алису травишь ты.

Лора неожиданно успокоилась.

– Глупости, – сказала она, невинно глядя мне в глаза. – Зачем бы я стала травить Алису? Это в первую очередь опасно для меня, для моей семьи и карьеры. К тому же Алису я люблю.

– Но это не помешало тебе завести интрижку с Германом.

И тут Лора рассвирепела.

– Послушай, Софья, – кричала она, – не суй нос в мою жизнь. Может, я и не. святая, но перед Алисой чиста. Я не спала с ее мужем, детьми своими клянусь! Надеюсь, эта клятва оградит меня от твоих вопросов?

Я была ошеломлена. И было от чего. Лора, она же такая аккуратная и правильная. Прическа – волосок к волоску, костюмчик без единой морщинки. Ни пылинки в доме, с мужем (говорят) едва ли не на «вы». Лора – образец добропорядочности! Она не живет, а подает пример своим детям, следит за каждым своим словом, оценивает каждый свой поступок. Все у нее расписано по часам, все распланировано, все продумано. Ей надо бы родиться в немецкой семье. Немцы пришли бы в восторг от такого педантизма.

И на этот педантизм наложен густой слой татарских традиций. Я слышала, что Лора выходила замуж по всем мусульманским правилам: как положено, была засватана еще ребенком и даже глядеть не смела на других парней.

И вот такая Лора клянется своими детьми, утверждая, что не спала с Германом, но при этом знает о его первой страсти. Как такое возможно? И почему она так занервничала? И почему потом успокоилась? И почему с обидой защищала Германа, будто он ее собственный муж?

Уф, голова идет кругом!

«Да-а, – с изумлением подумала я, – интересные у Алиски подруги. То, что она тщательно годами скрывает, знают все поголовно. И знаниями этими не спешат друг с другом делиться. Черт голову сломает в таких отношениях!»

Не найдя ответов на свои вопросы, я отправилась к Нюре.

Глава 19

С Нюрой я тоже ловко беседу повела. Только она сразу же приуныла, даже древнегреческой мифологии не снесла. Когда же дошло до политического вопроса, Нюра и вовсе сдала. Начала подремывать прямо у меня на глазах. Встрепенулась лишь на немецкой философии. Встрепенулась и забросала вопросами.

– Что? – закричала она. – Шоп энд Гауэр? Магазин, что ли, новый? Почему не знаю? И там есть что-то приличное? Ты там была?

– Шопенгауэр не магазин, а философ, – пояснила я, отчаявшись дождаться от нее «бочки Данаид».

– Фии, – приуныла Нюра. – Скучная ты сегодня какая-то.

«Алиска явно перемудрила, – подумала я. – Нет у Нюрки никакого желания блистать умом. Она блещет исключительно престижем».

Признаться, за этими светскими беседами я изрядно подустала, да и время было позднее, поэтому очень мне хотелось вернуться к Алисе, прилечь на диванчик с чашечкой травяного чая, послушать музицирующую Симочку, посплетничать с Маргушей…

Ах, все это весьма приятно, но во всем люблю систему.

«Раз взялась, – решила я, – значит, должна довести начатое дело до конца».

Пришлось отправиться к Фаине, поскольку ее единственную еще не тестировала.

Созвонившись с Фаиной, выяснила, что она в своей клинике. Свет не ближний, так что времени на раздумья хватало. Можно сказать, что я пригорюнилась, хоть и не часто со мной такое бывает. Весь день, с утра до вечера, провела в беседах с подругами Алисы, а результат нулевой. Даже хуже, теперь я уверена была, что никто из них не писал анонимок. И почему обязательно они? Мало ли кто мог их состряпать: знакомые, сослуживцы, родственники, наконец.

Безнадежное дело.

С этой мыслью я вошла в кабинет Фаины. Каково же было мое изумление, когда она, увидев меня, закричала:

– Мархалева! Черти тебя дери! Опять заявилась воду в ступе толочь! Разговоры с тобой – «бочка Данаид», все в песок, все бесполезно!

Не стоит, думаю, говорить, что я остолбенела. Сокрушительным смерчем пронеслись мысли, оставив в голове пустую и бескрайнюю равнину. И в центре этой равнины вопрос: «Зачем Фаина писала анонимки?»

– Фаня, зачем ты писала анонимки? – не узнавая своего голоса, спросила я. Фаина, как водится, заржала.

– Мархалева, иди к бесам! – пробасила она, демонстративно надевая очки и утыкаясь в какой-то журнал. – У меня сегодня ночное дежурство, значит, есть возможность поработать, так что отвали.

Я обрадовалась:

– Не отвалю, будем дежурить вместе. Фаина и ухом не повела, вся ушла в журнал.

– Фаня, – спросила я, – Лора могла переспать с Германом?

– Запросто, – буркнула она, вставая из-за стола, набирая воды в чайник и попутно включая компьютер.

– А Карина?

– Запросто.

– А Нюра?

– Запросто, – Фаина вернула чайник на подставку и спросила:

– Кофе будешь?

– Буду. А ты?

– И я буду, – кивнула она.

– Нет, я о другом спрашиваю: ты могла бы переспать с Германом?

– Запросто, – машинально ответила Фаина, уставившись в монитор.

– Нет, – сказала я, – Лора спать с Германом не могла, она поклялась детьми. И ты спать с Германом не могла, его с тобой не уложить и черту. Значит, остаются или Нюра или Карина.

Фаина отвлеклась наконец от журнала и монитора, пристально на меня посмотрела и спросила:

– Мархалева, мне что, медбратьев вызывать? Или ты сама уйдешь?

– И не мечтай, Фаня, – ответила я, – не покину твоих чертогов, нигде не чувствую себя так хорошо, как в твоем дурдоме. К тому же еще и кофе не пила.

Она осуждающе покачала головой и удрученно пробасила:

– Неужели вся ночь псу под хвост? Ну, Мархалева, ну че пристала? Как банный лист к заднице. Нет мне покоя от тебя.

– Фаня, какой покой? Рушится моя личная жизнь, а вы лишили меня возможности ее наладить.

– Налаживай, кто тебе не дает? – искренне удивилась Фаина.

– Ага, только о том и мечтаете, чтобы я уехала. Сразу же отравите Алиску. Знаю, ее травишь не ты, но помоги мне найти отравительницу. Это в твоих же интересах.

Признаться, я думала, что Фаина про интересы начнет расспрашивать меня, какие, мол, ее интересы и откуда они взялись, она же озадачилась совсем другим вопросом.

– Почему ты решила, что травлю не я? – с необъяснимой обидой спросила Фаина. Я без запинки солгала:

– Потому что ты хороший человек. Фаина вдруг взорвалась. Она бухнула по столу кулаком (чашки так и подпрыгнули) и заорала:

– Мархалева, прекрати хамить! Ты мне надоела! Иди к Лоре или Карине, что я, крайняя?

И тут меня осенило. Фаня написала анонимку, а Нюрка была первая страсть, поэтому-то она и помнит радость Фаины. Еще бы не помнить, у них с Германом роман, а тут эта анонимка. Алиска лезет в петлю, Герман бросает Нюрку, естественно, рассказывая обо всех своих несчастьях. Так все просто! Почему раньше не догадалась?

Но тогда получается, что не Нюрка травит Алису. И не Лора. Остается Карина. Она, кстати, тоже знает про анонимку.

Ха! Карина! Теперь понятна ее истерика.

Я приблизилась к Фаине и зловеще прошептала:

– Не вздумай отпираться, ты писала анонимку. Герман влюбился в Нюрку, ты случайно узнала и от зависти настрочила анонимку.

– Чушь! – пробасила Фаина и радостно заржала. – Чушь!

Складывалось впечатление, что мои домыслы не просто веселят ее.

«Да она ликует! – озарило меня. – Ликует! Но почему?»

Демонстрируя презрение, я продолжила:

– Потом Герман вновь вспыхивает страстью, он опять безумно влюблен…

– В кого? – с издевательской ухмылкой перебила меня Фаина.

Я слегка растерялась:

– Возможно, в Карину…

– Чушь! Мархалева, все чушь, у тебя скудная фантазия и никакой оригинальности. Ты дура. Не завидую твоим читателям.

Легко представить, как я взбесилась. Сама-то я своим читателям всегда завидовала – у них есть я, умница и красавица. А вот у меня почти никого нет, во всяком случае тех, что у меня есть, – всегда мало. Какая-то Фаина издевается, корчит из себя…

– Да знаешь ли ты, глупая, самодовольная корова, – в ярости закричала я, – что смерть Алиски будет на твоей совести!

Фаина перекрестила меня и себя. Потом зачем-то осенила крестным знамением журнал и компьютер.

– Тьфу на тебя, Мархалева, тьфу, – пробасила она. – Нельзя говорить такое, побойся черта.

– Может, бога? – поинтересовалась я.

– И бога. Побойся бога, не шути с чертом и иди себе спать. У меня дежурство.

– И не надейся! Спать я не пойду до тех пор, пока не узнаю, кто травит Алису.

Фаина опешила:

– Почему ты об этом обязательно в моем кабинете хочешь узнать?

– Потому что от тебя начинаются все мои логические цепи. Ты писала анонимку, значит, знаешь, кто первая страсть Германа. Та страсть, из-за которой вешалась Алиса.

– Знаю, – призналась Фаина, – но тебе не скажу. О, вода кипит. Сколько тебе ложек сыпать?

– Если кофе, то одну, если сахара, то две, – ответила я и без всяких оснований заявила:

– Знаю, почему не скажешь.

– Почему? – Фаина сердито придвинула ко мне до краев наполненную чашку.

Я сделала глоток – кофе был недурен.

– Знаю, почему ты не хочешь говорить, с кем был роман у Германа.

– Знаешь, так говори.

– Я тоже не скажу, а почему, знаешь?

– Потому что ты дура, – брякнула Фаина.

Изматывающие интеллектуальные беседы с подругами Алисы наложились на позднюю ночь не самым лучшим образом.

«Чем занимаюсь? – подумала я. – Там, в Москве, Евгений спит с Юлькой, а я здесь, в Питере, выколачиваю исповедь из этой придурочной Фаины. Вместо того, чтобы отобрать Евгения у Юльки и самой с ним спать!»

Нервы мои сдали.

– Почему ты мне ничего не скажешь? – завопила я. – Да потому, что Герман тебя не замечает! Потому что ты жалкая уродина! Потому что ты не мужик, не баба и не гермафродит! Потому, что тебе только и осталось, что любезничать с психами да анонимки строчить!

Фаина побледнела и словно окаменела. Такой я не видела ее никогда. Еще бы, такого ей никто никогда и не говорил, по. тому, что все именно так о ней и думают.

– Мархалева, ты не того? – прохрипела она и закашлялась.

Полезла в ящик стола, накапала в мензурку каких-то капель, залпом опрокинула их в рот, нервно закурила. И все это в напряженном молчании.

– Вот что, Мархалева, – наконец заговорила она, – ты и в самом деле дура. Все твои версии ни в какие ворота не лезут. Потрачу свое драгоценное время, но лишь для того, чтобы ты поняла…

– Хорошо-хорошо, уже поняла, что я дура, – поспешила заверить я, – только поскорей расскажи все, что знаешь.

– Лора никогда не пыталась завладеть Германом, – глухо пробасила Фаина. – Она вышла замуж раньше, чем Герман женился на Алисе.

– Да, она отпадает, потому что детьми уже поклялась, что не спала с мужем Алисы.

– Герман гулял на свадьбе Лоры. Карина с Германом спала, но до того, как он познакомился с Алисой. Насколько я знаю Карину, никогда, – Фаина угрожающе повысила голос, – слышишь, Мархалева, она никогда!..

– Слышу, Фаинька, слышу, – боясь шевельнуться, прошептала я.

– Никогда Карина не возвращалась к тем, с кем у нее был роман, – пыхая дымом, продолжила Фаина. – Вряд ли для Германа она сделала бы исключение. Тем более что он муж ее подруги.

– Но она призналась, что знает про анонимку.

– Правильно, я сказала ей, что Алиска получила какую-то анонимку.

– Зачем?

– Думала возбудить любопытство Карины, думала, что она отправится к Алиске выпытывать. Я хотела таким образом получить информацию о внутрисемейных делах Алиски. Карина же благородно себя повела. Уверена, она до сих пор не подозревает, о чем шла речь в той анонимке. В ту дурацкую анонимку Карина даже не поверила, потому что в отличие от некоторых она склонна к порядочности и чистоплотности в дружеских отношениях.

Я возликовала:

– Выходит, я была права, первая страсть Германа Нюрка? Поэтому она и знает про анонимку.

И вот тут-то Фаина заржала, выпустила мне в лицо клуб дыма и изрекла:

– Черта с два! Первая страсть я! И про анонимку Нюрка ничего не может знать, поскольку и анонимку писала я.

Легко представить, как мне было тяжело. Все версии разом разрушились. Мои бедные мозги вспухли под грудой обломков, я пыталась собрать их хоть в какую-нибудь жалконькую логическую цепь – безрезультатно.

«Разве могут быть цепи с этой придурочной?» – с отчаяньем подумала я.

– У нас был роман, – пробасила Фаина.

– Врешь! – воскликнула я. – Не мог Герман на тебя польститься! Она была горда.

– Как видишь, мог. Он любил меня, когда я того хотела. Сотни Германов и теперь будут у моих ног, если только пожелаю. Жалко тратить время на амуры, Мархалева. Жизнь коротка, а так много надо успеть.

И Фаина махнула рукой, мол, все равно ты не поймешь моих чаяний, одни глупости у тебя на уме.

Зря она со мной так. Я ведь тоже не дура и среди моих глупостей, между прочим, не так уж и много мужчин. Вся в творчестве и на любовь плюю. Фаина права, и в самом деле, зачем мне этот Евгений? Пускай остается у Юльки!

Бог знает почему, но я прониклась к Фаине истинной, неподдельной симпатией. Прониклась и сказала:

– Фаня, зря думаешь, что не понимаю тебя. И привлекательность ты потому потеряла, что в одних только психов влюблена. Нет, я тебя не осуждаю, сама такая. Разве все мои мужья хоть чем-то отличаются от твоих психов? Фаня, ничем, это я тебе компетентно говорю. Вот из кожи вон и лезу, лишь бы нравиться этим дебилам. А зачем? Зачем?

Фаина впервые в жизни с интересом посмотрела на меня.

– Мархалева, ты здорова? – спросила она. Я отмахнулась:

– Здорова, а толку-то? Всю жизнь положила к ногам каких-то ничтожнейших мужичишек, мужичоночков, мужинечков. Блин!

– Зря стараешься, – посочувствовала мне Фаина. – Их ничтожества не передать словами. Мужчина создан только для осеменения, в остальном он полный профан – одно самомнение.

– Самонадеянность и зазнайство, – добавила я. – В наш век, когда тяжелый труд взяли на себя роботы, про мужчин вообще можно забыть, потому что мир, придуманный их мозгами, не устраивает никого. Бардак и войны. Что бывает, когда жена уезжает на отдых или в командировку, а муж остается дома один?

– Пьет, скотина, и жене изменяет, – без запинки отрапортовала Фаина и добавила:

– А дети брошены и корова недоена.

– Точно! – согласилась я. – Вот то же самое происходит и с нашей страной! Бабы, правда, никуда не уехали, но все еще хуже, – они вообще не у дел! Вот скажи мне, какого черта я всю жизнь гордилась своей красотой? Тебе нужна моя красота?

– Мне она до лампочки, – призналась Фаина. – И твоя и своя.

– Точно! Фаня, ты до безобразия права! Значит, я мучила себя своей красотой ради этих уродов? Ради этих никчемных мужчин? Загнали баб на кухни, а сами черт-те что с этим миром творят!

Фаина уже с восхищением посмотрела на меня и изрекла:

– Мархалева, тебе надо идти в политику. Выставляйся! На первых же выборах я за тебя проголосую.

– И не прогадаешь, – пообещала я. – Кстати, а зачем ты послала Алисе анонимку?

Фаина не ожидала вопроса и едва не подавилась дымом, который она как раз жадно втягивала в себя. Прокашлявшись, она сказала:

– Мархалева, я, как и ты, тоже дурой когда-то была. Мучила меня давняя любовь, а тут Герман за медицинской помощью обратился. Алиска послала его ко мне с бессонницей. Честно же ей говорила, что я психиатр, а ему нужен невропатолог. Не поверила, вот и виновата сама. Я врач, Герман пациент – куда нам было деваться? Произошла эта самая, как вы говорите, любовь. Тьфу! Будь она неладна!

Я сообразила, что откровенничает Фаина уж слишком охотно, но говорит совсем не то, что мне нужно. Так может продолжаться и до утра, а у меня еще куча вопросов. Пришлось ее перебивать, хотя слушать было очень интересно.

– Это понятно, – сказала я, – у вас был роман, но зачем ты Алиске анонимку писала, да еще буквами, вырезанными из газет?

– Не своим же почерком писать, – усмехнулась Фаина. – А писала потому, что еще дурная, молодая была, хотела с Алиской женской силой померяться, решила Германа к себе перетянуть. Думала: Алиска об измене мужа узнает и выгонит его, а я подберу.

– А она вешаться вздумала, – продолжила я.

– Да-а, а Герман испугался и бросил не Алиску, а меня. И слава богу, – заключила Фаина. – Позже я поняла, что не в семейной жизни счастье.

Готова была с ней согласиться, но меня волновал другой вопрос.

– Зачем же ты вторую анонимку написала? – поинтересовалась я.

Фаина, собиравшаяся со смаком затянуться дымом, так с недонесенной до рта сигаретой и застыла.

– Какую вторую? – спросила она. – Больше я анонимок не писала. Да и про Германа забыла. Уже и не помню, когда его последний раз видела.

– Что так? – удивилась я.

– Мархалева, – рассердилась Фаина, – будто не знаешь сама. Я и Карина – незамужние, а Лора, Алиска и Нюрка семьями не дружат. Лора вообще терпеть не может, если к ней в гости случайно завернешь. Такую мину скроит, что в другой раз и задумаешься, стоит ли заходить. Чаще встречаемся на нейтральной полосе. Иногда у Алиски, но в отсутствие Германа. Вот такие мы хреновые подруги.

«Может, это и правильно», – подумала я, вспоминая, как ловко Тамарка, Роза, Тося, Лариса и Маруся превратили мою квартиру в проходной двор.

Хорошо хоть Юлька от этой компании отвалилась, да и то благодаря моему Евгению.

Не правильно истолковав мою задумчивость, Фаина спросила:

– Не веришь?

– Верю, – ответила я, – но кто же тогда вторую анонимку написал?

Фаина решительно затушила в пепельнице сигарету и сказала:

– Вот здесь ничем не могу тебе помочь. Да и так ли это важно? Какая разница, кто анонимку писал?

– Мне важно, – произнесла я, поднимаясь из кресла и сомнамбулически двигаясь к двери.

Признаться, Фаина своим рассказом меня огорошила. В голове все перемешалось, к тому же страшно хотелось спать.

– Куда ты? – спросила Фаина.

– К Алисе, – ответила я. Она усмехнулась:

– Посмотри на часы, мосты давно разведены. На Васильевский только вплавь попасть можно. Хочешь, ложись на диванчик, вздремни пару часов, а там и движение откроется.

– Спать в дурдоме? Нет уж, лучше пойду в свою машину.

– Как знаешь, – пожала плечами Фаина. – Вольному воля.

Я уже взялась за дверную ручку, но вспомнила, что надо бы Фаину предупредить, надо бы сказать ей, что нет смысла передавать содержание нашего разговора Алиске – бедняжке и без того плохо.

Открыла рот, но Фаина меня опередила.

– Ты вот что, Мархалева, – смущенно пробасила она, – ты, знаю, баба умная, так что Алиске не надо… Ну зачем ей знать?

– Абсолютно незачем, – с облегчением согласилась я. – Ни Алиске, ни всем другим.

Я вышла из кабинета Фаины и, растерянная, шла по пустынному коридору психушки.

«Какая-то странная, загробная здесь тишина, – подумала я. – Впрочем, ночь, и психи давно спят. Но что я сегодня узнала! Герман любил Фаину! Трудно, очень трудно в это поверить. Но, несомненно, Фаина сказала правду. Зачем ей врать? Тогда возникает вопрос: кто писал вторую анонимку? И зачем?»

С этими мыслями я вышла на лестничную площадку. Чувствовала себя кое-как: почему-то ноги не несли меня, а голова кружилась.

«Однако как я впечатлительна, – подумала я, опираясь на перила лестницы. – Да и любой впечатлится. Шутка ли сказать: Герман и Фаина. Невероятно. Как причудливы порой вкусы Мужчин. Но надо признать, что время я потратила зря. Ничего не узнала. Кто травит Алису? – вот в чем вопрос».