Текст книги "Серые кардиналы"

Когда королевство Пруссия решило расстаться со своей долей акций Кельн-Минденской железнодорожной компании, одним из первых частных лиц об этом узнал банкир Бисмарка Блейхредер, который незамедлительно приобрел значительное количество этих акций для своего самого знатного клиента.

В ситуации противоположного характера Бисмарк также наживался. Когда прусское правительство решило национализировать частные железные дороги, премьер-министр, разумеется, прекрасно знал, какую цену государство было готово платить за это. А так как она была выше тогдашнего биржевого курса, Блейхредер по поручению Бисмарка опять-таки приобрел большое количество железнодорожных акций.

Изрядные прибыли от таких сделок банкир в большинстве случаев вкладывал в надежные ценные бумаги с твердым процентом. Впрочем, процентных поступлений от этих вложений никогда не хватало бы для обеспечения ежегодных доходов в размере 18 %, которые Блейхредер записывал на счет своему видному клиенту.

Следовательно, должны были существовать какие-то другие, негласные и спекулятивные вложения.

Бисмарк редко вникал в операции, которые осуществлял за него его банкир. Только в одном случае он четко высказывал свое мнение – при покупке новых земель. Юнкер, у которого когда-то были большие долги, оказался ненасытным покупателем недвижимости. С помощью Блейхредера он добавил к полученным в наследство землям вначале громадное поместье Варцин с кирпичным заводом и фабрикой, производящей известь, а потом две соседние латифундии, площадь земельных угодий которых была в полтора раза больше. Еще более значительными были земельные приобретения Бисмарка после победы над Францией. Вильгельм I, в то время ставший императором Германии и знавший о «земельном» голоде своего канцлера, подарил ему 21 марта 1871 г. Заксенвальд близ Гамбурга, уже тогда бывший крупнейшим лесным массивом Пруссии. Столетие спустя эта земля, которая и сегодня делает потомков князя богатейшими людьми Германии, оценивалась в 2 млрд марок.

Насколько неразборчивым был «железный канцлер», когда речь шла об извлечении личной выгоды из политических маневров, настолько мелочным он становился, когда его «звала к ответу» казна. В 1870 г. он был определен в 18-й разряд налогообложения. Это означало, что чиновники налогового управления оценивали его годовой доход, с которого предстояло взимать налог, в 32–40 тыс. талеров. На такие деньги можно было существовать вполне прилично, так как в те годы среднегодовой доход на душу населения Пруссии составлял всего 116 талеров. Несмотря на это, скупой премьер-министр заявил протест и не успокоился до тех пор, пока финансовые чиновники не согласились брать в расчет его собственные данные, а именно 24,5 тыс. талеров.

Неприступный олимпиец, каким воспринимали его современники, слишком хорошо знал, зачем ему нужны доверительные отношения с презираемым многими его коллегами по сословию «биржевым евреем». Союз с Блейхредером имел не только финансовую сторону. Бисмарк, которому было прекрасно известно, какие тесные связи поддерживает Блейхредер с Ротшильдами, нередко использовал его в политических целях. Банкир снабжал его информацией, которую не в состоянии были получить ни прусская секретная служба, ни дипломатический корпус. Вместе с тем через Блейхредера, а следовательно, Ротшильдов, Бисмарк распространял слухи, предназначавшиеся для правительств в Лондоне или Париже. И в других вопросах эти столь неравные люди оказывали друг другу значительные услуги. Когда Эдуард Ласкер разоблачил грюндерские махинации в палате депутатов рейхстага и обвинил в коррупции тайного коммерции советника Германа Вагенера, в дело вмешался Блейхредер и кредитами помог другу Бисмарка, оказавшемуся в тяжелом финансовом положении.

Другому протеже канцлера графу Хатцфельдту-Вильденбургу, погрязшему в долгах, он устроил хорошо оплачиваемую должность в наблюдательном совете металлургической компании «Ферайнигге Кенигсунд Лаурахютте». Но несравненно более ценной была дружеская услуга, оказанная Блейхредером государственному деятелю, когда он приобрел известное «Вольфше телеграфен-бюро» и преобразовал его в акционерное общество «Континенталь-телеграфен-компани», капитал которого был установлен в размере 333 тыс. талеров. Отныне это предприятие заняло монопольные позиции в системе связи Германии и благодаря финансовой поддержке Блейхредера успешно отражало все попытки иностранных конкурентов, агентств «Рейтер» и «Гавас», проникнуть в эту сферу.

По настоянию Блейхредера «Телеграфен-компани» заключило с прусским государством договор сроком на 10 лет, по которому правительству предоставлялось право просматривать все телеграммы еще до того, как они поступали на телеграфную станцию. Кроме того, правительство могло настаивать на увольнении «ненадежных» корреспондентов и назначать одного представителя в наблюдательный совет предприятия. Вместе с телеграфной сетью Вольфа Бисмарк, по мнению многих историков, располагал решающим средством воздействия на прессу, а также надежным каналом распространения пропагандистских материалов.

Блейхредер со своей стороны был обязан Бисмарку колоссальным ростом своего престижа. Его беспрепятственный доступ к средоточию власти – банкир бывал у канцлера на Вильгельмштрассе три или четыре раза в неделю – сделал его наиболее осведомленным частным лицом в Берлине и ярчайшей звездой на финансовом небосклоне. Благодаря поддержке Бисмарка Блейхредер стал не только самым видным буржуа еврейской национальности в Германской империи, но и прототипом социальной выскочки или, как говорили в те времена, парвеню.

Историк Фриц Штерн очень тонко заметил: «Жизнь Блейхредера весьма характерна для XIX в. – жизненный путь богатого буржуа во всем его блеске и тщете» – жизнь дисциплинированного и мудрого в делах человека, так и не пожелавшего смириться с тем, что он при всей своей добропорядочности никогда не считался одним из своих теми, кто держал в своих руках реальную власть в империи, в том числе и самим Бисмарком.

БИТВА ЖЕЛЕЗНЫХ КАНЦЛЕРОВ

Пока Блейхредер делал деньги, канцлер продолжал вершить внешнюю политику. В итоге к 1875 г. имперский канцлер решил, что по Франции хорошо бы ударить еще разок. Но Франция сумела преподнести ему сюрприз. Французская Республика не оказалась столь «несоюзоспособной», как он рассчитывал. На эту тему совершенно недвусмысленно высказалась Российская империя.

Сделано это было во время «семейного визита» императора Александра II в Берлин к своему дяде, Вильгельму I. Кайзер был братом матушки самодержца всероссийского, Александры Федоровны – урожденной Фридерики Шарлотты, принцессы Прусской. Императора Александра сопровождал его канцлер, князь А. М. Горчаков. Российский государь побеседовал с германским, их канцлеры тоже обменялись мнениями – и все они пришли к согласному мнению «о желательности сохранения всеевропейского спокойствия». Так это выглядело на поверхности – картина полного семейного согласия.

Горчаков начал свою беседу с Бисмарком с мягкого вопроса: «Соответствуют ли действительности слухи о каких-то якобы имеющих место трениях между Германией и Францией?» Бисмарк, однако, с жаром опроверг эти «необоснованные слухи» – причиной которых, по его мнению, послужила «излишняя нервозность Франции», в то время как «руководящая мысль германской политики – хранить общеевропейский мир».

Это было полной ложью – и оба собеседника прекрасно об этом знали. Способность лгать в глаза – необходимое профессиональное умение дипломата. Так что российский канцлер слова Бисмарка принял как должное – и заметил, что, разумеется, он так и думал. А потом добавил, что ему «незачем просить его старого друга, князя Бисмарка, выразить сказанное на бумаге – он верит ему на слово». Поскольку после этого Горчаков сделал содержание их беседы известным прессе, он связал этим Бисмарка, может быть, даже больше, чем договором – не мог же князь Бисмарк нарушить слово чести, данное им другу и коллеге?

Поскольку и Британия выразила чувства, весьма похожие на российские – предлагалось даже, в обмен на возвращение Франции ее потерянных провинций – Эльзаса и Лотарингии, гарантировать франко-германскую границу особым договором – прусских генералов Бисмарку пришлось осадить. Делать было нечего – война отменялась.

В дипломатии он никогда не проигрывал – вплоть до «дружеской беседы» с Горчаковым. Российский канцлер обнаружил, по мнению Бисмарка, «полную беспринципность». Российская империя, друг и партнер Германии, заступилась за Францию – и тот факт, что страна эта была республикой, с «Марсельезой» в качестве гимна, ее ничуть не обеспокоил. Собственно, именно так и действовал сам Бисмарк, но совершенно искренне полагал, что все остальные должны играть по правилам. Горчакова он с тех пор возненавидел.

Бисмарк тяжело переживал неудачу. Он уехал в свое поместье и практически заперся в нем. В течение трех месяцев он никого не принимал и ни в какие дела не входил. Отпуск канцлера был столь продолжительным, что начал всерьез влиять на ход дел в государстве – какие-то вещи должны были как-то решаться, что было мудрено сделать без участия фактического главы исполнительной власти Германии.

Разумеется, возникали вопросы. Например, почему Бисмарк, настоявший на предельно мягком мире с Австрией, с Францией поступил с точностью до наоборот? Ведь было вполне очевидно, что Франция не забудет Эльзас и Лотарингию и не простит Германии их аннексию.

До сих пор имеет хождение следующая теория – мудрый канцлер Германии, князь Отто фон Бисмарк, понимал, что не следует отнимать французские территории, но был вынужден подчиниться стратегическим соображениям военных и непобедимому давлению общественного мнения. Что интересно – Бисмарк очень способствовал формированию такого суждения. Он говорил каждому, кто соглашался его слушать, что просто ничего не мог поделать – волна энтузиазма была слишком велика, и военные в своих суровых требованиях были совершенно непоколебимы. Но в это верится с трудом. Ибо в 1866 г., после победы над Австрией, он предложил австрийцам самые мягкие условия – и сумел настоять на своем. Это было сделано против мнения всего, без единого исключения, прусского генералитета, и против мнения короля. В 1871 году Бисмарк был уже не просто министр-президент Пруссии. Он был национальным героем всей Германии и политическим деятелем, который вызывал искреннее восхищение даже у людей, близко знавших и его, и его недостатки. Если он собирался предложить Франции более мягкие условия – почему он подчинился давлению генералов?

Наиболее вероятным объяснением этого странного факта – «подчинения канцлера суровой воле прусских генералов» – было бы отсутствие этого факта. Скорее всего, «суровая воля генералов» – такой же изобретенный Бисмарком миф, как и «гранитная воля короля Вильгельма». В 1866 г. он настаивал на скорейшем мире – до того, как другие великие державы успеют вмешаться. В 1870-м он делал то же самое – и буквально топал ногами на Мольтке, требуя артиллерийской бомбардировки Парижа. Обстрел жилых городских районов по тем временам был мерой, неслыханной по жестокости – и в военном смысле, по компетентному мнению Мольтке, абсолютно бесполезной. Но Бисмарк настоял на своем. Ему был нужен мир – как можно скорее, и если для этого потребовалось сжечь Париж, его бы это, по всей вероятности, не остановило.

Когда после окончания австрийской войны Вене были предложены самые необременительные условия мира – это было сделано не из милосердия, а из дальновидного расчета.

При полном поражении Австрии главные преимущества получила бы не Пруссия, а Россия. Австрийцы не давали русским прорваться на Балканы – так не лучше ли оставить им достаточно сил для выполнения этой полезной для Германии функции?

Все эти соображения в случае Франции не имели силы. Ее нельзя было «переключить» на другой фронт, и если Австрия могла забыть Кёнигграц, то Франция Седана не забыла бы никогда. Если так, ее следовало максимально ослабить – отсюда требование колоссальной контрибуции. А поскольку следующая война неизбежна, следовало подготовить «поле боя» – отсюда аннексация пограничных провинций и захват крепостей вроде Меца.

Что же до неприятных следствий этого решения, то почему бы не переложить ответственность за это на военных, с которыми «не сумел справиться мудрый, но не всесильный» канцлер Германской империи, Отто фон Бисмарк?

Пятерка великих держав Европы считалась не совсем однородной – она делилась на две подгруппы: «центральных» держав – Франции, Австрии и Пруссии – и «периферийных» держав – России и Англии. «Периферийные» государства имели существенное преимущество – они были крайне трудным объектом для нападения. Англию защищало море и ее флот, Россию – огромное пространство и армия, опирающаяся на неисчерпаемые человеческие ресурсы.

Пруссия, став Германской империей, как военная сила заняла бесспорное первое место на континенте Европы. Тем опаснее стали для нее «периферийные» державы. То, что даже намек на согласие между Россией и Англией заставил Бисмарка немедленно отказаться от войны, было далеко не случайно. Германии был нужен дипломатический маневр – и вскоре для него подвернулся подходящий случай.

БАЛКАНСКИЕ СОБЫТИЯ И «ЧЕСТНЫЙ МАКЛЕР» БИСМАРК

В апреле 1877 г. вспыхнула Русско-турецкая война. Ну, сказать, что она «вспыхнула» – это не совсем верно. Официально предлогом к русскому наступлению послужило жестокое подавление турками восстания в Болгарии – настолько жестокое, что его осудили европейские державы. Но, понятное дело, войну не готовят за несколько дней. Просто решено было воспользоваться моментом и начать военные действия тогда, когда это было максимально удобно с точки зрения общественного мнения – и европейского, и российского. С австрийцами предварительно сторговались, пообещав им «не создавать на Балканах большого славянского государства» и посулив им Боснию в качестве доли в добыче. Военная реформа, проведенная Милютиным в 1874 г., уже дала определенные плоды – турки были разбиты, в предместье Константинополя, местечке Сан-Стефано, был подписан победоносный мир.

Однако с ним не согласились ни Англия, посчитавшая, что русские слишком близко подошли к Константинополю, ни Австрия, не ожидавшая таких крупных успехов России и посчитавшая свою долю недостаточной.

Для России возникла ситуация, весьма похожая на ту, в которой она оказалась перед Крымской войной. В этот момент в дело вмешался Бисмарк – он предложил собрать в Берлине Общеевропейский конгресс с целью уладить кризис. В речи, произнесенной в рейхстаге 19 февраля 1878 г., он сказал, что Германия не станет третейским судьей державам Европы. «Наша роль скромнее – я мыслю ее как посредничество честного маклера».

Это вызвало немедленную реакцию чуткого к юмору Блейхредера. Герсон Блейхредер заметил своему патрону, что выражение «честный маклер» содержит в себе логическое противоречие. Даже если это легенда, она соответствует характерам обоих героев.

Результаты работы Берлинского конгресса принесли России мало хорошего. Территории на Балканах, освобожденные от турок, по большей части вернулись в состав Оттоманской империи, пусть и в виде автономных провинций. «Большая Болгария», созданная по договору с Турцией в Сан-Стефано, оказалась разделенной на три части, ни одна из которых не получила полной независимости.

После нелегкой войны, после трудной осады Плевны, после преодоления всех препятствий оказаться вынужденными отдать обратно почти все плоды победы – это оказалось для национального самолюбия России делом крайне болезненным. Князя Горчакова, еще три года назад воспеваемого Тютчевым в стихах, сейчас ругали – правда, не за «измену», как Нессельроде после Крымской войны, а всего лишь за «слабость». Доставалось и российским дипломатам, «отдавшим то, за что воины платили кровью», и европейским державам – и уж конечно, «честному маклеру», князю фон Бисмарку, которого поносили просто неистово.

Конгресс в Берлине, собранный в надежде найти какое-то общее решение балканской проблемы, открылся 13 июня 1878 года. Россию представляли граф Шувалов и старый канцлер, князь Горчаков. Князь был уже так плох, что в зал заседаний его вносили на руках, но он настоял на своем присутствии. Англия тоже придавала такое значение Конгрессу, что в Берлин прибыли и премьер-министр Великобритании Дизраэли, и министр иностранных дел лорд Солсбери.

Дело двигалось довольно быстро – Бисмарк, как председатель, настаивал на твердом расписании. Он собирался закончить Конгресс в 20 рабочих сессий. Кризис возник только раз, 20–21 июня, во время обсуждения вопроса о статусе Болгарии – столкнулись позиции Англии и России. Страсти накалились настолько, что Дизраэли через секретаря заказал себе поезд. Он покидал Конгресс без достижения договоренности – своего рода непрямой ультиматум. В итоге был достигнут компромисс, весьма близкий к английской позиции. Конгресс закончился ровно через месяц, 13 июля.

Война не началась – Англия выиграла ее без единого выстрела. Дизраэли в письме королеве Виктории, написанном во время Берлинского конгресса, сообщал ей, что на торжественном обеде у канцлера Германской империи князя Бисмарка ему было отведено почетное место, справа от хозяина дома. Князь, по воспоминаниям Дизраэли, был фигурой «раблезианской» – он очень много ел, очень много пил, а уж говорил и вовсе без остановки, и, по мнению английского премьера, наговорил много лишнего. Например, он сказал, что «нездоровье, приключившееся с ним сразу после франко-прусской войны, было вызвано вовсе не тяжким бременем государственных забот, как полагали, а невозможным поведением его суверена, Вильгельма I».

Что думал Бисмарк по поводу манер своего крайне воздержанного в еде и питье гостя – сказать трудно. Тем не менее, они явно понравились друг другу. Бисмарк (совершенно не страдающий юдофобией), в свойственной ему манере сказал после Конгресса: «Старый жид – это человек!» Особенно большое впечатление на него произвел тот факт, что Дизраэли не только выручил Турцию из большой беды, но и получил от нее в качестве «компенсации за защиту» остров Кипр.

ЕВРЕЙ ВО ДВОРЯНСТВЕ, НО НЕ ЕВРЕЙ «ИЗ ХОРОШЕЙ СЕМЬИ»

Заботы канцлера Рейха, конечно, не исчерпывались внешнеполитическими делами. Ему хватало и внутренних проблем. И надо сказать, что с ними он справлялся не так удачно, как с внешними.

Программа «frее trade», принятая в первые три года единства Германии, за которую канцлер упорно держался, оказалась неверной, и ее пришлось заменить на осторожный протекционизм. Зато потом германская экономика начала расти как на дрожжах. К 1890 г. Германия по производству стали обгоняла Францию в два раза, Россию – вчетверо, правда, при этом все еще вдвое уступая Великобритании. Но Германский рейх, усердно копируя английские методы в производстве, банковском деле и в управлении, Англией отнюдь не являлся.

Пример этой разницы можно было бы продемонстрировать на примере банкира Бисмарка – герра Герсона фон Блейхредера (который за свои многочисленные заслуги по оказанию финансовой помощи был вознагражден возведением в дворянство, очень редким отличием, а уж для некрещеного еврея и вовсе уникальным), первого прусского еврея ставшего дворянином и фон Блейхредером. Конечно же сразу приходят на ум приснопамятные бароны Ротшильды, но говоря о том, что Блейхредер стал первым прусским евреем, возведенным во дворянское достоинство, нужно помнить, что Ротшильдам баронство было даровано все-таки в Вене, австрийским королевским домом. Так что никакого противоречия нет.

Пожалование Блейхредеру дворянского титула, которое произошло по настоятельной просьбе Бисмарка, было воспринято в Берлине как сенсация. Блейхредер сразу стал самым высоким по рангу евреем в Германии, и его радость от этой мысли была омрачена только тем, что его крупнейший конкурент, «второй банкир» Прусии и тоже еврей Адольф Ханземан, глава «Дисконтогезель-шафт», получил дворянство одновременно с ним.

Причина присвоения дворянского титула обоим банкирам была типичной для отношений, господствовавших в Германии XIX в.: Блейхредер и Ханземан спасли от оскорблений и позора нескольких представителей господствующего класса. Высокопоставленные лица, о которых идет речь, были близкими друзьями Вильгельма I и Бисмарка. Это были князь Путбус (по прозвищу Капутбус), герцоги фон Ратибор и Уйест, граф Лендорф, флигель-адъютант императора, вложивший деньги в проекты железнодорожного короля Штраусберга. Кроме того в актив Блейхредера вошли и сами «спасательные операции» предприятий Штраусберга и Круппа и др., вернувшие деньги в казну (ну и комиссионные на счета самого Блейхредера и компаньонов). По просьбе императора Блейхредер взял на себя улаживание румынских дел и оздоровил финансы неопытных в деловом отношении друзей Бисмарка.

Хотя Блейхредер и не был грюндером в собственном смысле этого слова, он, пожалуй, как никто другой, воплощал в своей фигуре все возможности и противоречия грюндерских лет. Проявляя инициативу и ум, он финансировал строительство железных дорог и промышленных предприятий, учреждал акционерные общества и организовывал государственные займы. И все же своим взлетом он был обязан прежде всего своему умению приспосабливаться к существующим условиям. Хотя он лучше, чем его коллеги, понимал особенности индустриальной эпохи, ему все равно недоставало признания со стороны вечно вчерашних: мелких помещиков и героев войны. Он удивительно походил на карикатуру «мерзкого еврея», черты которого Людвиг Бамбергер, один из основателей «Дойче банк» и виднейший, наряду с Эдуардом Ласкером, член парламента еврейской национальности, описывал так: «Настойчивость и бестактность, жадность, бесцеремонность, тщеславие и отсутствие понятия о чести, духовное убожество и раболепие».

Блейхредер, начав карьеру в услужении у могущественных Ротшильдов, продолжил ее у еще более могущественного Бисмарка. Он жаждал орденов и титулов. Его кельнский коллега, банкир Авраам Оппенгейм писал по этому поводу: «Ваша грудь, по-видимому, может не вместить всех высоких наград, полученных при поддержке различных влиятельных особ».

Когда полуслепой банкир наряжался в свой парадный костюм, то на отворотах его фрака сверкали баварские, австрийские, российские, французские и бразильские ордена. Вечерние приемы в его дворце на Беренштрассе считались самыми богатыми в Берлине. «Все должно было быть только самого высокого качества: гости, угощения и развлечения, – писал один из современников. – Заморские яства и напитки поставлялись из самых удаленных уголков Европы. У ворот дома выставляли двух полицейских для регулирования движения». На торжествах у Блейхредера во время танцев играли самые дорогие музыканты тех лет, например скрипач-виртуоз Пабло де Сарасате или придворная пианистка Есипова. Икру в его доме ели ложками, поскольку банкир имел собственную службу курьеров, ежедневно доставлявшую ему это лакомство с берегов Каспийского моря. Так что он всегда мог побаловать вкусы столь престижных гостей, как Бисмарк, или таких деловых партнеров, как Ротшильды, свежей спаржей, экзотическими фруктами или фуа-гра. Поскольку холодильников тогда еще не было, то можно себе представить, что приобретение таких скоропортящихся деликатесов было делом весьма и весьма дорогостоящим.

Хорошо и дорого поесть было в эпоху грюндерства излюбленным символом положения растущего класса, а разбогатевших евреев никто не мог в этом перещеголять. Еще одним престижным объектом было искусство, и Блейхредер пытался преуспеть и здесь, хотя, по свидетельству современников, нисколько в нем не разбирался. Для своего городского дома финансист дал указание использовать тонны ценнейшего каррарского мрамора, а самый дорогой художник того времени Франц фон Ленбах сначала написал по его заказу портрет Бисмарка, а затем и его собственный. Бисмарк, которому это, очевидно, пришлось не очень по нраву, блистал сарказмом в адрес банкира, рассказывая всем и каждому, что Ленбах запросил за портрет Блейхредера вдвое больше, чем за портрет Бисмарка – художник якобы объяснял это тем, что писал канцлера «с любовью». Во всяком случае, Блейхредеру пришлось заплатить за свой портрет 30 тыс. марок. Известному скульптору Райнольду Бегасу он заказал проект надгробного памятника, который должен был обойтись ему в 75 тыс. марок.

Банкир, для которого в центре зала Берлинской биржи была зарезервирована постоянная ниша (точно так же Натан Мейер Ротшильд имел на Лондонской бирже свою привычную стойку), считал себя уже на вершине социального подъема, когда 8 марта 1872 г. император Вильгельм I возвел его в дворянское достоинство. «Биржевой еврей», по словам Фридриха Ницше «вообще отвратительное изобретение человеческого рода», достиг того, что не удавалось до него никому из не обращенных в другую веру иудеев Пруссии.

В романе Томаса Манна «Bekenntnisse des Hochstaplers Felix Krull» – в русском переводе он называется «Признания авантюриста Феликса Круля» – есть презабавное рассуждение о разнице между понятием «хорошая семья» и просто «семья». С точки зрения аристократа, сказать о ком-то, что он или она из «хорошей семьи» – снисходительное определение, которое истинный дворянин может дать зажиточному бюргеру, или, скажем, девице, дочери профессора университета. А указать, что такой-то из «семьи», означает, в принципе, признание некоего социального равенства.

Оказывается, это рассуждение было – как и многое другое у Манна – скрытой цитатой. В Пруссии, при возведении бюргера в дворянство, в выдаваемом ему королевском патенте непременно значилось, что обладатель патента, свершивший то-то и то-то, известный своим истинно доблестным поведением и характером, и «происходящий из хорошей семьи», включается в благородное сословие.

Так вот, в грамоте на дворянство, выданной в 1872 г. Герсону Блейхредеру, личному банкиру Бисмарка, эта формула – «происходящий из хорошей семьи» – была опущена. Еврею – даже кавалеру прусских и иностранных орденов, самому богатому человеку в Берлине – она не полагалась, и даже королевская милость изменить этого печального обстоятельства не могла.

В жизни банкира имел место и такой эпизод: баварскому королю Людвигу (тому самому, который был патроном Вагнера) срочно понадобились 7 миллионов марок. Имперская золотая марка в обмене стоила 1/3 старого «союзного талера», то есть требовалось 2,33 миллиона талеров – сумма примерно в 6 раз больше, чем та, которой благодарный ландтаг наградил Бисмарка после великой победы над Австрией в 1866 г. Бисмарк просил Блейхредера помочь, и тот постарался, но дело не выгорело – баварцы не смогли предложить никакого разумного обеспечения займа. Видимо, понадеялись, что банкир-нувориш удовлетворится каким-нибудь титулом или орденом. Блейхредер им в займе вежливо отказал. Все, разумеется, делалось в глубокой тайне и никакой огласке не подлежало. После того, как все улеглось, сын канцлера, Герберт, написал в письме приятелю, который был в курсе дела: «Поистине несчастен тот, кто должен зависеть от доброй воли грязного еврея».

Блейхредер был важной персоной – в его доме, например, был устроен «частный» обед, на который были приглашены как послы иностранных держав, так и прусские дипломаты. При этом хозяина дома по вопросам протокола консультировали чиновники МИДа. Обед – случай редчайший – был почтен присутствием самого Бисмарка. После получения дворянского титула желание миллионера как-то проявить себя приобрело прямо-таки уродливые черты. Это событие ему хотелось отметить самым грандиозным торжеством, какое когда-либо видел Берлин. И все еще отрезанный от истинного «высшего света» парвеню наконец-то получил надежду принять у себя самую отборную часть сливок общества.

Придворный чиновник, которого он попросил составить список приглашаемых офицеров, рассказывал позднее, что новоиспеченный дворянин посоветовал: «Не включайте, пожалуйста, лиц буржуазного происхождения, хотелось бы быть только среди своих». А когда капитан гвардейского полка все же привел с собой своего коллегу-буржуа, на торжестве разразился скандал. Блейхредер отвел офицера в сторону и сделал ему выговор: «Мой дорогой, нельзя же опускаться так низко».

По знаку капитана все присутствовавшие офицеры поднялись со своих мест и покинули дом. Баронесса Хильдегард фон Шпитцемберг записала в своем дневнике: «Самые лучшие полки объявили бойкот дому Блейхредера». Вот почему на протяжении нескольких последующих месяцев банкир не мог давать «официальных» балов. А еще шесть лет спустя светская львица Мария фон Бунзен отмечала: «Блестящий праздник устроил также Блейхредер… Общественное положение Блейхредера было, если хотите, превосходным, но все же поучительным. Почти весь аристократический и официальный Берлин прибыл к нему в гости с тем, чтобы, извинившись, вскоре уйти». Даже Вильгельм Кардорф, еще один друг Бисмарка, которому Блейхредер не раз помогал выпутываться из неприятностей, оплачивая его долги, подшучивал над банкиром в письмах к жене: «Вчера вечером был на большом концерте и балу у Блейхредера. После концерта состоялся торжественный ужин, а затем бал, на котором, как мне кажется, было слишком мало мужчин, особенно офицеров…»

Представители самого аристократического общества с благодарностью принимали приглашения на балы Блейхредера, музыка и угощение были поистине изысканными. При этом единственной барышней, не получившей за весь вечер ни единого приглашения на танец, была дочь хозяина дома. Почему так получалось?

Бисмарк объединил Германию, как и обещал, «железом и кровью», инструментом же ему послужило военное сословие прусских дворян. Разумеется, престиж военных взлетел до небес. В их среде не любили ни говорунов-депутатов, ни адвокатов, ни бюргеров вообще. А уж Блейхредер, еврей – и в силу этого сомнительный даже и как бюргер, вдруг возведенный в дворянство и получивший право именоваться Freiherr, с аристократической прибавкой к фамилии «фон» – вызывал у них просто конвульсии.

В Англии было совершенно не так. Там большие деньги или большие дарования давали и очень большие возможности – вне зависимости от «случайностей рождения». По поводу могущества больших денег можно привести совершенно конкретный пример – примерно в то самое время, когда Герберт фон Бисмарк сообщал своему приятелю, как неприятно истинному джентльмену «зависеть от грязного еврея», в Англии прошла шумная светская церемония. Лорд Розбери женился на одной из наследниц лондонских Ротшильдов. Лорд – Арчибальд Филипп Примроз, 5-й эрл Розбери – был отпрыском одного из самых аристократических семейств Великобритании. На свадьбе присутствовал наследник престола, принц Уэльский.