Текст книги "Терпение дьявола"

26

Запах антисептика не оставлял сомнений о назначении того места, куда она попала. Слегка поморщившись, Лудивина зашагала дальше по коридору. Она терпеть не могла больницы – их похоронную атмосферу и депрессивный желтый свет, из-за которого лампочки казались гноящимися глазами, – а больница в Биша, по ее мнению, была квинтэссенцией всего самого неприятного, что есть в подобных заведениях. Это слишком большое, слишком холодное здание громоздилось на северной обочине окружной трассы, как бункер, предназначенный для того, чтобы удерживать болезнь за окраиной мира. Лудивине здесь сразу сделалось неуютно, как только она подошла к лифтам.

Стефан Ланда, хирург по профессии, занимал отдельную палату. В момент, когда к нему заглянула гостья, он вяло жевал холодный ужин, разложенный на подносе. Она показала удостоверение, сказав, что пришла прояснить некоторые вопросы. Стефану было на вид лет сорок – упитанный, с приличным животиком рыжеватый блондин, небритый и с печальным взглядом.

– Простите, что приходится беспокоить вас в такой поздний час, но нам нужно действовать быстро и нельзя упустить ни малейшей детали, – сказала Лудивина.

– Убийца же мертв. Они все мертвы. Куда вам спешить? Впрочем, вы меня ничуть не побеспокоили – еда здесь отвратная. Представляете, этот мерзавец даже не понесет наказания. Мертвых не судят! Значит, формально он останется невиновным во веки вечные. Представляете, а?

– Знаете, даже если бы он был жив, я сомневаюсь, что его признали бы вменяемым.

– Для идиота он слишком хорошо позаботился о том, чтобы отвертеться от суда…

– Месье Ланда, сейчас, когда прошло уже несколько дней, вы не вспомнили какие-нибудь подробности, которых не было в ваших первых показаниях?

– Подробности? – Он отложил вилку и впервые с тех пор, как Лудивина вошла в палату, посмотрел ей в лицо. – Я каждую ночь вижу все в мельчайших подробностях. Как куски мяса моей жены влетают мне в рот, как ее продырявленная голова заваливается в тарелку, как мне в ноздри ударяет запах пороха, как барабанные перепонки трещат от оглушительных выстрелов. Крики людей и ужас – я все это вижу и слышу! – В его глазах был странный, интенсивный блеск, когда он с напором произносил эти слова.

– Я искренне вам сочувствую, месье Ланда. Мне очень жаль, что с вами это случилось. С вами и с вашей женой.

Стефан покачал головой:

– Эстер. Ее звали Эстер, да. Я ее ненавидел. Она каждый день портила мне жизнь, а сейчас мне ее не хватает, как будто я потерял часть самого себя. Иногда я думаю, что не смогу без нее…

Лудивину всегда смущали чужие эмоции, становилось неловко, и теперь, не находя слов утешения, она выдала первую же банальность, которая пришла в голову:

– Не говорите так. Человеческая психика способна выдерживать любые потрясения, она сильнее, чем вам сейчас кажется. Я знаю, вы хотели бы услышать вовсе не это, но такова правда. Врачи вам здесь помогают?

– Пригоршнями успокоительного, антидепрессантов и прочей химии? Конечно, помогают. А вы думали, почему я еще здесь? Весь удар приняла на себя Эстер, а не я. Мне достались несколько дробинок, вот и все…

– Вы видели, как убийца входил в ресторан?

– Нет. Я заметил его, только когда моя жена упала на стол. До этого никого не видел.

– Я понимаю, это трудный вопрос, но… Возможно, вы заметили кого-то у него за спиной? У входа в ресторан, к примеру…

– Нет, я ведь уже говорил следователям: он был один, без соучастников.

– И никто за ним не наблюдал?

Стефан снова устремил пристальный взгляд на Лудивину:

– Это была бойня, вы понимаете или нет? Ад кромешный. Никто ни за кем не наблюдал, никто не наслаждался спектаклем, все были охвачены страхом, вопили… Для нас как будто грянул апокалипсис. Никто ничего не понимал, мы были в состоянии шока с самого первого выстрела.

– А убийца ничего не говорил? Не предъявлял требований, не сделал заявления?

Теперь хирург нахмурился:

– Это что же, ваши коллеги не записали мои показания? Или вы их не читали?

Лудивина, устыдившись, забормотала извинения – она лишь пролистала дело, не вникая в расшифровку протоколов.

– Свидетелей много, месье Ланда, а к вам меня направили именно потому, что вам есть что сказать.

– Убийца, проходя мимо нашего столика, говорил… – Стефан громко сглотнул, его взгляд сделался рассеянным, он ушел в себя – к воспоминаниям, пережитым эмоциям и психологической травме.

– Что он говорил?

– Что вынужден нас убить. Чтобы освободиться и занять свое место.

– Какое место? Где?

Стефан Ланда медленно покачал головой – в его памяти опять гремели выстрелы, кричали люди и по ноге жены стекала кровь, когда он сидел под столом.

– Он постоянно твердил одно и то же – что очень сожалеет, но должен так поступить. Что не может продолжать жить по-прежнему, он слишком много страдал, и для него не было места среди нас. – Стефан схватил Лудивину за руку и сжал. Ладонь и пальцы у него были ледяные. – Знаете, что еще? Он плакал, когда стрелял в нас. Да-да, плакал. И у него в глазах было… такое отчаяние! Я видел совсем не тот пустой взгляд, замутненный видениями, какой бывает у сумасшедших, которые «слышат голоса», вовсе нет. Наоборот – он полностью отдавал себе отчет в том, что делал. Этот человек действовал осознанно, и это причиняло ему страдания, но он все равно жал на спусковой крючок, отнимал жизнь, кривясь от отвращения.

Лудивина знала, что последует дальше, но должна была услышать это своими ушами, чтобы поверить, поэтому спросила:

– Рядом с кем он хотел занять место?

Ледяная ладонь сжалась еще крепче на ее руке.

– Он убивал нас, чтобы умилостивить дьявола и заслужить место возле него. Убийца повторял это без остановки. Он хотел заставить Бога страдать, причинить ему боль. Поэтому он в нас стрелял. И чтобы доказать Люциферу, что достоин его покровительства. Знаете, какими были его последние слова?

Взгляд Стефана все еще был обращен в воспоминания, от которых леденели его тело и душа, а вера в будущее и в человечество распадалась на осколки. Лудивина в ответ покачала головой, не отнимая руки.

– У меня гудело в ушах, в носу щипало от пороховой гари, кровь жены стекала вдоль позвоночника, вокруг было столько мертвецов, и дым клубился, в воздухе висела пелена, будто зал заполнился красноватым туманом. Когда я вспоминаю те минуты, мне кажется, что это души погибших собрались в кружок, перед тем как взлететь… Это было чудовищно. И вот именно в те минуты я услышал, как он опять заговорил, поднося дуло ружья ко рту. Он сказал: «Мы все тебе отдали, Сатана. Так яви нам свою благодарность. Сделай нас архангелами, которые приблизят твое возвращение на Землю».

Стефан Ланда выпустил руку Лудивины, закрыл лицо ладонями и разрыдался.

«Мы», – повторила про себя Лудивина. – «Мы».

27

Каждый – потенциальная жертва. Жертвой может стать любой прохожий – мужчина, который поздно возвращается с работы, спешит на свидание или идет за покупками; женщина, спешащая в ателье или гуляющая с собакой. Даже небольшие группы не застрахованы – вот эта семейная пара, неторопливо идущая по тротуару; двое подростков, что по очереди затягиваются одной сигаретой; а может, вон та троица чуть подальше, обсуждающая поход в кино или спонтанную вечеринку. Страх, трагедия, смерть могут застать любого в любой момент, оглушить и парализовать. Колесо фортуны крутится, и каждому остается лишь надеяться, что оно будет крутиться и дальше, долго-долго, а когда диск все же замрет, стрелка укажет не на него.

Достаточно одного взгляда, позы, какой-то физической особенности, чтобы у хищника проснулся аппетит. Можно выйти из дома на десять минут раньше или на десять минут позже – и попасться ему на пути. Выйти из дома и ничего не бояться, не догадываться о том, что хищник уже дышит в затылок, до тех пор, пока за спиной не захлопнется дверь, не прозвучат шаги на пустынной улице, на подземной парковке или в подворотне. Самым ловким хищникам нужно, чтобы вы отвлеклись всего лишь на секунду – они вырвут вас из жизни и дотащат до открытой боковой дверцы фургона. Другие объектом нападения выбирают толпу, очередь в конторе, посетителей в магазине, в ресторане, в кинотеатре – и открывают огонь.

Никто не защищен, но и, похоже, никто не озабочен своей безопасностью в этот майский вечер понедельника. Все расслабились на весеннем солнышке и закрутились в водовороте собственных проблем.

Об угрозах размышляла только Лудивина, шагая по бульвару Маршала Бесьера неподалеку от Порт-де-Клиши.

Оказалось, она не такая уж непробиваемая, как привыкла думать. Смятая маска из кожи – лицо Дианы Кодаэр, – всплывая перед глазами, до сих пор вызывала дрожь, но было кое-что похуже. Еще в самом начале этого расследования к ней вернулась эмоциональность, буря чувств набирала силу, а метод защиты от нее у Лудивины был только один: погрузиться в работу, ничего не упускать, анализировать и действовать. До полного изнеможения.

На выходе из больницы она позвонила в отдел, надеясь застать кого-нибудь из группы «666» – Магали, которая часто засиживалась допоздна, или Франка. Но на звонок ответил Гильем; на заднем плане в динамике телефона грохотал трэш-метал. Он воспользовался тем, что его наконец все оставили в покое, чтобы закончить вносить данные в базу на своем компе. Работа, любимая музыка на всю катушку, доставленная пицца с пепперони – все лучше, чем вернуться в пустую квартиру и завалиться на диван перед телевизором, пока невеста пропадает на съемках где-то вдали от Парижа. По просьбе Лудивины Гильем просмотрел показания свидетелей о Людовике Мерсье, убийце из ресторана, и сведения, собранные о нем криминальной бригадой. Лудивина хотела знать, что это был за человек и в каких психиатрических больницах он проходил лечение. Важна была любая информация о жене, детях, друзьях, знакомых, чтобы понять, кто такие «мы», о которых Мерсье говорил, перед тем как засадил тридцать четыре грамма крупной дроби себе в лицо.

Гильем на скорую руку набросал портрет убийцы: сорок один год, последние два года без работы, институтов не кончал и в поле зрения полиции не попадал до того трагического дня. Обыск, проведенный в его доме полицейскими, ничего не дал. Зато выяснилось, что его жена и дочь погибли в дорожной аварии четыре года назад. Возможно, это и был переломный момент.

Лудивина знала, что определенные события могут пошатнуть человеческую психику, вывернуть личность наизнанку и даже превратить ягненка в свирепого волка, ослепленного ненавистью. В таких случаях достаточно найти тот самый переломный момент, чтобы лучше понять отклонения в поведении.

Людовик Мерсье все потерял в один миг.

Гильем также раскопал данные о его родной сестре, живущей в районе Порт-де-Клиши, и, несмотря на поздний час, Лудивина решила попытать удачу, тем более что как раз находилась неподалеку, в Биша.

Маргарита Мерсье жила в доме из покрытого белой штукатуркой красного кирпича, зажатом между Маршалами[42]42
  Бульвары Маршалов – бульварное кольцо в Париже, дублирующее с внутренней стороны Парижскую окружную дорогу (Периферик).


[Закрыть] и Парижской окружной. Квартира оказалась на шестом этаже, в конце старого коридора, вымощенного коричневой плиткой с вкраплениями разноцветной каменной крошки, которая поблескивала под лампами. Лудивина по опыту знала: обычно люди не верят на слово, что она следователь жандармерии, если при этом на ней гражданская одежда, а не синяя униформа; собственно, вообще мало кто знает о существовании жандармского отдела расследований, а пугать одинокую женщину в такой поздний час ей не хотелось, так что она сразу достала удостоверение, выставила его перед собой и только после этого позвонила в дверь.

Ей открыла осунувшаяся, поникшая женщина, на чьем лице отчетливо читалась безнадежная усталость. Она была ненамного старше брата, но казалось, что лет на двадцать, а интерес к окружающему миру в ее взгляде едва теплился, как огонек угасающей свечи. Лудивина представилась, постаравшись изобразить теплую, ободряющую улыбку.

– Сейчас десять вечера… – сказала Маргарита. – У вас для меня еще одна плохая новость?

– Нет, мадам Мерсье, я…

– Мадемуазель.

– Простите, мадемуазель Мерсье. Я хотела бы задать несколько вопросов о вашем брате. Узнала о вас только что, когда была тут неподалеку, и подумала, что, возможно, застану вас дома, потому что…

– Не утруждайтесь объяснениями. Я живу одна и в свете недавних событий не стану возражать, если кто-нибудь составит мне компанию. Проходите.

Взгляд Маргариты немного изменился: огонек свечи слегка оживился.

Лудивина вошла в скромную квартирку. Здесь пахло затхлостью и повсюду громоздились полки, забитые фарфоровыми статуэтками. Едва переступив порог, она поняла, что это вовсе не украшения, а признак невротического расстройства – патологической необходимости собирательства.

В гостиной негде было ступить между этажерками, заполненными белыми или расписными безделушками – персонажами, предметами, утварью. Все было из фарфора – сотни, а может, и тысячи вещей повсюду, от пола до потолка. Целостность картины нарушали только окна и двери. Столовую, смежную с гостиной, постигла та же участь.

В углу экспозиции надрывался телевизор. Маргарита выключила его и вернулась, непрерывно потирая руки. Перехватив изумленный взгляд гостьи, она пожала плечами:

– Понимаю, моя коллекция может удивить. Сама я на нее уже и внимания не обращаю – все это здесь слишком давно, я привыкла.

– Очень впечатляет… Вы знаете, сколько тут… экспонатов?

– Нет, давно уже перестала считать. Моя мать начала собирать фарфор в шестьдесят седьмом году вроде бы, а я в подростковом возрасте тоже этим увлеклась. Когда мать умерла, я унаследовала ее коллекцию, так что сейчас фигурок тут и правда много. Хотите выпить, кофе или что-нибудь другое? У меня есть хороший кальвадос[43]43
  Кальвадос – яблочный или грушевый бренди, получаемый путем перегонки сидра, из французского региона Нижняя Нормандия.


[Закрыть]… Ах, нет, вам же нельзя алкоголь на службе, верно?

– С удовольствием выпью кофе.

Лудивина, так и оставшись стоять, рассматривала внушительную фарфоровую армию, охраняющую Маргариту Мерсье. Здесь прослеживалась некоторая систематизация – по персонажам, по назначению предметов, по видам животных… Настоящее ограждение между Маргаритой и внешним миром. Это была уже не страсть, а одержимость. Похоже, в семействе Мерсье не только у Людовика были проблемы с психикой.

Коллекционерша вернулась с подносом, на котором стояли две исходящие паром чашки из фарфора. Она подлила немного кальвадоса в свою и пригласила Лудивину сесть напротив нее за стол, покрытый полиэтиленовой скатертью.

– О чем вы хотели меня спросить?

– Я стараюсь понять поведение вашего брата.

– Я тоже. – Маргарита нервно заморгала и поправила огромные очки на костлявом тонком носу. Сейчас она казалась совсем пожилой дамой, хотя ей было чуть-чуть за сорок.

– Мне бы не хотелось показаться грубой, потому что некоторые вопросы…

– Не стесняйтесь. Давайте сразу перейдем к делу, так нам обеим будет легче.

Лудивина молча кивнула, глядя на эту странную женщину – заторможенную, будто замерзшую.

– Вы знаете, что ваш брат плакал, когда… когда начал стрелять?

У Маргариты вдруг дрогнул и сморщился подбородок, как перед рыданиями, но всего на секунду.

– Нет. Они мне не сказали. Полицейские, которые сюда приходили, были со мной не слишком любезны. Очевидно, у жандармов не принято проявлять уважение к родственникам… убийц.

– Полицейские всего лишь делали свою работу, в этом не было ничего личного, мадам Мерсье, и…

– Мадемуазель. Для меня это важно. Я никогда не была замужем.

– Да-да, простите. Но ваш брат был женат, я прочитала об этом в материалах дела.

– Был. Почти десять лет. Знаете, его жена была настоящей красавицей. Мой брат, в отличие от нее, красотой никогда не блистал, я не заблуждаюсь на его счет. И он сам это тоже понимал. Знал, что они с Бьянкой не пара, и от этого еще больше любил ее и гордился.

– Представляю, какой страшной трагедией для него стала та авария.

– Он так и не оправился от потери. Знаете, он и до того, как Бьянка и Миа, их дочь, погибли, был очень слабым и беспокойным. Вернее, отличался повышенной тревожностью, по-научному. Годам к двадцати у него стали случаться приступы эйфории и депрессии. Сейчас для этого есть какой-то специальный термин, не могу вспомнить…

– Биполярное расстройство?

– Ах да, именно так. Но наша мать говорила, что у него в груди слишком большая «эмоциональная губка» – иногда она переполняется и разбухает так, что Людо может лопнуть.

– Насколько я поняла, он часто ложился в психиатрические больницы…

– Да, в первый раз, когда ему было всего лет двадцать. Перепробовал все методы, постоянно менял врачей. Лечился повсюду – в больнице Святой Анны, конечно, еще много раз ездил в закрытый пансионат в Стране Басков[44]44
  Страна Басков – юго-западная часть французского департамента Атлантические Пиренеи.


[Закрыть] и в частную клинику в Вексене, потом нашел какой-то стационар, на территории которого пациентов размещали в бунгало – очень милое заведение, – и большую клинику рядом со старинным замком близ Шантийи. Несколько лет назад отправился в круиз на корабле со специальной программой для невротиков. Людовик перепробовал все, что могло ему принести хоть какое-то успокоение.

– И каждый раз ваш брат принимал лечение добровольно?

– Он сам об этом просил. Доходил до предела, чувствовал, что начинает терять контроль над собой, и удалялся на время от мира, чтобы его привели в себя.

– Ему назначали медикаментозное лечение?

Маргарита издала задушенный смешок, похожий на хрип.

– Честно говоря, я не думаю, что он смог бы жить без помощи антидепрессантов с тех пор, как ему исполнилось девятнадцать или двадцать лет. Людо ел таблетки горстями. И с годами все больше.

– Он обращался к молекулярной психиатрии? Может быть, в последнее время участвовал в тестировании новых препаратов?

– Вы думаете, он устроил стрельбу под воздействием какого-то лекарства?

– А вы так не думаете?

Маргарита нахмурилась, размышляя.

– Возможно. Я не знаю, что он принимал. Не видела рецептов.

– Вам известно, кто его консультировал в последнее время?

– Нет. Он никогда не рассказывал о своих врачах и таблетках. Думаю, для него самого это было не очень-то и важно, потому он и обращался все время в разные клиники – какая разница, если никто все равно не мог ему помочь, вылечить по-настоящему. Людовик мечтал, чтобы у него из груди вырезали эту проклятую «губку», а вместо этого его пичкали «гидроизоляторами», чтобы она не разбухла слишком сильно.

Какое-то время обе женщины молчали, и Лудивина заметила, что, несмотря на необычную коллекцию, в квартире очень спокойно; тишину нарушали только тиканье часов с маятником в коридоре и отдаленный шум дороги за окнами. Она сделала глоток горячего кофе.

– Бьянка подействовала на него благотворно, она помогала самим своим присутствием, – продолжила Маргарита, которая, казалось, была рада возможности излить кому-то душу. Теперь она стала сестрой убийцы и наверняка не решалась выходить на улицу из страха стать мишенью нападок. – В первые годы после свадьбы он ни разу не ложился в больницу – Бьянка возвратила ему душевное равновесие. После рождения Миа все стало сложнее – Людовик боялся передать дочери свою тревожность, думал, это наследственное заболевание.

– Если позволите спросить… Какими были ваши родители?

– Наша мать была… – Взгляд Маргариты принялся блуждать по несметной коллекции. Потом она двумя глотками выпила кофе и аккуратно промокнула губы салфеткой. – Прошу прощения за паузу. Я точная копия матери – так проще объяснить, чем пускаться в долгие разглагольствования. Она очень нас любила, но была немного… особенной. Некоторые считали, что она психологический вампир и параноик. А наш отец умер, когда мы с Людовиком были подростками. У него случилась депрессия, и одним сентябрьским утром он бросился под поезд. Папа всегда ненавидел осень.

– Мне очень жаль.

Маргарита пожала плечами:

– Такова жизнь.

Снова последовало неловкое молчание, и Лудивина решилась задать следующий вопрос:

– Маргарита, вашего брата можно назвать набожным?

– А вы не заметили?

– Что?

– В моей коллекции нет распятий. Ни одного. А их ведь продают на всех углах, разных видов и размеров, и они прекрасно вписались бы на мои полочки. Но я от них отказалась. Мы с Людовиком отдалились от Господа после гибели Бьянки и Миа.

– Настолько, что вам стал ненавистен Его образ?

– Мне – нет. Я пришла к выводу, что мир, в котором все устроено так несправедливо, не может быть творением того, кто считается всеблагим. А вот Людовик на Бога разозлился, это правда. Он оставил записку? Что-то сказал о Боге?

– Нет, насколько мне известно.

– Знаете, полицейские мне ничего не рассказали о том, как он умер. Приходится выискивать малейшие сведения в газетах. От этого еще тяжелее, я ведь все-таки его родная сестра…

– Понимаю вас и очень сочувствую. Видите ли, люди, уцелевшие в тот день в ресторане, утверждают, что ваш брат говорил о дьяволе между выстрелами.

– О дьяволе? – Взгляд Маргариты заметно оживился.

– Да, – кивнула Лудивина. – Он говорил, что вынужден это сделать ради дьявола. Это наводит вас на какие-то мысли?

Маргарита резким движением схватила чашку и сжала ее в ладонях, как ребенок любимую игрушку.

– Мадемуазель Мерсье, – окликнула ее Лудивина спустя какое-то время. – Вы хорошо себя чувствуете?

– Да, простите.

– Возможно, ваш брат увлекался сатанизмом?

– Если честно, мы с Людовиком за последний год виделись реже обычного. Он вдруг сделался очень мрачным, жестким… зловещим.

– Он упоминал при вас о дьяволе?

– Пару раз, когда мы встречались месяца три назад. Но я знаю, что он много говорил об этом со своим приятелем священником. У них были разные взгляды, и они с Людовиком часто спорили о Боге и дьяволе…

– У него в приятелях был священник? Вы знаете, из какого прихода?

– Да, неподалеку от его дома есть церквушка, я напишу вам название. Тот священник сам пришел к Людовику. Его прислал другой, тот, который отпевал жену и дочь брата. Прислал, потому что заметил, что Людовик впал в отчаяние, из которого не выберется без чужой помощи. Поначалу Людовик его чуть не выгнал, но потом они начали встречаться и спорить. Думаю, споры были бурные. Людовик настолько ненавидел того священника, что время от времени нуждался в его присутствии. Вот такой парадокс.

– У вашего брата были друзья? Он с кем-нибудь общался, кроме священника?

– Нет. После аварии он оградился от мира. Постепенно отдалялся от всех, даже от меня, я вам уже говорила. Мы перестали быть близкими людьми. Горе разрушало его изнутри, понимаете?

– С людьми такое происходит и по менее серьезной причине. Тем не менее не все, кто пережил такую страшную потерю, как ваш брат, берут в руки ружье четыре года спустя и идут расстреливать ни в чем не виновных посетителей ресторана, чтобы за себя отомстить. Правда же?

– Еще странно то, что мой Людо никогда не был агрессивным, даже не дрался в детстве и терпеть не мог оружие. Он всегда говорил, что «лучше быть трусом, но живым, потому что кладбища переполнены храбрецами». Совсем не был злым.

– Поэтому я хочу понять, что толкнуло его на преступление.

– Разве отчаяние нельзя назвать прямой дорогой к безумию? А Людовик хорошо знал, что такое отчаяние.

– Свидетели, видевшие вашего брата в ресторане в тот вечер, не называют его безумцем. Они говорят, что этот человек очень хорошо понимал, что делает. Людовик действовал вовсе не под влиянием помешательства.

– Так или иначе, он выбрал тот ресторан не случайно.

– Как это?

– Они часто ужинали там с Бьянкой. Это было их романтическое местечко. Я думаю, Людо хотел уйти, дав выход своей горечи. Наверное, он рассудил, что, если у него отняли любовь, значит, и другие люди ее не заслуживают… Так мне кажется. – Маргарита смотрела на дно пустой чашки, смотрела и в конце концов поднесла ее к губам, словно решила выпить пустоту.

Лудивина поерзала на диванчике с флисовой обивкой. Ей было неуютно в этой квартирке.

– Я повидаюсь с тем священником. Возможно, он сумеет рассказать что-нибудь полезное о психическом состоянии вашего брата.

– Погодите, сейчас запишу вам название церкви и имя священника.

– Вы помните его имя? – удивилась Лудивина. То, что Маргарита запомнила название церкви, не вызывало вопросов, но вот сохранить в памяти имя священника, с которым она никогда не встречалась, было странно.

– Да. Я даже прочитала его книгу, когда Людовик рассказал, что они часто встречаются.

– Он написал книгу о религии?

– Скорее о том, кто такой дьявол на самом деле.

Лудивина почувствовала, как по позвоночнику пробежала дрожь.

– И кто же это?

– Насколько я помню, автор утверждает, что у дьявола нет нужды являться в своем обличье с рогами и копытами, чтобы отравить человеческие души, – ему достаточно посеять зерна насилия и смотреть, как самые слабые разносят сомнение и хаос по всему миру. Священник пишет, что зло имеет эпидемическую природу, это болезнь, свойственная человеку, и только он является ее носителем. Если хотите мое мнение, есть в этой книге что-то экстремистское, вот что я поняла. В этом брат был со мной согласен, кстати, что не помешало ему общаться с автором.

– Значит, этот священник – специалист по вопросам зла, – пробормотала Лудивина.

– Он экстремист, который, может, и не в открытую говорит, но все же намекает на то, что лучший способ борьбы со злом – это уничтожить его носителей, пока они не заразили окружающих. Священник из разряда экзорцистов, категоричен, дальше некуда.

Лудивина задумалась. Непременно нужно было встретиться с этим человеком. Возможно, он поможет ей лучше понять не только Людовика Мерсье, но и остальных служителей дьявола, которые уже нанесли удар?..

Когда Лудивина, сунув в карман бумажку, на которой были записаны название церкви и имя священника, уже шагнула в коридор, Маргарита схватила ее за руку. Пальцы у нее оказались неожиданно сильными для такой усталой и хрупкой на вид дамы.

– Я знаю, кто вы, – сказала она, пристально глядя на позднюю гостью из-под черных бровей.

– Простите?..

– Я узнала вас сразу, как открыла дверь. Это вас показывают в новостях. Вы охотница на чудовищ.

Лудивина в очередной раз почувствовала себя неуютно лицом к лицу с этой женщиной, которая одной рукой крепко держала ее за предплечье, а другую спрятала в карман шерстяного жилета.

– Знаете, мой брат не был одним из них. Он не был чудовищем.

Лудивина сочувственно кивнула:

– Я знаю, мадемуазель Мерсье. Знаю. – Она попыталась осторожно высвободить руку, но не получилось.

– Его толкнуло на это отчаяние, – добавила старая дева. – Отчаяние толкает мир в пропасть.

Теперь уже огонек жизни, немного разгоревшийся за время разговора, окончательно погас в ее глазах. Жизни в ней не осталось, человеческие чувства потухли, она вернулась в свои потемки.