Текст книги "Терпение дьявола"

28

Две стройные башенки венчали церковь, которая потерянно стояла на безлюдной площади, словно заблудилась. Ее окружали деревья – живые стражи во мраке. Фонари с выходивших на площадь улочек не могли дотянуться до нее светом, и церквушка дремала в ночном полумраке. Но все же зыбкий свет просачивался изнутри, сквозь ее единственный глаз – большая круглая витражная роза мерцала над сомкнутым ртом этого каменного циклопа, взирающего на мир взглядом Бога. Усталого, дрожащего, трепещущего Бога.

Подходя к церкви, Лудивина задавалась вопросом, что она забыла здесь посреди ночи. Сама у себя отобрала несколько часов сна, которые были необходимы ей для восстановления сил, чтобы завтра опять взяться за расследование. Однако светящаяся витражная роза придала немного уверенности, Лудивина приподняла голову, перестав прятать подбородок в воротнике куртки, и решила обойти вокруг здания. Пресвитерия[45]45
  Пресвитерия – жилище приходского священника у католиков.


[Закрыть] представляла собой маленький серый домик сбоку от церкви, и там в окне у входа тоже горела свеча.

Лудивина наудачу постучала три раза – коротко и громко.

Не получив ответа, постучала еще раз. С тем же результатом.

В конце концов она отступила от двери, несколько разочарованная. А ты на что рассчитывала в полночь? На эксклюзивную мессу специально для тебя? На поминальную молитву по жертвам? Мир продолжал жить в собственном ритме, своими циклами, он не подчинялся ее воле и плевать хотел на ее навязчивые идеи.

Лудивина вернулась к паперти. Внутри церковь была ярко освещена, так что…

Она положила ладонь на ручку внушительной главной двери и нажала – оказалось, церковь не заперта. Лудивина переступила порог и прикрыла створку за собой.

По обеим сторонам нефа горели десятки свечей, и на мгновение Лудивине почудилось, что множество верующих собрались на ночную молитву – все они сидели на скамьях лицом к алтарю. А потом она поняла, что никто из них не шевелится. Замерли навечно в одной позе, с остановившимся взглядом. Мужчины, женщины и несколько детей, чьи макушки были чуть выше спинок скамей.

В церкви молилась сотня статуй.

Лудивина медленно ступала по центральному проходу, разглядывая эту странную паству. Скульптуры в человеческий рост, большинство раскрашенные – из гипса, из дерева, из пластика, – были рассажены и расставлены между скамьями лицом к клиросу. Они представляли собой персонажей из Библии – апостолов, римлян, волхвов; там были даже Девы Марии. И все плакали.

Они плакали кровавыми слезами, которые поблескивали в пламени свечей.

Лудивина подошла ближе к фигуре мужчины, одетого в лохмотья и держащего в руках деревянный кубок. Кубок был наполнен красной жидкостью. Слезы переливались, отражая свет, – они не были нарисованы, из-под век стекала настоящая подкрашенная вода.

– Это что за цирк? – вслух спросила Лудивина.

Она дошла до клироса – стены там были увешаны распятиями всевозможных размеров, из дерева, глины и даже фарфора… «Не меньше сотни, – прикинула Лудивина, а потом взглянула вверх – причудливое геометрическое нагромождение фигур и крестов уходило под свод церкви. – Больше. Значительно больше сотни».

Это было уже не проявление благочестия, а какой-то мономанский[46]46
  Мономания – навязчивая и чрезмерная увлеченность одной идеей или субъектом, однопредметное помешательство, одержимость.


[Закрыть] тетрис.

Вдруг Лудивина почувствовала чье-то присутствие, в поле бокового зрения мелькнула тень, но когда она повернула голову, никого поблизости не оказалось.

– Здесь есть кто-нибудь?

Теперь она почувствовала, как на нее упало несколько капель – на куртку и на волосы. Кто-то ее обрызгал…

Снова полетели капли – холодные, и на этот раз в лицо. Мгновенно вспомнив о серной кислоте, разбрызганной в торговом центре, Лудивина отскочила в сторону, вскинув одну руку, чтобы защитить голову, а другой вытаскивая пистолет.

Брызги летели из-за колонны в паре метров от нее.

– Кто там?

На улице в тот же момент поднялся ветер, завыл, словно это и был ответ, ударил с размаху в витражи, на которых пламя свечей оживляло персонажи, расцвечивая их рубиновыми, изумрудными и лазурными огнями.

В полумраке, который робко рассеивали свечи, медленно вырисовалась тень и постепенно обрела очертания невысокого человечка с венчиком седых волос, в очках с тонкой серебристой оправой и в черном костюме с белым римским воротником-колораткой.

Священник стоял прямо перед ней, в ладонях у него была позолоченная чаша с прозрачной жидкостью. Лудивина сжимала рукоятку «зиг-зауэра», не решаясь взять на мушку служителя церкви, хоть и не была уверена в его добрых намерениях.

– Несешь ли ты на себе знак Зверя? – вопросил он.

– Кто вы такой?

Лудивина сохраняла дистанцию, готовая при малейшей угрозе вскинуть оружие и направить его на этого странного человечка, который внушал смутную тревогу. Исходя из увиденного в церкви, вполне могло оказаться, что она имеет дело с каким-нибудь иллюминатом, пробравшимся сюда в отсутствие священника.

– Я отец Ватек, посланник Духа Святого, уничтожитель теней. А кто ты и зачем явилась в обитель Господа?

Лудивина, так и не почувствовав жжения от брызг, пришла к выводу, что это все-таки вода. Святая вода. А Ватеком звали того самого священника, с которым часто общался Людовик Мерсье. Свободной рукой она достала жандармское удостоверение и раскрыла его перед собой:

– Я лейтенант Парижского отдела расследований. Занимаюсь делом об убийстве в ресторане – наверное, вы о нем уже слышали? Вы ведь были знакомы с Людовиком Мерсье?

При этих словах священник явно испытал облегчение – напряженные плечи немного расслабились, он глубоко вздохнул и сказал:

– Я вас ждал.

– С этим? – указала Лудивина на чашу у него в руках. – И весь этот декор, – кивнула она на статуи, – тоже для меня?

Священник, казалось, только тут вспомнил о чаше и, поднеся ее к губам, сделал глоток.

– О, это святая вода, – подтвердил он догадку Лудивины и вытер рот рукавом. – Я хотел убедиться, что моя гостья – та, кем кажется.

– Вы боитесь за свою безопасность, отец мой? – Напряжение немного спало, и Лудивина решила убрать оружие, однако оставалась настороже.

– Нет, моя душа бессмертна и принадлежит Господу, но у меня есть миссия – защищать вас, всех вас, от незримых и более страшных угроз, чем те, к которым вы привыкли.

– Они исходят от дьявола?

Ватек с некоторым удивлением кивнул:

– Именно так.

– И вы устроили… все это для борьбы с ним? Все эти статуи, распятия…

– Настали тяжелые времена, мадемуазель, паства Господня уже оплакивает свою эпоху, и вера наша скоро подвергнется испытанию. Перед вами символическая картина. Мои прихожане знают, что порой я уделяю слишком много внимания наглядным примерам, но мне кажется, нужно уметь подстраиваться под современный мир, потому я использую культурные коды нынешнего информационно-коммуникативного общества, то есть зрительные образы.

Сейчас, когда эффект неожиданности от появления Ватека прошел, он казался еще более маленьким и хрупким. Его манера говорить и переход на «вы» окончательно успокоили Лудивину, и она позволила себе немного расслабиться.

– Вы устраиваете такие бдения каждую ночь?

– Буду устраивать каждую ночь, начал еще вчера. Я не запираю церковь, потому что знаю: Люцифер рано или поздно пришлет ко мне своих эмиссаров. Мой долг – дать им отпор.

И только-то?

Лудивина убедилась, что опять нарвалась на фанатика. Похоже, отец Ватек был таким же, как ГФЛ, только со знаком плюс.

– Вы сказали, что ждали меня. Почему? – спросила она.

Священник окинул ее внимательным взглядом с головы до ног, удовлетворенно покивал и указал на скамью в первом ряду, предлагая присесть.

– Вы наделены красотой демона-искусителя, но душа ваша при этом чиста, – сказал он, усаживаясь рядом с Лудивиной, – я это вижу. А ждал я не конкретно вас, а людей из полиции, из-за Людовика. Я был хорошо с ним знаком.

– Я слышала. Вы первым пришли к нему?

– Да, по просьбе отца Карона, который забеспокоился, видя, как Людовик все глубже погружается в отчаяние, потому что не может освободить свое сердце. Потеря семьи была для него страшным испытанием и пошатнула его веру.

– Насколько я поняла, вы специалист по вопросам о дьяволе, верно?

– Меня занимают переломы и трещины в людских душах – слабые места, которые дьявол использует, чтобы сбить верующих с пути. А трагическая смерть жены и ребенка – это не просто перелом, это разверстая пропасть, сами понимаете.

– Людовик Мерсье много говорил о дьяволе?

– В первые два года мы виделись довольно редко, он отказывался от бесед, но я никогда его не бросал – напоминал о себе время от времени, старался присутствовать всегда на обочине его сознания. А потом он сам пришел ко мне. Это было чуть меньше двух лет назад.

– Он объяснил, почему его отношение к вам изменилось?

– Нет, и у меня не было нужды об этом спрашивать – он пришел, этого достаточно. Людовик задавал мне много вопросов о… душе. Хотел знать, что произошло с душой его жены. Еще его волновали понятия добра и зла. Стал ли он жертвой злодеяния или его жена заплатила за дурные поступки? Мы много спорили об этом в тот период, Людовик говорил и не мог наговориться, а поскольку у меня тоже хватало аргументов, порой наши споры затягивались до рассвета. Обычно я заставал его у себя на крыльце, мы устраивались на кухне и говорили без передышки. Смерть жены и дочери причиняла ему такую боль, с которой его сердце не могло справиться.

– Но ведь многие теряют близких. И они справляются.

– Да. Знаете, к нам, священникам, приходят люди в глубочайшем отчаянии. К нам обращаются выжившие в катастрофах, чтобы найти ответы на духовные вопросы о смерти. Некоторым мужчинам и женщинам удается прийти в себя после потери любимого человека. Я не хочу сказать, что они становятся такими, как прежде, нет, конечно, но все же им удается вернуться к нормальному существованию. Некоторых из них я встречал спустя годы – они приходили с улыбкой, а иногда с новой семьей. Но Людовик так и не сумел прийти в себя.

– Когда он начал говорить вам о дьяволе?

– В прошлом году. Я чувствовал его духовные метания и сделал все, чтобы вернуть ему равновесие, удержать, убедить, но он все дальше уходил на сторону зла, не мог бороться с искусом. Если человек не способен постичь умом деяния Господа, порой его любовь к Нему обращается в ненависть, тогда-то и появляется демон-искуситель, который начинает шептать на ухо ядовитые речи. А те, кто обращается к Господу лишь потому, что им нужны ответы, слабее других, ибо их вера быстрее уступает место злобе. Религия – не костыли, а внутреннее животворное пламя. И дьявол часто пользуется такими несоответствиями.

– Вы сказали «в прошлом году». Когда именно?

– Почти год назад.

Лудивине необходимо было досконально изучить жизнь Людовика Мерсье за последний год, узнать все о том, чем он занимался в этот период, с кем общался, куда ездил… И сопоставить с деятельностью Кевена Бланше после его выхода из психиатрической больницы в 2012 году, когда он тоже скатился в сатанистское безумие. Получается, что за два года два человека получили духовное откровение со знаком «минус», встали на сторону зла, и с обоими это произошло в результате рокового знакомства с кем-то еще. Надо было исследовать их прошлое – именно там спрятан ключ к разгадке, теперь Лудивина в этом не сомневалась.

За стенами церкви кругами гулял ветер, просовывал язык под большую входную дверь со свистом и шипением.

– Отец, Людовик Мерсье не упоминал в разговорах с вами конкретное имя? Того, кто мог быть вашим злым двойником, так сказать, вашим духовным alter ego со стороны дьявола?

Ватек выпрямил спину, его губы дрогнули в едва заметной усмешке, глаза блестели, отражая зыбкое, неяркое сияние свечей.

– Вы быстро соображаете. Да, – признал он, склонив голову, – я уверен, что некто шептал ему в другое ухо советы, противоположные моим. Наперсник тьмы.

– Значит, Мерсье все-таки говорил об этом человеке?

– В открытую – никогда, но я чувствовал, что такой наперсник есть и что его влияние растет месяц за месяцем. Людовик все реже приходил ко мне.

– Когда вы с ним виделись в последний раз?

– Около трех месяцев назад. Он был в сильном волнении. Спросил, может ли дьявол существовать в реальности – не как метафора, а как существо из плоти, которое ходит по земле.

– И что вы ему ответили?

Ватек наклонился к Лудивине, пристально глядя ей в лицо голубыми глазами:

– Вы веруете в Бога, мадемуазель?

– Ну… не очень, – призналась она, чувствуя неловкость. – Нет, честно говоря, вовсе не верую.

Крючковатый указательный палец священника нацелился на нее:

– Вы не веруете в Бога, однако не вполне уверены, что дьявола не существует, так ведь? Вот в этом-то и есть главная сила лукавого, его лучший фокус! Ему удалось стать привычным, даже более правдоподобным для всех!

– Что вы ответили Людовику Мерсье? – повторила вопрос Лудивина.

Взгляд священника сделался жестким, испытующим и пронзительным, словно хотел проникнуть в глубины ее души.

– Если дьявол снова ходит по земле, значит, он готовит свое торжественное возвращение. Он заставил людей забыть о себе на долгое время и не мог вернуться лишь для того, чтобы прогуляться среди нас туда-сюда.

– То есть вы укрепили Мерсье в его мысли о том, что человек, с которым он свел знакомство, действительно дьявол?

Палец внезапно опустился.

– А почему вы решили, что это не может быть дьявол? Дьявол, милая моя, великий культиватор. Он повсюду сеет зерна хаоса и пожинает сомнения, он прилежно поливает отчаяние и, коварно затаившись в тени, ждет, что мы наедимся вволю. А когда яд пропитает наши души, он начинает возделывать другое поле, а потом третье и так далее. Как можно утверждать, что его не может быть здесь, среди нас? Вы же ловите самых страшных убийц – неужели среди них вам не попадались злодеи, совсем пропащие? Существа, излучающие зло? Такие, чье поведение не просто не имеет оправдания, но даже не поддается разумному объяснению?

– Да, естественно, я встречала извергов, но все они были людьми, а не…

– Вы в этом уверены? – перебил Ватек. – О самых ужасных преступниках обычно говорят, что в них не осталось ничего человеческого.

– Смею вас заверить, что в очень редких, исключительных случаях их чудовищные поступки действительно не поддаются объяснению, причину нельзя найти даже в их детстве, но при этом они все равно остаются людьми.

– А вы считаете дьявола идиотом, деточка? Явись он нам в своем фантастическом обличье, подтверждающем его омерзительное могущество, что бы, по-вашему, произошло? Весь мир, получив неопровержимое доказательство существования дьявола, отринул бы заблуждения, принял меры защиты и сплотился бы для борьбы с ним! Но до тех пор, пока дьявол действует тайком, коварно дергая за ниточки зла, протянутые повсюду, он остается для нас постоянной, скрытой и оттого более страшной угрозой. Дьявол бессмертен – не забывайте об этом! Он осознал свои ошибки и усвоил уроки прошлого, он видел, как развивается наш мир, и наверняка развивался сам. Он здесь, его присутствие ощутимее, чем когда-либо, и он продолжает сеять хаос, готовя наше падение и свое окончательное пришествие… Дьявол знает, что наша изменчивая природа, сомнения и сам вектор развития нашего общества – все это играет ему на руку. Терпение дьявола, мадемуазель, – его лучшее оружие против нас! И если Людовик говорит, что встречался с ним лицом к лицу, у меня нет оснований ему не верить. При всей своей тонкой душевной организации Людовик был человеком вполне разумным и последовательным в мышлении. Сомнения лишь помогли приоткрыть в его душе дверцу, в которую и вломился Зверь.

– Вы не пытались выяснить имя того, с кем он встречался?

– Если это был дьявол, я знаю, что рано или поздно он придет и ко мне. Я был его соперником в борьбе за Людовика несколько месяцев, и ему определенно известно о моем существовании. Он придет, ибо ничто не доставляет дьяволу такого удовольствия, как испытывать человека на грани его человеческих возможностей, терзать его в вопросах убеждений и веры. Он уже победил меня в битве за влияние на Людовика, теперь ему нужен окончательный триумф надо мной самим. И я готов к этой встрече, – заявил Ватек, обводя рукой церковь.

– Вы не пробовали убедить Людовика, что он ошибается? Что он не должен поддаваться?

– Зло, едва проникнув в душу человека, превращается в яд и пропитывает ее насквозь – нет никакой возможности вычерпать этот яд или сцедить. Единственное, что остается, – изолировать этого человека от других как можно скорее, пока он не начал извергать свою собственную отраву. Зло заразно, милая моя, и все мы можем оказаться его носителями.

– Людовик мертв, отец мой. Он забрал с собой на тот свет шесть человек и тяжело ранил еще больше. И он не единственный! Я считаю, что есть связь между ним и двумя подростками, устроившими стрельбу в скоростном поезде, а также тем преступником в торговом центре, о котором тоже говорили в новостях.

Ватек подвинулся на скамье ближе к Лудивине – теперь его лицо было всего в нескольких сантиметрах от нее, и она чувствовала щекой горячее дыхание.

– Это война, она только что вспыхнула и уже не остановится, вы что, не понимаете? Война, которая унесет множество невинных жертв! Но о них позаботится Господь, примет и утешит, а все прочее – наша задача. Это наша битва, мы должны дать отпор Лукавому и доказать свою верность Богу.

Лудивина ответила тихо и решительно:

– Мне нет дела до Бога, отец, я служу только правосудию – это оно меня направляет. И поэтому мне необходимы имена людей, преступников с человеческими лицами.

– О, вы их найдете. Ибо дьявол на земле собирает свое войско. Вы присутствуете при том, как его бойцы поднимаются против нас. Их будет еще больше. Имя им – легион. – Ватек схватил Лудивину за плечо. – Может, у вас и нет веры в Господа, но я вижу, я чувствую, что вы можете стать Его мечом. Будьте безжалостны, дитя мое. Ибо демоны, с которыми вы сойдетесь лицом к лицу, не ведают трепета.

Ветру наконец удалось пробраться в церковь – он взвыл, заметавшись между скамьями, и пламя свечей от этого бросило в дрожь, будто за спиной у Лудивины расхохотался дьявол.

29

Вести уголовное расследование – все равно что собирать пазл. Сначала нужно разложить по местам уголки, потом выстроить рамку, чтобы наметить общие границы, а затем уже разделить кусочки пазла на небольшие кучки для всех основных фигур и потихоньку выкладывать эти фигуры, долго воссоздавать их во всех мелочах, находить для каждой место в композиции. Пазл будет выстраиваться фрагмент за фрагментом; сначала картина окажется неточная, дальше главные персонажи начнут вырисовываться все детальнее, после долгих проб и ошибок между ними образуются «мостики», и разрозненные фигуры станут частями единого целого.

Во вторник утром, 13 мая, многие кусочки пазла соединились друг с другом, идеально сложились так, чтобы в результате получился портрет свежевателя.

Когда Лудивина к десяти утра примчалась в казармы – волосы у нее были влажные после душа, который пришлось принимать в спешке из-за долгого и трудного пробуждения, – Сеньон как раз вытаскивал из принтера еще горячий листок бумаги.

– Это отчет от лаборатории, делавшей анализ ДНК из кусков кожи, которые мы конфисковали во время гоу-фаста, – бодро сообщил он. – Кожа принадлежит троим разным людям, как и предполагал судмедэксперт. Но это еще не все! Я получил отчет по мейлу утром, когда пришел в контору, и Гильем уже успел установить личность двоих.

Лудивина не разделяла хорошего настроения коллег и не понимала его причину. Им все было как будто все равно, будто ужас последних дней не произвел на них впечатления. При этом она помнила, что Сеньона чуть не вырвало, когда он выходил из автоприцепа. Но он сумел взять себя в руки. В отличие от нее.

Потому что Сеньон умеет закрывать за собой дверь, когда выходит из конторы. Потому что не превращает расследование в свое личное дело. Потому что у него есть кое-что поважнее – собственная жизнь и семья.

Всегда одно и то же.

– Yep![47]47
  Ага! (англ.)


[Закрыть] – горделиво подтвердил Гильем. – Одна из жертв привлекалась за мошенничество и кражу, некий Эрик Яхъя. У него были такие же татуировки, как на кусках кожи. Это они и есть. Я только что навел справки об этом парне – мелкая шпана, ради легких денег готов был на многое, но не на все, то есть не злодей, по крайней мере, не слишком опасный. Пропал двадцать шестого апреля, после того как ушел с дискотеки. Свидетелей похищения нет. Те, кто его видел последними незадолго до ухода, говорят, что Эрик был «ужратый в хлам». Рядом с этим заведением есть канал, так что многие думают, он мог свалиться в воду и не выплыть из-за алкогольного опьянения. Такие случаи уже бывали. Но тело так и не нашли.

– Теперь-то понятно, почему не нашли, – заметил Сеньон.

Гильем поморщился от отвращения:

– Прикиньте, он ведь мог попасть на тарелку к кому-нибудь из родственников… Вот так вот: твой сын исчезает, а потом ты его ешь на ужин, ничего не подозревая…

– А вторая жертва? – спросила Лудивина, бросая куртку на спинку стула.

Сеньон взял со стола записную книжку:

– Вторая находится в списке шестерых пропавших за последнее время в лилльском регионе. Ее зовут Камилла Виньерон. Исчезла, возвращаясь одним февральским вечером домой с празднования дня рождения у друзей. Нашли только брошенный на улице велосипед, который она взяла напрокат в Лилле.

– И что? Ни свидетелей, ни следов?

– Ничего. Ее ДНК оказалась в базе САС, потому что родственники дали разрешение взять у нее в квартире образцы для анализа в помощь следствию. Судимостей у нее нет. Исчезновение Камиллы Виньерон было признано подозрительным наряду с еще четырьмя из шести за последний год.

– Отличная работа, парни. Гильем, передай мне все материалы по лилльским исчезновениям, а ты, Сеньон, позвони коллегам в Лилль, скажи, что мы опознали две жертвы.

Не успела Лудивина договорить, Гильем уже принялся копаться в картонных коробках с документами, расставленных вокруг него на полу. Более наблюдательный Сеньон подошел и присел на край ее стола:

– Что, опять дерьмовая ночка была, да?

– Я же успела накраситься перед выходом…

– Ты, видимо, слишком торопилась – у тебя огромные мешки под глазами. Давай ты сегодня поужинаешь у нас? Можем с тобой уйти пораньше, тогда успеешь поиграть с близнецами. А Лети приготовит нам свою фирменную курицу по-баскски, и ты…

– Прости, Сеньон, я очень благодарна за приглашение, но сегодня не в настроении для компании.

– Ясно. А как твоя вчерашняя поездка в Биша? Что-нибудь узнала?

– Расскажу попозже. Сейчас у нас другие приоритеты.

– Но ты встретилась со свидетелем?

– Да.

– И ничего?

– Всему свое время.

Сеньон помолчал, кусая губы и пристально глядя на нее.

– Ты хоть на дурь не подсела? – наконец решился он спросить.

Лудивина не выдержала и рассмеялась под инквизиторским взглядом друга:

– Знаешь что? После обеда я предоставлю тебе подробный отчет о своем вчерашнем вечере, ладно? И поверь мне, ты услышишь совсем не то, что ожидаешь.

Немного успокоенный, Сеньон вернулся за свой стол, стоявший напротив, и начал звонить в Лилль, то и дело поглядывая на Лудивину, которой такая забота была даже приятна. Ночь у нее действительно выдалась тяжелая, чудовища в темноте не дремали, самой ей удалось совсем мало поспать, но за это время приснился кошмар, населенный полыми лицами и существами без глаз. У них во рту клубился мрак, простертые лапы заканчивались вилами, они выходили на улицы с наступлением ночи и пили человеческие души… Вчерашний вечер не прошел даром для ее нервной системы. Как и все остальное. Но по крайней мере, теперь у нее появилась уверенность, что зацепки надо искать в последних полутора или двух годах жизни Людовика Мерсье, убийцы из ресторана, а также в биографии ГФЛ, то есть Кевена Бланше, и, возможно, других – свежевателя Михала Баленски, подростков из скоростного поезда и человека, разбрызгавшего серную кислоту в торговом центре.

Тот, кто притворялся дьяволом, чтобы манипулировать своим войском, вербовал бойцов на протяжении последних двух лет.

Но сначала Лудивина хотела полностью собрать тот фрагмент пазла, на котором был свежеватель. Она взяла стопку документов, подготовленных Гильемом, и для экономии времени принялась сразу за протоколы свидетельских показаний, касавшихся двух опознанных жертв. Обстоятельства исчезновения, психологические профили, сведения, полученные у членов семей… Часа через три у нее сложилось более или менее четкое представление о том, кем были Эрик Яхъя и Камилла Виньерон. Первый – задира, не склонный поддаваться чужому влиянию; вторая – скромная и довольно замкнутая девушка. Но первый в момент исчезновения был вдребезги пьян, и это наводило на мысль, что свежеватель старался избегать риска. Он выбирал легкую добычу, и Диана, девушка-подросток на пустынной дороге у окраины села, привлекла его внимание по той же причине. Баленски был опортунистом. Он долго ждал удачного момента, выискивал потенциальную жертву, ловил удачное стечение обстоятельств. Его жертвами становились мужчины и женщины, не имевшие физического сходства. Юная Диана Кодаэр – худенькая блондинка, а Камилла Виньерон – упитанная брюнетка. У свежевателя не было никаких особых предпочтений в плане внешности. Фетишем для него служила только человеческая кожа. Он добывал трофеи, и главным удовольствием для него было отобрать у жертвы жизнь, он испытывал почти божественное наслаждение от своей власти над ней, а наслаждение властью свойственно людям, неудовлетворенным своим существованием.

Но дело было не только в этом.

Михал Баленски не стал бы раз за разом сдирать с людей кожу целиком, если бы это не доставляло ему удовольствия само по себе. Такое просто невозможно. Лудивина легко могла представить себе тошнотворную картину: долгий процесс свежевания и огромные усилия, которые нужно затрачивать на протяжении нескольких часов. Деньги определенно не могли служить достаточной мотивацией для такой мерзости – человеческая психика этого просто не вынесла бы. Здесь должно быть что-то другое, кроме денег, что-то личное, из разряда фантазий. Так тщательно и методично сдирать кожу с людей Баленски могла заставить только извращенная страсть, поднимавшая его на пик эмоций.

Баленски сдирал с людей кожу, потому что ему это нравилось. Он делал это снова и снова ради удовлетворения своей страсти. Для него это была неодолимая потребность, находившаяся за гранью разума, настолько сильная, что она побеждала страх.

Тогда почему он продавал кожу? Понятное дело, ради прибыли, но если человеческая кожа была для него источником кайфа, он не мог так легко расставаться с ней.

– Он что-то оставлял себе, – пробормотала Лудивина.

– Чего? – не расслышал Сеньон с телефонной трубкой, прижатой плечом к уху.

– Ничего, это я сама с собой.

Вывод был очевиден: Баленски продавал кожу, избавлялся от мяса, но оставлял себе какую-то часть от своих жертв. Лудивина повернулась к Гильему:

– Криминалисты нашли у Баленски коллекцию трофеев?

– Не знаю. Мы же уехали до того, как закончился обыск территории фермы. И судя по тому бардаку, они провозились все выходные.

Теперь Лудивина повернулась к Сеньону:

– Ты сейчас на связи с Лилльским ОР? Спроси, что они нашли у свежевателя. Там наверняка был какой-то тайник – погреб с люком, или двойная стенка у шкафа, или…

– Это было в стенном шкафу у него в кладовке, – подтвердил Сеньон через некоторое время. – Банки с человеческими глазами. Дюжина, не меньше. Команда судмедэкспертов работает над этим со вчерашнего дня.

Лудивина победоносно сжала кулак.

Другие на ее месте ужаснулись бы, услышав об этой жуткой подробности, но она ликовала и гордилась тем, что ее психологический портрет убийцы оказался точным – анализ его поведения привел к правильному выводу. Это заставило ее на время забыть о том, что под бронированным панцирем, который служил ей защитой, эмоции снова разбушевались, заставив ее содрогнуться.

Составленный профиль также указывал на то, что Михал Баленски определенно действовал в одиночку. Он продавал кожу, но зачем оставлял себе глаза? Потому что глаза – это зеркало души? Ему хотелось снова и снова заглядывать в мертвые зрачки и вспоминать о проделанной работе?

Тот, кто владеет глазами, владеет и душой.

Если свежеватель тоже был адептом Сатаны в той или иной степени, казалось вполне вероятным, что именно такова его мотивация. Это вполне логично.

Как познакомились ГФЛ и свежеватель?

Нужно было сопоставить все их перемещения за последние два года.

Лудивине хотелось с кем-нибудь посоветоваться о расследовании, но она не решалась. Можно было хоть сегодня отправить все материалы своему наставнику, тому, кто научил ее погружаться в сознание преступников.

Но Ришар Микелис откажется ей помочь. Он уже никогда не спустится с гор. Для него с этим покончено. Потому-то он и согласился взять ее в обучение – чтобы оставить вместо себя. После того, что они вместе пережили в разных городах Европы и в Квебеке, Микелис, молодой криминолог, ушедший в отставку, окончательно отвернулся от преступного мира. При мыслях о нем у Лудивины щемило сердце, она думала обо всех проведенных вместе часах у него дома – вернее, чаще всего около дома, потому что он не хотел, чтобы их разговоры слышали жена и дети, – вспоминала о долгих прогулках, когда они спорили и Микелис вдребезги разносил ее доводы, припирал к стенке, добиваясь, чтобы она поняла саму природу насилия. Он намертво вколотил ей в голову простую истину: нельзя выследить и победить зло, не разбудив при этом собственную темную часть души. Невозможно препарировать чужую психику и найти все самое худшее в человеке, не отыскав предварительно самое худшее в себе. Чтобы понять тьму, нужно говорить на ее языке, погрузиться в нее, изучить изнутри. А тот, кто постоянно имеет дело с тьмой, ведет опасную игру – он раздувает огонь собственной склонности к насилию, извращенные фантазии, тлеющие не только в очаге его сознания. В человеке есть второй очаг, заполненный пеплом всех видов животных, предшествовавших ему на пути эволюции, а в самой глубине – атавизмы хищников, которые вознесли его на высший уровень пищевой цепочки. Те прогулки с Микелисом напоминали крестный путь, паломничество в логово собственных демонов, необходимое для того, чтобы встретиться с каждым из них и приручить. Так и становятся профайлерами. После этого, начиная новое расследование, ей всякий раз предстояло использовать способности своих демонов, их чутье, которое должно навести на правильный след. Но если потерять над ними контроль, они приведут ее к бездне…

Лудивина тряхнула головой. Обратиться за помощью к Микелису – плохая идея. Его двери всегда открыты для нее как для отчаявшейся женщины, но не как для жандарма со стопкой уголовных дел. Он дал ей все, что мог, и теперь его главной задачей было хранить от бед свою семью, оберегать ее, как пастух стадо, вдали от людей и от волков.