Текст книги "Блуждающий свет за окном"

Глава двенадцатая. Шабаш

Вскоре голоса стали более разборчивыми, послышались хруст веток под ногами и приглушенный смех. С противоположного края поляны из леса выступило несколько темных фигур. Оживленно переговариваясь между собой, они направились к тлеющему посреди поляны кострищу. Одна из фигур была заметно выше других и обладала басовитым мужским голосом. У всех «шабашников» в руках была хозяйственные сумки или большие пакеты с ручками. Побросав пакеты и сумки на землю, они расселись на бревнах у кострища. Теперь я могла их разглядеть.

Ближе всех ко мне сидела Татьяна. Но это была уже не та Татьяна, что гадала мне позапрошлым вечером. Та гадалка выглядела скромной и по-своему благородной, а эта мадемуазель весьма напоминала девицу легкого поведения. Прежде гладкие волосы теперь вились крупными локонами (вероятно, она весь день проходила в бигудях). Глаза были густо обведены черным карандашом, а на веки были наложены интенсивные переливающиеся тени. Помада на губах (вероятно, темно-вишневая или бордовая) в свете луны казалась черной. Под распахнутым жакетом виднелось легкое летнее платье с большим вырезом на груди. На ногах были короткие резиновые ботики.

Рядом с ней расположилась Марфа, при виде которой у меня невольно екнуло сердце (память о нашей вчерашней встрече была еще слишком живой). Ведьма принарядилась в длинную, с горизонтальными воланами, юбку и свободную шелковую кофту – такая одежда неплохо скрывала ее природную кривобокость. Волосы, как и у соседки, были распущены и завиты. На этом сходство причесок кончалось, поскольку у Татьяны волосы были светлыми, густыми и длинными, а у кособокой ведьмы – темными, жидкими и едва доходили до плеч. Редкие кудряшки и довольно яркий макияж заметно молодили Марфу. Сейчас ей можно было дать лет сорок вместо ее пятидесяти с гаком.

На следующем бревнышке разместились сразу три женщины. Одной из них оказалась празднично разодетая Лукерья. Шустрая старушка вырядилась в длинное платье из темного крепдешина и накинула на плечи блестящую, с люрексом, шаль. Ее жидкие седые волосенки, не доходившие и до плеч, были подстрижены в одну линию, наподобие каре, и схвачены на темени зубчатым гребнем.

Соседки Лукерьи, молодая и пожилая, были мне не знакомы.

Молодая всем своим видом напоминала цветущую пышнотелую русалку. Светло-каштановые волосы мощным потоком струились по плечам и доходили до пояса. Круглое, курносое, почти детское лицо из-за яркой косметики казалось вульгарным. Обтягивающая трикотажная майка подчеркивала большую тяжелую грудь, а короткая юбка открывала взору мясистые ляжки.

«Кто бы это мог быть? – озадаченно подумала я. – Неужели в Нелидовке живет еще одна, не известная даже Егору ведьма?»

Зато насчет пожилой никаких сомнений не возникло. Это могла быть только Прасковья, бабушка Егора! Скромно одетая, гладко причесанная, почти без косметики (разве что губы чуть тронуты светлой помадой), она казалась среди присутствующих женщин белой вороной. Не участвуя в общем разговоре, она неприкаянно вертела в руках тонкую сухую ветку.

Мужчина, естественно, оказался Макарычем. Старик занял отдельное бревно и теперь сидел, слегка наклонившись вперед и широко расставив ноги в невысоких кирзовых сапогах. Одет он был во все черное – пиджак, брюки, рубашку. Ворот у рубашки был расстегнут, и на поросшей седоватым волосом груди блестел медальон из желтого металла в форме пятиконечной звезды. Он с явным интересом разглядывал тлеющие угли.

– Сильно светятся, – внезапно произнес Макарыч. – Духи сегодня пожалуют в гости.

– Духам-то мы всегда рады, а вот зачем ты, Ваня, подстилку свою сюда притащил? – кивнув на «русалку», ехидно спросила Лукерья.

Девица дернулась, будто ее ошпарили кипятком, и уже приоткрыла ярко накрашенный ротик, чтобы дать старухе достойный отпор, но Макарыч пресек ее порыв одним лишь суровым взглядом.

– Пусть привыкает! – небрежно бросил он.

– Зачем ей привыкать? – не отставала Лукерья. – Разве она нам ровня? Вот скажи – была у нее в роду хоть одна, пусть даже самая захудалая, ведьма? То-то, что ни одной! Природной силы у девки нет, да и умом не блещет. Не выйдет из нее толку!

Тут молодуха вскочила, сжав кулаки и заступив одной ногой в кострище.

– Назад! – рявкнул на нее Макарыч. – Куда лезешь? Духи утащат!

– Но она… – начала, было, девица.

– Сядь на место и помалкивай. Мы тут сами разберемся. А в костер больше не лезь, духам это не нравится.

– А мне не нравится, когда меня унижают, – пробурчала молодка, но на место все-таки села.

Иван Багров вяло поворошил прутиком светящиеся угли.

– А, может, ты свою силу хочешь ей оставить? – никак не унималась старуха. – Вместо родного внука, который в Нелидовку носа не кажет?

Теперь мне, наконец, стало ясно, что девица была не ведьмой, а той самой Натахой Сидоровой, о которой недавно рассказывал Егор. Распахнув глаза, она напряженно смотрела на Макарыча, словно от его ответа зависела вся ее дальнейшая судьба. Возможно, так оно и было.

Досадливо глянув на Лукерью, Макарыч все-таки ответил:

– А кому мне ее оставлять, тебе что ли? С тебя и собственной достаточно. Может, племянничку твоему? Шиш ему с маслом, обойдется! А что касается родного внука… Не в нашу родню он пошел, а в невесткину. В Москве в буржуи выбился, дело у него свое… Одни лишь деньги у парня на уме!

Убрав прутик из кострища, Макарыч горестно покачал головой.

– Может, и к лучшему, что Олежка сюда носа не кажет. Зачем, скажи, буржую колдовская сила? Конкурентов изводить? Оно бы и ладно, да правнуков жаль – Олежкины грехи на них падут!

Пучеглазая Марфа удивленно вскинула голову.

– С каких это пор, Ваня, ты стал греха бояться? За самим-то целый паровоз тянется…

Ох уж это ее бархатное контральто! Даже мороз пошел по коже… Век бы мне ее голоса не слышать!

Черные глаза Багрова буравчиками впились в лицо Марфы. Ведьма тут же отвела взгляд, словно испугавшись за свои выпуклые злобные бельма.

– А с тех пор, как костлявую рядом с собой почуял! Ходит она за мной уже не первый год. Иной раз подойдет вплотную и нашептывает на ухо всякие гадости. Все мои прошлые грехи припоминает, да приговаривает: «Гореть тебе, Ваня, в аду аж тысячу лет!» «Так забирай же, – говорю, – меня скорее! Устал я на этом свете маяться, уж лучше в аду. Там ведь, поди, как в тюрьме: раньше сядешь – раньше выйдешь!» А она мне: «Не надейся, дед, рано не выйдешь! Да и не могу я сейчас тебя забрать. Силу большую накопил, крепко она тебя к земле прижимает. Передай силу – и добро пожаловать ко мне в объятия!»

– Так чего же ты, Ваня, медлишь, толстомясой силу не передаешь? – нехорошо усмехнулась Марфа. – Это ты перед нами храбришься, а сам боишься обещанного ада!

– Может, и боюсь, – задумчиво промолвил Макарыч. – Неизвестность – она ведь больше всего пугает. Вот если б доподлинно знать, что там ждет…

– Как это – что? Костер, черти, сковородка…

– Дура ты!

Марфа внезапно обратила свой взор на Прасковью.

– А давай-ка спросим у Параши! Она тут среди нас самая начитанная. Скажи нам, Параша, что в книжках пишут про ад?

Сломав ветку, что крутила в руках, Прасковья недобро взглянула на Марфу.

– Книжки все врут. Что писателю в голову взбредет, то он в книге и напишет. Никто еще из ада вестей не подавал. Вся надежда на тебя! Как доберешься до места – пиши.

– Зря ты так, – вмешалась доселе молчавшая Татьяна. – Думаешь, сама из другого теста? Мы, значит, в ад, а ты прямиком в рай?

– Почему бы и нет? – с улыбкой парировала Прасковья. – Зла я людям не делала, ни за деньги, ни за просто так. И вам я не соратница и не подружка. Если б не Пан, меня бы здесь не было.

Последняя фраза меня сильно озадачила. Что за таинственный Пан? Каким образом он связал Прасковью с остальными? И где он бродит, если все уже на месте?

– Где же Пан? – нетерпеливо озираясь, пробормотала Татьяна. – Пора бы ему уже появиться.

– Не волнуйся, появится, – спокойно изрек Макарыч. – Ничего с твоим Паном не случится.

Кусты за моей спиной тревожно зашелестели, словно сквозь них осторожно продирался человек или крупный зверь. Шелест быстро приближался. Готовясь мгновенно дать деру, я напружинилась и из положения «сидя» плавно переместилась в позицию «низкий старт»: согнутая в колене правая нога – впереди, левая – отведена назад, руки упираются в землю, причем в одной крепко зажат газовый баллончик (против зверя вряд ли поможет, но сдается мне, что вторгшееся в кусты существо – все-таки, человек!)

Существо прошелестело совсем близко и, тяжело дыша, замерло примерно в метре от меня. Мои ноздри отчетливо уловили запах перегара – лучшего доказательства человеческой природы субъекта просто не найти! Прибывший немного попыхтел, поерзал на месте и замер. О моем присутствии он, похоже, даже не догадывался. «Вот они, голубчики!» – еле слышно пробормотал он. Голос показался мне подозрительно знакомым. Да это же… Василий Горячев! Пьянчужка, вероятно, прибыл в лес с той же целью, что и я – тайно наблюдать за шабашом. Надеется выявить среди ведьм парочку инопланетян! Так, может, нам объединить усилия? Окликнуть, что ли, Васю? Пожалуй, не стоит… Еще, испугавшись, поднимет шум!

Пока я размышляла, стоит ли окликать Горячева, на поляне появился новый персонаж. С противоположной стороны поляны к кострищу направлялся… козел!

Но то был не обычный козел, поскольку уверенно шел на задних конечностях, а рогатую голову держал по-человечески прямо. Некто неизвестный зачем-то нацепил маскарадную козлиную голову и вырядился в мохнатые шкуры. Судя по походке, человек в шкурах был, скорее, мужского пола. О росте и телосложении можно было только догадываться, поскольку косматые шкуры скрывали фигуру, а огромная козлиная голова искажала пропорции тела. При виде «козла» женская часть компании, исключая помрачневшую Прасковью и застывшую от удивления Натаху, приветственно загудела. Судя по реакции нелидовских ведьм, явился сам Пан.

Компания разом засуетилась. Макарыч достал из принесенных вещей какой-то плоский предмет и развернул его в походный раскладной стул. Стул он водрузил на некотором расстоянии от костра, и Пан вальяжно уселся на него, словно на трон. Затем Макарыч стал каким-то особым способом укладывать дрова на кострище, плеснул сверху жидкости из маленькой бутылочки и чиркнул спичкой. Оранжевое пламя мгновенно объяло дрова.

Женщины тем временем развернули большой брезент, разложили на нем одноразовую посуду и достали из сумок различную снедь. Там были рыбные и мясные нарезки, салатики под майонезом, вареная картошка, соленья, свежие овощи и зелень – в общем, обычный набор для домашнего праздничного стола. Пан в общей суете не участвовал, а, сидя на своем «троне», важно наблюдал за происходящим.

Минут через десять на брезенте в одноразовых тарелочках были красиво разложены аппетитные нарезки и салатики, картошечка, маслины, свежие и малосольные огурчики, мясистые красные помидоры, пышные веточки петрушки и укропа. Между тарелками стояла водка в запотевших бутылках и еще какая-то темная жидкость в пластиковых сосудах для колы (может, и в самом деле кола, может – домашнее вино). Женщины с Макарычем расселись вокруг брезента, Пан остался на своем «троне».

«Пикник! – подумала я. – Всего лишь ночной пикник у костра. Ну, решили люди повеселиться ночью на природе… Имеют право! Кто-то ради забавы вырядился козлом… Тоже не возбраняется! Так неужели я, ломая ноги о коряги, обдирая ветками руки, чавкая кроссовками по болоту, тащилась сюда, чтобы посмотреть на обычный пикничок? Вот уж идиотизм, так идиотизм! Впрочем, не будем делать поспешных выводов…»

Пан повелительно махнул рукой, и компания мгновенно набросилась на еду и питье. Сам он по-прежнему восседал на «троне», а водку и закуски ему с поклоном подносила Татьяна. Каждый раз она старалась как бы ненароком прижаться к «козлу», потереться о шкуры выпуклыми частями своего тела. Пан принимал ее заигрывания довольно благосклонно, похлопывал женщину по заду, хватал за бока, при этом ведьмочка громко и пошло смеялась.

«Да кто же это такой?» – задумалась я о Пане. Мысленно представив данный Егором список и сверив по нему присутствующие на поляне фигуры, я в итоге пришла к выводу, что Пан ни кто иной, как Савелий, поскольку других колдунов мужского пола в Нелидовке просто не было. Но если Пан – это Савелий, то зачем же он привел на секретную поляну меня? Для чего ему вдруг понадобился свидетель? Перестав ломать голову над мотивами Пана, я продолжила наблюдение за «шабашниками».

Мужчины, Макарыч и Пан, пили только водку, женщины налегали на темную жидкость в пластиковых бутылках и как-то уж очень быстро пьянели. Похоже, жидкость в бутылях была даже не вином, а непонятной бурдой с изрядной примесью дурманящих веществ.

Опустошив очередной стакан, Марфа достала из сумки небольшой кассетный магнитофон, щелкнула кнопкой, и из динамика полилась быстрая ритмичная мелодия. Одна за другой женщины вставали и пускались в пляс. Все до одной. Даже мрачная поначалу Прасковья, отведав веселящей бурды, охотно присоединилась к пляшущей компании. Смотреть на них было довольно забавно.

Натаха Сидорова попеременно дрыгала толстыми ляжками, изображая нечто вроде шейка. Ее круглые щеки раскраснелись, длинные пряди волос мотались по плечам, а тяжелые груди подпрыгивали, словно баскетбольные мячи. Татьяна быстро и плавно двигалась по кругу, грациозно покачивая из стороны в сторону поднятыми вверх красивыми руками. Ее танец слегка напоминал восточную лезгинку, но был гораздо быстрее по темпу. Лукерья задорно приплясывала, уперев руки в бока и притоптывая ножками. Напротив нее так же весело и без затей плясала Прасковья. Тут же неподалеку по-цыгански трясла плечиками, семенила ножками в низких ботиночках и размахивала просторной юбкой Марфа.

Минуты через три к женщинам присоединился Иван Багров. Его танец оказался вольной импровизацией на тему русских плясок. Макарыч то, тяжело отдуваясь, пускался вприсядку, то притопывал, шлепая себя ладонями по бедрам, то кружился на месте, неуклюже перебирая большими ногами в кирзовых сапогах. Вскоре к танцующим присоединился и Пан. Ему явно мешали маскарадная голова и козлиные шкуры, поэтому танец его выражался в ритмичных раскачиваниях на одном месте и атлетических потряхиваниях руками.

Внезапно кто-то из женщин воскликнул:

– Смотрите, духи! Духи здесь!

Танцующие разом остановились, повернулись к костру и восторженно уставились на огонь. Ответственная за музыку Марфа вырубила магнитофон.

Переведя взгляд на костер, я застыла от изумления. Возможно, увиденное в огне было просто иллюзией и опытный иллюзионист легко бы объяснил ее возникновение… Очень даже возможно. Но иллюзиониста рядом не оказалось, а перед глазами предстала внешне вполне реальная картина.

Желтовато-оранжевое пламя вздымалось метра на полтора от земли, а немного выше, там, где ячеисто струилось ввысь горячее воздушное марево, вырисовывалось несколько прозрачных, очень похожих на человеческие, фигур. Точнее – бюстов, поскольку ниже плеч тела были скрыты пылающим огнем. Длинные волосы духов были подобны языкам пламени, а черты продолговатых лиц казались неясными, размытыми, и с одинаковым успехом могли принадлежать как мужчинам, так и женщинам. Широко раскрытыми глазами они безмолвно взирали на людей. Мне показалось, что в потусторонних взглядах духов сквозила почти человеческая ирония, словно происходящее у костра вызывало у них лишь презрение и насмешку.

Но то было мое личное восприятие. Одурманенные танцоры насмешки в глазах у духов не замечали, а видели лишь молчаливое одобрение. По-детски сгрудившись вокруг костра, они стали ритмично прихлопывать в ладоши.

Я осторожно подползла ближе, так, что моя голова немного показалась из кустов, достала из кармана мобильник, включила видеокамеру и, мысленно молясь, чтобы духи неожиданно не исчезли, начала съемку. Вот это материал, настоящая сенсация! Да за такое зрелище любой телевизионный канал отвалит немыслимые бабки! Только вряд ли я понесу ролик на телевидение, не все в этой жизни меряется деньгами… Пусть лучше этот необыкновенный, сенсационный материал станет моим прощальным подарком Егору Звереву.

Пан сделал нетвердый шаг вперед и, придерживая рукой козлиную голову, отвесил духам низкий поклон. Было видно, что он уже изрядно пьян. Вслед за ним и другие участники шабаша стали торопливо кланяться духам. Прасковья, отвесив поклон, испуганно отошла подальше, а Наташка Сидорова поклонилась так низко, что моему взору открылся ее рыхлый зад в маленьких стрингах.

Вперед выступил Иван Багров.

– Приветствую вас, огненные саламандры! – низким дребезжащим голосом выкрикнул он. – Милости просим на наш веселый праздник. Оставайтесь с нами всю ночь, духи огня! Угощайтесь, пейте и танцуйте вместе с нами.

Едва он закончил, на поляне вновь заиграла музыка, и танцующие возобновили пляски. С каждой минутой они все больше входили в раж.

– Во-о дает, оторва! – внезапно пробормотал мой сосед по кустам.

Я не сразу поняла, что вызвало у Василия подобную реакцию, но, приглядевшись к танцующим, заметила, что Натаха Сидорова уже сняла с себя трикотажную майку и теперь плясала в короткой (сантиметров на двадцать выше колен) юбчонке и открытом кружевном бюстгальтере. Подскочив к Ивану Багрову, она потерлась о его спину массивной грудью и тут же вновь отпрянула, чтобы продолжить безумный танец. Не переставая трясти грудью и ляжками, она расстегнула молнию на юбке. Через секунду юбка упала к ее ногам. По-киношному переступив уже ненужный предмет одежды, Натаха отбросила его ступней, словно замызганную половую тряпку. В открытом лифчике и узких трусиках-стрингах она выглядела не очень-то эстетично. Ноги у нее были слишком толстыми, к тому же коротковатыми, на спине отчетливо выделялись жировые складки, а зад был чересчур объемным и рыхлым. «Жиртрест», – определила я, впрочем, у мужчин насчет Наташкиной фигуры могло быть иное мнение.

Не успела я очухаться от Наташкиных проделок, как Татьяна, издав нечто среднее между отчаянным визгом и воинственным кличем аппачей, схватила руками подол своего цветастого платья и мгновенно задрала его вверх. Поизвивавшись в шелковых складках ткани, она сбросила с себя платье и осталась в дорогом импортном белье ярко желтого цвета. По сравнению с раскормленной молодухой Сидоровой, Татьяна казалась довольно стройной, почти изящной. По крайней мере, жировых складок на ее молочно-белом теле не было.

Бросив беглый взгляд на конкурентку, Натаха продолжила стриптиз. Она стащила с себя бюстгальтер, а чуть позже, на секунду прервав бесстыдный танец, сняла и символические трусики. При виде столь пышного тела Рембрандт и Кустодиев пришли бы в полный восторг, и Наташкин портрет занял бы почетное место где-нибудь в Третьяковской галерее или в Лувре. Но вместо знаменитых художников в кустах восседали студентка-третьекурсница и деревенский алкоголик. Студентка (то бишь я) скорчила брезгливую гримасу, а Василий, вместо того, чтобы сломя голову бежать за мольбертом, шумно и часто запыхтел. Опасаясь, что нас могут обнаружить, я чуть было не цыкнула на соседа, но вовремя прикусила язык.

Не стоит пугать мужичонку, еще заорет в полный голос. Пусть уж лучше пыхтит! Пыхтение вряд ли кто услышит – ритмичная музыка на поляне заглушает негромкие звуки, а «шабашники», похоже, настолько увлечены танцем, что не заметят и зависшего над ними вертолета.

Но Натаха недолго наслаждалась триумфом, Татьяна почти сразу же последовала ее примеру. Раздевалась она красиво. Эротично заведя руки за спину, расстегнула застежку бюстгальтера и плавным стыдливым движением потянула за лямки, пока они не соскользнули с ее плеч. Даже трусики ей удалось эдак изящно уронить – тренировалась у зеркала, что ли?

Теперь на поляне оказались сразу две совершенно голые женщины. Соседние кусты зашлись в экстазе.

Дальнейшее потрясло меня так, что я мгновенно забыла о Василии. За раздевание взялась Марфа. Оголялась она без новомодных стриптизерских ухищрений, а словно в собственной бане – просто отступила в сторону и последовательно стянула с себя блузку, юбку, трусы и бюстгальтер. Лучше бы она этого не делала! Если эстетика Наташкиного тела была несколько спорной, то относительно Марфы сомнений не возникло – эстетикой тут даже не пахло. «Коряга, как есть коряга!» – подумала я, отводя взгляд, и тут же наткнулась глазами на Лукерью, которая в данный момент тоже раздевалась. К счастью у старухи хватило ума не доводить дело до конца, а остаться в черной шелковой комбинации, отделанной широким, прикрывающим старческие колени, кружевом. Прасковья же и вовсе ограничилась тем, что сняла с себя обувь, расстегнула пару пуговиц на блузке да распустила пучок на голове.

После полного или частичного раздевания женщин лихие пляски у костра продолжились. Особенно усердствовали обнаженные Натаха, Татьяна и Марфа. Подчиняясь странному грохочущему ритму, они то по-звериному скакали по поляне, то кружились на месте, то, извиваясь всем телом, падали в траву. В свете пышущего жаром костра метались их стремительные тени, а над огненными языками пламени застыли безмолвные духи огня, презрительно взиравшие на дикие пляски людей.

Разгоряченная танцем Натаха вновь подлетела к Макарычу, обхватила старика за шею и повисла на нем всей своей бело-розовой тушей. «Пойдем, Ваня, ну пойдем же!» – возбужденно стонала она. Усталый и потный Багров вяло сопротивлялся, потом все-таки уступил молодухе и на нетвердых ногах последовал за ней в сторону от костра. Отойдя шагов на пятнадцать, они опустились на землю, и их тела скрылись в высокой траве. Чем они занимались, догадаться было нетрудно.

Бросив в сторону удалившейся пары долгий завистливый взгляд, Татьяна начала открыто заигрывать с Паном. Она вызывающе вертела перед ним округлым задом, трясла небольшими упругими грудями, но, не дождавшись ответной реакции, сменила тактику и стала возбуждающе поглаживать его со всех сторон. Пан некоторое время равнодушно принимал ее заигрывания, потом вдруг резко оттолкнул женщину.

– Уйди, надоела! – прошипел он и решительно направился в лес, вероятно, по малой нужде. Татьяна замерла на месте, потерянно глядя ему вслед. Три старшие ведьмы, прервав танец, уставились на нее. Подойдя к орущему магнитофону, Прасковья вырубила музыку.

– Но почему? Почему он меня отверг? – обращаясь к ведьмам, жалобно проскулила Татьяна. Внезапно колени у нее подогнулись, и, опустившись на траву, женщина горестно зарыдала.

– Потому, что он – сволочь! – жестко ответила Марфа.

– Не плачь, девонька, – засуетилась вокруг несчастной Прасковья. – На одном мужчине свет клином не сошелся. Еще найдешь себе кавалера!

– Где найду? – рыдающим голосом проронила Татьяна. – В нашей задрипанной деревне? Откуда здесь мужики…

Погладив товарку по голове, Лукерья внезапно предложила.

– А ты, деточка, на юг поезжай! К Черному морю. Я тебе для успеха особый талисманчик изготовлю!

– На фиг мне твой талисман?! – взвилась «деточка». – Никакого толку от твоих талисманов! Ты мне Пана приворожить обещала? Обещала! И где обещанное? Где?

– Не поддается он, – развела руками Лукерья. – Видно, сильную защиту поставил, никакая ворожба его не берет. А обычные мужики – они ведь без защиты ходят!

– Не хочу обычного, хочу Пана!

– Влюбилась, что ли? – с усмешкой спросила ее Марфа.

– А хоть бы и влюбилась! Тебе-то что? У тебя, чай, не отбиваю…

– Так и есть, влюбилась. Вот дура-то!

Поглощенная разыгрывающейся на поляне драмой, я слишком поздно услышала шелест потревоженных кустов за спиной. Когда же, наконец, услышала, не успела даже пискнуть. Меня крепко обхватили чьи-то мохнатые лапы. Нет, все-таки руки, но в длинных меховых нарукавниках. Объятие было настолько плотным, что о возможности достать из кармана газовый баллончик не стоило и мечтать. Мохнатые тиски намертво сдавили мне грудную клетку, так, что я почти не могла дышать. Мобильник с включенной видеокамерой вывалился из ослабших ладоней и затерялся где-то в траве (эх, пропал сенсационный материал!). Меня легко подняли и вынесли на поляну.

Пан, а это, естественно, был он, одной рукой крепко прижав меня к себе, другой ловко обшарил мои карманы. Нащупав газовый баллончик, забросил его подальше в кусты. Вслед за баллончиком полетел и фонарик. После этого он слегка ослабил хватку и прохрипел:

– Не вздумай бежать, тут кругом болота!

Эта была самая длинная фраза, произнесенная Паном за все время. Его голос был каким-то неестественным, словно Савелий специально хотел его изменить. Это было глупо, поскольку я его уже вычислила. Впрочем, ему-то откуда об этом знать? Он меня за дурочку держит.

Я повернула голову в попытке посмотреть ему в глаза, но увидела рядом лишь зловещую козлиную морду с темными прорезями для глаз. А вдруг это вовсе не Савелий? Кто еще может скрываться за этой дурацкой маской?

Пять женщин, три голые и две полуодетые, изумленно смотрели на нас.

– Откуда взялась эта девчонка? – выступив вперед, угрюмо спросила Марфа.

В ответ снова послышался измененный голос – Пан определенно боялся быть узнанным!

– Она подглядывала за нами.

– А ты охрип что ли? – удивленно спросила Лукерья, но Пан оставил заданный вопрос без внимания.

Марфа озадаченно наморщила лоб и почесала затылок. Собственная нагота ее ни капли не смущала. Похоже, ведьма просто забыла, что она голая.

– И что нам теперь с девчонкой делать?

– А это пусть сама решит!

– Что-то я не поняла, Пан, – с ехидной улыбочкой протянула Марфа. – Как это – сама решит? А если девчонка захочет уйти? Ты что же, отпустишь ее?

Человек в шкурах зловеще хохотнул.

– Уйти она не сможет: девчонка не местная, а тут кругом болота, – не забывая менять голос, пояснил он. – Как пришла по нашим следам, так и вернуться хотела. Выбор у нее невелик – либо примкнет к нам, либо сгинет в болотах.

– Ну и пусть себе подыхает! Нам-то она зачем?

– Тебе, может, и не к чему, зато духам угодна, – заявил Пан. – Девчонка-то – девственница!

От возмущения Марфа на миг застыла с открытым ртом, но тут же, воинственно подбоченившись, ринулась в бой. С упертыми в бока руками и расставленными на ширину плеч ногами она еще больше напомнила мне старую кривую корягу. Эх, жаль, что ведьма не видела себя со стороны!

– Девственница?! Да разуй ты свои глупые моргала! Эта краля вчера ко мне приходила. Девственница, как же! Обычная распутница – юбка чуть ниже попы и глаза бесстыжие.

Тут за мою поруганную честь внезапно вступилась Лукерья.

– Ошибаешься, Марфуша, – проворковала она. – Ко мне она тоже приходила, приворот на милого заказывала. Милый у нее – загляденье, нашим парням не чета! А в том, что девственница, она сама мне призналась. Девчонка правду сказала – я любой обман за версту чую!

– Так вот почему ты меня отверг! – внезапно заголосила Татьяна и, подбежав к Пану, гневно забила кулаками по прикрывавшим его мохнатым шкурам, явно норовя попасть и по мне. – Молодости да невинности захотелось! А я тебе, что же, второй сорт? Я уже старая и потасканная? Раньше, значит, годилась, а теперь не гожусь?

– Танька, не зли меня, – отмахиваясь от ведьмы, как от назойливой мухи, угрожающе прошипел Пан.

Неожиданно голос подала Прасковья.

– Не трогал бы ты девчонку! – дерзко сказала она Пану. – Подумаешь, подглядывала! Ну, и что такого она видела? Пляски у костра? Тебя в козлиной шкуре? Наташку голую в обнимку с Ванюшей?

– Ты бы лучше помалкивала, – хмуро бросил в ее сторону Пан. – Неужто чужая девчонка тебе дороже внука?

И Прасковья, к моему ужасу, послушно умолкла.

Моя внешняя пассивность успокоила Пана, и он еще больше ослабил хватку. Я вдруг подумала, что если сейчас рвануться вперед, то, может, удастся вырваться и скрыться в лесу. Вот он лес, совсем рядом – возвышается вокруг поляны черной стеной. Всего несколько прыжков, и я там. Бегаю я неплохо, даже очень неплохо. Вряд ли Пан меня догонит – я же рвану налегке, а он – в своих дурацких шкурах… Да только вокруг и впрямь болота – я еще не забыла, как под кроссовками хлюпала почва! К тому же – ночь, в лесу не видно ни зги, а фонаря у меня больше нет. К тому же – погоня… Увязну, как пить дать, увязну! Уж лучше не рисковать…

Отбросив мысль о побеге, я переключилась на Пана. Кто же скрывается под жуткой козлиной маской? Почему даже нарочито измененный голос кажется мне смутно знакомым? И эта странная покладистость Прасковьи при упоминании о внуке… При чем здесь вообще ее внук!?

«Егор! – мысленно ахнула я. – Господи, как же я сразу не догадалась?… Конечно же, Пан – это Егор!»

Я, конечно, не подала вида, что узнала своего похитителя, но мое бедное сердце забилось так, что, казалось, выскочит из груди. Вот ведь подлец! Утром меня жестоко отверг, не захотел связываться с девственницей, а теперь, выходит, передумал. Но почему? Потому, что девственница «духам угодна»? Странно…

Ловко же он скрывал свою причастность к колдовскому клану! Разломы коры, грунтовые воды, плазмоиды… А сам напялил козлиную шкуру и скачет в ней средь голых ведьм. Даже бабку свою сюда притащил. Хорошо еще, что обнажиться не заставил…

Вот ведь двуличная душа! Словно на свете существуют два совершенно разных Егора… Где-то я читала о подобном. Автора, конечно, не помню, только главного героя. Кажется, его звали доктор Джекил, но иногда он перевоплощался в некого мистера Харда. И эти двое были, ну, совершенно разными людьми! Просто ничего общего. В отличие от милейшего доктора Джекила, мистер Хард был настоящим чудовищем. Возможно, нечто похожее происходит и с Егором. Но тогда… Тогда у него раздвоение личности, и по нему давно плачет психушка! Кстати, не только по нему – они тут все сумасшедшие! А как еще объяснить эти развратные ночные игрища?

Мне вспомнились ясные глаза Егора, его слегка ироничная улыбка, невозмутимо-доброжелательная манера общения. Ну, не похож он на шизофреника. Хоть как меня убеждайте – не похож! Тут что-то другое… Или его обычная манера поведения – искусная игра, а в душе он – холодный и жестокий ублюдок (во что мне верить никак не хочется), или Егор – несчастная жертва нелидовских мракобесов! Бедный сирота, слишком рано оставшийся без родителей и вовлеченный «доброй бабушкой Прасковьей» (а на самом деле – настоящей потомственной ведьмой) в опасные колдовские забавы… Да, теперь все логично! Не по собственной воле парень стал колдуном – эти твари сделали его таким. Но его еще можно спасти!

Мои рассуждения прервал внезапный треск в кустах. «Шабашники», как по команде, повернули головы на шум. Кусты, из которых недавно выволокли меня, раздвинулись, и на поляну выполз всклокоченный и пьяненький Василий Горячев. С трудом поднявшись на ноги, он вихляющей походкой подошел к Пану и заявил: