Текст книги "Блуждающий свет за окном"

Глава двадцатая. Переход

К забору подбежала уже знакомая мне пегая дворняжка, вслед за ней семенила Прасковья. Я особенно не надеялась на теплый прием, но взгляд, которым она меня одарила, был подобен удару плетью.

– Уходи, – не открывая калитки, прошипела она. – Сейчас же уходи домой. Прочь отсюда!

– Почему вы меня гоните? Что я вам сделала? – опешила я.

– Она еще спрашивает! – вызывающе фыркнула ведунья. – Кошка ты похотливая! Распутная, блудливая девка!

Съежившись от летящих в меня оскорблений, я беспомощно пробормотала.

– Но я же люблю Егора! Откуда мне было знать, что так получится? Я ведь хотела как лучше, надеялась встряхнуть его, пробудить… А он… Как я могла это предвидеть?

– Да уж, встряхнула…

Прасковья тяжело вздохнула.

– Ладно, считай, что я приняла твои извинения. Теперь иди домой.

– Никуда я не пойду. Мне нужно с вами серьезно поговорить. Именно с вами. Позвольте же мне войти!

Просунув руку сквозь прутья калитки, я попыталась открыть щеколду. Мгновенно отреагировав, ведунья тоже схватилась за щеколду. Силы были неравны: молодость явно пасовала перед привычкой к каждодневной физической работе.

– Вы же должны понимать, что все очень, очень серьезно, – не отпуская щеколды, заговорила я. – Егор болен, тяжело болен. Он умирает, и жить ему осталось совсем немного. Он вряд ли доживет до зимы – любая нагрузка может оказаться смертельной. Неужели вы не хотите помочь внуку?

Ее сопротивление внезапно ослабло, и я буквально ввалилась на участок. Захлопнув калитку, повернулась к Прасковье. Сколько же страдания было в этот миг на ее лице!

– Я ничем не могу ему помочь, – тоскливо промолвила она. – Его болезнь очень странной природы. Он не кашляет, не лихорадит, не жалуется на боли, а просто слабеет с каждым днем. Не знаю, что это за хворь, но она не поддается лечению. Я уже все перепробовала – и заговоры, и травы, и магические обряды. В больницу хотела положить, да он ни в какую. «Нечего, – говорит, – мне там делать, все равно не вылечат». Отваром по старинному рецепту поила… Отвар тот мертвого из могилы подымет. Скольких я уже им вылечила, а Егора вылечить не могу! Вроде почувствует себя лучше, а на следующий день опять сникнет. Видно, не болезнь это вовсе, а какое-то родовое проклятье. Сначала Лия от этого страдала, теперь пришел черед ее сына. Такое проклятье не отступит, пока весь род не вымрет. Никто не сможет помочь Егору.

– Я смогу!

– Чем же, скажи на милость? Своей бесстыдной любовью? – вновь уколола она меня.

Со стороны «центральной площади» послышались хмельные голоса парней, сопровождаемые дружным девичьим хохотом. Оттуда по направлению к нам двигалась компания местной молодежи. Я знала, куда они держат путь – к тем стогам за деревней, куда недавно уже прошествовала юная парочка. Что ж, у ребят свои забавы… Мне ли их осуждать?

– Давайте отойдем от калитки, – покосившись на ребят, предложила я.

Ухватив собаку за ошейник, Прасковья неохотно повела меня вглубь участка. Обогнув дом, мы остановились на узкой дорожке между разросшихся садовых деревьев. Лунный свет слегка серебрил дорожку и заднюю стену дома. Смотрящее в сад окно было плотно задернуто шторами, за которыми не виднелось и проблеска света. А где же хозяин? Неужели, едва оправившись от приступа, вновь подался в лес?

– Где сейчас ваш внук? – спросила я с тревогой.

– Дома, – угрюмо ответила ведунья. – Он сегодня рано лег спать.

– А вы уверены? Он точно не в лесу? – усомнилась я.

– Какой там лес! Егор плохо себя чувствует. Как только вернулся с реки, сразу лег. Силы у парня совсем иссякли… Помогла ты ему нынче, ох, помогла!

Я раздраженно махнула рукой, мол, хватит уже об этом. Сколько не клейми меня позором, Егору легче не станет.

– А он вам говорил, почему его так тянет в лес?

Прасковья пожала плечами.

– С головой у него нелады, все какой-то «переход» ищет. Видно, проклятье и на мозги подействовало.

– Напрасно вы не верите в существовании «перехода»… – робко начала я.

– Что значит – напрасно? – блеснула серыми глазами ведунья. – Не существует никакого «перехода» и никогда не существовало! Этот «переход» – фантазия Егора. Больные люди часто фантазируют: им нужно во что-то верить, вера поддерживает в них надежду. А Егор, увы, серьезно болен. Вот он и придумал, что явился из другого мира.

– А вдруг это вовсе не фантазия? – рискнула я продолжить тему. – Вдруг это чистая правда?

– Ты глупая или просто внушаемая? – Отступив на шаг, язвительно спросила хозяйка.

Я хотела ответить ей в той же манере, но вовремя прикусила язык. Так мы с ней ни к чему не придем, ни к какому консенсусу. Мне же сейчас позарез нужна союзница.

– И то, и другое, – дружески улыбаясь, без тени обиды ответила я.

Спокойствие и дружеская улыбка подействовали нужным образом. Прасковья вдруг согласилась меня выслушать.

– Ладно, говори, что хотела, – буркнула она. – Говори, и топай восвояси!

– Не волнуйтесь, я скоро уйду. Только, пожалуйста, выслушайте меня внимательно. Представьте на миг, что фантазии вашего внука – вовсе не фантазии. Я не прошу вас поверить в это, попробуйте только представить. Если бы Егор с матерью действительно явились из другого мира, чем бы вы тогда объяснили его болезнь?

Прасковья неопределенно пожала плечами, покривила рот.

– Ну, наверное, тем, что здесь другой климат, другая пища…

– Вот именно! Здесь совсем другие условия – другой воздух, другая пища, другое магнитное поле… И что-то из перечисленного, а, может быть, все сразу, не подходит для Егора. Вот он и заболел! Его молодой организм сдался не сразу – он долго боролся, пытался приспособиться, а когда все резервы были исчерпаны, начал разрушаться. И это разрушение уже не остановить. Через несколько месяцев все закончится. Нам с вами остается лишь одно…

– Ждать конца? – с сарказмом спросила ведунья.

Именно этого вопроса я и ждала! Я ухватилась за него, как садовый вьюнок за решетку, как бразильский ленивец за ветку дерева, как свирепый питбуль за чью-то ляжку. И, не давая Прасковье возможности вставить слово, возбужденно забормотала:

– Найти переход и вернуть Егора домой! Только это и может его спасти. Он должен вернуться в свой мир, потому что здесь наверняка умрет. Сегодня он чудом остался жив, его спасли ваш отвар и моя молитва. Но в следующий раз, боюсь, и они не подействуют. Силы Егора на исходе. Давайте же поможем ему вернуться!

Взгляд ведуньи был подобен ушату холодной воды. Похоже, я так ни в чем ее и не убедила.

– Ты, Вика, взрослая, а ведешь себя, как ребенок, – холодно сказала она. – Пора посмотреть фактам в глаза! Егор прочесал весь лес вдоль и поперек, и все впустую. Если бы в лесу был тот самый «переход», внук бы давно его нашел. А раз не нашел, значит, просто выдумал! Он не хочет расставаться с надеждой. Как и ты…

От досады я резко повысила голос.

– Послушайте же меня, наконец! Егор ничего не нашел, потому что не там искал. А я знаю, где искать! Я знаю, где этот чертов «переход», и готова отвести туда Егора, пока его еще можно спасти.

– Так где же он?

Вздрогнув от неожиданности, мы с Прасковьей обернулись на голос.

Окруженный красной светящейся дымкой, Егор стоял шагах в пяти от нас. Сквозь дымку смутно угадывались контуры тела – отойди он чуть дальше, их будет уже не различить. Огненными прожекторами казались глаза, смотрящие прямо на меня.

Страха больше не было. Я смирилась с особенностями Егора, я их почти полюбила. Каменная кладка в душе зашаталась и рухнула. Зря старался неведомый каменщик, непрочным оказалось сооружение!

Границы сада внезапно расступились, поздний вечер сменился ясным днем. Мы С Егором вновь в зарослях ивы. Синее небо над головой, крепкие руки на моих плечах, гладкая кожа отливает медью, капелька пота сбегает по шее…

«Викусенька, милая! Моя глупенькая, бесшабашная девочка! Ты действительно любишь меня?»

«Да! Тысячу раз – да! Я так сильно тебя люблю, что больше ни за что не отпущу. Ты слышишь меня, Егор? Ни за что и никогда!»

Свет постепенно меркнет, синева неба тает, темные деревья вновь обступают нас.

«Лгунья! Предательница! Ты не держишь своих обещаний. Сказала, что не отпустишь, а сама?»

Кто это подумал? Я или он? Может, я прочла его мысли?

«Да, я лгунья, предательница! – мысленно кричу я. – Я отпускаю тебя, Егор. Иди своей дорогой, живи своей жизнью, любуйся красным небом, дыши красным воздухом! Ты надоел мне, Зверев. Без тебя здесь будет намного лучше. Я буду радоваться жизни, шляться по вечеринкам, общаться с друзьями, отдыхать в Сочи. А ты возвращайся в свой красный мир! Катись отсюда! Скатертью дорожка…»

«И ты покажешь мне эту дорожку?»

Напрасно я пришла сегодня. Надо было дождаться, когда кладка в душе надежно схватится раствором, и я превращусь в мраморную статую, в бесчувственного робота, в ходячий компьютер, чтобы выдержать эту безумную боль. А сейчас мне, боюсь, не справиться. Боль задушит меня, сведет с ума, разорвет на части…

Егор внезапно отвел глаза и уныло произнес.

– Врешь ты все! Откуда тебе знать, где находится переход…

Еще секунда, и я передумаю. Глуповато улыбаясь, скажу, что все сочинила, что просто хотела его увидеть. Егор, развернувшись, уйдет в избу, и впредь не пойдет ни на какие контакты. Начнутся занятия в институте, мне все равно придется уехать… И только частые звонки бабуле позволят хоть что-то узнать о любимом.

«Баб Маш, а как там Егор?» «Да что-то его совсем не видно…» «А что у вас слышно о Егоре?» «Да, в общем-то, ничего не слышно…» Потом вдруг внезапным разрядом молнии: «Ты знаешь, у Прасковьи внук умер. Говорят, тяжело болел…»

– Я видела «переход» собственными глазами, просто не поняла, что это он. Пойдем со мной, и ты убедишься.

– Что ж, веди!

– Нет, поведешь ты. Для начала нужно отыскать поляну, где ведьмы устраивали шабаш. Ты помнишь туда дорогу?

– Еще бы! – с усмешкой ответил он. – Подожди, я сейчас…

Вернувшись в дом, он вскоре вышел с уже знакомым мне походным фонарем в руке и небольшим рюкзаком за спиной. При виде рюкзака у меня мгновенно защемило сердце.

– Это еще зачем? – указывая на рюкзак, пролепетала я.

– Так, на всякий случай. Я не верю, что ты нашла «переход», но если ты действительно его нашла, назад я уже не вернусь.

Я бросила отчаянный взгляд на Прасковью, она растерянно посмотрела на меня, но никто из нас не промолвил ни слова.

Втроем мы вышли через заднюю калитку, пересекли лежавшее за домом поле и по едва заметной тропинке углубились в лес. Вскоре нам пришлось сбавить шаг, потому что Егор начал задыхаться.

– Стой! – приказала я. – Тебе нужно отдохнуть.

Он не стал спорить. Сбросив рюкзак, устало привалился к толстому древесному стволу. Его грудная клетка быстро и судорожно вздымалась. Осознав, что случилось, я пришла в ужас. У Егора вновь началась декомпенсация, второй раз за последние сутки. Его сердце уже не справляется даже с привычной нагрузкой, а, значит, конец наступит гораздо раньше, чем я думала. Какие там несколько месяцев! Речь теперь идет о днях, если не о часах. И все потому, что мы утром… Прости меня, рыжий, я не могла этого предвидеть!

Едва успокоив дыхание, Зверев вновь тронулся в путь. Он шел гораздо медленнее, чем прежде. Его рюкзак остался лежать на траве. Я попыталась его поднять, но рыжий махнул рукой, мол, оставь. Мы с Прасковьей, испуганно переглядываясь, двинулись за Егором. Обеих одолевала одна и та же мысль: «Что если он упадет, не дойдя до цели?»

В какой-то момент вся затея показалась мне совершенно безумной. Куда я тащу тяжело больного парня и его несчастную бабку? А если там нет никакого «перехода»? Я ведь могла ошибиться, вполне могла. Вот если б заранее все проверить! Если б нырнуть в эту дырку и гарантировано вернуться! Увы, на границе миров не страхуют от невозврата. Вряд ли я смогу помочь Егору, если сама застряну по ту сторону.

Когда через час мы вышли на поляну, рыжий окончательно выбился из сил. С трудом доплелся до уложенных вокруг кострища бревен и, хватая воздух, рухнул на ближайшее бревно. Фонарь, выпавший из ослабевших рук, продолжал гореть на траве, озаряя поляну холодным светом и скрывая красноватое свечение Егора.

Продолжая бороться с одышкой, Егор уставился на меня. Взгляд был больной, измученный, почти отсутствующий. Если расчет окажется неверным, то часовым марш-броском по лесу я окончательно добила парня. Назад ему уж точно не дойти!

Я подняла с земли упавший фонарь и, надавив на кнопку, отключила.

Из сгустившегося ночного мрака послышался удивленный голос Прасковьи.

– Зачем ты это сделала?

– Так надо, – пытаясь сохранить уверенность, ответила я. – Тут не так уж и темно, а лишний свет нам будет только мешать.

Было действительно не так уж темно. На поляне имелось два светящихся пятна, одним из которых был Егор, другим, чуть менее ярким – круг ритуального кострища. Казалось, что костер совсем недавно кто-то жег, и угли внутри еще горячие, приблизься к ним – дохнут в лицо иссушающим жаром. Не более чем иллюзия! Угли совершенно холодные.

– Ну, и где же переход? – раздался глухой, хрипящий голос Егора.

Я указала рукой на кострище.

– Здесь!

Красноватое марево на бревне дернулось и тихо застонало.

– Ты шутишь, да? Это же просто потухший костер! Я же говорил, что переход находится среди елей, а не на поляне, не на поляне…

Короткая речь вызвала у Зверева новый приступ одышки. Я вдруг испугалась, что он умрет прямо здесь, буквально в двух шагах от цели!

– Молчи! – заорала я на него. – Просто молчи и слушай. Здесь не всегда была поляна. Это вырубка, старая вырубка – посмотри, сколько пней вокруг. Прасковья Ивановна! Вы ведь родились в этих местах, должны помнить, как лес вырубали… Скажите нам, давно ли здесь возникла поляна?

Удивленно взглянув на меня, Прасковья задумчиво наморщила лоб.

– Лет пятнадцать-двадцать назад… – наконец, промолвила она. – Помню, Савелий с отцом новый дом строить затеяли, а чтобы бревна не покупать, в глуши тайную вырубку устроили. Здесь деревья спиливали, очищали от веток, потом на телеге вывозили и сваливали у кромки леса, а по ночам к дому перетаскивали. Много они тогда елей повырубили, вон, какая поляна образовалась! Потом этот поганец и ее в дело пустил, для шабашей своих мерзких приспособил…

– Старая вырубка… – пробормотал Егор. – Пусть это вырубка, но причем здесь недавно потухшее кострище?

– Недавно?! Да оно потухло еще в июне! – победно воскликнула я. – Никто с тех пор не разжигал здесь огня, и все-таки угли светятся. Светятся красным. Отчего они светятся? Они же совершенно холодные, можешь потрогать. Вот, смотри!

В запальчивости я подбежала к кострищу и схватила рукой несколько красноватых на вид углей. Сейчас я почувствую ожог, иллюзия развеется и… Ожога не было, в руке у меня лежали холодные черные угольки.

Уже привыкшие к полумраку глаза внезапно резанул яркий свет – это Егор, нагнувшись, включил лежавший на траве фонарь. Теперь я видела его лицо, оно улыбалось мне смущенной детской улыбкой.

И откуда только рыжий взял силы?! Он почти легко встал с бревна и, распахнув объятия, шагнул ко мне.

– Викусенька, умница ты моя! Прости, что не сразу тебе поверил. Я просто самонадеянный дурак. Я не раз видел это святящееся кострище, и всякий раз думал, что кто-то недавно жег костер. Мне и в голову не приходило подойти и потрогать угли! Если эта штука сработает, если я сейчас исчезну… Знай, что я… Я всегда буду помнить о тебе, я буду молиться за тебя, я…

Он замолчал, подбирая слова, и в этот момент заговорила я.

– Егор! Послушай меня, Егор! Я люблю тебя. Я очень-очень сильно тебя люблю. И я отпускаю тебя с одним единственным условием – ты должен жить! Во что бы то ни стало, что бы ни случилось… Мне обязательно нужно знать, что ты где-то есть!

Обхватив рыжего руками, я прижалась к нему так, что хрустнули кости. Егор осторожно обнял меня и поцеловал в лоб. Я хотела прильнуть губами к его губам, но, внезапно передумав, поцеловала в щеку – не потому, что смущалась Прасковьи, просто чувствовала, что поцелуй в губы причинит мне невыносимую боль. Мы постояли, обнявшись, пару минут, после чего я молча отошла в сторону. Настала очередь ведуньи.

Егор обнял Прасковью и что-то взволнованно зашептал ей на ухо. Я не прислушивалась к словам, они предназначались не мне, я просто смотрела на его медные волосы, резко очерченный профиль, стройную мускулистую фигуру и думала: «Уходи же, наконец! Сколько можно мучить меня и бабку? Хватит прощаться! От долгих прощаний не станет легче. Уходи!»

Словно услышав мои мысли, Зверев бережно отодвинул зареванную Прасковью и, не оглядываясь, пошел к кострищу. У границы светящегося круга на мгновенье остановился, затем все-таки шагнул внутрь. Примерно минуту ничего не происходило. Он стоял, вороша кроссовкой светящиеся угли, и на лице его явственно проступало разочарование. Внезапно Егор взглянул куда-то в сторону, зрачки его глаз удивленно расширись, а губы произнесли несколько беззвучных слов. Я посмотрела в том же направлении, но увидела только мохнатые темные ели, полукругом обступившие лесную поляну. Вновь переведя взгляд на Егора, я обнаружила, что он усиленно старается привлечь мое внимание. Я видела, как шевелятся его губы в отчаянной попытке что-то сообщить, и не слышала ни слова. Судя по артикуляции, он почти кричал, но звуки куда-то пропадали.

Глядя на беззвучно кричащего Егора, я пребывала в полной растерянности. Он явно пытался сказать что-то важное, но что? Может, он передумал и хочет остаться? А, может, он… зовет меня с собой? Не думая больше ни о чем, я рванулась к нему и попыталась схватить его за руку. Рука оказалась воздухом. Когда мои пальцы сомкнулись, Егора рядом уже не было.

А в следующую секунду над поляной пронесся вихрь. Нас с Прасковьей отбросило от кострища и резко швырнуло на землю. Горящей кометой мелькнул над головами уносимый вихрем фонарь, за ним полетела вырванная с корнем трава, перемешанные с золой угли кострища, обломанные сухие ветки. Одна из веток больно ударила меня по макушке. Закрывшись руками, я ждала новых ударов, но их не последовало. Вихрь стих также внезапно, как и начался.

Потирая ушибленное темя, я приподнялась и села. Где-то рядом негромко охала и постанывала Прасковья, стоны вскоре сменились тихим плачем. Я тоже хотела зарыдать, но слез почему-то не оказалось. Ни слез, ни боли, ни сожалений – только ледяная тяжесть в груди. Пока над поляной летали сломанные ветки, неведомый каменщик восстановил разрушенную кладку.

Глава двадцать первая. Полгода спустя

Мы столкнулись на пути в институт. Я, пыхтя, топала от метро, Светка сонно тащилась от автобусной остановки. Заметь я ее чуть раньше, ускорила бы шаг, а теперь было слишком поздно.

Несмотря на подчеркнутую элегантность и модельную подтянутость фигуры, она не выглядела особенно счастливой. Мрачное, неприветливое лицо, жесткий взгляд зеленовато-серых глаз… Неужели мы когда-то были подругами?!

– Привет, как дела? – без улыбки промямлила я.

– Привет, нормально дела, – ответила она, улыбаясь искусственной, словно приклеенной к лицу улыбкой.

На Светкином лице улыбались только губы, глаза даже не пытались им подыгрывать. Взгляд оставался жестким и, одновременно, каким-то обиженным. Нет, не на меня, скорее на жизнь. Все это было довольно странным, если учесть, что совсем недавно, всего-то пару месяцев назад, она вышла замуж. И, между прочим, за Андрея!

События развивались следующим образом. Первого сентября, явившись в институт на занятия, мы не сразу узнали Светку. Изменилась она радикально: сбросила не меньше десяти килограммов, перекрасилась в жгучую брюнетку, к тому же полностью обновила гардероб. «С чего бы вдруг?» – подумала я, а в перерыве между лекциями, увидев ее с Андреем, сразу поняла, «с чего», а, вернее, для кого произошли столь весомые перемены. Дождавшись момента, когда Андрей отправится курить, я подошла к подруге и искренне пожелала успеха. Она промолчала, лишь покрытые глянцевым блеском губы насмешливо дрогнули. Похоже, Светка не поверила в мою искренность.

Расписались они в декабре. Свадьбу сыграли именно так, как когда-то мечтала я. Все было точь-в-точь по моему сценарию: и шикарный лимузин, и модный ресторан, и белое платье, колышущееся в такт мелодии, и газовая фата, взлетающая над элегантной головкой невесты. Возбужденные гости с восторгом смотрели на танцующую пару, но одна гостья была грустна, очень грустна.

Тут в сценариях наметилось расхождение – гостья грустила вовсе не от зависти к невесте. Глядя на жениха, она невольно вспоминала минувшее лето со всеми его радостями и печалями. Вы, конечно, сообразили, что этой мрачной гостьей была я. Невеста, нет-нет, да и бросала в мою сторону торжествующие взгляды. Нетрудно было догадаться, о чем она думала: «Все-таки я победила. Я победила, он мой. Ты проиграла, Вика!»

Месяц после свадьбы Светка казалась очень счастливой и всем знакомым пела о том, какая же прелесть семейная жизнь! Перед незамужними студентками держалась истинной королевой, словно супружество разом вознесло ее на недоступную для прочих высоту. Потом почему-то помрачнела, хвалебные оды семейной жизни прекратились, а по курсу поползли слухи, что Андрей, едва успев жениться, загулял.

– Сама-то как? С Пашкой когда распишитесь?

Я неопределенно пожала плечами, мол, распишемся, куда денемся… И, желая увести разговор от неприятной мне темы, тут же спросила сама:

– Как дела у Андрея?

– Какие могут быть дела у этого ко…? – начала, было, Светка, но внезапно резко сбавила тон и попыталась придать фразе более общий характер. – Какие у этих кобелей могут быть дела? Мужики – они все одинаковые, что мой Андрей, что твой Павлик…

– Нет, Паша совсем другой, – возразила я, не для того, чтобы позлить Светку, а всего лишь из чувства справедливости.

– Как же, другой! – некрасиво скривив лицо, усмехнулась бывшая подруга. – Из того же дерьма сделан! Все они одинаковые, все до свадьбы притворяются паиньками, а потом…

– А что потом? – с пробуждающимся интересом спросила я.

Но Светка жестко свернула тему. Сокрушенно взглянув на мой живот, еще не огромный, но уже достаточно заметный, она со вздохом промолвила.

– Да что это я тебе голову морочу?! Все равно у тебя выбора нет. Ты со свадьбой-то не тяни, а то останешься одна с ребенком!

– И что в этом такого ужасного? – беспечно спросила я.

– Как это что? – Она посмотрела на меня, как на законченную дуру. – Ребенку нужен отец!

Ладно бы это сказала Светкина мама, Ольга Владимировна, но Светка… И не стыдно ей говорить такие банальности? Расхожая фраза «Ребенку нужен отец!» давно затерта до дыр. На мой взгляд, этой фразе не хватает, по крайней мере, одного весьма существенного уточнения: не просто «отец», а «хороший отец»! Но и в этом случае из нее отнюдь не следует, что родители ребенка непременно должны состоять в законном браке и проживать совместно. Тем более, если они не питают друг к другу особых чувств. Или один питает, а другой нет. Или… Впрочем, неважно.

– Ладно, Свет, пока, – поспешно сказала я. – Ты не волнуйся, все у вас с Андреем наладится.

– У нас и так все хорошо, – надменно произнесла она и, чтобы не расплакаться, быстро пошла вперед.

Взглянув на часы, я поплелась следом, на ходу вспоминая сегодняшний сон. Ночью все было как обычно – сначала бессонница до трех часов, потом, под утро, короткое тревожное забытье. И этот сон – непростой, с каким-то скрытым подтекстом. За два с половиной часа я так и не нашла ему толкования. Надо ли говорить, что мне опять снился Егор!

Снилось, что я иду к нему на свидание – красивая, как Белоснежка, в струящемся легком платье, босыми ступнями почти парю над землей. Давно забытое чувство счастья переполняет мою измученную душу. Егор уже должен ждать у реки, на маленьком желтом песчаном пляже, и, чтобы упасть ему в объятия, осталось лишь перейти это поле.

Но с полем, похоже, что-то не так, оно почему-то никак не кончается, и я постепенно начинаю тревожиться.

«А вдруг Егор меня не дождется, ведь я уже прилично опаздываю? А вдруг это вовсе не то поле, и нет за ним никакой реки?»

Да вон же она, река! Легко пробежав оставшиеся метры, я стремительно врываюсь на пляж.

Егора на нем нет…

Я отчаянно кручу головой. Никого! На песчаном пляже я совсем одна. Беззвучно струится вода, колышется в поле трава, качают ветками плакучие ивы. Одиночество и тоска так пронзительны, что хочется зарыться в песок. Я потеряла его, я вновь его потеряла! Искать бесполезно, звать бессмысленно, бесконечно ждать на берегу – глупо. Надо куда-то идти. Куда, зачем?.. Мне не уйти от этой боли! И все-таки надо идти…

Поникшая и опустошенная, ухожу с пляжа и отчетливо слышу вслед: «Сына назовешь Егором!» Мгновенно оборачиваюсь и… просыпаюсь.

О том, что будет мальчик, я лишь вчера узнала на УЗИ. И сразу этот сон…

Пронзенная внезапной догадкой, я резко замедлила шаг. Этот сон – прощание! Егор больше не будет мне сниться, он окончательно уходит в свой мир. А фраза, брошенная напоследок – его напутствие для меня. «Сына назовешь Егором…»

Как будто я могла назвать его как-то иначе!

В вестибюле меня, как обычно, встретил Паша. Павел Кочетков. Невысокий, почти вровень со мной, плотный, но отнюдь не толстый, с наметившимися залысинами у лба, с умными серыми глазами за стеклами прямоугольных очков. Распахнутый белый халат… Темно-синие джинсы, дорогие кроссовки, спокойная уверенность в себе… Он всегда знает, что и как делать, а, может, лишь делает вид, что знает. Не важно! Главное – с ним спокойно.

– Ну, наконец-то! – с упреком воскликнул он. – Ты как сегодня добралась? Я слышал, в метро опять какая-то поломка.

– Да не было там никакой поломки! Совершенно нормально добралась.

Подхватив мой красный пуховик с песцовым мехом, Павел понес его в раздевалку. Я достала из сумки белый халат, надела и стала, не спеша, застегивать пуговицы. Халат заметно натянулся на животе, скоро полы уже не сойдутся…

– Почему ты не хочешь, чтобы я заезжал за тобой утром? – вернувшись из раздевалки, как обычно начал он. – Мне это совсем не трудно.

Я недовольно скривила рот – не люблю, когда изо дня в день талдычат одно и то же. Хотела промолчать, но не выдержала:

– Послушай, Паша! Сколько же можно объяснять! Во-первых, я – не инвалид и вполне могу передвигаться на собственных ногах. Во-вторых, на дорогах жуткие пробки, и мы непременно будем опаздывать. А в-третьих, не стоит ежедневно вставать в пять утра только ради того, чтобы заехать за мной, достаточно, что ты отвозишь меня после занятий!

До лекции осталось три минуты, пора было занять место в аудитории, но Павел уже завел свою любимую пластинку и должен был ее доиграть. Я стояла, досадливо потупив очи, еще не подозревая, что на лекцию мне сегодня не попасть.

– Ты, конечно, во многом права… Все было бы гораздо проще, если б мы жили вместе! Сколько же можно откладывать свадьбу? И, главное, зачем ее откладывать?

Наверное, на меня подействовал сегодняшний сон… Иначе ничем не объяснить, почему вместо привычных невнятных оправданий я вдруг произнесла:

– Ты очень хороший, Паша. Я ведь не слепая и не идиотка, прекрасно вижу, какой ты хороший. И я больше не могу тебя обманывать, мне стыдно. Ты не заслуживаешь… вранья!

Серые глаза за стеклами мгновенно застыли, потом вдруг изумленно расширились.

– Вранья?!

А в следующий момент он твердо взял меня за руку и куда-то повел. Вид у него был чрезвычайно решительный, мне оставалось лишь молча семенить за ним. Мы направлялись в левое крыло здания – прибежище тихих научных кафедр, далекое от шумной, заполненной невыспавшимися студентами аудитории. Дойдя до конца длинного коридора, мы поднялись по боковой лестнице на третий этаж и вновь вступили в коридор. Сделав всего несколько шагов, замерли у какой-то узкой, обшарпанной двери. Кочетков воровато огляделся по сторонам, после чего, ловко поддев защелку перочинным ножиком, открыл дверь и втянул меня за собой.

Мы оказались то ли в заброшенном кабинете, превращенном в склад обветшалой мебели, то ли в забитой до отказа кладовке… Вот уж не думала, что в институте есть подобные уголки! Нагромождение старых шкафов и тумбочек, книжных полок, поломанных стульев, пожелтевших от времени плакатов… Пыльные окна, годами не стиранные шторы… Но главное, соль и изюминка тесного помещения – небольшая, вполне еще крепкая, обитая дерматином кушетка.

От въевшегося запаха импортных сигарет меня слегка замутило. Судя по всему – здесь чья-то тайная курилка.

Осторожно прикрыв за собою дверь, мы уселись на кушетку.

– Поговорим? – напряженным голосом предложил Паша.

– Поговорим, – обреченно отозвалась я.

Угораздило же меня так не вовремя раскрыть рот! Могла бы сейчас спокойно слушать лекцию…

– Так я не понял насчет вранья, – предупредительно напомнил мне собеседник. – Объясни-ка, что ты имела в виду!

Попробуй теперь, объясни… Об этом следовало сказать намного раньше. В сентябре, в крайнем случае – в октябре. А сейчас уже февраль!

Я невольно взглянула на свой живот, и внимательный Кочетков тут же перехватил мой взгляд. Похоже, он уже понял, о чем пойдет речь.

– Видишь ли, Паша… – начала я, намереваясь долго и постепенно подходить к главному, но, внезапно передумав, брякнула:

– Этот ребенок – не твой!

Он дернулся, словно его стегнули плетью. В маленьком душном помещении повисло зловещее молчание.

В коридоре послышались чьи-то шаги, судя по цоканью каблучков – женские, свернули на лестницу и игриво застучали вниз по ступенькам.

– Ты хочешь сказать, что спала с кем-то еще? – с побелевшим лицом продолжил допрос Паша.

– Лично тебе я не изменяла! Все случилось еще до тебя.

– Не ври! У тебя срок – пять месяцев, и ровно столько мы вместе.

Опустив глаза, я помотала головой.

– Я обманула тебя насчет срока. На сегодняшний день уже не пять, а шесть. У меня медицинская справка есть, там все написано…

– Вот как! – угрожающе процедил Кочетков и засунул руку в карман. В какой-то момент мне вдруг пришло в голову, что он полез в карман за ножом, тем самым, которым открывал дверь, но он всего лишь достал сигареты. Не глядя на меня, закурил…

– И кто же у нас отец? Твой бывший женишок, неподражаемый Андрюша?

– Что ты, это вовсе не он! Я никогда не спала с Андреем, чем хочешь, могу поклясться.

– Тогда кто?

Мне показалось, что тембр его голоса стал чуть-чуть менее напряженным.

– Какая тебе разница! – уныло огрызнулась я. – Ты все равно его не знаешь.

– И, все-таки, как зовут того типа? – потребовал Паша.

– Ну, Егор…

Озвученное имя едва не вышибло меня из привычной реальности. Стены комнаты вдруг начали расступаться, вокруг замелькали ветки ив, послышался хрипловатый голос Егора: