Текст книги "Блуждающий свет за окном"

«Викусенька, милая! Моя глупенькая, бесшабашная девочка!»

Скрежеща от натуги зубами, я втащила себя обратно в реальность. Передо мною вновь лицо Паши – жесткое, обиженное, злое, почти красивое…

– Ты любила его?

– Да, любила.

– Почему же ты сейчас не с ним? Он бросил тебя?

– Он меня не бросил, – смутившись, пробормотала я. – Ему пришлось срочно уехать, обстоятельства так сложились… Ты не думай, он не подлец какой-нибудь! Егор даже не знал о моей беременности.

– И где же у вас это случилось? – бросив выразительный взгляд на мой живот, спросил Паша.

– В деревне. Я там у бабушки гостила…

– Понятно, – насмешливо ухмыльнулся Кочетков. Судя по всему, нехитрый сюжетик в его голове уже сложился.

Моложавый дачник, только что отправивший жену с детьми отдыхать на Адриатику, и симпатичная незамужняя студентка. Скоротечный бурный роман среди садов и огородов. Страстные вздохи на сеновале под стрекот кузнечиков и томное мычание пасущихся коров. Пафосные клятвы в вечной любви до гроба. И закономерный итог – «залет» студентки и возвращение блудного мужа к законной жене. Вот только студентка повела себя глупо. Могла бы прервать беременность, сейчас это проще простого…

Следующий Пашин вопрос лишь подтвердил мою догадку.

– Почему ты оставила ребенка?

– Потому что любила его отца.

– А, может, просто побоялась делать аборт?

Я промолчала. Пусть себе думает, что попал в точку. Женский страх перед абортом простить несложно, любовь к другому мужчине – гораздо сложнее.

– И тут тебе подвернулся я… – язвительно продолжил Паша. – Так вот почему у нас так быстро все сложилось!

– Какая чушь! Я вовсе не искала, на кого бы повесить отцовство. Когда ты начал за мной ухаживать, я даже не знала, что беременна.

– А когда узнала?

– Недели через две…

– И почему не сказала мне?

– Не было уверенности, что у нас с тобой надолго.

– Врешь! Просто решила, что этот лопух Паша может стать неплохим отцом. Ты ведь со мной только из-за ребенка, да?

Теперь Кочетков действительно попал в точку, но признаться в этом я не рискнула. Дело было даже не в том, какой скотиной я предстала бы в его глазах, а в том, что подобное признание способно убить мужчину, если не физически, то морально. Уж лучше и дальше оправдываться!

– Да нет, конечно. Как ты мог подумать!

– Врешь, ты все врешь! Я неприятен тебе, признайся?

«Все, хватит его щадить, – устало подумала я. – Сейчас отвечу „да“, возможно, схлопочу по физиономии (но это вряд ли, Кочетков не поднимет руку на женщину!) и, наконец, стану свободной».

Я уже почти ответила «да», но внезапно поняла, что такой ответ – не совсем правда. Тогда, в сентябре, он был бы правдой на все сто процентов, но со временем я перестала смотреть на Пашу только как на некую «выручалочку». Незаметно мы сблизились. Могли часами болтать об общих знакомых, о звездах эстрады и кино, о новых книгах и фильмах, обсуждать последние научные гипотезы, а могли полдня молчать без малейшего чувства неловкости. Вдвоем нам было легко и просто. Я частенько появлялась перед Пашей без косметики, в мятом халате и стоптанных шлепанцах, да и он не всегда благоухал французским одеколоном и щеголял в джинсах от Версаче. Мы были естественны друг с другом, принимая друг друга такими, как есть. Не знаю, что чувствовал Паша, а для меня Кочетков стал кем-то вроде близкого родственника. Даже в постели с ним мне было спокойно и по-домашнему уютно. Естественно, что о страсти к нему не могло быть и речи.

– Вовсе нет, – мучительно краснея, пробормотала я. – Ты мне очень близок и дорог. Очень-очень! Просто я не испытываю к тебе… ну, этого… сам понимаешь.

– Сексуального влечения? – сверля меня глазами, подсказал собеседник.

Мне оставалось только молча кивнуть.

Паша безжалостно затушил недокуренную сигарету, и, опустив голову на согнутые в локтях руки, надолго задумался. Я почти физически чувствовала, как в его умной голове стремительно бегают мысли. Бегают, мечутся с одной единственной целью – любой ценой найти мне оправдание. И он, конечно же, его нашел!

– Я все понял, – не терпящим возражений тоном заявил Кочетков. – Ты просто еще не знаешь, что такое физическая страсть. Почитай учебник по сексопатологии! Женщины в сексуальном плане пробуждаются намного позже мужчин. Это нормально, так задумано самой природой. Вот ты говоришь, что любила того мужчину… А ты получала удовольствие от секса с ним?

«Еще какое! – хотелось крикнуть мне. – Тебе такое даже не снилось!» Но, взглянув на напряженное лицо Паши, я тихо пробормотала:

– Да как тебе сказать…

Кочетков истолковал туманную фразу по-своему.

– Ну, вот, я же говорил! Обычное увлечение девочки-подростка. Просто девочке очень хотелось, чтобы у нее все было по-взрослому. Она надеялась получить удовольствие, а в результате – беременность, которая надолго отбила охоту к подобным удовольствиям. Не горюй, все преодолимо! Когда-нибудь ты поймешь, что секс – отличная штука, просто нужно расслабиться и перестать ждать от него одних неприятностей. Я тебе помогу, я сделаю все, чтобы… Короче, давай завтра же подадим заявление в загс! Ну что, ты согласна? Согласна?

Я смотрела на Пашу так, словно видела впервые. Тихие слезы радости медленно покатились по моим щекам. Какое счастье, когда рядом есть кто-то, кто все понимает, кто не осудит и не продаст, на кого можно опереться в трудную минуту, перед кем можно вот так запросто поплакать, не боясь размазать по щекам неводостойкую тушь!

«Я полюблю тебя, Паша! – утирая слезы рукавом белого халата, думала я. – Я полюблю тебя, клянусь! Только не торопи меня, не подталкивай, не требуй всего сразу. У нас будет нормальная, крепкая семья. Очень хорошая семья, где муж и жена уважают и понимают друг друга, вместе делают домашнюю работу, вместе отдыхают, вместе заботятся о детях. Я буду верной и преданной женой, и ты, ей-богу, не пожалеешь, что взял в жены женщину с чужим ребенком. Клянусь тебе, Паша, клянусь!»

Лекцию мы, естественно, пропустили. Потом была пара по органической химии, на которой я сидела с отсутствующим и одновременно счастливым видом. Седой преподаватель, Иван Семенович, несколько раз укоризненно посмотрел на меня, но замечание делать не стал. Что с них взять, с беременных-то? Повадились рожать в период учебы! Нет, чтобы сначала институт закончить… А с ребенком на руках студентка чего усвоит? Не специалист будет – одно название.

Я же радостно прислушивалась к тому, что происходит у меня внутри. Нет, не к движениям и толчкам еще не родившегося ребенка, а к обрушению каменной кладки в моей исстрадавшейся душе. Камни один за другим срывались в пропасть, и с каждым рухнувшим камнем мне становилось все легче и легче. Я благодарно смотрела на Пашу, встречала его чуткий, внимательный взгляд и впервые за долгие шесть месяцев верила в возможность счастья. Не такого, каким оно мне виделось с Егором – пронзительного, всепоглощающего, почти невозможного, а нормального, спокойного счастья, каким оно, в сущности, и должно быть. Мне вдруг вновь вспомнился сегодняшний сон. Он и вправду оказался вещим! Прощание с прошлым действительно состоялось. Сегодня прошлое навсегда ушло из моей жизни, освободив дорогу новому чувству. Такая вот диалектика жизни!

Еще утром будущее казалось мне черным, беспросветно-мрачным, и вдруг за тьмою забрезжил свет. Еще вчера Паша был для меня просто другом, и вдруг сегодня… Сегодня я в него почти влюбилась.

Как достойно и по-мужски он держался в курилке! Другой бы на его месте или сразу сбежал, или, устроив грандиозный скандал, расквасил мне физиономию, а потом бы еще ославил на весь наш огромный институт. Кочетков же сумел сохранить спокойствие (наш утренний разговор в курилке, временами довольно тягостный, на скандал никак не тянул), к тому же, как всегда, нашел выход. Странно, что он казался мне непривлекательным… Паша очень даже привлекательный, и глаза у него красивые – глубокие, умные, серо-дымчатые.

Словно услышав мои мысли, Кочетков вновь взглянул на меня. Сколько раз я встречала этот дымчатый взгляд, оставаясь совершенно равнодушной! Вот дура-то…

Наверное, в моих глазах мелькнуло нечто, отчего его взгляд вдруг зажегся, заискрился, смущенно убежал в сторону, но уже через секунду вернулся и призывно замерцал сквозь стекла очков. Почувствовав, что краснею, я опустила голову, потом вновь взглянула на Пашу, наткнулась на его горящий призывный взгляд и покраснела еще больше. И было совершенно непонятно, почему я смущаюсь от его взгляда, если буквально вчера занималась с Пашей любовью, и ничего, кроме скуки, при этом не чувствовала. Вот если бы нам заняться любовью сейчас…

Окончательно смутившись, я уткнулась в тетрадь, и, не поднимая глаз, просидела до конца занятий.

Из института Павел повез меня домой. Вдохновленный недавней игрой в переглядки, он казался немного шальным, и вел светло-серый «Хюндай» не в своей обычной манере – размеренно и аккуратно, а дерзко, нахально, даже вызывающе. Послушная машина подчинялась малейшему движению руля и легко обходила своих более мощных собратьев.

– Не гони! – кричала я, скорее шутливо, чем серьезно. – Не смей так гнать машину!

Но Паша Кочетков был явно не в себе, вероятно, так влияли играющие в его крови гормоны. Перестроившись влево, он залихватски обогнал шестисотый «Мерседес» и несколько мощных джипов.

– Сумасшедший, – хохоча, верещала я, – сейчас же сбавь скорость!

Его это только подзадорило. Полоса впереди была свободной и «Хюндай», коротко взвыв, рванул вперед со скоростью рейсового самолета. Вскоре сзади послышалось гудение мощного мотора – один из джипов, оскорбленный в своих лучших чувствах, быстро нагонял нас. Мне почему-то стало не до смеха.

– Пропусти его! – вцепившись в Пашину руку, потребовала я. – Сейчас же пропусти этого ублюдка!

Паша не стал упорствовать. Победно улыбнувшись («А все-таки я вас всех сделал!»), ушел в правый ряд и резко сбавил обороты. Дальнейший путь проходил, что называется, «в штатном режиме». Через двадцать минут мы остановились у подъезда. Кочетков зачем-то взглянул на часы – наверное, хотел убедиться, что сегодня побил все рекорды скорости.

– Мне кажется, я хочу тебя, Паша, – неожиданно для самой себя промолвила я. – Давай сейчас поднимемся ко мне!

Серые глаза за стеклами сверкнули радостно и возбужденно. Секунду поколебавшись, он ответил с явным сожалением.

– Сейчас не могу – обещал в три забрать маму из поликлиники. Но если ты действительно хочешь…

Я интенсивно закивала.

– Тогда часа через два буду у тебя. Подождешь?

Два часа. Господи, как же это долго!

– Ты только не задерживайся, – вновь смутившись, пробормотала я, дождалась, пока Пашин «Хюндай» тронется с места, и только тогда вошла в подъезд.

Уже за дверью почувствовала страх.

Ну, зачем я его поторопила? Он же опять будет гнать машину. Не дай бог с ним что-то случится! Как же я тогда без Кочеткова?

Сейчас на улицах столько аварий! Вчера я видела одну на перекрестке, говорят, со смертельным исходом… Нет, все-таки с соображалкой у меня туго! Может, это из-за беременности? Где-то я читала, что беременные женщины глупеют. Если судить по мне – то истинная правда. «Ты только не задерживайся…» Как будто лишние двадцать минут могут что-то изменить! Ничего они не изменят, разве что вместо двух часов радостного ожидания у меня впереди два часа тревожного неведения. Сама виновата…

Тяжеловато (как-никак шесть месяцев!) я поднялась по короткой лестнице, повернула за угол к лифтам и нажала на кнопку…

– Здравствуй, Вика! – внезапно прозвучало у меня за спиной.

Земля резко качнулась под ногами и медленно-медленно встала на свое место.

Конечно же, это не его голос! Мало ли на свете похожих голосов…

Защищая свой слабый рассудок, я отбросила узнавание как нелепое, изначально невозможное. Этого просто не может быть! Оттуда не возвращаются. Полгода назад он исчез, растворился, ушел в никуда. Я сама это видела, своими собственными глазами!

Поначалу еще на что-то надеялась… Звонила бабушке раз в три дня, чтобы задать ей единственный вопрос – нет ли вестей о Егоре Звереве? При первом звонке услышала «новость»: Егор, оказывается, «уехал в Армению, где у него внезапно нашлись родственники».

– К своим его, видишь ли, потянуло! Сколько волка не корми… От кого узнала? Конечно же, от Прасковьи, от кого ж еще…

С тех пор каждый раз слышала одно и то же:

– Ну что ты, глупая, обрываешь телефон? Нет, он Прасковье не звонит и не пишет. Таким, вот, неблагодарным оказался. А тебе давно пора успокоиться. Забудь ты этого Зверева! Молодая, красивая… Таких, как он, с десяток найдешь!

Я не успокоилась, но звонить стала реже. Сначала раз в неделю, потом раз в десять дней. Последний раз – две недели назад. Ничего нового, естественно не услышала. И вдруг этот голос…

Может, галлюцинация?

Тогда и дыханье у меня за спиной – галлюцинация! Нет, в подъезде явно кто-то есть. Вряд ли это маньяк, маньяк не знает моего имени. Наверное, кто-то из соседей… А знакомые интонации – всего лишь иллюзия, злая шутка подсознания. Скорее всего, это Лешка с пятого этажа или Славик с восьмого. Вот сейчас я обернусь, и иллюзия развеется. Лешка (а, может, Славик?) весело подмигнет мне и вместе со мной вломится в лифт. Вот сейчас я обернусь…

– Что это ты вдруг растолстела? Да ты, никак, беременна! А срок – около шести месяцев. Угадал?

– Егор? – одеревеневшими губами спрашиваю я, и медленно-медленно поворачиваю голову. – Это действительно ты? Неужели ты… вернулся?

– Вернулся вот. А ты, похоже, не рада!

– Я? Не рада?!

Моя голова, наконец, заканчивает поворот. Он стоит в полутемном подъезде в черной вязаной шапочке, теплой пуховой куртке, новых ботинках на толстой подошве. Так странно видеть его в зимней одежде, в ней он кажется совсем другим! Рыжие волосы полностью скрыты под шапкой. Цвет кожи и глаз в полумраке не разглядеть.

В полумраке – это еще мягко сказано! Днем у нас в подъезде почти темно. Только вечером зажжется тусклая лампа на потолке, но до вечера еще далеко. В темноте у Егора должно быть свечение. Где же оно? Где?

– Почему ты больше не светишься? – недоверчиво спрашиваю я. – Здесь же почти темно!

Он делает эффектную паузу, затем жутким шипящим голосом произносит:

– Это потому, что я тебе кажусь. У тебя просто глюки. Ты сходишь с ума, Вика!

И мне действительно становится страшно. Я не боюсь глюков, я боюсь, что они вдруг исчезнут.

– А можно мне до тебя дотронуться?

– Нет! – снова шипит он и делает шаг назад. – Меня нельзя трогать. Я же не существую!

– Не надо так со мной, – почти плачу я. – Я же беременная, мне нельзя волноваться. Просто скажи мне правду – это ты или не ты?

– Да я это, я, – говорит он своим обычным голосом. – Со вчерашнего дня здесь ошиваюсь. Не в твоем полутемном подъезде, а в этом многоцветном мире. Хотел вернуться раньше, но не мог. Сначала лечился, потом осваивался на новом месте…

– И как, освоился? – слегка оправившись от шока, спрашиваю я.

– Освоился. Там, между прочим, тоже люди живут. Вполне нормальные люди, не хуже здешних! Приняли, как родного, доставили, куда надо…

– Тебя там что, встречали? С флагами и оркестром?

(Откуда этот резкий саркастический тон? Словно я за что-то злюсь на Егора…)

Он бросает на меня слегка удивленный взгляд.

– Флагов и оркестра не было. Людей поначалу тоже. Они лишь потом появились, на сирате… ну, вроде здешнего вертолета.

– И как же все произошло?

– Как, как… Стою я на месте кострища и думаю: «Нет тут никакого перехода, да и быть не могло. Зря я повелся…» И тут вдруг вокруг какой-то реденький туман заструился, а сквозь него проступили огромные красные деревья. Сначала я и тебя на поляне видел, и эти красные деревья, а потом – одни только деревья.

Короче, оказался я в совершенно незнакомом лесу. Все, думаю, тут и сгину. Пошел наугад, а сам еле ноги волочу. Вдруг слышу сверху какой-то шум. Гляжу, надо мною летательный аппарат завис, типа маленького вертолета, а в открытом люке мужская голова виднеется, между прочим, ярко-рыжая. Тот человек ко мне по-ихнему обратился, и я его, представь, сразу понял. Ладно бы, просто понял, но даже ответить сумел. Вспомнил, выходит, язык, хоть и говорил на нем в далеком детстве!

Я тогда решил, что меня случайно нашли. Потом выяснилось – не случайно, у перехода уже лет десять как датчики установлены. Все перемещения туда-сюда отслеживаются. Если чужой вдруг забредет, ему фрагмент памяти стирают и назад возвращают, ну, а коли свой – добро пожаловать! Во мне-то они сразу своего признали, еще до того, как я заговорил…

– По волосам, что ли?

(Опять этот злой сарказм в голосе! Да что это со мной?)

– А хоть бы и по волосам! – с усмешкой отвечает он. – Подобрали, в ближайшую больницу доставили… Там меня долго разными приборами сканировали, потом вынесли вердикт: резко ослаблена общая энергетика, поражены легкие, печень и сердце. Энергетику восстановили почти сразу, а вот больные органы долго лечили. Зато теперь я как новенький! Видишь, свечение напрочь исчезло? Просто я энергию больше не теряю. Но долго мне здесь оставаться вредно, могут возникнуть проблемы со здоровьем.

– И когда же ты должен вернуться? – отстраненно спрашиваю я.

– Да ничего я никому не должен! – самодовольно заявляет он. – Могу хоть полгода здесь находиться, потом на недельку домой, и снова сюда на шесть месяцев. Только я на полгода не могу, у меня там отец остался. Трудно ему без меня.

Мои брови изумленно ползут вверх.

– Отец? Как же ты его нашел?

– А я не сам его нашел, местные власти разыскали, – улыбаясь до ушей, взахлеб рассказывает Егор. – Он ко мне в больницу явился, и я его сразу вспомнил. Тот самый мужчина в синем комбинезоне, что присутствовал в моих грезах. Вот радости-то было! Я ведь у него – единственный сын, после матери он так и не женился. Мы с ним сразу прикипели друг к другу. Из больницы папа меня к себе забрал, у него в городе собственный дом. И я, наконец, понял, почему они с матерью не жили вместе! Там все семьи так живут: мужья – в городах, где вся промышленность сосредоточена, жены с детьми на природе. Некоторые пары предпочитают жить вместе, но таких немного. Работают-то, в основном, мужики. Женщины тоже могли бы, да не хотят. А специальности у них от отцов к сыновьям передаются. Это не жестко установлено, скорее – традиция. Так мне и в этом повезло! Отец у меня – архитектор особо прочных зданий (с учетом тамошних бурь, очень востребованная специальность!). Он меня уже к профессии начал приобщать, на курсы определил. Закончу обучение, вместе работать будем.

Чем радужней описывает Егор картину далекого мира, чем мрачнее становлюсь я.

У него все хорошо, он весел и доволен, а у меня… У меня за спиной долгие бессонные ночи и давящая тяжесть в груди, беспросветный мрак и отчаяние, скрытые от мамы слезы и трудный разговор с Пашей, подаривший мне первый за полгода лучик надежды. А у этого – улыбка до ушей, мол, мне весело и ты давай улыбайся. Завтра он вернется восвояси, и нет ему дела до того, что станет завтра с моей улыбкой…

Наконец, спрашиваю в упор:

– Ты зачем вернулся, Егор? Похвастаться, как здорово там устроился?

Он непонимающе смотрит на меня, затем многозначительно крутит пальцем у виска.

– Ну, ты и дура! Извини, пусть будет – глупышка, но первое слово гораздо точнее. Неужели так ничего и не поняла?

Он явно хочет меня унизить. Или мне это только кажется? Так и подмывает громко послать его к черту…

– А что я должна понять, что? – уже почти кричу я.

Егор на секунду задумывается, потом вдруг заявляет:

– Сначала расскажи, что за парень тебя подвез.

– Ах, этот, – я небрежно машу рукой. – Да просто однокурсник! Хороший парень, но совсем не в моем вкусе.

– Вот как? А мне показалось…

Неужели он меня ревнует? Это же просто смешно!

Решительным взмахом руки я закрываю начатую тему.

– Прекрати! Он просто друг, понимаешь? Просто друг. Лучше объясни, что я должна понять.

Егор смотрит на меня слегка насмешливым взглядом. Ох уж этот его «фирменный» взгляд, убить за такой мало… Ненавижу!

– Так что же я все-таки должна понять?

Он вновь улыбается – искренне, легко, обезоруживающе.

– Что я здесь тоже кое к кому прикипел. Живут тут два человека (а скоро, оказывается, будет три!), которых я оставить никак не могу. И отец меня прекрасно понимает, это он помог мне вернуться. Батя мой человек уважаемый, к его мнению люди прислушиваются. Да и общество в целом весьма демократичное. Оттуда многие сюда шастают (по делам или так, на экскурсию), просто вы об этом пока не знаете. Рано вам еще, но об этом как-нибудь потом…

Короче, чинить препятствий мне не стали, да и впредь не собираются. У меня теперь как бы два гражданства, могу без виз перемещаться в обоих направлениях. А ты думала, что я тебя бросил? Да?

– Ну, думала…

– Плохо же ты меня знаешь! Я, как прибыл, сначала бабушку навестил, а потом сразу к тебе. Ну что, примешь меня, Вика? Устроит тебя муж, который… часто бывает в разъездах?

А в следующее мгновение я бросаюсь ему в объятья, обхватываю руками его замотанную шарфом шею и пятидесятикилограммовой гирей висну на ней.

– Устроит, еще как устроит! – уже готова выкрикнуть я, но вдруг осекаюсь. Медленно-медленно разжимаю руки, обхватившие шею Егора, и делаю мелкий шажок назад.

– Ты что? – опешив спрашивает он.

– Я – ничего. Я очень рада видеть тебя, Егор. Я так рада, что ты жив и здоров, ты даже не представляешь как. Но мы… Мы, к сожалению, не можем быть вместе.

Он отступает назад и бесконечно удивленно смотрит на меня.

– Что случилась, Вика? Ты же любила меня, я точно знаю. Ты и сейчас… Я чувствую это, понимаешь! Тогда почему?

Отведя глаза, я показываю рукой на живот.

– Ребенок, все дело в нем! Этот ребенок – не твой. Когда ты покинул наш мир, когда я всеми силами пыталась тебя забыть, в этот самый период… я встретила Пашу. Ну и мы… В общем, сам понимаешь. Короче, это его ребенок.

Егор продолжает отступать и упирается спиной в стену. На его лице, как слайды, сменяют друг друга эмоции: недоверие, злость, брезгливость, снова недоверие, вновь брезгливость, в итоге – холодная надменность.

– Вот, значит, как… С глаз долой, из сердца вон… Ну ты и стерва, Вика. Господи, какая же ты стерва! А я-то думал…

– Прости меня, Егор! Прости, пожалуйста. Я ведь ни на что не надеялась, понимаешь? Я была уверена, была абсолютно уверена, что никогда тебя больше не увижу. Мне нужно было как-то с этим жить. А тут – Паша. Да, он мне не просто друг, он – отец моего будущего ребенка. И я не могу лишить ребенка отца, ну никак не могу.

Закончив тираду, я вытерла пот со лба и жалобно взглянула на Егора. Он стоял все с тем же выражением холодной надменности на лице. Надменности, но не отчаяния. Не похоже, чтобы я разбила ему сердце.

– Ладно, если ты уже все решила, то что я тут, собственно, делаю? – сухо произносит он. – В конце концов, может оно и к лучшему. Мы с тобой слишком разные, так ведь?

– Так, Егор.

– И мы никогда не сможем стать полноценной семьей…

– Не сможем.

– Что ж, надеюсь, ты встретила свое счастье… Пройдет время, и я встречу свое. Короче, приятно было повидаться, но пора и честь знать. Прощай, Вика! Ты только про переход в лесу молчи! Не стоит здешний народ будоражить. Тут безбашенных полно, не то, что там, у нас…

– Не волнуйся, – проглотив слезы, говорю ему я. – Под пытками не выдам.

Егор уходит. Хлопает дверь подъезда. Я ощущаю частые толчки изнутри живота – ребенок Егора никак не хочет отпускать отца. Еще можно выбежать за ним вслед, заорать, что все сказанное ложь. Может быть, даже удастся его вернуть. Только нельзя мне этого делать, никак нельзя! Потому что однажды я дала слово, которое во что бы то ни стало должна сдержать.

«Господи, прошу Тебя, спаси Егора, и пусть он никогда не будет моим! Я его отпускаю. Ты ведь этого ждешь от меня, Господи? Этого, да? Так вот, я согласна. Я навсегда отказываюсь от Егора. Пусть он уходит, пусть катится в свой чудный красный мир. Только пусть он живет!»

Обет, подаривший Егору жизнь, я сейчас едва не нарушила. Я вновь хотела привязать его к себе. Я так сильно этого хотела! Хорошо, что ничего не случилось. Нельзя нарушать слово, однажды данное Богу.

Я захожу в лифт и еду наверх. Пытаюсь заплакать, и не нахожу слез. Даже нахлынувшая было тоска почему-то вдруг отступила. Мне легко и немного грустно. Я представляю Егора, такого сильного, пышущего здоровьем, и улыбаюсь. Тот, кому я дала обещание, держит слово.

Улыбаясь, я вхожу в квартиру и расстегиваю красный пуховик. А в квартире пахнет розами, только вчера подаренными мне Пашей.