Текст книги "Блуждающий свет за окном"

Глава девятнадцатая. Молитва

Я напрасно искала Егора в библиотеке, дома его тоже не оказалось. И все-таки я его нашла. Он сидел у реки, на маленьком песчаном пляже, в этот послеобеденный час совершенно безлюдном, и смотрел на воду. Я молча подошла и села рядом. Спустя минуту, он обнял меня за плечи – обнял спокойно, по-дружески, как обнимают младшую сестренку или бывшую жену, с которой давно и мирно расстались. Так мы сидели долго-долго, глядя на струящийся поток воды, на бегущие по небу облака, на огромное невспаханное поле за рекой. В траве стрекотали невидимые кузнечики, на прибрежном песке деловито скакали воробьи, со стороны деревни периодически доносилось низкое протяжное мычание.

Егор был рядом, и я чувствовала себя счастливой. В блаженной истоме мне казалось, что мы с ним выпали из времени: это для других бегут минуты и часы, сменяются дни и месяцы, прошлое незаметно перетекает в будущее, а для нас существует одно бесконечное настоящее, в котором мы всегда вместе, всегда рядом, и нам не нужно никаких слов.

В какой-то момент блаженство сменилось тревогой. А вдруг Егор не чувствует этой истомы и ему просто скучно? А вдруг он сейчас встанет и уйдет – без объяснений и обещаний, не оставив мне даже тени надежды…

И тогда я решилась заговорить.

– Ты вечером опять пойдешь в лес?

Убрав руку с моего плеча, он подобрал мелкий камешек и бросил в воду. Рука не вернулась на прежнее место, а тихо опустилась на теплый песок. Я придвинулась ближе, чтобы ощущать своей кожей эту мускулистую, крепкую руку. Придвинулась и застыла в напряжении – сейчас он резко отпрянет! Егор этого не сделал.

– Нет, – ответил он после долгой паузы. – Сегодня что-то нет желания. Наверное, мне нужно отоспаться.

– Одному? – неосторожно спросила я.

Ну, что мне делать со своим языком, отрезать, что ли?

Егор промолчал.

«Сейчас уйдет!» – испугалась я, от страха еще теснее прижимаясь к его руке, и вдруг почувствовала в ней странное напряжение. Минуту назад его рука была спокойно-расслабленной, теперь же мышцы плеча стали твердыми. Еще не успев понять, что происходит, я ощутила внутри себя дрожь; прокатившись по телу, она сконцентрировалась внизу живота и запульсировала мягкими упругими волнами. Рука Егора напряглась еще сильнее и тоже задрожала.

Мы одновременно повернулись друг к другу – уже не просто соседи по пляжу, а мужчина и женщина. В глазах Егора отражалась внутренняя борьба: его зрачки то алчно пожирали меня, то в смятении скользили вниз. И тогда я сама обняла его. Обхватила руками за шею и, плотно прижавшись к нему грудью, потянулась губами к его губам. Больше Егор не сопротивлялся.

Поцелуй был сладким и пьянящим, как домашнее ягодное вино. Мы с трудом оторвались друг от друга, болезненно ощущая, что костер внутри продолжает разгораться. Все было так же, как когда-то в июне – после первого поцелуя нас безудержно тянуло к продолжению. В прошлый раз продолжение оказалось недолгим, но сегодня я была настроена гораздо более решительно.

– Егор, а где те заросли ивы? – нисколько не смущаясь, спросила я.

– Тут рядом… Немного пройти берегом… – сдавленным голосом ответил он.

– А давай пойдем туда? Ну, пойдем же, Егор! Всего один раз, потом я от тебя отстану. Клянусь!

«Как же, отстану! Даже не надейся!» (Но это уже не вслух, это – про себя).

– Прошу тебя, Егор! Ну, пожалуйста! Мне это очень нужно. Очень-очень.

Он молчал, дыша шумно и прерывисто, затем негромко произнес:

– Я… Я не знаю, хватит ли у меня на это сил. Возможно, ничего не получится. Мне кажется, что я уже не смогу…

Я возмущенно зажала ему ладошкой рот.

– Перестань, Егор! Что за глупые комплексы? Все будет отлично. Я тебя уверяю, что все будет просто великолепно!

– Не знаю… Я почему-то не уверен. Тогда, в июне, еще могло получиться, но сейчас…

Да что это с ним! Вот уж не думала, что Егор – законченный невротик. А еще говорит, что девушек на съемную хату водил! Неужели наврал?

– У тебя все получится, Егор. Вот увидишь! Пойдем скорее в то укромное местечко!

Но он не спешил трогаться с места, какая-то проблема все еще морщила его обычно гладкий лоб.

– Послушай меня, Вика! Даже если все пройдет отлично, я все равно не смогу стать твоим мужем.

Теперь все ясно! Он думает, что меня волнует штамп в паспорте. Надо срочно его успокоить, а к штампу мы еще вернемся… позже.

– Ну и не надо, – беззаботно улыбнулась я. – Кого сейчас заботит официальная регистрация? Люди просто живут вместе или врозь – как им удобнее. Я решила до тридцати лет вообще не выходить замуж, но вовсе не собираюсь так долго избегать мужчин. Девушка я совершеннолетняя, и отлично знаю, чего хочу. В данный момент я просто безумно хочу тебя. А ты? Ты хочешь меня, Егор?

– Хочу, – обреченно выдохнул он.

– Тогда пошли! – приказала я, поднимаясь с нагретого солнцем песка.

Он взглянул на меня почти испуганно, но новых причин для отказа выискивать не стал. Молча поднялся и повел меня вдоль заросшего ивами берега реки. Минут через пять мы были на месте. Раздвигая ветви руками, Зверев стал протискиваться между густо растущих деревьев. Я следовала за ним. А вот и крошечная, невидимая ни с одной стороны, полянка!

Вступив на полянку, я замерла в растерянности. Уж если Егор так склонен к рефлексии, не стоит ли взять роль лидера на себя? Эх, мне бы чуть больше сексуального опыта, тогда бы я точно знала, как поступить! В дешевых эротических фильмах все предельно откровенно. Партнерша рывком снимает с партнера рубашку, быстрыми, нетерпеливыми движениями расстегивает ему брюки и набрасывается на мужика, словно голодный зверь. Так, значит, нужно снять с Егора рубашку и брюки? Или, может, сначала раздеться самой?

Он шагнул ко мне, и все сомнения отпали. Оказалось, надо просто подчиняться его сильным ласковым рукам, дышать созвучно его частому дыханию и таять без остатка под обволакивающим рассредоточенным взглядом. Это ведь так естественно, когда с тебя уверенными движениями снимают всю одежду. И нет в этом никакого стыда! Если любишь партнера, какой может быть стыд?

Стащив с меня джинсы, а вместе с ними и трусики, Егор стал раздеваться сам. Снял рубашку, спортивные туфли… Расстегивая молнию брюк, он повернулся ко мне спиной. Я наблюдала жадными глазами, как его мускулистое тело освобождается от легкой летней одежды, и мне казалось, что прекраснее зрелища быть не может. Но долго любоваться спортивной мужской фигурой мне не пришлось: Егор повернулся, и я мгновенно отвела взгляд. Похоже, вывод об отсутствии стыда был несколько преждевременным.

Шагнув ко мне, он крепко обнял меня за талию, и мы плавно опустились на траву. На секунду мне стало страшно: сейчас случится то, что, по словам девчонок, вызывает страшную боль, но вместо «того» почувствовала у себя на шее нежный, как касание травинки, поцелуй. За первым поцелуем последовал второй, а вскоре я и вовсе потеряла им счет. Губы Егора спускались все ниже, поцелуи становились все жарче.

– Викусенька, милая! Моя глупенькая, бесшабашная девочка! Ты действительно любишь меня?

– Да! Тысячу раз – да! Я так сильно тебя люблю, что больше ни за что не отпущу. Ты слышишь меня, Егор? Ни за что и никогда!

Он вновь стал целовать меня. Это было так прекрасно, что я забыла обо всем, включая неизбежное «то».

Боль была внезапной и резкой, и я невольно вскрикнула, вцепившись ногтями в его напряженную спину. Боль была подобна предательству. Для чего она? Зачем природа ее выдумала? И только нежный шепот Егора гасил набегавшие слезы: «Успокойся, маленькая, сейчас все пройдет. Вот увидишь, теперь будет только приятно!» Прошло еще несколько мгновений, предательская боль растворилась, отступила… И тогда я впервые поняла, ради чего мужчина и женщина стремятся друг к другу.

Это было не просто касание тел – это было слияние душ, смешение крови, совместный отрыв от земли и погружение в океан космического блаженства. Я была частью Егора, я дышала его легкими, я думала его мыслями, я смотрела на мир его глазами. Я помнила все, что помнил он, и знала все, что он успел узнать. Я таяла, растворялась в его красной ауре, теперь она стала и моей аурой. Отныне мы могли существовать только вместе.

Мы брели по высокой алой траве, мы грелись в лучах апельсинового солнца, мы слушали пенье диковинных медных птиц. Мы любовались пурпурной тучей на берегу бескрайнего красного моря. Мы купалась в прозрачной розовой воде, и теплые волны ласкали нас, словно чьи-то нежные руки. Волны набегали все выше, ласки становились все жарче… Очередная волна захлестнула нас с головой.

Потом мы молча лежали рядом – уже не единое существо, но два очень близких человека. Я слушала частое, шумное дыхание Егора и провожала взглядом неровный клин улетавших на зимовку птиц. Наверное, гуси. Что-то рано их нынче потянуло в теплые края… Интересно, бывает ли в красном мире зима? И улетают ли на зиму красные птицы?

Господи, что со мной творится? Я ведь почти поверила, что красный мир существует. Любовь реально может свести с ума.

А все-таки я молодец, своего добилась! Теперь Зверев будет моим мужем. Законным или гражданским – какая разница? То, о чем я мечтала с Андреем (о пышной свадьбе и тому подобной ерунде), совершенно не важно с Егором. Мы просто будем вместе. Я перейду на вечерний факультет и утроюсь медсестрой куда-нибудь в больницу, а, если повезет, то в частную клинику – там, говорят, больше платят. Егор найдет в Москве надомную работу – что-нибудь связанное с компьютерами, с интернетом… А если сам не сможет, то обратимся к дяде Гене, у него есть знакомые в разных фирмах. Снимем квартирку на окраине Москвы и заживем припеваючи.

По выходным, пока светло, будем гулять, встречаться с друзьями, а по вечерам – читать, смотреть видео, слушать диски. В бары и на дискотеки отныне ни ногой! С театрами и концертами тоже завязываем (представляю, какая начнется паника, едва лишь в зале погасят свет!) Отсутствие подобных развлечений я как-нибудь переживу – в жизни за все приходится платить, а за любовь особенно. И, уж если откровенно, за любовь я готова отдать гораздо больше.

Короче, ближайший план действий таков: объясниться с мамой, занять у нее денег, снять на окраине квартиру и, возможно самое трудное, убедить Зверева перебраться туда.

Я вновь прислушалась к дыханию лежавшего рядом мужчины – частому, неровному, свистяще-шумному, и внезапно почувствовала тревогу. Почему он так тяжело дышит? Уже минут десять, как мы просто лежим. Его дыхание уже должно бы прийти в норму. Ну, не должен он сейчас так дышать!

– Егор, с тобой все нормально? – все больше тревожась, спросила я.

Ответом мне было все то же шумное, неровное дыхание.

Мое тело рывком приняло сидячее положение. Едва взглянув на Зверева, я похолодела от ужаса. Даже красноватый оттенок кожи не скрывал смертельной бледности его лица. Мелкие бисеринки пота блестели на лбу и висках, нос заострился и напоминал восковой. Губы были фиолетовыми, такими же фиолетовыми, как и кончики пальцев на судорожно прижатой к груди руке. Полуоткрытым ртом он с шумом втягивал в себя воздух, но этого воздуха ему катастрофически не хватало. Рыжему было не просто плохо. Он умирал у меня на глазах.

– Егор, милый, что с тобой? – тряся его за плечи, кричала я, и эхо разносило мой крик по берегам реки.

Прикрытые веки даже не дрогнули. Похоже, он меня уже не слышал.

Напрасно я два года училась на врача! Моему парню было плохо, а я не знала, что делать, лишь упрямо трясла его за плечи, пытаясь добиться хоть какой-то реакции. Пусть слегка шевельнутся губы или чуть-чуть дрогнут ресницы – лишь бы знать, что он все еще здесь! Я буквально впилась глазами в темно-рыжие, пушистые ресницы Егора. И внезапно застыла – с ресницами явно было что-то не так.

Ресницы Егора росли не под прямым углом к краю века, а затейливо перекрещивались между собой, создавая что-то вроде густой сетки над глазами. Подобную «сеточку», если приглядеться, образовывали и короткие жесткие волоски бровей. Взгляд переместился чуть ниже, на заострившийся нос Егора с немного выгнутой спинкой – такие носы обычно называют орлиными. Мое внимание привлекли необычной формы ноздри. Я впервые увидела их снизу и невольно поразилась: отверстия ноздрей оказались не овальной, а почти правильной ромбовидной формы.

Мой взгляд невольно продолжал выхватывать все новые, не замеченные прежде, детали. Медно-рыжие волосы Егора были заметно светлее у корней и по направлению к концам постепенно приобретали все более насыщенный цвет. Кожа Егора определенно была слишком гладкой для мужчины, но не тонкой и нежной, как у ребенка, а довольно плотной на ощупь и слегка глянцевой. И этот необычный светло-багровый оттенок, который я упорно принимала за загар! Нормальный загар лишь в первые дни красный, потом же становится желтовато-коричневым, а кожа Егора почему-то упорно не хотела желтеть – не потому ли, что была естественного цвета? Да и где бы он мог загореть целиком, включая самые интимные места? Приусадебный участок – не солярий, и уж точно не нудистский пляж.

Я взглянула на его судорожно прижатую к груди кисть с длинными «музыкальными» пальцами. Похоже, в пальцах тоже было нечто особенное. Переведя взгляд на свою руку, я тут же поняла что: у моих пальцев фаланги были разного размера – самая длинная примыкала к ладони, самая короткая венчала палец, а у Егора все три пальцевые фаланги оказались одной длины.

А эти подчеркнуто рельефные мышцы! Нужны годы интенсивных тренировок, чтобы тело приняло такую форму. Но, насколько я знаю, Егор никакой не спортсмен, у него дома нет даже банальных гантелей. Да и мышечный рельеф не совсем обычный, он почти не сглажен подкожной клетчаткой. И как завершающий штрих – его красная аура. Что все это значит, что?

Я продолжала трясти Егора за плечи, одновременно пытаясь осмыслить увиденное.

Нет, множественными мутациями этого не объяснить! Мутанты обычно уродливы, Егор же красив и естественен. А если Егор не мутант, то кто? Неужели он все-таки… не отсюда?

Красное море, красное небо, красные птицы… Похоже, они существовали не только в его сознании. Егор ничего не выдумал, просто я не хотела верить. Не хотела замечать его особенностей, а в результате просто угробила!

Да, это я доконала парня. Его организм постепенно разрушался в чуждой среде, отдавал ей энергию в виде красного свечения. Не знаю, как долго бы все это длилось, но сегодняшняя нагрузка резко ускорила процесс. Егор умирает из-за меня.

Когда я уже думала, что сознание окончательно покинуло Егора, он вдруг слегка приоткрыл глаза и произнес глухо, едва слышно:

– Не тряси меня! Плохо мне, умру, наверное… Помоги одеться.

Господи, о чем это он? Какая еще одежда?

До меня, наконец, дошло, что мы оба совершенно голые, и что умирающий Егор не хочет оставаться в таком виде.

– Помоги… – снова прошептал он, и отказать ему в этот момент я не могла.

Когда я судорожно натягивала на него одежду, он даже пытался мне помогать. Кое-как застегнув на нем брюки и оставив расстегнутой рубашку, я приложила ухо к скачками вздымающейся груди. Сердце билось еле слышно, но в каком-то немыслимом быстром темпе, внезапно на миг замирало, затем вновь пускалось в свой невероятно быстрый галоп. Кто знает, насколько выносливо это сердце, как долго оно сможет выдержать столь сумасшедший ритм?

Я попыталась набрать «скорую», но мобильник так и не поймал сеть. Оставалось бежать в деревню и звонить из магазина, но пока бригада доберется в такую глушь…

– Что же делать? Что делать? Что делать?

Я даже не заметила, что произношу это вслух.

Губы Егора слегка дрогнули.

– Беги… к Прасковье… скажи… пусть принесет отвар…

О чем он говорит? О каком-то отваре… Бежать к Прасковье за отваром? Ну да, конечно, она же здесь целительница!

– Сейчас, сейчас, Егорушка. В момент добегу, ты только держись! – хватая одежду, затараторила я.

Одевалась я секунд десять, а потом рванула к деревне так, что, возможно, побила немало рекордов, но об этом так никто и не узнал.

Подбегая к синему дому с белыми ставнями, я увидела у калитки Прасковью. Она с нескрываемым ужасом смотрела на меня. Руки у нее заметно тряслись.

– Отвар!! – задыхаясь и вылупив глаза, прохрипела я. – Ему нужен какой-то отвар! Вы должны знать… Дайте мне его скорее!

Не сказав ни слова, ведунья бросилась в избу. Я привалилась к калитке, пытаясь отдышаться. Как там Егор? Жив ли еще?

«Господи, не дай ему умереть! – прошептала я, – Спаси его, Господи, умоляю тебя!»

Время отсчитывало секунду за секундой, а Прасковья все не показывалась. Я бесилась, я просто сходила с ума, я готова была растерзать ведунью.

«Сколько же можно копаться! Что она там, чай пить уселась?! Лишняя минута может стоить Егору жизни, а эта… Еще бабушкой называется!

Господи, не дай ему умереть! Спаси его, Господи, умоляю тебя!

Тоже мне, бабушка! Не бабушка она, а ехидна. Ее внук умирает, а она себе возится. Вот я… я бы ради Егора…

Господи, услышь мою молитву! Спаси его, Господи!

Неужели Ты меня не слышишь? Неужели позволишь Егору умереть? Господи, нет! Что угодно, только не это!»

Издав протяжный стон, я в отчаянии рубанула по забору руками. Боль на миг принесла облегчение, но только на миг.

Слишком медленно, слишком долго. Он не дождется.

И тогда я вновь обратилась к Богу:

«Господи, прошу Тебя, спаси Егора, и пусть он никогда не будет моим! Я его отпускаю. Ты ведь этого ждешь от меня, Господи? Этого, да? Так вот, я согласна. Я навсегда отказываюсь от Егора. Пусть он уходит, пусть катится в свой чудный красный мир. Только пусть он живет!»

А в следующий миг что-то изменилось. Внезапно наступившее спокойствие было пронизано незыблемым знанием: «Теперь Егор не умрет!» Откуда пришло это знание – неизвестно, но оно не вызывало ни тени сомнения. Я просто знала это, и все!

А к калитке уже спешила Прасковья, и в руке у нее была небольшая пластиковая бутылка. Отвар!

Потом мы с ней вместе бежали к реке – две запыхавшиеся растрепанные бабы с полубезумными глазами, и на нас удивленно смотрели пасущиеся в поле коровы. Васильки, ромашки, колокольчики – все слилось в единый пестрый ковер. Поле казалось огромным, как приволжская степь, а прибрежные заросли ивы – невообразимо далекими. Но мы перебежали это поле. Я первой ворвалась в заросли, прокладывая ведунье путь к маленькой, невидимой снаружи, поляне…

Егор сидел, привалившись спиной к сероватому стволу ивы. Его лицо еще оставалось бледным, но губы и кончики пальцев уже утратили фиолетовость, а взгляд был вполне осмысленным. Мы встретились глазами, и он слегка улыбнулся мне.

Квохча и причитая, Прасковья кинулась отпаивать внука отваром. Дала Егору глотнуть из бутылочки, зачем-то дунула ему в лицо и что-то быстро-быстро зашептала. Процедура повторялась раз за разом – глоток отвара, интенсивное дуновение и быстрый-быстрый неразборчивый шепот. Не знаю, какие ингредиенты содержал тот отвар, но Егор прямо на глазах оживал: легче и свободнее вздымалась грудь, исчезала пугающая бледность лица. Наконец, схватившись за ивовый ствол, он встал на ноги. Я хотела его поддержать, но он сделал протестующий жест.

– Не надо, Вика! Я в порядке.

Да, теперь он выглядел вполне здоровым и, на не слишком внимательный взгляд, совершенно обычным парнем. Красноватый оттенок кожи наводил на мысль, что парень недавно вернулся с курорта, где порядком обгорел на солнце. Его спортивная фигура и широкие плечи вполне могли пробудить желание, но только не у меня. Я просто смотрела и смотрела на него, не в силах отвести глаз. Так смотрят на любимых в последний раз. Этот парень больше никогда не будет моим. Несколько минут назад я от него отказалась.

– Теперь ты видишь, какой из меня муж, – смущенно шепнул он мне напоследок. – Прости меня, Вика, и прощай!

Он взял Прасковью под руку, и они вместе пошли к деревне.

Я не стала их догонять. Моя помощь уже не требовалась.

Бабушка встретила меня словами:

– Ты представляешь, Савелия отпустили! Полчаса назад вернулся и сразу закрылся в доме. Во дворе не показывается – стыдно, наверное…

Я, как могла, сделала удивленное лицо. Мне было абсолютно все равно, где сейчас Савелий и что с ним происходит. Пусть его хоть губернатором назначат – мне наплевать!

– Неужели отпустили?

– Отпустили. Выходит, не он убил Макарыча… Ну, что я тебе говорила?

– Разное говорила, – уклончиво процедила я.

«Не соврал Вася Горячев! Пошел-таки с повинной».

– Неужели все-таки Егор? – размышляла вслух баба Маша. – Больше, пожалуй, некому. За тебя отомстил, не иначе. Приглянулась ты ему…

– Прекрати! – внезапно заорала я на бабушку. – Прекрати все валить на Егора! То он у тебя голубой, то – чудик, то – убийца. Я совершенно точно знаю, что он не голубой, не чудик, и что не он убил Макарыча. Макарыча убил Василий Горячев, он сам мне в этом признался. И вообще, хватит говорить о Егоре! Хватит, хватит, хватит!

– Да что с тобой такое?! – ахнула бабуля.

– Ничего. Отстань от меня, пожалуйста!

Прошмыгнув в свою комнату, я закрылась на щеколду.

Все! Больше не могу с ней говорить. Не могу отвечать на ее вопросы и слушать эту ересь о Егоре. Потом, наверное, извинюсь, но сейчас пусть лучше отстанет. Не до того…

Господи, за что мне такие муки? Может, я что-то ужасное сделала?

Ну, приворожила по глупости Андрея… Так я же исправила свою ошибку! Андрей теперь совершенно свободен и может строить жизнь, как угодно. Захочет жениться на Светке – совет да любовь!

А, может, дело вовсе не в Андрее, а в моей глупой затее изучать аномалию? Ведь все могло бы быть по-другому! Наплюй я тогда на аномалию, не потопала бы в библиотеку и не встретила там Егора. И не было бы его в моей жизни! Мы бы просто разминулись, прошли бы по разным дорожкам, так и не заметив друг друга.

Егор, кстати, тоже хорош! Он с самого начала знал, что мы не сможем быть вместе. Зачем был тот поцелуй в библиотеке? Мог бы просто сказать «до свидания». Если бы не поцелуй, я бы так не увязла. Я бы сумела его забыть. Если бы не тот поцелуй…

Так кто же из нас виноват – я или он? Не стоит ломать над этим голову. Возможно, мы тут оба не причем. Просто судьба. Обычная, банальная непруха…

Свернувшись клубком на диване, я тщетно пыталась зарыдать. Боль не спешила изливаться наружу, она грызла меня изнутри, поедала внутренности, оставляя внутри пустоту, холодную звенящую пустоту. Время замерло, остановилось, каждая минута казалась вечностью. Мои пальцы намертво впились в плечи, лицо превратилось в немой крик. Но то была лишь оболочка, внутри которой больше не было души. Внутри был космический вакуум, мертвое пространство, огромная ледяная пустыня…

Потом пустота стала медленно чем-то заполняться. То были холодные камни: неведомый каменщик тщательно выкладывал их ряд за рядом, цементируя клейким, вязким раствором. Когда к концу дня он закончил работу, я ощутила внутри давящую тяжесть. Тяжесть была все же лучше пустоты. Обладая массой и инерцией, она оставляла возможность действия. Я медленно села на диване, тяжелым взглядом озираясь вокруг – ожившая Венера Ильская, каменный гость в женском обличье…

За окном колыхалась темень. Надо же, уже вечер!

Я взглянула на часы, круглый циферблат показал половину одиннадцатого. Не самое лучшее время – еще не закончилась в клубе дискотека, и по деревне еще гуляют обкуренные, хмельные подростки. Возможные свидетели… Впрочем, что мне до них? Завтра утром я уеду. Навсегда, первым же автобусом…

– Ты куда это на ночь глядя? – внезапно преградила мне путь баба Маша.

– Мне нужно, – механическим голосом ответила я.

Она не спешила освобождать мне дорогу; внимательные темные глаза, казалось, пронизывают меня насквозь.

– К Егору пошла?

– А хоть бы и к нему! Я завтра отсюда уеду. Проститься с ним хочу, понятно тебе?

– Понятно! Чего ж тут не понять? Он тебя сегодня опять отшил, а тебе все неймется. Прощаться, вот, надумала… Надеешься, позовет? – язвительно промолвила она.

Я помотала головой.

– Не позовет. Мы с ним окончательно расстались. Только не по-людски как-то вышло, наговорила я ему всякого… Я всего лишь хочу извиниться и проститься по-хорошему. Думаешь, не стоит?

Секунду поколебавшись, бабуля отступила в сторону.

– Пожалуй, стоит… Все надо делать по-хорошему. Ты только долго там не задерживайся!

– Как получится…

Выйдя за калитку, я осмотрелась. Слева, с «центральной площади», доносилась ритмичная музыка, и быстрые всполохи разноцветных огней высвечивали близлежащие дома. Справа послышался визгливый девичий смех: совсем еще юная пара брела в обнимку за деревню, где в поле темнело несколько свежесобранных стогов; парень что-то шептал девчонке на ушко, в ответ она заливисто смеялась. Меня они точно не видели. Никем не замеченная, я дошла до синего дома с белыми ставнями и постучала в калитку.