Текст книги "Осколки голограммы"

Тургеневский отзыв о Н. А. Некрасове и тема биографии поэта

«Вполне одобряю твое намерение написать свою биографию; твоя жизнь именно из тех, которые, отложа всякое самолюбие в сторону, должны быть рассказаны – потому что представляют много такого, чему не одна русская душа глубоко отзовется», – писал Тургенев Некрасову 10 (22) июля 1855 г. (Тургенев П. III: 45). Биография Некрасова – и как важная страница его творчества, и как частная задача литературоведения – неразрывно связана с именем Тургенева и с тургеневским словом. Как известно, автобиографичность проявилась еще в раннем творчестве Некрасова. В период расцвета своего поэтического таланта и славы он задумал написать свою автобиографию, и этот замысел он обсуждал именно с Тургеневым, в те годы его близким другом. В письме от 30 июня – 1 июля 1855 г. Некрасов пишет: «Стихи <…> расшатывают мои нервы, и я теперь придумал для себя работу полегче и хочу по этому поводу спросить твоего совета. Мне пришло в голову писать для печати, но не при жизни моей, свою биографию, т. е. нечто вроде признаний или записок о моей жизни – в довольно обширном размере. Скажи: не слишком ли это – так сказать – самолюбиво?» (XIV-1: 203–207). Ответом Тургенева и было процитированное выше письмо, в котором он одобряет некрасовский замысел автобиографии и хвалит его стихотворение «Давно – отвергнутый тобою…» (1855): «Стихи твои к *** (А.Я. Панаевой. – М.Д.) – просто пушкински хороши – я их тотчас на память выучил» (Тургенев П. III: 44–45).

В оценке личности и творчества Некрасова Тургенев преимущественно был сдержан и осторожен. Стихи Некрасова в общем не находили в нем одобрения и глубокого отклика: процитированные выше слова похвалы скорее исключение, нежели правило[125]125
  Позднее Тургенев (возможно, отчасти сгущая краски) писал об этом Я. П. Полонскому: «Поверь, я всегда был одного мнения о его сочинениях – и он это знает; даже когда мы находились в приятельских отношениях, он редко читал мне свои стихи – а когда читал их, то всегда с оговоркой: “Я, – мол, – знаю, что ты их не любишь”» (Тургенев П. X: 141, письмо от 29 января (10 февраля) 1870 г.)


[Закрыть]. Вызывали отчужденность у Тургенева и отдельные заявления Некрасова о своем характере и убеждениях. Приведенные одобрительные слова высказаны Тургеневым в тот период, когда Некрасов чрезвычайно плодовито пишет стихи и готовит к изданию сборник 1856 г. (о котором Тургенев впоследствии скажет слова высокой похвалы). Тургенев повторяет в письмах: «Ты бы здесь приготовил собрание твоих стихотворений к печати, которое тебе непременно надо издать зимой» (Тургенев П. III: 23; 29 апреля 1855 г.); «Ты за границей непременно должен написать свою биографию, это почти, можно сказать, твой долг» (Тургенев П. III: 99; 25 мая (6 июня) 1856 г.). Для Некрасова это время тяжелых потерь: умер еще один его сын от Панаевой, происходит очередная попытка разрыва с Авдотьей Яковлевной, очередное болезненное возвращение друг к другу и желание перемен. На этом переломе жизни много пишущий Некрасов воспринимается Тургеневым как поэт и как человек с биографией. Спустя всего лишь несколько лет между Тургеневым и Некрасовым происходит разрыв дружеских и журнальных отношений, и оценка Тургенева меняется: «экс-журналист, экс-поэт и присно-жулик Некрасов» (Тургенев П. VII: 198). В этой оценке Некрасов, которому суждено прожить еще десять лет, столько же лет возглавлять журнал и писать стихи, предстает как человек, который перестал быть поэтом; оценка «присно-жулик» в аспекте темы биографии указывает на то, что биографию Некрасова Тургенев на этом этапе готов рассматривать как ложь, нечто не являющееся подлинным.

Мнение Тургенева о Некрасове неразрывно связано с понятием «человек сороковых годов» – формула закрепилась благодаря стихотворению Некрасова «Человек сороковых годов» (1876), – с общей пережитой эпохой, со складом личности людей и литературных персонажей, с определенными этическими представлениями и приоритетами. «Он жулик и ярыга первой величины – но не настолько черствая душа, чтобы не ощущать желания быть с людьми одного с ним времени, одних воспоминаний и стремлений» (Тургенев П. XII: 122), – пишет Тургенев о Некрасове в письме к Полонскому 22 марта 1873 г. С понятием «человек сороковых годов» Тургенев соотносит и понятие биографии, когда обсуждает некрасовское намерение. С этим же понятием тесно связана та часть поэтического наследия Некрасова, которую принято называть «покаянная лирика»; в сущности, некрасовская поэзия едва ли не в первую очередь ассоциировалась с исповедальной традицией и покаянными мотивами. О поэзии Некрасова оставил запоминающееся суждение А. И. Герцен, так же, как и Тургенев, испытавший резкое отторжение от Некрасова-человека и не без скепсиса относившийся к Некрасову-поэту: «Хотя я его как человека не люблю, но это поэт весьма примечательный – своей демократической и социалистической ненавистью; с другой стороны, поэзия печальная и меланхолическая, в которой переплетаются скептицизм и верное ощущение нашего положения при Николае, нашла своего истинного представителя в Огареве» (Герцен. XXVI: 97–98, письмо к М. Мейзенбуг от 28 мая (9 июня) 1857 г.) Строй чувств и переживаний человека своей эпохи (добавим – человека своего кружка, так как кружок Белинского до конца жизни много значил для тех, кто его составлял) выделяется как характеристика поэтического голоса.

Пережитая эпоха выступает своего рода мерилом достоинства личности. Отсюда, думается, неприятие слов или поступков Некрасова, мотивация которых не подходила под представления о человеке определенной эпохи. Отсюда же – недоверие к его искренности, мысль о двойственности его натуры. Жизнь Некрасова включала в себя как пережитые вместе с Тургеневым «сороковые годы», так и нечто глубоко чуждое самому Тургеневу и тургеневскому представлению о «человеке эпохи». Лирический герой покаянных строк Некрасова диссонировал с личностью автора – противоречивым, оставлявшим впечатление двойственности человеком. Целостное представление Тургенева о биографии поэта, применительно к Некрасову, неминуемо должно было разрушиться. «Образ его – со всеми хорошими и худыми сторонами – выяснится только впоследствии», – пишет Тургенев М. М. Стасюлевичу вскоре после смерти Некрасова (Тургенев П. XVI-1: 14). «Теперь он стал легендой для молодежи… Но из этой самой молодежи выйдет толк только тогда, когда она освободится от этой легенды» (Тургенев П. XVI-1:17).

Тургенев уклоняется от подробного обсуждения Некрасова: очевидно, оно, по мнению Тургенева, в данное время невозможно. Однако в личных беседах он дает запоминающиеся отзывы о Некрасове, ставящие под сомнение, а то и разрушающие легенду. Эти отзывы передаются изустно. Часть из них дошла до нас в записях, которые включены в многочисленные сборники воспоминаний о Некрасове[126]126
  См., напр.: Николай Алексеевич Некрасов. Его жизнь, последние минуты и отрывки из сочинений. Воспоминания современников (Ф. Достоевский, Гл. Успенский, А. Михайлов и др.) С портр., снятым худож. В. Карриком и рисов. Н. Михайловым. СПб., 1885; Н. А. Некрасов в воспоминаниях и документах ⁄ сост. Е. М. Иссерлин и Т. Ю. Хмельницкая. Под ред. Ю. Г. Оксмана. Л., 1930; Некрасов в воспоминаниях современников. М., 1971 (Некрасов ВС); Живые страницы. Н. А. Некрасов в воспоминаниях, письмах, автобиографических произведениях и документах ⁄ композиция, сопроводит, текст и коммент. Б. В. Лунина; науч. ред. и предисл. С. И. Машинского. М.: Детская литература, 1974.


[Закрыть].

После смерти Некрасова, наступившей вечером 27 декабря 1877 г., в периодических изданиях появляются некрологи, в которых, иногда в двух-трех словах, иногда – подробно, сообщаются биографические сведения со ссылкой на рассказы поэта. Затем начинают выходить сборники, которые включают прижизненную критику некрасовского творчества или объединяют своды воспоминаний о поэте, его автобиографических рассказов в чьей-либо записи, а также первые библиографии литературы о Некрасове. В это время, на рубеже XIX и XX вв., в «Русском архиве», «Русском вестнике», «Вестнике Европы» широко публикуется переписка известных лиц, дневники и воспоминания, главы исследований с включением документов, и имя Некрасова нередко встречается на этих страницах.

Биография поэта изначально занимала видное место в некрасововедении. Исследователь биографии и творчества Некрасова, обратившийся к мемуарному наследию, легко заметит во множестве текстов присутствие тургеневского суждения о личности поэта – процитированного, оспоренного, выдвинутого в качестве важного аргумента. Мемуарный материал в этих сборниках разнородный: и фрагменты объемных воспоминаний, в которых Некрасов появляется «в эпизоде», и тексты, написанные именно с целью запечатлеть нечто связанное с Некрасовым, и записи автобиографических рассказов поэта. В сборниках, и первых и последующих, достаточно явственно прослеживается стремление выделить противоположность оценок, даваемых поэту. Так, в одном из них два завершающих текста озаглавлены: «Светлые стороны личности Некрасова» и «Темные стороны личности Некрасова». «Светлые стороны» представлены статьей из «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского[127]127
  Об отзывах Достоевского и сопоставлениях их с тургеневскими высказываниями о Некрасове см. ниже статью «Мотив мучительства в воспоминаниях о Н. А. Некрасове». С. 106–120.


[Закрыть]. А «Темные стороны» – это воспоминания Ю. Арнольда и статья Н. М. Гутьяра «И. С. Тургенев и Н. А. Некрасов» – глава из его книги «Иван Сергеевич Тургенев»[128]128
  Гутьяр Н.М. Иван Сергеевич Тургенев. Юрьев, 1907.


[Закрыть].

К статье Достоевского примыкают тексты, часть которых, условно говоря, носит апологетический характер. В первую очередь это записи А. С. Суворина, впервые опубликованные в «Новом времени»[129]129
  Незнакомец <А. С. Суворин>. Недельные очерки и картинки // Новое время. № 662. С. 33–55. См. также: Суворин А. С. Дневник. London: The Carnett Press; M., 2000.


[Закрыть]. Суворин, во-первых, по-видимому, записывает слова Некрасова в убеждении, что сказанное в точности соответствует фактам. Во-вторых, Суворин в печатных выступлениях перемежает пересказ автобиографических свидетельств Некрасова своим комментарием. Например:

«– Я редко говорил в их обществе, но когда напивался вместе с ними – на это все мастера были – я начинал говорить против этого идеализма с страшным цинизмом, с таким цинизмом, который просто пугал их. Я все отрицал, все самые благородные стремления, и проповедывал жесткий эгоизм и древнее правило – око за око, зуб за зуб. Пускай их! Когда, на другой день, проспавшись, я вспоминал свои речи, то сам удивлялся своей смелости и пропасти цинизма…

Я ручаюсь за подлинность этих слов, которые, вероятно, не мне одному случалось слышать из уст Некрасова. Один известный писатель, упивавшийся идеализмом и находившийся в дни своей юности и дружеских отношениях к почившему поэту, не далее как четыре года назад передавал мне с негодованием о том цинизме, с которым говорил Некрасов о самых священных для каждого человека отношениях. Он очевидно принимал их тогда и принимает теперь все это за чистую монету, за настоящие стремления, которые таились в глубине молодого Некрасова, бывшего тогда на три года моложе чистого и богатого идеалиста. Но этот цинизм был криком сильной натуры, которая искала выхода из борьбы, протестом сильного, но не образованного ума, который ясно видел людские отношения, ясно понимал их и хотел образумить идеалистов, которые поддавались стрижке со слезами, глубоко схороненными в грязи в то время, когда уста их старались делать приятную улыбку»[130]130
  Николай Алексеевич Некрасов. Его жизнь, последние минуты и отрывки из сочинений. СПб., 1885. С. 38–39.


[Закрыть].

Понятно, что Суворин, не называя имени, говорит о Тургеневе. Тургенев же, отвечая Анненкову на его письмо, содержащее «верную», по оценке Тургенева, характеристику Некрасова, замечает по поводу Суворина: «А что Суворин врет – так уж ему такой положон предел. Вот выработался гад… в сравнении с ним Булгарин является чуть не идиллической фигурой» (Тургенев П. XVI-1: 17). А мотивируя свой отказ выступать на вечере памяти Некрасова, Тургенев пишет: «Я покойного знал близко и сказать о нем правду считаю на таком вечере неуместным, ограничиться же банальностями неприлично» (Тургенев П. XVI-1: 11).

Однако обсуждение Некрасова открыто, и в него включились люди другой, позднейшей, исторической и литературной эпохи, те, для кого Некрасов является легендой (по словам Тургенева). Для осмысления этого обсуждения важно выделить несколько основных моментов.

Прежде всего, эта дискуссия происходила между людьми, имевшими личный опыт общения с Некрасовым (что немаловажно – опыт в ту или иную эпоху), и людьми, чьи суждения о Некрасове основывались на рассказах другого человека. Так, А. С. Суворин имел личный опыт общения с Некрасовым. Однако основное содержание его воспоминаний о Некрасове составляет услышанное им – рассказы Некрасова и других лиц о тех событиях, в которых Суворин лично не участвовал[131]131
  Более подробное освещение конфликтов между «идеалистами» и «практиком» см., в частности: Летопись. I: 256–269, 271–272, 524–525.


[Закрыть].

Это же явление можно наблюдать в выступлениях оппонентов Суворина. Так, Суворин упоминает некий эпизод, когда Некрасов с цинизмом говорил «о священных отношениях». Скорее всего, речь идет об эпизоде, который со слов Тургенева излагают А. Н. Луканина (Луканина) и К. Вильде (Вильде): любовная история молодого Некрасова с безвестной девушкой, которую он мучил молчанием. Эту историю также связывают с эпизодом из воспоминаний Е. Я. Колбасина (эпизод с «гувернанткой», рассказанный Колбасину самим Некрасовым)[132]132
  Колбасин Е.Я. Тени старого «Современника» // Современник. 1911. № 8. С. 228–230.


[Закрыть] и с некоторыми стихотворениями Некрасова, в первую очередь с «Еду ли ночью по улице темной…» и «Я посетил твое кладбище…» (II: 346; Летопись I: 141)[133]133
  См. также Смирнов С. В. Автобиографии Некрасова. Новгород, 1998. С. 38–39. Степень достоверности изложенных мемуаристами фактов и художественная природа текста устного автобиографического рассказа Некрасова анализировалась мной; см. статьи «По поводу топонимики петербургского текста Н. А. Некрасова (“Еду ли ночью по улице темной…” и “Я посетил твое кладбище…” в свете мемуарных источников). С. 78–92; «Мотив мучительства в воспоминаниях о Н. А. Некрасове». С. 106–120. Датировке событий, в комментарии ПСС привязанной к мемуарным источникам, на деле восходящей к тургеневской интерпретации стихотворения «Я посетил твое кладбище» как «стихотворения на смерть» (т. е. указывающего на факт смерти адресата), был посвящен доклад, прочитанный на Некрасовской конференции в Ярославле (2006). Эпизод биографии, реконструированный по мемуарным свидетельствам и художественным произведениям Некрасова, представляет богатый материал для изучения устного автобиографического рассказа Некрасова как литературного явления, для уточнения его литературного контекста и методологии изучения проблемы биографии и мемуарных источников.


[Закрыть]. В комментариях Академического собрания сочинений и писем Некрасова названные источники упоминаются как мемуарные свидетельства. Между тем, в строгом смысле слова они не являются мемуарами[134]134
  Согласно Энциклопедии литературных терминов и понятий, мемуары – это «повествование участника или свидетеля общественно-политической, социальной, литературно-художественной жизни о событиях, свидетелем или действующим лицом которых он был, а также о людях, с которыми он общался» (Якушева Г. В. Мемуары // Литературная энциклопедия терминов и понятий. Стб. 524).


[Закрыть] – это запись устного автобиографического рассказа Некрасова со слов либо самого Некрасова, либо его слушателя, либо следующего по цепочке[135]135
  Некрасов рассказывает Тургеневу; Луканина записывает рассказанное Тургеневым, а Вильде пишет, что он услышал эту историю от П. Я. Шумахера, которому, в свою очередь, рассказывал ее Тургенев. О факте личного знакомства с Некрасовым ни Вильде, ни Луканина не упоминают.


[Закрыть], и размышления по поводу услышанного.

Суждения о Некрасове в этом случае основаны не столько на фактах, сообщенных в устной форме, сколько на оценках. Так, Суворин возражает не против фактов из жизни Некрасова, о которых он слышал от Тургенева, а против морально-этической оценки Тургенева, которую тот давал этим фактам.

Вильде и Луканина также не просто ссылаются на Тургенева – они приводят тургеневскую оценку этического характера. Луканина пишет: «Иван Сергеевич высказал: “Я, может быть, ошибаюсь. Но что у Некрасова неотъемлемо – это его искреннее чувство любви к народу; ему он никогда не изменял. В частной же своей жизни он был эгоист”. Иван Сергеевич вообще не любил Некрасова как человека» (Луканина; далее следует пересказ эпизода как иллюстрация эгоизма). Вильде: «Шумахер (П.Я. Шумахер. – М.Д.) передавал такие рассказы. Тургенев поведал ему, что от Некрасова его давно уже, вскоре, как они сблизились, начало отталкивать. Он не только не стеснялся, по словам Тургенева, а как будто хвастался такими, например, вещами» (Вильде далее – пересказ эпизода «мучительства»). Факты выступают как иллюстрация оценки.

В отличие от Суворина, Вильде и Луканина, передавая оценку Тургенева («Некрасов – эгоист» и «Некрасов – циник»), соглашаются с ней, Луканина – с несмелой оговоркой, Вильде – развивая мысль. Морально-этической оценке, которую Тургенев вынес Некрасову, в их текстах придается не меньшее, а пожалуй, и большее значение, нежели фактам биографии Некрасова, к слову сказать, фактам спорным и недоказанным (см. прим. 9 и Луканина). Однако эта оценка и размышления морально-этического характера подводят, в частности, Вильде к выводам литературного характера. В своей статье, которая называется «Литература и совесть», Вильде рассуждает о «чувстве прекрасного в художестве и чувстве добра в душе». Он приводит суждение Дюма-сына о Жан-Жаке Руссо, что это был человек, лишенный морального чувства, при всем литературном даровании. Далее Вильде пишет:

«Когда я гляжу на лицо Некрасова, мне кажется, что коршун в нем сидел врожденный. Но Жан-Жак Руссо был смелее. Он признавался даже в том, что врал, рассказывал в подробностях возмутительный факт оклеветания им горничной.

Некрасов пел покаянные стихиры. Красиво каялся.

А в темной истории с применением денег несчастной Огаревой не признавался.

Не для стихов» (Вильде).

В статье Вильде творческий акт литератора (в частности, покаянные стихи Некрасова) рассматривается как акт этический и эстетический одновременно. Полнота откровения исповедующегося, по логике Вильде, отчасти искупает «отсутствие морального чувства» и дает возможность рассматривать исповедь как эстетический акт. Напротив, неполнота откровения, частичность раскаяния, отсутствие единых этических критериев для лирического героя и автора, по логике Вильде, убеждают в отсутствии морального чувства у Некрасова и ставят под сомнение эстетическую ценность его поэзии. Факт оспаривания принадлежности некрасовских стихов к исповедальной традиции свидетельствует о том, что они воспринимались и рассматривались в первую очередь именно в этой традиции.

Размышления о нравственном облике поэта Некрасова лишь на первый взгляд лежат вне области эстетики. Вильде (и по его мнению – массовый читатель) идентифицирует лирического героя стихов с личностью поэта (в духе традиции романтизма, ощутимой в исповедальной теме у М. Ю Лермонтова, ближайшего предшественника Некрасова), личность частного человека – автора стихов – с личностью героя своей эпохи. Ставя под сомнение искренность и полноту раскаяния Некрасова, выражаемого в его стихах, автор исходит из требований жанра, а следовательно, из критериев искусства.

Показательна и цитата из некрологической статьи, включенной в сборник «Николай Алексеевич Некрасов. Его жизнь, последние минуты и отрывки из сочинений». Эта статья под названием «Некрасов как поэт» была опубликована в «Правде» и подписана S. S.:

«Мы понимаем каждый характер поэзии и не позволим себе, конечно, навязывать поэту те настроения, которые симпатичны нам. Но мы не понимаем возможности жить и писать, пребывая постоянно окруженным черным туманом безотрадного пессимизма. Если человек, по несчастию, впадает в такую роковую меланхолию, то он сходит с ума или кончает жизнь самоубийством. Если же поэт доживает до 55 лет, умирает случайно от нарыва в кишечном канале, оставляет полмиллионное состояние и, как известно, не вел жизни отшельника и аскета, то тень его не имеет никакого права оскорбиться на нас, если мы предположим, что жизнь для него была вовсе не так безотрадна, и что, следовательно, основное направление его произведений “месть и печаль” едва ли было вполне искренно. “Мстить” ему было не за что и некому, а печалился он, вероятно, не всю же жизнь!

Это воззрение подтверждается разбором сочинений Некрасова. Вот почему он не великий поэт. <…> У Некрасова не было profession de foi[136]136
  Устойчивое убеждение (франц.)


[Закрыть], потому что отчаяние и безотрадность, а особенно не вполне искренние, не могут быть profession de foi.

Ив. Серг. Тургенев, если читатели заметили, называя современных писателей по фамилии: граф Толстой, Достоевский, Аксаков, про покойного Некрасова всегда говорил “господин Некрасов” и не помещал уже много лет ни одной строки ни в “Современнике”, ни в “Отечественных записках”. Это факт знаменательный»[137]137
  Николай Алексеевич Некрасов. Его жизнь, последние минуты и отрывки из сочинений. СПб., 1885. С. 80–82. Впервые опубликовано: Правда. 1878. № 2.


[Закрыть].

И в этом рассуждении автор, видя отсутствие полного соответствия между лирическим героем художественных произведений и их автором, приходит к выводу о том, что Некрасову-поэту не хватает искренности, а следом – к выводу о творческой несостоятельности поэта.

Автор статьи упоминает также, что подробности биографии Некрасова ему неизвестны, следовательно, можно полагать, что он не был лично знаком с поэтом, либо это знакомство было поверхностным. Он выстраивает рассуждение о Некрасове (не великий поэт, не искренне писал о безотрадности жизни и т. д.), опираясь на оценку Тургенева (оценкой в данном случае выступает отчужденное именование и отказ от публикаций в журналах Некрасова как выражение недоверия и неприязни).

Наконец, вернемся к заголовку «Темные стороны личности Некрасова». Под этим заголовком в сборник документов и воспоминаний о Некрасове включена глава «И. С. Тургенев и Н. А. Некрасов» из книги Н. М. Гутьяра, посвященной Тургеневу, его отношениям с литературными собратьями, его личному восприятию и оценкам. Гутьяр полемизирует со «всеми мемуаристами» по поводу «бедной голодной молодости», одного из ключевых мотивов автобиографии Некрасова, звучащем, в частности, в эпизоде о цинизме в «священных отношениях». Этот текст не является мемуарным источником. Глава книги, посвященной другому художнику, в контексте мемуарных свидетельств о Некрасове приобретает дополнительный смысл: личность, творчество и восприятие Некрасова современниками рассматривается в первую очередь сквозь призму отношения к нему Тургенева и его оценок. Тургенев критически относился к Некрасову-«легенде», и это отношение основывалось на личном опыте многолетнего общения. Потенциал для биографии поэта в случае с Некрасовым оказался для Тургенева скомпрометированным, а может быть, и аннулированным. Насколько для Тургенева в высказываниях о Некрасове мерилом выступала память об эпохе, настолько же в области других высказываний о биографии поэта оценка Тургенева выступила как своего рода мерило применительно к своей литературной эпохе, а также к последующей, когда совершалось ее осмысление.

Высказывания Тургенева и апелляция ряда литераторов к Тургеневу очень важны в сугубо литературной плоскости. Некий пережитой опыт имеет ценность с точки зрения этики, вместе с тем, если он осознается как ценность, он является и эстетическим переживанием[138]138
  В современное понимание эстетического переживания входит «переживание ценности», и оно «рассматривается в рамках философских ценностей» // Краткая философская энциклопедия. М., 1994. С. 545.


[Закрыть]. Поэзия Некрасова зачастую вызывала у его современников нарекания по части формы и объекта изображения, однако ее достоинствами традиционно считались мысль, чувство, сила сочувствия к героям, которую эта поэзия пробуждала. Успех поэзии Некрасова у современников обеспечила именно их этическая составляющая: убежденность проповеди дорогих ему мыслей, важных для него наблюдений, искренности его исповеди, т. е., по сути, разговор о ценностях.

Искренность – обязательная составляющая исповеди и покаяния; исповедальный жанр провоцирует на прямолинейное восприятие, с трудом допускающее дистанцию между автором текста и повествователем (лирическим героем). Эта дистанция могла расцениваться как двойственность, а личность Некрасова многим внушала мысль о его двойственности. В эстетической системе исповедальной традиции такая двойственность исключала искренность. С точки зрения этики, исповедь переставала быть благом (исповедующийся не раскаивался в полной мере, а тот, кто слышал (читал) его исповедь, становился участником не акта покаяния, а его профанации, тогда как благо является предпосылкой нравственных ценностей[139]139
  Краткая философская энциклопедия. С. 45.


[Закрыть]). С точки же зрения эстетики, это произведение превращалось в имитацию жанра, его суррогат.

Изложенные соображения – размышления нескольких литераторов по поводу тургеневского отзыва о Некрасове. Некрасовская поэзия, в частности «покаянная лирика», не могла не оказать влияния на формирование этих литераторов. Пристрастность, с которой запоминаются и цитируются тургеневские рассказы об «эгоизме» и «цинизме» Некрасова, стремление на основании их решить вопрос о поэтическом значении Некрасова свидетельствуют о большой жизнеспособности исповедальной традиции в русской литературе. Наконец, сам факт эмоционального обсуждения личности Некрасова и его поступков, даваемые ему оценки морально-этического характера и споры о его месте в литературе – это, по сути дела, эффект, произведенный яркой биографией. Некрасов не написал свою биографию, Тургенев в своих суждениях фактически отказал Некрасову в праве на нее – и, однако, самый существенный пункт этой биографии поэта он безошибочно понял и инициировал его широкое осмысление.