Текст книги "Россия и ислам. Том 3"

Иное дело, что бартольдовские пожелания, добиться между этими компонентами динамического равновесия, найти в имманентной каждому из них смысложизненной, мировоззренческой проблематике универсально пригодные теоретические аспекты, моральные нормы и этические ценности, не оказались эксплицированными – прежде всего не потому только, что Бартольду органично чужд был философский стиль мышления²⁵⁹, а вследствие его то латентных, как правило, то иногда все же резко прорывающихся наружу европоцентристских предрасположенностей.

Примечания

Глава 1

1 В частности, вследствие попыток России в конце 90-х годов XIX века выйти на рынки Ближнего и Среднего Востока.

2 См. о ней: Ведерников В.В. Кризис консервативной идеологии и его отражение в печати (1895–1902)//Вестник Ленинградского государственного университета. 1981. № 8. Вып. 2. С. 104–107.

3 См. подробно: Самоуправление на окраинах//Московские ведомости 10.Vn.1897.

4 См.: Кризис самодержавия в России. Л. 1984. С. 86.

5 См.: Batunsky М. Imperial Pragmatism, Liberalistic Culture – Relativism and Assimilatively – Christianizing Dogmatism in Colonial Central Asia: Parallels, Divergencies Mergences // Utrecht Papers on Central Asia. Utrecht. 1987. P. 95–122.

6 См. подробно: Ziman J. Basic principles//Sientists, the arms race and disarmament (A UNESCO) Pugwast Symposium. L., 1982. P. 161–178.

7 Фиксируя ценностную нагруженность тогдашнего исламоведческого знания, надо все же учитывать, что выявление параллелизма в содержании политических, идеологических, этических и прочих доктрин и научных теорий еще не доказывает наличия между ними каузальной связи. Речь должна скорее идти о «синхронизации» отношений, «общности по настроению» и т. д. (См.: Мамчур Е.А. Проблема ценностной детерминации научного знания//Социальная детерминация познания. Тарту, 1982. С. 73).

8 См. подробно: Батунский М. 1) К вопросу об идейно-методологических основах творчества И. Гольдциэра // Вестник истории мировой культуры. М., 1960. № 2; 2) Из истории зарождения западноевропейского исламоведения//Научные работы и сообщения. Кн. 3. Ташкент, 1961; 3) Идейно-методологические основы западноевропейского исламоведения конца XIX – начала XX вв.//Вопросы истории религии и атеизма. T. X. М., 1962; 4) Alfred von Kremer ais einer Begriinder der modernen Islamkunde. Wien, 1980/ Sonderabdruck aus dem Anzeiger der Osterreichischen Academie der Wissenschaften. Philos.-hist. Klasse. Bd. 116. Wien, 1979; WaardenburgJ.-J. L’Islam dans le miroir de l’Occident. P. 1962.

9 Шкуринов П.С. Позитивизм в России XIX в. М., 1980.

1 °Cм.: Batunsky МЛ) Islam and Russian Medieval Culture // Die Welt des Islams. Bd. XXVI. Zeiden. 1986; 2) Muscovy and Islam: Irreconciable Strategy Pragmatic Lactics // Saeculum. XXXIX, 1. 1988.

11 Batunsky M. Islam et Culrure Russe en XVIII s. // Cahiers du Monde Russe et Sovietique. L. XXVII. P., 1986.

12 Schacht R. Social Structure, Social Alienation and Social Change // American Philosophical Quarterly. 1986. Vol. 23. № 1. P. 47

13 Бартольд В.В. Обзор деятельности факультута. 1855–1905//Материалы для истории факультета восточных языков. T. III. СПб., 1909; Куликова А.М. Становление университетского востоковедения в Петербурге. М., 1982.

14 В том числе и благодаря переводам на русский язык трудов А. Шпренгера, Ж.-Э. Ренана, Р. Дози, А. Кремера, Г. Вейля и других.

15 Вообще же по крайней мере наивными кажутся в наши дни попытки доказать, будто в России второй половины XIX в. «в умах русских ученых… не успели еще развиться и закрепиться метафизический метод мышления и узкий эмпиризм», – в отличие от Западной Европы, где «и то и другое заняло в науке господствующее положение и прочно закрепилось в качестве познавательно-психологического барьера, стоявшего на пути естественнонаучного прогресса» (Кедров Б.М. Познавательно-психологические проблемы творчества//Философия и социология науки и техники. Ежегодник, 1987. М., 1987. С. 142.).

16 См. подробно: Веселовский Н.И. Григорьев В.В. по его письмам и трудам. СПб., 1887.

17 См. подробно: Батумский М. О некоторых новых тенденциях в историографии первоначального ислама//Народы Азии и Африки. 1987, № 6.

18 Особенно показателен в этом отношении воспитанник Петербургского университета и, по выражению А.Н. Кононова, «создатель русской османистической школы» В.Д. Смирнов (см. подробно: Михаилов М.С. Об изучении турецкой литературы в отечественной тюркологии//Вопросы языка и литературы стран Востока. М., 1958), который, в частности, ратовал за внедрение среди «инородцев» письменности на русской графической основе (см.: Смирнов В. По вопросу о школьном образовании инородцев-мусульман. Отд. оттиск из ЖМНП. T. CCXXIII. Отд. 3).

19 Это обусловливалось и теми сугубо утилитарными задачами, которые ставило правительство перед факультетом восточных языков Петербургского университета, открытым в 1855 г. (см.: Кононов А.Н. Восточный факультет Ленинградского университета//Востоковедение в Ленинградском университете. С. 13).

2 °Cм. подробно: Derrida J. La différence//Theorie d’ensemble. P. 1969.

21 P. Барт пишет: «Дискурсом власти я называю любой дискурс, который вызывает у того, на кого он рассчитан, чувство вины, ощущение своей виновности» (Вступительная лекция на кафедре литературной семиологии//Современная структуралистская идеология (Генезис политологических концепций). М., 1984. С. 106.)

22 См. подробно: Batunsky М. Islam et culture russe. P. 55.

23 Корни явления следует искать в прошлом, на тех этапах, когда формировалась русско-средневековая культура, – с ее этизированностью и, следовательно, с неспособностью создавать целостные и, главное, оригинальные онтолого-космологические системы, с характерной для нее же склонностью к мистике, оказавшейся деструктивной по отношению к миропознавательному интеллектуальному рвению, с ее игнорированием формальной логики и т. д.

24 См. также: Batunsky М. Russian Missionary Literature on Islam // Zeitschrift fiir Religions – und Geistesgeschichte. Bd. XXXIX. Helt 3. 1987. P. 266.

25 В разделах, посвященных миссионерскои исламистике, я ратовал за включение на паритетных началах наряду с «чисто научной» (=«секулярной», «конфессионально-нейтральной» и т. п.) исламистской и христианской (вернее, христианско-миссионерской) литературы об исламе в одну и ту же категорию – «Исламоведение». Это может повлечь за собой радикальный сдвиг в самом понимании его истории, сдвиг, прямо обусловленный кризисом классического – эмпирического, индуктивистского, кумулятивистского – представления об этой науке как таковой. Ведь первоначальные формы ее как «науки» не найдены и не могут быть найдены ни в Новое время, ни даже в новейшее. Они, эти первоначальные формы, – атрибут уже средневековья. Значит, говорить о «естественном» происхождении исламоведения в определенный период европейской истории невозможно: в той или иной форме оно существовало и много столетий назад, и нет ни исторически, ни географически какой-либо «естественной» эволюции исламоведения от «низших» форм его к «высшему» (ибо вообще полностью снимается процедура редукции). Поэтому историк исламоведения должен феноменологически описывать функции компонентов той или иной исламоведческой теории – принципиально, однако, воздерживаясь от вопроса о происхождении и эволюции исламоведения как такового.

26 См.: Batunsky М. Islam and Russian Medieval Culture. P. 10.

27 Сам по себе этот сюжет заслуживает отдельного исследования. Пока же можно ограничиться такой формулировкой: Исламология не сводится к Теории Ислама. Она – более широкое образование, охватывающее как «теорию ислама», так и порождаемые ею эмпирические исследования.

28 «Философия исламоведения» есть, на мой взгляд, особая система проблем и полученных в ходе их обсуждения знаний, объектом которых является не ислам, а специфически исламоведческая деятельность по изучению ислама. Язык этой философии должен строиться на основе комбинированного словаря, включающего термины, необходимые для описания, анализа и теоретического осмысления этой деятельности. Таков лингвологический критерий демаркации «философии исламоведения». Что же касается ее операционального критерия, то таковым является не исламоведческо-источниковедческое или исламоведческо-социологическое исследование, а логико-методологичес-кая деятельность. В ней логические формализмы применяются к анализу теоретических структур исламоведения, а методологический концептуальный инструментарий используется для анализа соответствующих источниковедческих или социологических процедур и подчиняющих их себе правил.

29 Подчеркиваю: «жестких вариантов», ибо, скажем, и Фома Аквинский, и Бонавентура, и многие другие видные христианские теологи, в том числе и Раймунд Луллий, признавали наличие «множественности степеней истины», находя таковую и в исламе (см.: Батунский М. Развитие представлений об исламе в западноевропейской средневековой общественной мысли (XI–XIV вв.) // Народы Азии и Африки. М., 1971, № 4. С. 115–117). Но в конечном счете любая «христианская теория ислама» есть теория откровенно редуцирующая в отношении мусульманской религии. Тем самым все по существу связанные с ней ключевые понятия оказывались закрепленными за одной и только одной когнитивной областью, вне пределов которой они не имели уже объяснительной силы. Перед нами – яркий образец замкнутой системы, гарантирующей стандартизованное описание всех касающихся мусульманства эмпирических ситуаций.

30 В этом плане дальнейшая сциентизация русской культуры означала и ее все большую вестернизацию – а значит, и победу рационалистического объяснения универсума над «сакральным опытом и магико-мистическим путем к знанию», «символическими гносеологическими интерпретациями» и т. п. (см.: Elzinga A. The growth of science: Romantic and Technocratic Images // Progress in Science and its Social Conditions. Nobel symp. 58. held at Lidingo, Sweden, 15–19 Aug. 1983. Ed. T. Ganelius. Oxford etc. 1986. P. 35, 36).

Обращу особое внимание и на тот факт, что в русских университетах (за исключением Дерптского и Варшавского) не было – в отличие от западноевропейских – теологических факультетов. Этим усиливалось и сущностное и особенно формальное разделение сфер религии и науки.

31 См. подробно: Wilson L. American Academics. Then and Now. N.Y., 1979. P. 149.

32 См. подробно: Dimpfl M. Literarische Kommunikation und Gebraucht-swert: Theoretische Entwurfe. Bonn, 1981.

33 Заслуга позитивистской волны в исламистике второй половины XIX – начала XX в., – в том числе, следовательно, и Розена – заключалась именно в серьезном интересе к роли формальных объяснительных схем. Устойчивые, относительно независимые от истинности содержащихся в них теорий, они обеспечивали преемственность в развитии научного знания, не позволяя последнему превратиться в хаотическое скопление различных, подчас противоречивых, сведений о мире ислама. В качестве организующего элемента эти схемы устанавливали последовательность в развитии определенных направлений исламистики, очерчивали взаимосвязь между различными ее разделами, определяли порядок в постоянно меняющихся центральных проблемах, формировали внутринаучные ценностные критерии – такие, как «научно – ненаучно», «строго – нестрого» и т. п.

34 Я все же не хотел бы, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто в конечном счете приоритетными стали одни только «внешние факторы», – т. е. западогенные влияния и стимулы, или же, напротив, победило давление «внутренних факторов», т. е. «имманентные только русской исламистике глубинные явления» и т. п. Столь же сложен вопрос о решающей роли «когнитивных факторов» или «факторов социальных». Стремление априорно установить их соотношение может привести либо, как справедливо подчеркивает один из современных социологов науки, к редукционистскому, либо к идеализированному образу науки. Не надо недооценивать социальный контекст, однако именно когнитивные факторы устанавливают те рамки, в которых только и способна проявиться роль факторов социальных. Подлинно монистический подход к науке в том и заключается, что, избегая как апостериорных (эпистемологических), так и априорных (рационалистических и релятивистских) ее реконструкций, социолог должен воспринимать научно-исследовательскую практику как она есть, как она осуществляется день за днем. Словом, речь идет о плодотворности эмпирического подхода, когда наблюдение и анализ не сопровождаются признанием какой-либо группы категорий в качестве приоритетной (см.: Darmon G. The assymetry of Symmetry // Social science information. Vol. 25. № 3. P. 752–753).

35 Cm.: Neuner G.B. (HRSG), Leistungsreserve Schôpfertum: Forschungser-gebnisse zur Kreatitât in Schule, Ausbildung und Wissenschaft, Berlin, Dietz. S. 144–146, 187.

36 Это сильно контрастировало с той установкой, которую изложил в 1855 г. первый декан факультета восточных языков А. Казем-бек. Назначение факультета, подчеркнул он, «чисто практическое… приготовление молодых людей по ведомству иностранных дел, военному и других, между инородцами, живущими в пределах нашего отечества. Ученая цель должна занимать наш факультет настолько, насколько это необходимо для приготовления нужных для него преподавателей языков азиатских» (Цит. по: Кононов А.Н. Восточный факультет Ленинградского университета // Востоковедение в Ленинградском университете. Л., 1960. С. 13).

37 См. подробно: Pickles G. Phenomenology, Science and Geography: Spatiality and the Human Sciences. Cambr. etc., 1985.

38 Об интенсификации связей западных исламоведов, в частности великого И. Гольдциэра, с их русскими коллегами см. подробно: Батунский М. К вопросу об идейно-методологических основах творчества И.Гольдциера // Вестник истории мировой культуры. М., 1960, № 6. С. 112.

39 О такого рода понятиях, категориях, концепциях, теориях и философских системах пишет – хотя зачастую и с явными преувеличениями и натяжками, – А. Абдель-Малек (см. подробно его: Civilisations and Social Theory. London. 1981. P. XI).

40 И поныне еще в советской историографии сильно соперничество между ленинградской и московской востоковедческими школами, соперничество, переносимое и на далекое прошлое. Любопытны в этой связи слова московского историка востоковедения Н.А. Кузнецовой: «Кроме благоприятных или неблагоприятных объективных условий существовали такие субъективные обстоятельства, которые способствовали возникновению творческой обстановки в востоковедных коллективах, позволяли раскрыться индивидуальным талантам и значительно продвинуть вперед некоторые отрасли востоковедения. В качестве примера можно взять сотрудничество группы петербургских востоковедов в конце XIX – начале XX вв., благодаря которым отечественное востоковедением, особенно изучение мусульманского Востока, буддизма и др., было выведено на передовые рубежи мировой науки. В этой связи следует сказать о цементирующем влиянии барона В.Р. Розена, научно-семейных связях проф. В.А. Жуковского с Н.Я. Марром и В.В. Бартольдом… желании разрабатывать удачно подсказанные наставником темы… и помощи старшего своему младшему собрату-востоковеду… Правда, отмечалась и некоторая кастовость небольшой группы петербургских востоковедов, сконцентрировавших в своих руках в этот период все академическое и университетское востоковедение (в пределах Петербурга. – М.Б.)». Чуть ниже Н.А. Кузнецова пишет: «…московским дореволюционным востоковедам было свойственно более критическое отношение к работам своих коллег, чем это было принято у петербургских востоковедов» (Кузнецова Н.А. Востоковеды-лазаревцы на рубеже двух веков по их письмам//Формирование гуманистических традиций отечественного востоковедения (до 1917 года). М., 1984. С. 123–124, 139–140). Во всяком случае, и после Октябрьской революции в 1920 г. Сергей Ольденбург утверждал: «Востоковедение существует у нас (т. е. в России. – М.Б.) только в Петербурге», где, в частности, могут учить «по-европейски представителей восточных народов» (Из переписки С.Ф. Ольденбурга с А.М. Горьким // Народы Азии и Африки. 1987. № 5. С. 137).

41 См. о них подробно в массивном исследовании: Waardenburg J.-J. L’Islam dans le miroir de l’Occident. P., 1962.

42 См.: Крачковский И.Ю. Вступительное слово // Памяти академика В.Р. Розена. Статьи и материалы к сорокалетию со дня его смерти. М.-Л., 1947. С. 8. Сборник этот был готов еще осенью 1941 г., но выпуск его задержался в связи с войной. В него вошли доклады на заседании Ассоциации арабистов при Институте востоковедения Академии наук СССР 25 января 1938 г. в связи с 30-летием со дня смерти Розена.

43 Российский посол в Риме А.И. Нелидов не скрывал поэтому своей досады, описывая (в 1899 г.) XII Международный конгресс востоковедов (см.: Данцинг Б.М. Ближний Восток. Сборник статей. М., 1976. С. 318).

44 Как, очевидно, заметил читатель, я оперирую термином «мусульмано-ведение», вовсе не тождественным «исламоведению». Под первым я подразумеваю все, связанное с категорией «мусульманский Восток» (в том числе и его неисламские компоненты), под вторым – лишь то, что непосредственно относится к исламу и его исповедникам.

45 Это было своеобразное научно-исследовательское востоковедческое учреждение, функционировавшее (с 1818 г. в Петербурге) на основе собирания рукописей на различных восточных языках, а также библиотеки книг по ориенталистике. Начало коллекции Азиатского музея положили восточные монеты, рукописи и другие материалы, собранные в Кунсткамере со времен Петра Великого. Благодаря усилиям Х.Д. Френа музей стал крупнейшим в России хранилищем рукописей и книг по Востоку, единственным в своем роде музеем-библиотекой (см.: Бертельс Д.Е. Азиатский музей//Болыпая Советская энциклопедия. 3-е изд. T. I. М., 1970. С. 279), где работали столь выдающиеся ученые, как Б.А. Дорн, С.Ф. Ольденбург, В.В. Бартольд, И.Ю. Крачковский и другие. См. об этом: Ливотова О.Э. Основная литература об Азиатском музее – Институте востоковедения АН СССР (1776–1954) // Очерки по истории русского востоковедения. Сб. 2. М., 1959. С. 469–511; Данциг Б.М. Изучение Ближнего Востока в России. М., 1968. Гл. 2; Бази-янц А., Кузнецова Н., Кулагина Л. Азиатский музей – Институт востоковедения АН СССР (1818–1978). М., 1969; Банишевская М.В. «Малая академия» в Азиатском музее // Народы Азии и Африки. 1985, № 3. С. 189–152; Она же. Книги и люди (из жизни Азиатского музея)//Народы Азии и Африки. 1986, № 3. С. 133–146; Она же. Люди и книги (из жизни Азиатского музея) // Там же. 1986, № 6. С. 145–161). В 1930 г. на базе Азиатского музея (с коллегией востоковедов и ряда других востоковедных учреждений) был создан Институт востоковедения Академии наук СССР.

46 Френа же сам Розен охарактеризовал – хотя и с сильными преувеличениями – как «единственного достойного соперника-современника Сильвестра де Саси», добавив: «трудно решить, кому из них принадлежит пальма первенства» (Розен В.Р. Пролегомена к новому изданию Ибн-Фадлана // Записки Восточного отделения Русского Императорского археологического общества (далее ЗВО). T. XV. СПб., 1903. С. 40). Но как бы ни был важен тот факт, что Френ стал самым активным образом использовать арабские источники для изучения истории Древней Руси, до масштабов Сильвестра де Саси (см. о нем: Deherain H. Silvestre de Sacy, ses contemporain set ses disciples. P., 1938) ему все же не суждено было подняться.

47 Цит. по: Крачковский И.Ю. Вступительное слово. С. 7.

48 Там же. С. 7–8.

49 Шмидт А.Э. Памяти незабвенного учителя//Памяти академика В.Р. Розена. С. 11.

50 Там же. С. 12.

51 Там же. С. 13.

52 Далее: ЗВО.

53 См. подробно: Бердников А.Ф. Российское Палестинское общество. К столетию со дня основания // Народы Азии и Африки. 1983, № 6.

54 См. подробно: Лунин Б.В. Из истории русского востоковедения и археологии в Туркестане. Туркестанский кружок любителей археологии (1895–1917 гг.). Ташкент, 1958; Он же. Научные общества Туркестана и их прогрессивная деятельность. Конец XIX – начало XX вв. Ташкент, 1962.

55 См.: наир.: Люстерник ЕЯ. Русский комитет для изучения Средней и Восточной Азии // Народы Азии и Африки. 1975, № 3.

56 См.: Farber PL. The Emergence of Ornitology as a Scientific Discipline 1760–1850. Dordrecht etc., 1982. P. 131.

57 Ibid. P. 134.

58 Я тут во многом опираюсь на ряд интересных наблюдений и исследовательских установок книги: Hufbauer К. The Formation of the German Chemical Community (1720–1795). Berkeley etc., 1982.

59 Лазаревы (Лазаряны) – богатая дворянская семья, сыгравшая значительную роль в истории армян XVIII – первой половины XIX вв., а также в процессе развития русской экономики и культуры [см. подробно: Дильян В. Из истории общественно-политической деятельности Лазаревых (Вторая половина XVIII в.). Ереван, 1966].

60 Вначале (с 1815 г.) это было «Армянское Лазаревых училище»; в 1827 г. оно получило официальное наименование института и было передано в ведение Министерства народного просвещения, хотя до 1848 г. фактически являлось гимназией с преподаванием армянского, персидского, турецкого и арабского языков. В 1848–1871 гг. – это лицей с преподаванием восточных языков в старших классах. В задачи института входили: подготовка к университету, обучение учителей армянских школ, а также подготовка чиновников и переводчиков с восточных языков (см. подробно: Базиящ А.П. Лазаревский институт в истории отечественного востоковедения. М., 1972).

61 Цит. по: Якубовский А.Ю. Розен как историк // Памяти академика B.Р. Розена. С. 19.

62 Там же. С. 21.

63 Возможно, в прямой связи с этим стоит и такой факт: на ведущем в России высшем востоковедческом учебном заведении – факультете восточных языков Петербургского университета – читался курс «История арийских народов Азии», тогда как преподавание курса «История семитских народов» не удалось наладить (Кононов А.Н. Восточный факультет Ленинградского университета. С. 15).

64 Думается, не случайно поэтому именно ученик Розена Сергей Ольденбург спустя много лет после смерти своего учителя написал: «Для нас нет разделения народов и стран на Восток и Запад, противоположенные друг другу и иначе изучаемые» (Ольденбург С.Ф. Восток и Запад в советских условиях. М., 1931. С. 9).

65 См.: Марр Н.Я. Доистория, предыстория, история и мышление. Изд. ГАИМК. Вып. 74. 1933. С. 22–23.

66 Слова из его рецензии на «Alberuni’s India», by Е. Sachau (L., 1887) // ЗВО. T. III. С. 150. (Курсив мой. – М.Б.)

67 Там же. С. 147.

68 В отличие от Бируни, например, который предстает «хладнокровным, гуманным, критическим наблюдателем… проверяющим приводимые им сведения и оценивающим их значение беспристрастно и осторожно, не увлекаясь симпатиями и антипатиями, не удивляясь кажущейся дикости и не восторгаясь через меру кажущейся глубиной и возвышенностью» (Там же. C. 151).

69 Хотя сама по себе критика – не самоцель; она «только расчищает дорогу для последующей созидательной деятельности» (Розен В.Р. Пролегомена к новому изучению Ибн-Фадлана // ЗВО. XV. С. 42).

70 Розен В.Р. Рецензия на книгу: Машанов М. Очерк быта арабов в эпоху Мухаммеда // ЗВО. Ч. II. Вып. III. СПб., 1888. С. 288.

71 Благо «…ничего подобного подвигу Бируни не видим в средневековой Европе», которая «была совершенно не способна относиться беспристрастно к чужой вере, к чужой культуре, к чужой расе» (Розен В.Р. Рецензия на «Alberuni’s India» // ЗВО. III. С. 152). Много сходных черт видит Розен и у другого – восточного тож историка – не мульманина Яхти Антиохийского, который, будучи одновременно и медиком, стремился хладнокровно объяснить, а не осуждать поступки такого ненормального человека, как фатимидский халиф аль-Хаким (см.: Розен В.Р. Император Василий Болгаробойца. Извлечение из летописи Яхти Антиохийского. СПб., 1883. С. 023).

72 Там же. С. 150.

73 Цит. по: Якубовский А.Ю. Розен как историк // Памяти академика В.Р. Розена. С. 34.

74 Розен В.Р. Отрывки из очерка истории арабской литературы // ЗВО. IV. С. 101.

75 ЗВО. T. XI. Вып. I–IV. СПб., 1898. С. 380–381.

76 Там же. С. 386.

77 Розен В.Р. Рецензия на «Записки Западно-Сибирского отдела Императорского Русского географического общества», кн. X. Омск, 1888 // ЗВО. T. IV. СПб., 1890. С. 418–419.

78 См. подробно: Бартелъд В.В. В.Р. Розен и русский провинциальный ориентализм. // ЗВО. T. XVIII. Приложение.

79 Розен В.Р. Рецензия на «Записки Западно-Сибирского отдела…» // ЗВО. T. IV. С. 419. (Курсив мой. – М.Б.)

80 Розен В.Р. Рецензия на «Среднеазиатский вестник» (Ташкент, 1896) // ЗВО. T. X. Вып. I–IV. СПб., 1891-97. С. 209.

81 Там же. С. 209, 210–211.

82 Там же. С. 211.

83 См.: Iwin А.А. Grundlagen der Logik von Wertungen. Berlin, 1975. Lenzen W. Modal Value Logic//Abstracts of the 7 International Congress of Logic, Methodology and Philosophy of Science. Salzburg, 1983. V. 2.

84 Более того, бывали, как не раз с энтузиазмом говорил об этом Розен, такие эпохи, когда по крайней мере отдельные сферы мусульманской культуры превосходили культуру европейскую. По Розену, во всех завоеванных арабами странах «мы, к удивлению своему, встречаем не развалины только и разрушения, как следовало бы ожидать после наплыва арабской «варварской» орды, не анархию и огрубление нравов, а стройную государственную организацию, оживленную умственную деятельность… Создается литература, обнимающая почти все стороны человеческой духовной жизни, разрастающаяся все более и более и по внешнему объему, равно как и по внутренней содержательности, конечно, превосходящая все ей современные литературы средневекового Запада» (Цит. по: Якубовский А.Ю. Розен как историк//Памяти академика В.Р. Розена. С. 75).

85 В розеновском ЗВО (T. V. С. 135) появилась рецензия известного русского ориенталиста-семитолога барона Д. Гинцбурга на книги испанских ученых de Eguilar D.L. Glosario etimologica de las polabras espanolas и Simonet D.J. Glossaria de voces libéricas y latinas. В ней он, отвергая исламофобские конструкции, писал: «…один Бог ведает, не воспрянет ли он (ислам) в обновленном виде: гнет (ислама), тяготеющий ныне над Азией, не хуже и не долговечнее того ужасного гнета, который держал в оцепенении европейские умы в течение целого тысячелетия. Наконец, стоит лишь сравнить плоды нашествия германцев, чтобы увидеть, на чьей стороне перевес».

86 См. его рецензию на книгу: Kremer A. Über das Einnahmebudget des Abbasidenreiches… // ЗВО. T. IV. С. 128–129.

87 Напротив, он за то, чтобы «исторические результаты, добытые филологами-специалистами, время от времени проверялись историками с другой, более широкой, точки зрения», – притом не только историками востоковедческого профиля. Ведь, признает Розен, «достоинство и значение некоторых арабских историков были гораздо лучше освещены историками, не знавшими по-арабски, чем арабистами» (Розен В.Р. Рецензия на книгу: Цагарели А.А. Сведения о памятниках грузинской словесности//ЗВО. T. I. С. 148.

88 Вообще же, на мой взгляд, исламистика всегда живет на грани между собственно исламистикой и не-исламистикой – той сферой, в которой протекает действие субъекта исламской истории, т. е., скажем, политической и социокультурной историей, лингвистикой, поэтикой и т. д. Исламистика дополняет себя – оказывается завершенной – лишь тогда, когда выходит за свои пределы, в некую предметную область своего отрицания (как исламистики, которую пытаются фактически растворить, – даже соглашаясь с тем, чтобы оставить за ней это название, – в сонме других наук, оттесняющих на задний план ее предназначение «науки об исламе и только об исламе как одной из мировых религий») и обратно. Исламистика как наука вынуждена поэтому и по сей день определять свой предмет на границах других наук. Это и беда ее и несомненное преимущество – благо вообще каждый феномен культуры может быть глубинно понят лишь «на границе», при переходе его в «другое» (см. подробно: Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 25).

89 Якубовский А.Ю. Розен как историк // Памяти академика В.Р. Розена. С. 37.

9 °Cм. подробно: Марр Н.Я. Барон В.Р. Розен и христианский Восток//ЗВО. T. XVIII.

91 Якубовский А.Ю. Розен как историк. С. 37.

92 Курсив мой. – М.Б.

93 Розен В.Р. Рецензия на «Alberuni’s India». С. 153.

94 Там же. С. 153–154.

95 Цит. по: Памяти академика В.Р. Розена. С. 59.

96 Там же. С. 86.

97 Там же. С. 87.

98 Там же. С. 100, 101, 111.

99 Этим негативным восприятиям противоречит тот факт, что Розен полностью согласен с той восторженностью, с которой описал древнеарабскую поэзию известный русский востоковед О. Сенковский (см.: Сенковский О. Собр. соч. T. VII. СПб., 1859. С. 165–201), – как поэзию, изумляющую «своей силой, своей неожиданною оригинальностью, новостью и красотой» (Памяти академика В.Р. Розена. С. 92).

100 Там же. С. 76.

101 Там же. С. 77.

102 Там же. С. 78.

103 В общей форме этот вопрос рассмотрен в статье: Смирнов С.Н. Элементы философского содержания понятия «система» как ступени развития познания и общественной практики // Системный анализ и научное знание. М., 1977. С. 71 и след.

104 Но само по себе введение в историю мусульманского мира представления о глубококорневом расовом антагонизме – даже если оно и оказалось во многом иррациональным и иллюзорным – было шагом необходимым и в гносеологическом и в методологическом планах, ибо спасало бытие этого мира от энтропии. Везде оба конфронтирующих начала существуют, вечно оспаривая друг друга, просвечивая друг друга, даже неожиданно меняясь местами, превращаясь друг в друга, доходя до предельного состояния, определяя друг друга, внедряясь друг в друга и взаимно переплетаясь, совместно обусловливая и однонаправленные процессы. Был, следовательно, указан – даже, повторяю, если этот ориентир оказался в значительной мере ложным – источник движения и трансформаций. Иное дело, что философское фундирование этой идеи свершилось в духе «истинно западного» мышления с характерной для него строгой альтернативностью между двумя полярностями, их необратимостью и единичностью каждой из них. А между тем об интересующих нас началах – да и не только о них – можно говорить как о взаимопроникающих и о бесконечном процессе их взаимной дихотомии. Они находятся в двух основных видах циклической взаимосвязи – порождения и преодоления, причем оба вида связи довольно строго координируются между собой. Таким образом, можно уподобить «семитское» и «арабское» начала не двум отдельным лентам, а одной перекрученной – той, что получается вследствие разрезания замкнутой и однонаправленной поверхности листа Мёбиуса. Примем, наконец, во внимание, что, с другой стороны, и «семитское» и «арабское» начала в совокупности своей противопоставлялись западными исламоведами тюркскому (=«агрессивно-примитивно-номадскому», деструктивному по отношению к созданным и арийцами и семитами комплексу высших культурных ценностей) субстрату. Этим западная наука строила своеобразную пространственную систему, в основе которой лежало противопоставление семитско-арабских ареалов сфере, воплощенной тюрками, сфере враждебной и культурно не освоенной. Такая оппозиция есть реализация элементарного противопоставления «своего» (или «почти своего») и «чужого», а в неявной форме – также «упорядоченного» и «неупорядоченного», города и пустыни, центра и периферии, «близкого» и «далекого».