Текст книги "Убийство у Тилз-Понд. Реальная история, легшая в основу «Твин Пикс»"

Клеменсу не терпелось вернуться в свой кабинет и начать писать, но он еще не закончил. Ему еще предстояло кое-что сделать. В присутствии Мэри Кэри он переходил от шкафа к шкафу и наконец обнаружил тряпичный мешок, набитый одеждой Хейзел, который он бросил на пол, чтобы провести полную инвентаризацию. Даже Мэри Кэри была «поражена его размерами и количеством содержимого»: юбки, нижнее белье, перчатки, чулки, носовые платки, обувь и фартуки, все в прекрасном состоянии. Как утверждал Клеменс, Хейзел выбросила вещи в последнюю минуту, в спешке, чтобы поскорее уйти от Кэри.

Позже тем же вечером Клеменс плюхнулся в свое потрепанное вращающееся кресло из черной кожи, закурил сигарету и принялся постукивать пальцем по клавишам пишущей машинки «Ройал стандард № 1» – чертова буква «е» продолжала залипать. Он им покажет! В конце концов, он – американский Шерлок Холмс.

Клеменс не собирался сдерживаться. Он с ходу обрушился на Хейзел: «В этом деле никогда не было бы такой черной стены тайны, если бы сама Хейзел была более откровенной и честной со своими друзьями и родственниками. Тот факт, что она сделала свою молодую жизнь такой скрытной, привел к проблеме ее загадочной смерти. Она была своим злейшим врагом».

Но он только разогревался: Хейзел была «кокеткой… тщеславной в красоте и одежде». В течение прошедшего года она «бросила одну за другой своих подруг и молодых парней времен своей юности и начала заводить знакомства более практичные. Каждый раз, совершая поездку в другой город, она заводила новых знакомых».

Джулия Дрю сказала, что у Хейзел не было кавалера, Мэри Кэри настаивала, что она редко получала письма. Обе были не правы, заявил Клеменс, обе не обращали внимания на двойную жизнь, которую тайно вела Хейзел.

Затем Клеменс сделал то, что даже он считал этически сомнительным – нарушением «святости» жизни Хейзел, как он выразился, – но необходимым для демонстрации ее «флирта и того, каких мужчин она привлекала своей красотой и индивидуальностью». Он полностью опубликовал письмо от одного из ее поклонников:

«Миледи со светлыми волосами, я беру на себя большую смелость адресовать это письмо вам, миледи, но, учитывая, какое приятное время вы нам доставили, я не могу не выразить наши глубочайшие соболезнования в связи с потерей ваших очков. Мы чувствуем, что отчасти виноваты в этом, потому что, если бы мы не были так прямолинейны в выражениях, вас, вероятно, не было бы в нашей лодке. И все же я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто мы бессердечные ветреники, хотя и приехали из города. Мы заметили, что вы были несколько взволнованы, выходя из машины, и подумали, что, возможно, мы с ним выглядели странно и вы устыдились нас. Если бы мы подозревали, что встретим таких очаровательных юных леди, мы бы оделись соответственно.

Я надеюсь, что ваши запястья не повреждены, потому что я не смог бы простить себя, если бы оставил даже малейший синяк. Это правда, что в некоторых случаях мне приходилось применять силу, но я старался не быть грубым в своих действиях. В том бизнесе, которым мы занимаемся с моим другом, работа больше умственная, чем физическая, и неделя в компании с вами и вашей подругой стоит больше, чем месяц в горах.

Очень возможно, что у такой хорошенькой девушки, как вы, много поклонников, и у вас, несомненно, есть предпочтение среди них. Я всегда буду помнить счастливую сцену, разыгравшуюся на озере Снайдер, и мечтать о моей леди со светлыми волосами. Я нарисовал ваше лицо и плечи и не могу передать правильное выражение глаз, с каким они смотрели на меня. Надеюсь, вы простите меня за то, что я завладел вашей салфеткой, но мне действительно нужно было взять кое-что на память.

Мне представляется странным, что мы оба больше заинтересовались вами, чем вашими подругами, но почему-то кажется, что вы принадлежите к более высокой сфере, что вы значительно более разумны, современны и обладаете более приятными манерами. Если мы отправим письма, то будем ожидать взамен других. Если бы рыцарство было в расцвете, я бы жил только ради милой леди со светлыми волосами и хранил бы теплые воспоминания о ней и был верен ей до самой смерти под именами вашего РЫЦАРЯ НАППА КИННА И ВАШЕГО ДРУГА-ХУДОЖНИКА ГАРРИ».

Клеменс откинулся на спинку стула. На столе, рядом с пишущей машинкой, он держал стопку дневных газет, а поверх стопки всегда лежал номер «Ивнинг уорлд». На сегодняшней первой полосе была фотография Хейзел Дрю. К этому времени ее образ запечатлелся в его сознании. Ее тонкое, угловатое лицо, завораживающие глаза, нежная шея и эта поразительная копна льняных волос, украшенных фирменным «помпадуром».

Очевидно, Хейзел оказывала завораживающее воздействие на мужчин. Ее красота и обаяние были поразительны. Она была музой художника. Она была «современной», принадлежала к «высшей сфере». Она на публике держалась за руки с мужчиной, которого едва знала, и по какой-то неопределенной причине он чувствовал себя обязанным быть с ней «сильным». Элегантную девушку, какой она была, возможно, смутило слабое чувство моды своего поклонника. Все это привело Клеменса к выводу: Хейзел не была той девушкой, какой семья и друзья представляли ее прессе, независимо от того, верили они в то, что говорили, или нет.

Утром в пятницу, 3 июля, Хейзел получила еще одно письмо, также обнаруженное Клеменсом. Это письмо было написано карандашом и мужским почерком. В течение часа после получения письма, как он утверждал в колонке от 22 июля, она перенесла одежду из своей комнаты в свой сундук, который держала в подвале дома Кэри.

Здесь, утверждал Клеменс, было доказательство того, что отъезд Хейзел от Кэри 6 июля вовсе не был внезапным, скорее она планировала это как минимум три полных дня.

Почему? Что именно она задумала?

Клеменс полагал, основываясь на имеющихся доказательствах, что Хейзел намеревалась покинуть Трой поездом днем или вечером в понедельник, 6 июля, и оставила одежду, рассчитывая «пополнить свой гардероб очень рано, обязательно за деньги, предоставленные человеком, который, как она ожидала, будет ее сопровождать».

Кто был этот человек? У Клеменса не было теории – пока. Но он твердо верил, что Хейзел в какой-то момент своего пребывания в Трое преобразилась благодаря городу, о чем свидетельствует послание, которое она получила от Гарри, «Рыцаря Наппа Кинна».

– Это или какое-то подобное письмо, возможно, привнесло в маленький узкий мир Хейзел чуточку тщеславия и лести, которые так хорошо знакомы мужчинам и женщинам в стремительной цивилизации городской жизни, – писал он. – Она, бедная деревенская простушка, чья красота представляла реальную опасность, вскоре стала мотыльком перед пламенем, и судьба предназначила ее для огня.

* * *

Самореклама Клеменса в его репортаже о посещении дома Кэри, где он обнаружил спрятанные вещи Хейзел, стала последней каплей для О’Брайена. Клеменс даже не упомянул в своей статье, что сопровождал детективов. Отношения между двумя сторонами фактически подошли к концу. Больше не будет совместных посещений объектов или допросов подозреваемых.

«Окружной прокурор распорядился в прошлую пятницу предложить вознаграждение в размере тысячи долларов в надежде, что информация будет поступать к нему ежечасно. В этом его ждало разочарование, и сегодня он понимает, что для получения информации должен послать своих сыщиков и поторопить их», – услужливо предложил Клеменс в выпуске «Трайс-э-уик» от 22 июля.

Днем позже «Уорлд» сообщила в статье, появившейся без подписи: «Если убийца Хейзел Дрю избежит наказания за свое зверское преступление, граждане округа Ренсселер будут винить власти в бездействии. К сожалению, именно оперативности и тщательности не хватало властям Троя, чтобы разгадать эту тайну». О’Брайен был назван «чрезмерно осторожным» за то, что не смог «сразу нарушить упорное молчание родственников и друзей жертвы».

Однажды Клеменс высмеял О’Брайена как «политика стоимостью 100 тысяч долларов, крупного, высокого, впечатляющего, носящего козлиную бородку, предпочитающего военную выправку и курящего сигареты». О’Брайен возразил: «Хотел бы я, чтобы у меня было эти 100 тысяч долларов. У меня никогда не было козлиной бородки, и я не знаю, хочу ли я ее. Что касается сигарет, то я ими не пользуюсь. Сигара для меня достаточно хороша, и я курю ее не очень часто».

Вспоминая предыдущую встречу с Клеменсом в офисе, О’Брайен утверждал, что газетчик «хотел переспать с одеждой девушки, но я ему не позволил. Ему разрешили посмотреть одежду, и ему пришлось спрашивать мою стенографистку, как называется каждая вещь».

Еще одна острая статья, появившаяся в выпуске газеты от 20 июля – опять же без подписи, – утверждала, что О’Брайен попросил неназванного корреспондента из «Уорлд» «скрыть полученную информацию, потому что… огласка может разрушить то, что обещает прояснить тайну убийства этой девушки. Эта информация была получена в результате расследования секретных дружеских отношений Хейзел за последний год». Далее в статье говорилось, что для отвлечения детективов от настоящего преступника фабриковались фальшивые улики.

Несколько дней спустя, когда среди вещей Хейзел была найдена фотография молодого человека, позже идентифицированного как Ф. В. Шлаффлин, Клеменс решительно намекнул, что запутавшееся следствие, возможно, стремится к быстрому завершению дела: «Это описание точно соответствует дешевой фотографии неизвестного мужчины, найденной детективами сегодня в вещах Хейзел. Когда они обыскивали сундук раньше, фотографии там не было, и мне кажется, что она подброшена».

Одну из самых крупных оплошностей Клеменс допустил, утверждая, что убийца сбежал с двумя драгоценными браслетами Хейзел из чистого золота, подарками от давно умершей тети, без которых она никуда не выходила.

«Всем ростовщикам: арестуйте человека, который попытается заложить один или пару тяжелых браслетов из цельного чеканного золота с прикрепленной к ним маленькой цепочкой. Они были украдены с тела Хейзел Дрю, убитой близ Троя, штат Нью-Йорк, 7 июля», – начал Клеменс свой отчет от 22 июля для «Трайс-э-уик». Из своего разговора с Амелией Хантли он привел такие ее слова: «Я была поражена глупостью полиции, не обратившей внимания на золотые браслеты, которые носила Хейзел. Я никогда не видела ее без одного из них или обоих».

На самом деле ни один из браслетов не пропал: у Минни Тейлор, тети Хейзел, хранился один, другой лежал в сундуке Хейзел.

* * *

В той же статье в «Трайс-э-уик» от 22 июля Клеменс сделал свое самое смелое на тот момент утверждение: Хейзел Дрю покинула дом Джона и Аделаиды Таппер в январе прошлого года, чтобы «скрыть свой позор». Читайте: Хейзел была беременна. Иначе почему бы она выбрала Табортон из всех мест в качестве убежища в разгар зимы, «когда столбик термометра показывает почти тридцать градусов ниже нуля и повсюду снежные заносы»? Зачем оставаться в уединении почти месяц? Почему, если она была серьезно больна, как все утверждали, никто не вызвал врача? Почему целую неделю никого не пускали в комнату Хейзел, кроме ее невестки Евы Дрю, которая ухаживала за ней до ее выздоровления?

Клеменс хвастался тем, что получил подтверждение от членов семьи, у которых брал интервью, узнав «впервые настоящий секрет молчаливого и отстраненного отношения семьи Дрю к трагической смерти Хейзел». Но он так и не назвал своего информатора, и ни один член семьи никогда не выступал публично, чтобы подтвердить его версию событий.

У Клеменса, как он считал, были вещественные доказательства. Во время поездки в дом Кэри он обнаружил «определенные лекарства», несущие отпечаток «шарлатанского медицинского концерна в Чикаго». Намек Клеменса, хотя, опять же, никогда не высказывался прямо, заключался в том, что Хейзел принимала лекарство, чтобы вызвать выкидыш.

Такие препараты, известные в то время как «французские женские таблетки», действительно можно было легко заказать по почте; они продавались как способ помочь женщинам поддерживать регулярные менструальные циклы. «Овощной тоник Шарума» («Он вылечит вас, или аптека Киллилеа вернет вам деньги»), например, рекламировался как лекарство от «женской слабости», которое воздействовало «непосредственно на половую систему, тонизируя мембраны, укрепляя расслабленные мышцы и укрепляя ослабленные органы».

Но были и другие, правдоподобные объяснения того, почему лекарство могло оказаться у Хейзел, объяснения, которые Клеменс проигнорировал. Во-первых, Хейзел мучили неприятные проблемы с глазами и головой, и ее лечили от сопутствующих заболеваний в больнице Троя. Кроме того, в письмах, найденных в ее сундуке, сообщалось, что она связывалась с врачами в Провиденсе, штат Род-Айленд, где Хейзел однажды навестила свою подругу Мину Джонс по поводу нераскрытого заболевания.

Кроме того, тогда существовало мало правил для обеспечения эффективности и безопасности лекарств. Управление по контролю за продуктами питания и лекарствами было создано только в 1927 году и только в 1938 году, когда президент Франклин Делано Рузвельт подписал Федеральный закон о продуктах питания, лекарствах и косметике, правительство потребовало стороннего рассмотрения новых лекарств до их выпуска на рынок. Этот закон также фактически запретил ложную рекламу при маркировке лекарств.

Но в 1908 году по всей стране появились компании по почтовым заказам, предлагающие «чудодейственные лекарства» от всевозможных болезней, начиная с «Болотного корня С. Андрала Килмера» (говорили, что он лечит ревматизм и слабые почки), «Смеси сельдерея Пейна» («замечательное средство для очистки крови и питания нервов») до «двухпроцентного спиртового солод-Нутрина Анхойзер-Буша» («питание как для выздоравливающей матери, так и для ребенка»). Ни одно из этих запатентованных лекарств не требовало рецептов, и многие из них содержали наркотики, вызывающие привыкание, такие как опиум, морфин и кокаин, которые к 1908 году стали настолько серьезной проблемой, что почтовое отделение США запретило их распространение.

Клеменса, однако, не интересовали другие объяснения. Вот, сказал он, еще одно доказательство двуличия Хейзел: «Теперь уже нет сомнения, что по крайней мере в течение года до смерти бедная Хейзел вела двойную жизнь».

Он носился с этим заявлением несколько дней, но теперь у него появилась новая информация. Год назад, писал он 22 июля, Хейзел влюбилась в женатого мужчину, и этот человек – «настоящий злодей», как называл его Клеменс, – вознамерившийся избавиться от девушки, отнял у нее жизнь у Тилз-Понд в ночь на вторник, 7 июля.

* * *

Опубликованная в «Вашингтон геральд» в среду, 22 июля, статья, в которой лекарства, найденные в доме Кэри, были идентифицированы как розовые пастилки, имела все признаки продукта Клеменса, кроме одного: его имени – статья не была подписана. Она начинается с постановки такого вопроса: «Стала ли Хейзел Дрю, девушка с ранее незапятнанной репутацией, в конечном счете жертвой козней пока еще неизвестного мужчины, который завоевал ее любовь и доверие прошлой осенью?»

Задаваясь вопросом, что Хейзел планировала делать дальше, после того как уволилась с работы у Кэри, репортер упомянул, что среди ее разорванных писем наткнулся на листок бумаги с именем Флоренс Баркер, написанным несколько раз рукой Хейзел. Безмянный журналист писал: «Флоренс Баркер – такого имени, насколько известно, нет ни у одной ее подруги. Должно ли оно было стать ее собственным именем в той новой жизни, которую она запланировала, когда все старые связи разорваны и разрушены?»

Ни в одной из местных газет имя Флоренс Баркер никогда не упоминалось в связи с делом Хейзел Дрю. «Геральд», возможно, единственная, в которой сообщалось об этой зацепке, но занимались ли ею детективы, выяснили ли они, кто такая Флоренс Баркер, публично не сообщалось.

А ведь сделать это было бы не очень трудно, потому что Флоренс Баркер жила через дорогу от Хейзел на Уитмен-корт.

Флоренс была женой Уильяма Баркера-младшего, еще одного из тех выдающихся троянцев, на орбите которых, казалось, постоянно вращалась Хейзел. На момент смерти Хейзел Баркеру исполнилось тридцать пять лет, и он имел деловой интерес в компании своего отца по производству воротничков и манжет «Уильям Баркер компании», компании среднего размера с офисами в Трое и фабрикой в Уотервлите, через реку Гудзон. Он был поразительно красивым мужчиной с черными волосами, такими же черными глазами и интригующей предысторией. Предки его матери высадились в Плимут-Роке на «Мэйфлауэре», и о семье знали в Новой Англии. В 1600-х годах Уильям Баркер, который, возможно, был его дальним предком, предстал перед судом за колдовство.

Уильям Баркер-старший, республиканец, основал компанию по производству воротничков и манжет, его сын присоединился к семейному бизнесу после того, как бросил школу во время каникул, в возрасте шестнадцати лет.

12 октября 1899 года Баркер женился на Флоренс Херринг из Харрингтон-Парка, штат Нью-Джерси. У них был один ребенок, тоже по имени Уильям, родившийся 25 марта 1908 года – примерно за три с половиной месяца до убийства Хейзел.

Баркер был членом всех нужных клубов, вращался в тех же кругах, что и Джарвис О’Брайен, Томас Хислоп и Эдвард Кэри, включая Гражданский корпус Троя, Колониальный клуб, Торговую палату, гольф-клуб «Острова», Рыбный и игровой клуб «Ламетида» и клуб Pafraets Dael. Почти каждый выдающийся человек в Трое носил карточку этого последнего клуба.

Баркеры и Кэри были соседями, но в какой-то момент они также стали близкими друзьями и вместе отдыхали в лагере Баркеров в Адирондаке, на Тринадцатом озере, спустя годы после смерти Хейзел.

Так почему же Хейзел Дрю снова и снова писала на клочке бумаги «Флоренс Баркер»? История об этом умалчивает.

* * *

Последним словом Уильяма Клеменса о смерти Хейзел Дрю была статья, опубликованная 24 июля: «Сегодняшние события только добавили дополнительный интерес к этому делу. Завтрашний день обещает, что могут произойти стоящие события, и я повторяю свое предсказание, сделанное несколько дней назад, о том, что рассвет близок». А затем, не сказав больше ни слова по этому делу, вихрь, которым был Уильям Клеменс, внезапно умчался, покинув Трой. Хотя он так и не разгадал тайну убийства Хейзел Дрю, по-видимому, в разгар своего расследования он нашел время для того, чтобы раскрыть печально известную с 1853 года тайну Убийцы в вуали, поместив 18 июля в «Сент-Луис пост-диспатч» заметку под заголовком: «Убийца, умершая в тюрьме благородной женой».

История Хейзел Дрю была единственным делом, о раскрытии которого не смог заявить даже Уильям Клеменс, но пламя, которое он разжег, разоблачив самые охраняемые, интимные секреты Хейзел, поддерживало интерес к ее двойной жизни до конца расследования. И, несмотря на его постоянный поток полуправды и вероятных измышлений, был ли Клеменс так уж не прав? Рассказывали ли семья и друзья Хейзел все, что знали? Знали ли они вообще все о Хейзел? Знал ли кто-нибудь?

Глава 11
Зерна от плевел

По мере того как первая неделя расследования подходила к концу, большинство первоначальных теорий и версий отпали. Хотя Фрэнк Смит и Уильям Тейлор не были полностью очищены от подозрений, они были подвергнуты многочисленным допросам, и ничто, кроме косвенных улик, не связывало их с убийством.

– Есть ли какие-либо определенные и существенные подвижки в расследовании смерти Хейзел А. Дрю? – в лоб спросил О’Брайена репортер «Трой рекорд» утром в пятницу, 17 июля.

– Нет, – признал О’Брайен.

– Есть ли доля правды в слухах о том, что кто-то сделал вам признание?

Последние несколько дней ходили разные слухи и сплетни, но это было что-то новенькое.

– Ни малейшей.

– Вы уже приняли решение выписать ордер на арест какого-либо лица, выдвинув обвинение под присягой?

– Нет. В настоящее время мы не намерены этого делать.

В связи с тем, что расследование остановилось и топталось на месте, давление на О’Брайена и его команду усилилось. Молодые женщины, обычно останавливавшиеся на лето в Сэнд-Лейке, массово уезжали, боясь стать следующей жертвой. Один фермер, у которого поселились восемь молодых женщин, стал свидетелем того, как все они уехали через два дня после обнаружения тела Хейзел.

В то же время в прессе вновь появились слухи о том, что Хейзел покончила с собой, несмотря на твердые заявления врачей, осматривавших тело, об обратном.

«Версия самоубийства набирает обороты, и полиция готова признать, что они объявили бы это самоубийством, если бы не заявления врачей, которые присутствовали на вскрытии, – сообщалось в заметке «Трой рекорд» от 17 июля. – Офицеров Пауэрса и Ансера, которые изо дня в день бывали на месте происшествия, спросили, не думают ли они, что случилось именно самоубийство. Окружному детективу Кею задали тот же вопрос. Ответы были такими: «У нас нет полной уверенности; мы ничего не знаем о медицине или анатомии»… В связи с широким распространением теории самоубийства, уже не кажется невероятным возможное обсуждение вопроса об эксгумации».

«Рекорд» представляла дело так, будто детективы не полностью удовлетворены работой врачей, а сама Хейзел, испытав неудачу и попав в отчаянное положение – без средств, работы и перспектив, – разочаровалась в жизни и бросилась в пруд Тила.

Врачи, проводившие вскрытие, единодушно отвергали это предположения, а доктора Дж. Элмер Рейхард и Гарри Фейрвезер поспешили защитить проделанную ими работу.

– Вскрытие было очень тщательным, все технические детали работы выполнялись основательно и без спешки, расчетливо и обдуманно, – заявил Фейрвезер, делавший заметки в ходе процедуры. Отсутствие воды в легких Хейзел служило неопровержимым доказательством того, что она не утонула и, следовательно, не покончила с собой.

И все же теория самоубийства держалась на плаву.

Три дня спустя на О’Брайена надавили снова, спросив, насколько комфортно он чувствует себя, исключив версию самоубийства. И снова обвинение выдвинул журналист «Трой рекорд»: «Если бы не заключение врачей, вы бы исключили самоубийство?»

О’Брайен подтвердил важность отчета о вскрытии. Другой репортер поднял вопрос о возможности допущения ошибок при проведении таких экспертиз. Конечно, он слышал о такого рода ошибках, но в данном случае полностью доверяет результатам вскрытия и не может согласиться с предположением о самоубийстве.

«Рекорд» продолжила раздувать огонь в номере от 20 июля: «Теория самоубийства набирает вес – не то чтобы ее предлагают для оправдания неспособности властей задержать кого-то как возможного убийцу, а скорее потому, что названы причины, позволяющие предположить именно такое объяснение случившегося».

Пыталась ли «Рекорд» просто подражать таблоидам больших городов в продвижении менее чем правдоподобной сюжетной линии, чтобы выделиться на общем фоне и таким образом увеличить продажи? Или происходило что-то еще?

«Трой рекорд», одну из трех крупных ежедневных газет города, освещавших это дело, в то время возглавлял Дэвид Бэнксом Плам, выходец из старинной семьи, имевший прочные связи с Республиканской партией – той же партией, которая занималась расследованием убийства.

На протяжении всего расследования «Рекорд» публиковала эксклюзивные интервью с окружными детективами Дунканом Кеем и Уильямом Пауэрсом, что указывало на некие более глубокие закулисные отношения. Решение о самоубийстве или смерти в результате несчастного случая остановило бы это тупиковое расследование и позволило детективам сдвинуться с мертвой точки. Не пыталась ли «Рекорд», намеренно или нет, склонить читателей поверить в то, что было удобно для следователей, основываясь на внутренней информации, которой газету снабжали детективы?

Статья от 17 июля, продвигавшая тему самоубийства, укрепила тесную связь между «Рекорд» и детективами округа: «Официальное лицо, игравшее значительную роль в расследовании, но просившее, чтобы его не цитировали прошлым вечером, сделало следующее заявление: «Я не считаю невозможным и невероятным, что Хейзел Дрю покончила жизнь самоубийством. Это предположение основывается на том, что девушка в последнее время не имела работы, осталась без денег и фактически без друзей. Идя по пыльной дороге в тот жаркий вечер, один из самых теплых за все лето, она, возможно, впала в уныние и утопилась, едва дойдя до пруда возле дома своего дяди. Врачи, конечно, говорят, что этого не могло быть, но – не подумайте, что я хочу бросить на них тень, – не думаю, что они могли бы однозначно точно определить, погибла ли девушка в результате несчастного случая, совершила самоубийство или была убита, учитывая степень разложения тканей».

Судя по тому количеству эксклюзивных интервью, в которых предлагалась версия, противоречащая официальной позиции расследования, за ней определенно стояли Кей или Пауэрс.

Тем временем в понедельник, 20 июля, появились сообщения о дубинке, найденной на берегу пруда Тилз-Понд, примерно в шести метрах от того места, где тело Хейзел вытащили на берег.

Дубинка была полуокруглой и плоской с одной стороны, частично покрытой корой, с вмятиной, которая, предположительно, могла быть вызвана сильным ударом. Находка особенно взволновала доктора Фейрвезера, который уже пришел к выводу, что орудие убийства, по всей вероятности, наконец идентифицировано.

– Завтра я проведу микроскопическое исследование дубинки и посмотрю, есть ли на ней частицы волос. Их наличие будет доказательством того, что она и есть тот инструмент, с помощью которого была убита девушка, – заявил он. – Если такие доказательства не будут найдены, дубинка все равно должна сыграть важную роль в поисках убийцы, поскольку это именно такое оружие, которое могло бы вызвать образование сгустка крови, обнаруженного у основания мозга жертвы. Если бы рана была нанесена камнем, кожа головы была бы разорвана. В нашем случае там было просто кровоизлияние, которое мы не сочли достаточным, чтобы вызвать смерть, пока не вскрыли черепную коробку.

Находка поставила перед следователями ключевой вопрос: если дубинка на самом деле была орудием убийства, принес ли убийца ее с собой или нашел в лесу? Второй вариант мог означать, что убийца не пришел к пруду с намерением убить Хейзел, а действовал импульсивно, возможно после спора.

Несмотря на волнение Фейрвезера по поводу находки, его «микроскопическое исследование» ни к чему не привело, и орудие убийства так и не было найдено. Как отмечали другие участники расследования, в пруду и его окрестностях было много такого рода «орудий».

Лес у озера напоминал метафорический стог сена, но без всякой гарантии, что там вообще можно найти иголку.

* * *

Столкнувшись с продолжающимися выступлениями в прессе по поводу результатов вскрытия – Уильям Клеменс также атаковал следователей, продвигая свою теорию удушения, – О’Брайен решил собрать всех врачей, присутствовавших на процедуре, на своего рода конференцию с целью определить, следует ли эксгумировать тело Хейзел. Во второй половине дня в среду, 22 июля, О’Брайен пригласил доктора Дж. Бойса, Рейхарда и Фейрвезера, а также коронера Морриса Строупа в дом Рейхарда в Сэнд-Лейке. На встрече, которая проходила за закрытыми дверями, присутствовал также Кей.

Выйдя к журналистам после более чем часового совещания, О’Брайен объявил:

– Врачи были единодушны во мнении, что рана на затылке девушки у основания черепа сама по себе была достаточной причиной смерти.

Далее он продолжил:

– Теория удушения окончательно исключена, общее единодушное мнение сводится к тому, что девушка была мертва до того, как попала в воду.

По его словам, врачи пересмотрели вопрос о том, была ли Хейзел беременна в момент смерти, и в очередной раз пришли к выводу, что это не так.

Вопрос о том, подверглась Хейзел сексуальному насилию или нет, остался открытым, и ответить на него однозначно невозможно из-за разложения тела.

О’Брайен был непреклонен в том, что тело Хейзел не будет эксгумировано.

Хотя собрание в основном подтвердило ранее высказанные выводы, оно было полезно для иллюстрации нескольких повторяющихся мотивов этого дела. Пресса вновь сыграла важную роль в руководстве ходом расследования. Широко разрекламированная конференция врачей была созвана в основном для того, чтобы опровергнуть утверждения и предположения журналистов: о сексуальной активности жертвы, о том, что Хейзел покончила с собой, и о нечистоплотной теории удушения. Ради совещания О’Брайена и его правая рука Кей выбрались в Сэнд-Лейк, а поскольку их автомобиль дважды ломался по дороге, они по сути потратили впустую день, когда их энергию можно было бы направить на что-то более полезное.

Но также важно понимать, что в век желтой прессы у разных газет были разные основополагающие мотивы. Таблоиды больших городов, такие как «Уорлд» и «Ивнинг стар», предпочитали броские и пустые провокационные заголовки, подобные тем, что так хорошо умел делать Уильям Клеменс.

Газеты Троя казались более объективными, но не следует забывать, что в Трое политика пронизывала все. И очевидно, комфортные отношения детективов округа с «Рекорд», которой руководило республиканское братство, снова всплывут на поверхность и станут проблемой еще до завершения расследования.

Хотя конференция врачей вызвала общее разочарование, это не остановило прессу, так как вторая неделя расследования началась с лавины новых заголовков – среди которых выделялась история, рассказанная фермером и его женой, жившими на дальних холмах Табортона.

* * *

Вечером во вторник, 7 июля, Уильям и Элизабет Хоффей ехали в своем экипаже домой после долгого дня в Трое. Семья Хоффей провела весь день, продавая в городе свои домашние фрукты и овощи, как и многие в Табортоне, они таким образом пополняли свой доход, поэтому привыкли к трудной поездке в город и обратно. Билл Хоффей, пятидесяти четырех лет, и его жена Либби, сорока шести лет, были людьми здравомыслящими и практичными и лучше многих знали, насколько изнурительной бывает поездка в город, особенно в такой жаркий летний день. Вот почему они подождали, пока солнце опустится пониже, чтобы отправиться домой, и к отелю Крейпа у подножия горы подъехали, когда время уже перевалило за семь.

Проехав мимо, они начали подниматься в гору и вскоре пересеклись со своими ближайшими соседями, Генри и Шарлоттой Роллман, которые направлялись в противоположном направлении.

Когда пары приблизились друг к другу, Шарлотта театрально поклонилась и крикнула:

– Привет! На этой лошадке вас и не узнать.

Билл Хоффей оставил дома вороную, решив обкатать своего нового жеребца.

– Да, точно. Первая поездка туда и обратно. Еще не очень в нем уверен… Даю ему передышки по пути. А как насчет вас, мистер Роллман? Наверняка вы с вашей очаровательной юной невестой направляетесь куда-то не туда под вечер?