Текст книги "Убийство у Тилз-Понд. Реальная история, легшая в основу «Твин Пикс»"

И Лора, и Хейзел мечтали о побеге и переосмыслении своего существования; в конечном счете судьба распорядилась иначе.

Будь Хейзел мужчиной или богатой особой, привело ли бы это к задержанию ее убийцы?

Возможно.

Тем не менее убийство Хейзел и последующее расследование не остались без внимания; более того, оно стало темой для первых полос газет по всей стране. Почему? Девушка из рабочего класса, из бедной семьи была убита в каком-то лесу, о котором большинство людей даже не слышали. Однако было в этой истории нечто неудержимо притягательное, нечто такое, что привлекло внимание даже известных журналистов вроде Элизабет Мериуэзер Гилмер (псевдоним Дороти Дикс) и Уильяма М. Клеменса.

По мере того как мы продолжали расследование, причины стали проявляться сами собой. Во-первых, политический аспект. Работодатели Хейзел были влиятельными людьми. Окружной прокурор Джарвис О’Брайен был выдвинут на переизбрание. Всплыли слухи о разгульных секс-вечеринках и молодых женщинах, удерживаемых против их воли в лагере (или летнем доме) неподалеку от того места, где нашли тело Хейзел. В газетных статьях ежедневно появлялись утверждения о тайных связях жертвы и, возможно, даже о нежелательной беременности.

Мы начали с того, что задались вопросом: кто убил Хейзел Дрю? В итоге мы также погрузились в другую, еще более непростую загадку: кто такая Хейзел Дрю? Ведь почти все люди из той истории (в основном детективы и журналисты) были мужчинами, сама история подавалась через мужской взгляд, и Хейзел – как Лора Палмер и ее прототип, одноименная героиня фильма-нуара «Лаура» 1944 года, снятого Отто Премингером, стала экранной проекцией, вобравшей в себя те достоинства или недостатки, которыми наделили ее ненадежные рассказчики. Она стала женщиной, которую определяла мужская одержимость.

* * *

Как мы уже говорили ранее, расследовать нераскрытое дело 113-летней давности непросто. Однако мы считаем, что раскрыли убийцу, и у нас есть довольно веские аргументы в пользу обвинения. Решение взрывоопасно. Читайте дальше – и вы узнаете: кто и почему.

Хейзел Дрю мертва уже 113 лет.

Вопреки Эпикуру, Хейзел все еще здесь.

Глава 1
Убийство у пруда

На Табортонские горы опускаются сумерки, в лесу быстро темнеет.

Прислушайтесь, и вы услышите жужжание насекомых. Лягушки-сверчки взывают к ней, их крики напоминают щелканье крикетных шаров.

Ночь пугающе жаркая и тихая, хотя она и ежится, когда невидимый порыв тепла проносится мимо нее, пригибая клочковатую траву на обочине дороги, шипит и замирает. Берегись водяных змей! Она видела их здесь раньше – чешуйчатых зеленовато-коричневых змей с круглыми головами, с похожими на пуговицы глазами и гибкими, словно витыми, телами метр длиной.

«Правильно ли я поступаю?» – звучит голосок сомнения у нее в голове, но ей удается его заглушить.

Позапрошлым утром она проснулась в той же постели, что и последние пять месяцев, под те же мелодии щебечущих птиц и с тем же видом на красивые дома через Уитмен-корт в фешенебельном Восточном Трое.

Теперь все это кажется далеким воспоминанием.

«Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам. Да не смутится и да не устрашится ваше сердце». Ее любимый стих из воскресной школы. «Как давно это было!» – вспоминает она со странной улыбкой, продолжая шагать по дороге.

Она ушла от родителей подростком и последние пять лет жила и работала в трех разных семьях. Но вечно быть домашней прислугой, гнуть спину на элиту Троя, стирать одежду, мыть посуду и убирать за чужими детьми она не намерена.

Она уже преодолела отмеренные ей в жизни препятствия. Она построила планы и доведет их до конца – что бы ни ждало ее впереди, она готова ко всему. Она бесстрашна. Разве гадалка только что не предупредила, что она умрет внезапной смертью еще в этом году? Разве сама она не посмеялась над этим ужасным предсказанием?

Как раз в этот момент она слышит какой-то звук, шорох за деревьями. Отдыхающие? Пьяный лесоруб? Наверное, просто олень или кролик. Она щурится, вглядываясь глубже в лес, но с каждой минутой становится все темнее, и она ничего не может разглядеть. Только бы не увязался следом тот мальчишка Смит. Он довольно приятный парень, но вот насчет другого, который был с ним в повозке, она не уверена. Этим вечером ничего такого ей не нужно.

Многие женщины ее возраста побоялись бы идти в Табортон в позднее вечернее время. О том, какие опасности таятся в этих лесах, рассказывали разное. Ей особенно запомнилась такая история: холодной зимней ночью лет пятьдесят назад фермер убил своего работника и сбросил тело в пруд за полем, где оно лежало, скрытое опавшими листьями и мусором. Следующей весной, когда снег растаял, его обнаружил прохожий. Никого за то преступление не арестовали, но фермер чувствовал себя виноватым и в конце концов тронулся рассудком и покончил с собой.

Она помнит, что некоторое время назад на этой самой дороге к Берте Неннистейл, местной девушке, пристали двое хулиганов, но она отбилась от них и благополучно вернулась домой.

Но Хейзел не боится. Этот лес знаком ей «от и до», каждый поворот, каждый кустик. Хотя она и живет уже много лет в Трое, в таких лесах прошло ее детство. Когда ее семья жила поблизости, она часто навещала родных, находя дома убежище от всех трудностей жизни.

Воздух пахнет влажной травой и грязью, и она медленно, с наслаждением вдыхает его. О чем напоминает этот запах? Конечно же, о доме.

Хейзел с легким недовольством смотрит на ноги: ее красивые, из блестящей лакированной кожи туфельки на каблуке испачкались. Она ненадолго останавливается, чтобы снять черную соломенную шляпу, и бросает быстрый взгляд на страусиные перья. Однажды кто-то при ней сказал, что шляпа – это нечто большее, чем просто предмет одежды, это продолжение личности владельца. «И что это говорит обо мне?» – мысленно спрашивает она и вытирает рукавом лоб. Волосы намокли от пота и слиплись от жары.

Сколько мужчин делали ей комплименты, восхищаясь ее сияющими волосами и ясными голубыми глазами?

Молодая женщина усмехается про себя: «Видели бы они меня сейчас».

Луна поднимается все выше, а Хейзел внезапно охватывает усталость; несомненно, это реакция на суматошные события последних нескольких дней. Собравшись с силами, она гонит прочь тревожные мысли и продолжает путь. Судьба ждет ее уже за ближайшим поворотом.

Она слышит крик совы, потом еще один шорох.

Тут кто-то есть.

* * *

Суббота, 11 июля 1908 года. Этот день был похож на многие другие дни того лета в сонном городке Сэнд-Лейк, штат Нью-Йорк. Похож невыносимой, удушающей жарой. По всему штату люди спали в парках, на крышах или даже прямо на улицах, чтобы спастись от изнуряющего зноя и влажности; температура поднималась выше тридцати двух градусов. В полицейские участки хлынули сообщения о смертельных случаях, обмороках и «внезапном помешательстве». В Бруклине, штат Нью-Йорк, двое мужчин, которые, как считается, сошли с ума от чрезмерной жары, пытались убить своих жен разделочными ножами.

Расположенный в центре округа Ренсселер маленький городок Сэнд-Лейк равноудален от двух крупных городов северной части штата Нью-Йорк, Троя и Олбани и находится примерно в восемнадцати километрах к юго-востоку от первого и в двадцати километрах к востоку от второго. Город Сэнд-Лейк был небольшим по площади и численности населения (2128 человек) и официально состоял из трех поселений-деревушек – Аверилл-Парка, Уэст-Сэнд-Лейка и Сэнд-Лейка, – каждое из них отличалось индивидуальной культурой и самобытностью.

Деревушка Аверилл-Парк – названная так в честь богатого адвоката и землевладельца Горацио Ф. Аверилла, который, как известно, был изгнан из Троя после организации ареста беглого раба из Вирджинии Чарльза Налле в 1860 году, – была центром активности в Сэнд-Лейке. Более двухсот человек, включая женщин и детей, работали там на водяных мельницах, производя все, от бумаги до шерстяных кальсон и чулочно-носочных изделий. Другие местные жители обрабатывали землю, охотились, ковали железо, добывали кленовый сок или рубили лес.

Аверилл-Парк фактически служил центром города.

Улицы были усеяны семейными магазинчиками, включая кафе-мороженое, аптеку, продуктовый магазин, пекарню, сапожную и портняжную мастерскую, и жаркими летними ночами жители собирались с соседями на ступеньках почты или крылечках гостиниц и сельского универмага в надежде на легкий ветерок. По воскресеньям по всему городу звенели колокола, и церкви – в основном протестантские – манили верующих к своим шпилям. Была среди них и баптистская церковь, на колоколе которой, изготовленном в Трое, имелась надпись на латыни: Defunctos ploro («Оплакиваю усопших»).

Аверилл-парк был последней остановкой на маршруте «Трой энд Нью-Ингланд рейлуэй тролли лайн», компании, предоставлявшей единственное средство общественного транспорта. Протяженность линии между Альбией, одним из районов Троя, и Аверилл-Парком составляла тринадцать километров. Летом посетители с севера и юга, особенно из Троя, Олбани и даже из Нью-Йорка, расположенного в двухстах сорока километрах к югу, приезжали в Аверилл-Парк на дневные или выходные экскурсии, а некоторые даже оставались на все лето. Гостиницы росли как грибы после дождя, и спрос в июле и августе был настолько велик, что заведения зачастую бронировались до отказа. Для гостей здесь устраивали вечерние танцы, концерты, карточные игры. В отеле «Мейпл гроув» даже была своя бейсбольная команда, состоявшая исключительно из постояльцев гостиницы.

Близлежащее озеро, Кривое, было любимым местом отдыха президента Теодора Рузвельта в бытность его губернатором штата Нью-Йорк; ему нравилось охотиться в здешних лесах и любоваться видом на город со скалы Медвежья Голова. Но особой популярностью пользовалось треугольное Хрустальное озеро, находившееся примерно в полутора километрах к югу от конечной остановки трамвая. Там гостям предлагалось катание на лодках, пикники, рыбалка и даже парк развлечений. Наличие колеса обозрения, карусели, танцевального зала, киосков и пляжа обеспечивало этому месту достаточную известность для того, чтобы называться Верхним Кони-Айлендом.

Разумеется, такая жизнь была не для всех. Негласный, но вполне реальный барьер разделял богатых приезжих и горожан, которые обычно держались от чужаков на расстоянии и относились к ним настороженно, хотя и не упускали случая подзаработать, показав лучшие места для охоты и рыбалки.

К востоку от Аверилл-Парка находится Сэнд-Лейк; к западу – соответственно Уэст-Сэнд-Лейк. Как и Аверилл-Парк, каждое из этих поселений представляло собой примерно одинаковый набор жилых домов, церквей, отелей, магазинов и мельниц. Население деревушек Сэнд-Лейк и Уэст-Сэнд-Лейк было намного меньше населения Аверилл-Парка, и им не хватало развлекательных достопримечательностей, которые привлекали бы летних туристов.

Табортон был своего рода неофициальной деревушкой в самом восточном углу города, деревушкой, простершейся на холмистой, густо поросшей лесом местности. Здесь жили «горцы», люди, известные своей приземленностью и практичностью, а также врожденным недоверием к чужакам. Жители Табортона по большей части были самодостаточными фермерами, лесорубами или угольщиками и на фабрики или мельницы шли работать неохотно. Обширные сельские владения давали им больше пространства, развивая сильное чувство индивидуальности и рождая широкий спектр эксцентричных персонажей. Ночь на одинокой горе Табортон могла быть пугающе тихой, если не считать случайных звуков дикой природы и выстрелов. Это фермеры, растянувшись в своих шезлонгах с кувшинами крепкого сидра, палили в бобров, наносивших немалый урон посевам.

На уединенных холмах Табортона собирались обычно неугомонные мальчишки, сбегавшие туда от повседневной скучной жизни.

Лоуренс Грубер, подросток из Аверилл-Парка, работал полный рабочий день на трикотажной фабрике компании «Фейт» на Берден-Лейк-роуд, недалеко от центра деревни, где скручивал и разрезал сырую шерсть и хлопок («Ты только верь, Уилл, ты только верь», – советовали друзья и родные соучредителю предприятия Уильяму Д. Махони). Но выходные парень мог проводить так, как ему заблагорассудится, и не собирался нарушать привычный порядок дня из-за какой-то жары: он и шестеро его друзей регулярно ночевали в Табортонском лесу без назойливого надзора взрослых. Днем они ловили рыбу и охотились на белок; ночью, когда сгущалась тьма и высыпа́ли звезды, собирались вокруг потрескивающего костра, ели свежую рыбу и запивали ее бодрящими напитками.

Вечером в пятницу, 10 июля, мальчики поставили свои палатки на обычном месте, примерно в тридцати метрах от небольшого озерца в форме искривленной восьмерки, известного среди местных жителей как Тилз-Понд – «пруд Тила», – по имени фермера, которому принадлежал участок, Конрада «Енота» Тила. Несколькими годами ранее Тил запрудил ручей Хорс-Хевен, сбегавший с горы Табортон, плотиной из нагроможденных друг на друга валунов, создав пруд для питания своей лесопилки. Уединенный пруд был небольшим, но глубоким в середине, некоторая часть его была скрыта разросшимся на берегах подлеском. Место, выбранное мальчиками, было защищено величественными соснами, кленами и дубами от безжалостного солнца.

В 9:30 в субботу Грубер, направляясь по каким-то делам, заметил нечто, плававшее в густом, застоявшемся пруду. Убежденный, что это выброшенный предмет одежды или случайный мусор, паренек оставил его без внимания.

Примерно через пять часов Грубер снова оказался у пруда, когда ему пришлось пересекать плотину по пути к главной дороге. Предмет все еще был виден – он покачивался в том месте, где глубина составляла около метра. На этот раз Грубер присмотрелся к нему повнимательнее и в считаные секунды пришел к ужасающему осознанию того, что это не одежда и не мусор, а безжизненное человеческое тело.

* * *

Его первым желанием было позвать на помощь. Один из его приятелей по походу, Джордж Уайт, только что отправился на обед в дом Гилберта Миллера, фермера из Табортона. К счастью, Уайт все еще находился в пределах слышимости.

– Джордж, вернись! – закричал Грубер. – Мне кажется, в пруду тело!

Паника в голосе друга поразила Уайта прежде, чем он полностью осознал значение этих слов.

Он побежал вдоль береговой линии обратно к Груберу, который указал на тело, медленно плывшее к ним лицом вниз, с раскинутыми руками, так что над поверхностью воды виднелись только голова и плечи. Теперь они смогли разглядеть прилипшее к нему промокшее платье. Большие черные гребни для волос в форме полумесяца со стразами и так называемая «крыса» – аксессуар для создания пышных причесок в стиле «помпадур» – оставались прочно закрепленными на спутанных волосах.

Зрелище было мучительное, тяжелое, но в то же время завораживающее, и подростки не могли отвести взгляд от тела. Грубер, уже зная ответ, спросил:

– Как думаешь, она мертва?

– Скорее всего, – ответил Уайт.

– Что будем делать? Попробуем вытащить или нужно позвать кого-нибудь?

На мгновение они замолчали, обдумывая создавшееся положение.

– Ты подожди здесь, – наконец сказал Уайт, – а я позову на помощь.

Он бросился на поиски Гилберта Миллера, который в свои пятьдесят четыре года имел многолетний жизненный опыт общения с этими пареньками. Оставшийся у пруда Грубер молча наблюдал за дрейфующим телом, сожалея, что не оказался где-нибудь в другом месте.

Давний житель Табортона, знавший этот район вдоль и поперек, Миллер сразу осознал всю серьезность ситуации. Накануне днем он тоже заметил некий плавающий в пруду предмет, когда спускался с горы, чтобы доставить молоко в отель Крейпа, который находился на окраине соседней деревушки Сэнд-Лейк. Тогда он продолжил свой путь, подумав, что это какая-нибудь пустая сумка или сверток с одеждой.

Миллер и Уайт поспешили через болотистую пустошь обратно к пруду. По пути Миллер краем глаза заметил предмет примерно в шести метрах от пруда: черную женскую соломенную шляпу с высокой тульей, украшенную тремя большими страусиными перьями. При ближайшем рассмотрении он заметил, что ярлычок модистки сорван. К шляпе была приколота пара сильно испачканных черных лайковых перчаток длиной до запястья.

Миллер остановился, чтобы забрать их, так как предположил, что они могли принадлежать обнаруженной в пруду девушке. Поспешно подобрав находку, он увидел шляпную булавку в форме четырехлистного цветка клевера с монограммой в виде буквы Х.

Грубер встретил Уайта и Миллера у края пруда с явным облегчением. Миллер снял шляпу, вытер пот со лба и, прищурившись, посмотрел на воду. Он заметил, что тело отнесло на восток от того места, где он видел его накануне.

Все трое молча уставились на частично погруженный в воду труп, не зная, что делать дальше.

Миллер, чувствуя, что должен взять на себя ответственность, наконец вышел из оцепенения.

– Давайте подтянем ее сюда, – сказал он.

Они вошли в мутную воду и оттащили тело на мелководье, поближе к плотине.

– Интересно, кто это? – произнес Грубер, нарушая напряженное молчание. – Кто-то из местных?

– Не могу сказать, – проворчал Миллер, – и думаю, мы не узнаем, пока не вытащим тело из воды и не перевернем, но пусть лучше это сделают власти.

Он огляделся, выигрывая время, чтобы подумать.

– Вы, ребята, оставайтесь с ней, – сказал он мальчикам, – а я попробую найти кого-нибудь в городе.

Он развернулся и быстро скрылся под горой.

* * *

Пока Грубер и Уайт ждали, новость успела распространиться, и к пруду потянулись любопытные местные жители. Одним из первых прибыл Эбенезер Мартин, мировой судья из Сэнд-Лейка. Вызвали Элиаса Б. Бойса, семидесятилетнего сельского врача, практиковавшего в этих краях почти пятьдесят лет. Тело вынесли на берег, лицо наконец открыли, и доктора попросили взглянуть на жертву.

Глазам собравшихся предстало ужасное зрелище: кожа сморщилась и почернела, лицо застыло в жуткой гримасе, глаза вылезли из орбит и опустились на щеки, распухший язык высовывался изо рта. Труп начал разлагаться и сильно раздулся, вода просочилась через поры в кожу. Бойс, прикинув в уме, высказался в том смысле, что тело пролежало в пруду по меньшей мере несколько дней.

Доктор начал разрезать блузку от воротника вниз, но остановился, заметив розовую шелковую ленту, переплетенную с лифом надетого на корсет чехла. Лента была плотно обмотана вокруг шеи, чуть ниже подбородка. Тело настолько распухло, что лента врезалась в плоть мертвой женщины.

Бойс осторожно разре́зал ленту.

В голове у него проносились самые разные мысли. Была ли ленточка обычным декоративным аксессуаром, который женщина носила на шее? Или убийца сорвал ее с корсета и использовал для того, чтобы задушить жертву? По спине старика пробежал холодок.

Так или иначе, в одном Бойс был совершенно уверен: дело нечистое, а значит, неизбежно уголовное расследование. Он посовещался с Мартином, и мужчины решили поставить в известность коронера округа Ренсселер Морриса Х. Строупа, который в свою очередь должен был уведомить о случившемся офис окружного прокурора.

Бойс, хорошо ориентировавшийся на месте преступления, уже делал мысленные пометки. Шляпа с перчатками внутри лежала теперь на берегу, где ее положил Миллер. Следов видно не было, и Бойс отметил, что на разбросанных по берегу камнях тоже нет никаких особых отметин. Недалеко от берега, на песчаном дне, лежал кусок холста или марли, вырезанный в форме замкового камня; поначалу доктор принял его за длинную белую перчатку.

В то утро среди зевак у Тилз-Понд находился крепкий семнадцатилетний фермер из Табортона по имени Фрэнк Смит. Некоторое время юноша как завороженный смотрел на человеческие останки, полностью выставленные теперь на всеобщее обозрение. Даже в этих краях Смит считался персонажем эксцентричным, многие соседи принимали его за простака и даже деревенского дурачка.

Плотно сбитый юнец, который помог вытащить тело из пруда, знал мертвую девушку и даже разговаривал с ней в этом самом районе всего пять дней назад, когда она была одета в точно такую же одежду, которая скрывала сейчас ее мертвое тело.

И все же он не сказал ни слова.

* * *

Похоронное бюро братьев Ларкин, двухэтажное белое строение рядом со Старой дорогой (ныне дорога Трой – Сэнд-Лейк) в Аверилл-Парке, одновременно служило и городским моргом. За домом находился сарай, где собирали гробы, а рядом располагалась конюшня, бывшая для ее владельца, Уиллиса Д. Ларкина, чем-то вроде побочного бизнеса. Днем в субботу, 11 июля, Ларкина вызвали к пруду; там он погрузил труп на запряженный лошадьми катафалк и перевез его с горы к своему похоронному бюро, где должно было состояться вскрытие.

В 1908 году патанатомия была относительно молодой наукой. Совет здравоохранения Балтимора начал расследование подозрительных смертей в 1890 году, назначив двух врачей в качестве медицинских экспертов и поручив им проводить все вскрытия, запрошенные коронером. Но даже теперь, восемнадцать лет спустя, результаты аутопсии оставались ненадежными. В 1912 году, изучив три тысячи отчетов о вскрытии, выпускник Гарвардской медицинской школы по имени Ричард Кэбот обнаружил «значительное количество классических, повторяемых на протяжении долгого времени ошибок в диагностике». Шестнадцать лет спустя Национальный исследовательский совет провел опрос, на основании которого пришел к выводу, что коронер в большинстве округов Соединенных Штатов «человек необученный и неквалифицированный», работающий с «небольшим штатом людей посредственных способностей и плохим оборудованием».

Вскрытие тела, обнаруженного в пруду Тила, началось около 18:00 11 июля в сыром, тускло освещенном подвале похоронного бюро братьев Ларкин. Исполняли процедуру доктора Бойс и Элмер Э. Рейхард, также из Аверилл-Парка, в то время как доктор Гарри О. Фейрвезер из Троя наблюдал и делал записи. При вскрытии также присутствовал коронер Строуп, сельский врач из соседнего Поэстенкилла. Хотя тусклая атмосфера подвала смягчала невыносимую дневную жару, исходящее от трупа гнилостное зловоние подавляло все прочие запахи и отравляло воздух.

Доктор Бойс работал сообща с двумя молодыми врачами. Их первой целью было определить, насколько это возможно, время смерти. Прежде всего они полагались на такие показатели, как степень трупного окоченения, изменение температуры тела и разложение органов, хотя прекрасно знали, что в промежутке между сорока восемью и семьюдесятью двумя часами с момента смерти значение этих показателей исчезает. Вздутие из-за скопления газов, выделяемых бактериями внутри трупа, происходит в период от двух до шести дней после смерти.

Фейрвезер отмечал каждый предмет одежды: черная верхняя юбка, две нижние юбки, белая блузка, белое хлопчатобумажное нижнее белье, корсет и чехол для корсета, черные чулки, подвязки для подтяжек, черные лакированные туфли с низким вырезом, на которых стоял штамп «La Farge» и номер изделия: 71 066. Он также составил список украшений, в том числе шляпной булавки с инициалом Х на ней и броши с буквами Х. А. Д., нацарапанными на обороте. Все эти предметы будут упакованы в посылку и переданы в офис окружного прокурора округа Ренсселер в Трое.

Ни крови, ни порезов, ни синяков, ни царапин – ничего, что указывало бы на драку, – видно не было.

Морщинистая кожа жертвы стала «черной как полночь», написал Фейрвезер, а кожа головы и волосы ослабли до такой степени, что начали линять. Поверхностный осмотр жертвы подкрепил выводы Бойса, сделанные им у пруда: женщине было, по-видимому, от тридцати до тридцати пяти лет. Она была среднего телосложения, со светлыми волосами и все еще заметно голубыми под помутневшей роговицей глазами. По оценке докторов, тело находилось в воде около недели. Они не нашли обручального кольца, но заметили золотые пломбы между верхними средними зубами.

Готовясь к последнему, беспощадному вторжению в тело женщины, Бойс осмотрел хирургические инструменты, разложенные перед ним на столе. Старый сельский врач сделал Y-образный разрез, начинавшийся от обоих плеч, соединявшийся над грудиной и продолжавшийся до лобковой кости. При осмотре желудка было обнаружено незначительное количество частиц непереваренной пищи, собрать которые можно было бы в чайную ложку.

Убрав кожу и ткани, они удалили переднюю часть грудной клетки, чтобы обнажить внутренние органы, каждый из которых был затем извлечен из трупа и исследован. Затем они сделали надрез на затылке от уха до уха, убрали кожу и с помощью вибрирующей пилы удалили верхнюю часть черепа.

Внутреннее обследование показало, что все органы находятся в нормальном состоянии, за исключением головного мозга, в котором были обнаружены признаки сгустка крови, вероятно вызванного повреждением тканей размером с серебряный доллар. Повреждение было обнаружено в верхней затылочной доле или задней части коры головного мозга, чуть выше линии роста волос. Врачи полагали, что оно было вызвано ударом тупым предметом, ударом достаточно сильным для того, чтобы оставить синяк, но не проломившим череп. Этот удар, возможно, был нанесен дубинкой или камнем, которые имелись возле пруда в изобилии, хотя ни один из них не был идентифицирован как орудие убийства. Нанесенный в точке между макушкой и основанием черепа удар лишил жертву сознания и, по всей вероятности, привел к мгновенной смерти. Как выразился Фейрвезер, она «потом и пальцем не пошевелила». При этом, что примечательно, гребни на затылке остались на месте, если, конечно, жертва на самом деле носила их в момент удара.

Врачи отметили, что легкие были наполнены воздухом, благодаря чему тело некоторое время держалось на плаву после того, как его бросили в пруд. Отсутствие воды в легких и желудке указывало на то, что «девушка была мертва, когда ее поместили в воду, и в этом не может быть ошибки», как указывал Фейрвезер.

Такой вывод исключал самоубийство или утопление в качестве причины смерти и в сочетании с тяжелой травмой головы заставил врачей исключить также и возможность удара головой после прыжка или падения в пруд, глубина которого составляла три метра в самом глубоком месте.

– Определенно нет, – ответил Фейрвезер, когда позже его спросили о смерти в результате несчастного случая. – Те травмы, которые мы обнаружили, получить при падении невозможно. Скорее, – добавил он, – такие травмы могли быть нанесены кем-то, кто взял ее за голову и ударил о камень. Если бы она поранилась сама, то ни в коем случае не смогла бы добраться до того места, где ее нашли одну.

Все присутствовавшие при вскрытии врачи согласились с тем, что основной причиной смерти был удар по голове.

Бойс, однако, не мог отказаться от своей теории о том, что жертва также была задушена – хотя и после удара по голове. Он был убежден, что гротескно искаженное лицо в сочетании с лентой, которую, по его мнению, вырвали из корсета и несколько раз обернули вокруг шеи, убедительно доказывают, что убийца пытался получить двойную гарантию, что жертва мертва.

– Весь внешний вид тела указывает на удушение, – сказал он.

Фейрвезер и Рейхард выразили несогласие, причем Фейрвезер энергично: он утверждал, что выпученные глаза и высунутый язык легко можно объяснить длительным воздействием воды и солнца на тело. Что касается ленты, то они полагали, что это обычная деталь женского платья или декоративный предмет, который она повязала на шее и который вре́зался в горло в результате вздутия. В подтверждение своего мнения они указали на отсутствие латунных эглетов, которыми обычно заканчиваются шнуры корсета.

– Девушка не была задушена. Ее забили до смерти. Лицо и тело от талии и выше были черны как полночь, когда мы ее увидели, – предположил Фейрвезер.

В помещении витал призрак, и четверо мужчин не могли об этом не думать: двумя годами ранее, 11 июля 1906 года, северную часть штата Нью-Йорк потрясло убийство двадцатилетней Грейс Мэй Браун на озере Биг-Муз в Адирондаке, примерно в двухстах километрах к северо-западу от Троя. Грейс Мэй – известная как Билли из-за ее любви к песне «Билл Бейли, не будешь ли ты так добр… вернуться домой?» – была избита, предположительно теннисной ракеткой, ее бойфрендом Честером Джилетом, после того как сообщила ему, что беременна, во время лодочной прогулки по озеру. Затем она либо упала в воду, либо была утоплена Джилетом, который перевернул лодку и благополучно доплыл до берега. (Убийство Билли послужит вдохновением для романа Теодора Драйзера «Американская трагедия» 1925 года, ставшего основой для фильма 1951 года «Место под солнцем» с Элизабет Тейлор и Монтгомери Клифтом в главных ролях.)

В свете убийства Билли все знали, какой вопрос будет интересовать репортеров в первую очередь: была ли жертва беременна в момент смерти? Здесь, по крайней мере, врачи были единодушны: ответ – отрицательный.

Но была ли она беременна когда-либо ранее? Или же была девственницей? Подверглась ли сексуальному насилию в ночь убийства? Вопросы довольно мрачные, и есть все основания полагать, что врачи намеренно уклонялись от ответа, чтобы защитить честь жертвы.

Рейхард был семейным врачом, который приобрел репутацию сверхъестественного диагноста. Однажды его вызвали лечить то, что считалось оспой, но он бросил лишь один взгляд на пациента и заявил, что на самом деле это ветрянка и скарлатина и что мальчик будет в порядке через пару дней. Прогноз сбылся. Осматривая лежащее перед ним тело, он отметил «небольшой разрыв женских органов», но сказал, что тело изуродовано и определить, насколько свежи разрывы, невозможно. Фейрвезер и Строп также отметили признаки «нападения», но туманно добавили, что «такие травмы могли быть получены и иным способом».

Газета «Мэрион Стар» (Огайо) сообщила, что, по мнению врачей, над жертвой до того, как ее убили, был совершен «акт насилия».

В издании «Роли таймс» (Северная Каролина) написали, что врачи не обнаружили признаков «грубого обращения» с девушкой перед ее смертью. В чем они, похоже, были согласны, так это в том, что состояние тела исключало вынесение какого-либо определенного решения в ту или иную сторону. Фейрвезер, однако, до самого конца настаивал на отсутствии указаний на то, что «покойная не была хорошей девочкой». Заявление это настолько туманное, что никто и никогда не заставлял доктора объяснять его, а если объяснение и было дано, то оказалось слишком деликатным для печати.

В последующие дни, когда расследование наберет обороты, часы, проведенные четырьмя врачами в подвале похоронного бюро братьев Ларкин в ночь на 11 июля, окажутся одним из самых спорных аспектов всего дела. Врачи из Троя, по слухам, критически оценили действия своих «деревенских» коллег, спровоцировав появление в газетах требований эксгумации тела, для того чтобы определить, могла ли жертва, подобно Билли Браун, «шагнуть судьбе навстречу», потому что ее возлюбленный, как Честер Джилет, «счел ее обузой», как выразился нью-йоркский таблоид «Ивнинг уорлд». Суть претензий сводилась к тому, что проводившие вскрытие врачи были небрежны и чрезмерно деликатны, слишком много внимания уделив причине смерти и недостаточно – мотиву. Но газеты из Нью-Йорка и других мест за пределами Троя также намекали на то, что доктора защищали репутацию жертвы и не были до конца откровенны в своих выводах.