Текст книги "Убийство у Тилз-Понд. Реальная история, легшая в основу «Твин Пикс»"

Ни один из этих людей – Долан или братья Крамрат – не был публично опознан следователями как подозреваемый в убийстве Хейзел Дрю. Из троих только Генри Крамрат дал показания на следствии, чтобы защитить свою «честь».

В связи с этим возникает вопрос: почему О’Брайен так стремился, по-видимому больше, чем Генри Крамрат, не допустить, чтобы имена братьев попали в газеты?

Глава 9
Случай с Мэми Киллион

Каждый репортер в северной части штата Нью-Йорк помнил имя Мэми Киллион. Джарвис О’Брайен тоже. Из всех главных фигур в расследовании убийства Хейзел Дрю он единственный был замешан в деле Киллиона, одном из самых громких скандалов в истории Троя.

Утром в четверг, 16 июля, когда заканчивалась первая неделя расследования по делу Дрю, О’Брайен сидел в одиночестве в своем кабинете в здании суда в задумчивом настроении. Посреди стола громоздилась стопка газет, а его четырехпалая левая рука сжимала чашку обжигающе горячего кофе. Внимание хозяина кабинета привлекла статья на первой полосе «Олбани таймс юнион» под заголовком «Убийца, возможно, никогда не будет пойман: тайна Троя выглядит дубликатом дела Киллиан». О’Брайена в этом заголовке раздражало все. Он пристальнее всмотрелся в статью и поморщился, словно только что выпил сока кислых яблок. Они даже неправильно написали ее фамилию.

* * *

Мэми Киллиан на самом деле была Мэми Киллион – как и Хейзел Дрю, юной красавицей из Троя, чью жизнь почти семь лет назад оборвал убийца. Неприятным для О’Брайена, служившего под началом окружного прокурора Уэсли О. Говарда в качестве помощника, это воспоминание было потому, что убийца так и не был публично опознан или задержан. Преступление осталось нераскрытым, и О’Брайен был бы очень рад никогда больше не слышать имени Мэми Киллион.

Во время расследования распространились слухи о том, что к убийству причастен кто-то связанный с администрацией мэра Дэниела Конвея. Газеты по всей стране с энтузиазмом набросились на городских и окружных чиновников, утверждая, что имеет место всеобъемлющее сокрытие. Улики исчезли. Свидетелям было «рекомендовано» хранить молчание. Один из них, Джон Леннон, утверждавший, что видел мужчину, избивавшего женщину в ночь убийства неподалеку от того места, где в последний раз видели Мэми Киллион, просто исчез, когда пресса взялась за его поиски (в отличие от двух разных свидетелей по делу Хейзел Дрю). Репортеры подвергались преследованиям: на одного из них напал перед зданием мэрии полицейский, которого, как утверждается, видели в салуне с Мэми и другой девушкой в ночь убийства.

Все это дело было настоящей катастрофой – неизгладимым пятном на городе Трой и окружной прокуратуре округа Ренсселер, а также на всех тех, чья работа заключалась в привлечении преступников к ответственности. Не то чтобы репутация Троя как отправителя правосудия, свободного от политического влияния, с самого начала была безупречной: в конце концов, в этом городе в 1882 и 1883 годах были две враждующие полицейские силы, одна (существующая сила) – поддерживаемая демократами, а другая (недавно созданная) – республиканцами. Старые силы отказались сдать форму и снаряжение или освободить участки, они установили баррикады, чтобы отразить штурм новых сил, которые создали свой собственный запасной штаб в подвале мэрии. Это противостояние длилось четырнадцать месяцев, прежде чем окончательно разрешилось в суде.

Интересно, что всего несколькими десятилетиями ранее адвокат из Троя и газетчик по имени Уильям Л. Марси, занимавший пост губернатора штата Нью-Йорк с 1833 по 1838 год, придумал фразу «Трофеи принадлежат победителю» и создал систему политического патронажа (по крайней мере, так гласит легенда).

Политика, казалось, была живительной силой в крови города.

* * *

В среду, 4 сентября 1901 года, Мэми Киллион, работавшая на фабрике воротничков «Тим энд Ко» в Трое, словно исчезла с лица земли. Казалось, никто не знал, что с ней случилось. Друзья и родственники прочесали весь город в поисках девушки, но безрезультатно.

Три дня спустя двое молодых людей, Фрэнк Снайдер и Питер Грегори, в семь часов утра плывшие на лодке по реке Гудзон, наткнулись на изувеченное, одетое тело Мэми, частично погруженное в воду на песчаной отмели близ Бата, штат Нью-Йорк. Ее лицо зарылось в песок, одно плечо выступало из воды. Глаза у трупа вылезли, голова распухла. Двоим мужчинам удалось обвязать веревкой руки и отбуксировать тело к такому месту, откуда его можно было извлечь.

Доктор Уильям Файндер провел вскрытие (по какой-то причине в сарае). Мэми была одета в белую блузку и черную юбку. Из-за вздутия декоративная лента на шее лопнула, как крекер (то же потом случилось и у Хейзел). На теле не было ссадин, за исключением тех мест, где кожа растянулась из-за скопления газов в результате разложения. Язык и глаза выпали, а на лице отсутствовала большая часть кожи, которая, казалось, была стерта песком.

Мэми Киллион была признана самоубийцей: смерть наступила от утопления. Доктора Файндер и Уильям Л. Аллен из Ренсселера настаивали на том, что никаких признаков удушения не было. Как и в случае с Хейзел Дрю, раны присутствовали на затылке, но Файндер настаивал на том, что, по всей вероятности, они случились после того, как тело Мэми упало в воду, возможно от самого падения или от удара о гребной винт. Рядом с левым ухом были прокол и то ли рваная, то ли резаная полукруглая рана. Череп проломлен не был, не было никаких вывихов шейных позвонков, но крови хватало.

На следствии окружной прокурор Говард спросил доктора Дэвидоу, который помогал при вскрытии:

– Как, по вашему мнению, доктор, были получены эти раны?

– Вполне вероятно, что они были получены в результате контакта с каким-то находившимся в воде предметом, – ответил Дэвидоу.

Коронерское дознание, на котором присутствовал О’Брайен, длилось почти шесть часов. Было вызвано почти сорок свидетелей. Планировалось провести заседание в зале большого жюри окружного суда, но зрителей собралось столько, что его перенесли в главный зал суда. Когда дознание завершилось, первоначальный вердикт остался неизменным: смерть в результате самоубийства. Расследование было официально завершено.

Пресса, однако, не купилась на это. Расследование было названо фарсом: один репортер «Нью-Йорк геральд» написал, что оно «так умело или, скорее, так неуклюже обелило это дело».

Семья Мэми была в ярости и отвергла решение как абсурдную судебную ошибку. Жители Троя сплотились в их поддержку, требуя официального расследования. Особенно возмущались женщины. Священнослужители читали проповеди. Томас Киллион, брат Мэми, бросил свой бизнес, посвятив все внимание и силы разоблачению убийцы сестры.

На экстренном заседании 14 сентября Общий совет Троя публично раскритиковал полицию и окружную прокуратуру, назвав их расследование слабым. Была одобрена резолюция, призывающая мэра Конвея объявить награду за арест и осуждение убийцы.

Конвей не торопился – сначала протестовал, заявляя, что еще не получил заверенный протокол собрания, – но в конце концов согласился, предложив 500 долларов от имени города и 500 долларов от себя лично.

Компания «Трой пресс» добавила 500 долларов. Майкл Мюррей из Олбани, дядя Мэми, предложил еще 200 долларов. Анонимный гражданин добавил 2500 долларов, подняв ставку до 4200 долларов. В конечном счете общая сумма достигла 6200 долларов.

Единственная проблема с таким богатым вознаграждением – невозможно отличить тех, кто говорит правду, от тех, кто просто хочет нагреть руки. Такова человеческая природа. То же самое произошло в случае с Хейзел Дрю после того, как округ Ренсселер объявил награду в тысячу долларов, которая была бы подкреплена более мелкими последователями из газет, – люди начали «вспоминать».

В деле Киллион четверо молодых людей заявили, что нашли шляпу Мэми и подобрали разбитую и измазанную кровью бутылку из-под содовой на причале у подножия Гранд-стрит. Бутылка была разбита надвое. Они также утверждали, что нашли кусок ткани, пропитанный кровью. К сожалению, эти услужливые парни бросили бутылку обратно в реку и так хорошо спрятали окровавленную ткань, что даже сами не смогли найти ее позже, когда вернулись на поиски.

Другой добропорядочный гражданин заявил, что обнаружил пятна крови вблизи водосточной трубы на углу Фронт-стрит и Гранд-стрит. Мэми была замечена на этом самом углу около полуночи, когда сидела на ступеньках салуна Мэлони, возможно ожидая трамвай, чтобы уехать домой.

Рабочий по имени Джон «Джек» Леннон утверждал, что видел рано утром в четверг, 5 сентября, как какой-то мужчина ударил женщину, отвечающую описанию Мэми Киллион.

Леннон, направлявшийся в это время на работу, сказал, что свернул на Гранд-стрит с северной стороны и прошел по проходу, известному как Темный переулок, где заметил две пары, стоявшие на противоположной стороне улицы, – именно тогда он понял, что они ссорятся. Вторая пара стояла дальше от реки. Женщина, которую сбили с ног, поднялась, и ее спутник дал ей пощечину.

– Не надо, – взмолилась она. – Прекрати.

– У нее упала шляпа, – сказал Леннон. – Мужчина сбил ее с ног не очень сильным ударом, но, когда она встала, отвесил ей звонкую пощечину.

Почему Леннон не встал на защиту девушки?

– Это было не мое дело. Если бы я встревал в каждую ночную разборку, мне бы давно оторвали голову.

Леннон признался, что иногда выпивает, но настаивал на том, что в то утро был трезв как стеклышко. Он признал, что в переулке было темно и трудно различить черты лиц людей, которых он видел.

Джон Уильямс, работавший в магазине по соседству, сказал, что нашел шляпу Мэми на тротуаре, примерно в десяти шагах от реки и в полуквартале от угла, где Леннон был свидетелем избиения. Круглая черная шляпа с вмятиной, которую позже ее семья опознала как шляпу Мэми. Уильямс отложил шляпу в сторону, думая, что хозяйка выбросила ее перед тем, как прыгнуть навстречу смерти в реку.

Детектив, названный в газетных сообщениях только по имени – Батчер, сообщил газете «Нью-Йорк ивнинг уорлд», что он абсолютно уверен в личности убийцы и раскроет его имя в течение нескольких дней.

– Я уверен, что еще разгадаю эту тайну и что личность человека, убившего Мэми Киллион, будет установлена, – похвастался он. – Конечно, я не стану раскрывать все факты, которые узнал, так как правосудие еще может быть побеждено. Я убежден, что нахожусь на правильном пути.

Конечно.

Батчер сделал несколько намеков: преступление было непреднамеренным, и все же он уверен, что преступника можно предать суду и осудить за убийство первой степени. В этом деле замешаны два человека: один, который еще не упоминался в связи с этим делом, и тот, кто «был связан с ним и кто знает больше, чем может рассказать».

Теория Батчера состояла в том, что Мэми погибла, «защищая свою честь». Она боролась с нападавшим: он ударил ее, сбил с ног. Она попыталась закричать, он схватил ее за горло, чтобы заглушить крики. Но она вырвалась и побежала к реке, он последовал за ней. Она споткнулась и начала падать в реку. Нападавший потянулся, но успел схватить только шляпу, которая осталась у него в руке. Девушка упала. Испугавшись, нападавший уронил шляпу и убежал.

Другая выдвинутая теория утверждала, что Мэми потеряла сознание от ударов по затылку, которые должны были скорее усмирить, чем убить ее (версия, которую некоторые высказывали и в отношении Хейзел Дрю). Затем ее отвезли в дом, чтобы девушка пришла в себя, но она так и не очнулась. В порыве отчаяния нападавший избавился от тела, бросив его в реку.

Давление усиливалось до тех пор, пока полиции Троя не пришлось наконец хотя бы притвориться, что она ведет расследование.

Именно тогда начали распространяться слухи о недостойном поведении Мэми. Несколько владельцев салонов официально заявили, что Мэми бывала в их заведениях.

Преподобный Гектор Холл, пастор пресвитерианской церкви на Седьмой авеню, воспользовался всеобщим возбуждением, связанным со смертью Мэми, чтобы выступить со своей кафедры с решительным протестом против властей, защищающих притоны и игорные заведения в городе. «Олбани Таймс», ссылаясь на это дело почти семь лет спустя, в разгар расследования дела Хейзел Дрю, высказала мнение, что Мэми часто посещала места, «в которых девушки, заботящиеся о своей репутации, не хотели бы, чтобы их видели».

Семья и друзья Мэми выдвинули контраргумент: она была хорошей девочкой, которая погибла, защищая свою честь.

Детектив Джордж Тайлер из полиции Троя объявил, что может назвать человека, в компании которого Мэми Киллион была в Олбани в ночь на 4 сентября, но назвать имя отказался.

– Да, я знаю, что в 21:30 Мэми Киллион отправилась на лодке из Троя в Олбани в ту ночь, когда ее в последний раз видели живой, – сказал он. – Я знаю, что ее сопровождал мужчина. Это респектабельный человек, и он совершал поездку в Олбани с совершенно законной целью. Я не скажу вам сейчас, кто этот человек, но назову его в свое время.

Поездка заняла бы около часа, а это значит, что они высадились на пирсе Олбани примерно в 22:30.

Так что же произошло дальше? В этом детектив Тайлер еще не разобрался.

Как и в случае с Хейзел Дрю, выдвигались самые различные теории, но никто не мог с уверенностью сказать, что же случилось с Мэми Киллион, а если кто и мог, то не хотел этого делать.

* * *

Как и почти все в Трое, расследование убийства Мэми Киллион пахло политикой. Выяснилось, что анонимным гражданином, пожертвовавшим на награду 2500 долларов, был Эдвард Мерфи-младший, который никогда особенно не славился отзывчивостью и сочувствием. Он прославился другим. Мерфи был пивоваром, богатым и продажным, по мнению большинства. Он побывал мэром Троя, сенатором Соединенных Штатов и председателем Демократического комитета штата Нью-Йорк. Это были официальные титулы. Неофициально его называли «Боссом Мерфи», поскольку именно он руководил демократической машиной штата Нью-Йорк.

Политические коалиции и фракции в Трое постоянно менялись, примером чего может быть поведение мэра Конвея, который, хотя и был демократом, порвал с Мерфи и выиграл выборы, обещая реформы и объединившись с группой независимых демократов и прогрессивных республиканцев. Боссу Мерфи это не очень понравилось. Что может быть лучше, чем отплатить перебежчику, обвинив одного из его дружков в убийстве Мэми Киллион?

В ходе расследования было установлено, что Мэми посетила свою подругу Энни Калт около 17:00 4 сентября в сопровождении другой подруги, Мэри Глинн, из цеха накрахмаливания воротничков в «Тим энд Ко», которая была значительно старше Мэми Киллион. Муж Энни, Мартин Дж. Калт, был продавцом спиртных напитков и бывшим членом муниципального совета с политическими связями в мэрии, факт, который не остался незамеченным газетами, предположившими, что Мэми и Мартин Калт были больше чем просто друзьями. Калт признал, что познакомился с Мэми около года назад через свою жену, но сказал, что никогда не был с ней наедине, и назвал слухи абсурдными. Газеты гнули свою линию.

Три женщины ужинали вместе вечером 4 сентября. Мартин Калт приехал домой в 19:40, снова ушел и вернулся около 20:00 с бутылками светлого пива и лимонада, которые разделили на четверых. Мэми выпила по стакану того и другого. Примерно в 20:40 она и Мэри Глинн ушли.

– Ты можешь ехать, а я пройдусь пешком, – сказала Мэми подруге.

Мэри Глинн села в трамвай, и Мэми попрощалась с ней:

– Спокойной ночи, Гуги. Увидимся утром.

Как оказалось, Мэри Глинн видела свою подругу в последний раз.

Почему Мэри Глинн не пошла с Мэми?

– Почему? Я в тот день была в новых ботинках, которые ужасно натерли мне ноги!

Но позже она призналась матери, что Мэми вела себя так, будто собиралась не домой, а куда-то еще, намекая, что не хочет, чтобы Мэри следовала за ней.

Миссис Калт сказала, что она легла спать в 21:30. Больше в дом никто не приходил. Ни она, ни ее муж не выходили до утра. Миссис Ландригран, которая жила в их доме на Ривер-стрит, 589, подтвердила этот рассказ.

– Я знаю, что он не выходил в ту ночь, потому что я бы его услышала, – сказала Ландригран. – Я слышала, как он лег спать в своей комнате. Он крупный мужчина, и его комната над моей. У него тяжелые шаги. Я легла около половины десятого и знаю, что в ту ночь больше никто не входил и не выходил. Я еще не обсуждала это дело с Калтами (хотя ее никто не спрашивал).

Следующим вечером Мэри Глинн была среди тех, кто отправился на поиски пропавшей Мэми Киллион вместе с Мартином Калтом. Они посетили несколько баров, но так и не нашли ее.

В какой-то момент Леннона спросили, были ли Мэри Глинн, Энни и Мартин Калт теми, кого он видел с Мэми в переулке посреди ночи. Он не смог опознать ни одну из женщин и сказал, что Мартин Калт мог быть одним из мужчин, но он не уверен.

Большая часть информации, появившейся в ходе расследования, была обычной болтовней и домыслами репортеров, семьи Киллион и других заинтересованных горожан, которых раздражала апатия полиции. «Ивнинг уорлд» высказалась за многих, когда написала, что полицейские «ничего не делали и что причина в том, что в этом деле замешаны лица, близкие к мэру Конвею, который баллотируется на переизбрание».

Уильям Киллион, еще один из братьев Мэми, согласился с газетой по-своему – начальник полиции Уильям Кофлин обнаружил вдруг, что смотрит в дуло пистолета.

– Если ты не найдешь убийцу моей сестры, через несколько часов начальник полиции будет похоронен, – поклялся Киллион. – Политики связали тебе руки, но они не могут скрыть убийство моей сестры. Ты должен что-то сделать.

Шеф, изо всех сил стараясь не впасть в истерику, пообещал сделать все, что в его силах. Но что он мог?

* * *

В воскресенье, 6 октября 1901 года, газета «Нью-Йорк геральд» опубликовала статью, которая вызвала апоплексическую ярость в стенах мэрии Троя.

Под заголовком «Душитель девушек Трои: тень Мэми Киллион взывает к мести коррумпированному политическому крылу, которое, как утверждается, защищает ее убийц» в статье утверждалось, что Мэми была задушена «одним из негодяев, которые считают фабричных женщин своей добычей и рассчитывают на иммунитет от своих политических друзей».

«Было установлено, что банда политических хулиганов и других распутных персонажей, содержащих притоны и низкопробные летние дома, но занимающих видное место в городской политике и контролирующих множество голосов, имела привычку соблазнять девушек, работающих в прачечных и на фабриках, через знакомых, уже ставших на тропку, ведущую вниз, – сообщала «Геральд». – Их система состоит в том, чтобы естественным и постепенным образом сбивать девушек с пути, не имея, по-видимому, никакой цели, кроме как хорошо провести время с друзьями. Особенностью этих «вечеров вне дома» является поездка в Олбани на лодке или автомобиле, чтобы встретиться там со знакомыми, ранее работавшими на фабриках Трои и хорошо известными приезжим девушкам».

В Олбани женщин, как говорили, поили вином, угощали ужином, водили в театр, а затем поили еще немного. Наконец, им обещали экскурсию по городу, но экскурсия начиналась и заканчивалась в печально известном районе красных фонарей Олбани. И вот «она плывет вниз по ночной Ниагаре. Если ей удастся сохранить голову и разум, если у нее сильная воля и она отказывается идти через водопад, ее хватают за горло, душат и бросают в страшные воды. Она исчезает, а через день или два ее находят под травянистыми берегами реки. В волосах песок, лицо порезано прибрежной галькой, глаза вылезают из орбит, язык разорван и высунут, и прекрасное создание, которое было радостью ее семьи и гордостью друзей, объявлено самоубийцей на дознании, контролируемом представителями той самой беспринципной банды, держащей за горло город».

«Геральд» утверждала, что это было записано журналистами со слов «мужчин и женщин в Трое и Олбани, которые глубоко тронуты ужасом последнего преступления» – некоторые из них были фабричными девушками, которые сами сопротивлялись и сумели вырваться из лап потенциальных убийц. «Вопрос стоит так: смерть или согласие», – сказала одна из них.

Газета утверждала, что Мэми действительно отправилась на лодке в Олбани со своим спутником-мужчиной ночью 4 сентября. Но ей удалось сбежать и сесть на поздний пароход, возвращавшийся в Трой. На углу Гранд-стрит и Ривер-стрит – примерно в квартале от воды – ей пришлось ждать трамвая, чтобы доехать домой. Была полночь.

Чего Мэми не знала, так это того, что ее обидчик, «жаждущий крови, уже подстерегал ее», – писала «Геральд».

«Напитки, которые она пила в ту роковую ночь в Олбани, должно быть, притупили чувство осторожности, потому что она задержалась на углу улицы у реки со своей спутницей до позднего часа, не учтя характер зверя, ожидающего свою добычу.

Во всяком случае, с ней затеяли ссору, и она, держась с прежней дерзостью, думала, что находится в безопасности, пока полупьяный убийца не схватил ее за горло и не ткнул большим пальцем в шляпу, прижав ее голову к стене. Когда бедная девушка была найдена несколько дней спустя в тихих водах, ее глаза вылезали из орбит, а распухший язык высунулся далеко изо рта. Она до последнего боролась на берегу реки, и ее шляпа потеряла форму в этой борьбе за жизнь, сохранив следы негодяя, который швырнул в реку девушку, избитую и изувеченную до смерти».

* * *

Так какое же отношение все это имеет к Хейзел Дрю?

Возможно, вообще никакого. Но репортеры не могли не заметить сходства между двумя случаями. Две хорошенькие молодые женщины из Троя найдены мертвыми, их тела погружены в воду. Обе кокетливые. Обе происходили из семей трудящегося класса, у обеих было множество поклонников мужского пола, несколько превосходивших их по положению в жизни. Обе умерли от ран, полученных в затылок. В обоих случаях шляпы были оставлены там, где они встретили смерть. У каждой шея плотно обмотана лентой.

Если доктор Элиас Бойс, который практиковал в течение пяти десятилетий, был прав, то Хейзел Дрю задушили. Могла ли она тоже стать жертвой «Душителя девушек»?

Кроме того, Мэми Киллион была напоминанием о том, как политика отравила почти все аспекты жизни в Трое, включая систему уголовного правосудия.

Напоминанием не единственным – для тех, кто вспомнил «Убийцу под вуалью», еще одно печально известное дело из истории Троя. Весной 1853 года два ирландских иммигранта, Тимоти Ланаган и его невестка Кэтрин Люби, были отравлены до смерти в своем продуктовом магазине в Десятом округе Троя. Мотив убийства так и не был окончательно определен. Главный подозреваемый – голубоглазая красавица с черными волосами, любовница банкира Джона Коттона Мазера, видного политика-демократа и потомка министра-пуританина семнадцатого века Коттона Мазера. Коттон был печально известным охотником на ведьм, автором скандальной книги «Чудеса невидимого мира», оправдывавшей салемские суды над ведьмами.

В момент совершения преступления Джону Мазеру грозило обвинение в коррупции в связи с его должностью комиссара канала штата Нью-Йорк. Женщина, выступавшая под вымышленным именем Генриетта Робинсон (не путать с Генриеттой Робертсон из дела Хейзел Дрю), на протяжении всего судебного процесса (и даже в тюремной камере) закрывала лицо темной вуалью. Ходили слухи, что под личиной Робинсон скрывалась Шарлотта Вуд, богатая выпускница женской семинарии Эммы Уиллард, бывшая замужем за британским аристократом сэром Уильямом Фрэнсисом Августом Эллиотом, и дочь Роберта Вуда, по общему мнению, незаконнорожденного сына Эдварда, герцога Кентского.

Робинсон, которую защищал Мартин И. Таунсенд, бывший окружной прокурор округа Ренсселер и будущий конгрессмен, в конечном счете была признана виновной в убийствах и приговорена к смертной казни, хотя позже это наказание заменили пожизненным заключением.

И теперь, столько лет спустя, Джарвис О’Брайен надеялся, что у него на руках не будет другого такого же дела, как это.

Но газетный репортер по имени Уильям М. Клеменс был убежден в обратном. И он собирался сделать все, что в его силах, – используя власть прессы, – чтобы убедить общественность в том, что Хейзел Дрю была замешана в непристойной интрижке, которая привела к ее смерти.