Текст книги "Убийство у Тилз-Понд. Реальная история, легшая в основу «Твин Пикс»"

Глава 10
В город приезжает цирк

Для прессы Хейзел Дрю была при жизни призраком.

В газете она появилась, возможно, только один раз: в выпуске «Трой таймс» от 2 июля 1907 года ее имя указано в списке женщин-участниц конкурса на «Бесплатную поездку» в Эсбери-Парк, штат Нью-Джерси, спонсируемого обувным магазином «Миллардс». Из тридцати двух участниц Хейзел получила всего 201 голос, меньше, чем все остальные.

После смерти Хейзел Дрю стала суперзвездой.

В течение трех недель летом 1908 года газеты – не только Троя или даже штата Нью-Йорк, но и газеты по всей стране – не могли перестать смаковать историю очаровательной молодой женщины с льняными волосами, которая была забита до смерти неизвестным нападавшим на густо заросшей лесом окраине Сэнд-Лейка и чей труп был хладнокровно брошен в пруд у ближайшей дороги.

Освещая эту историю, пресса также и продвигала ее.

Репортеры – «сыщики-хокшоу в резиновых сапогах», на языке того времени – вторглись в Сэнд-Лейк и Трой, отслеживая зацепки, проверяя подозреваемых и улики, преследуя всех, кто когда-либо пересекался с загадочной Хейзел Айрин Дрю. Каждое предположение – обоснованное или нет – тут же попадало на первую страницу. Оргии в летнем лагере! Женщин удерживали против их воли! Тайные любовники! Греховная беременность!

Отделить факт от фантазии было нелегко тогда и нелегко сейчас. Никто не спорит с тем, что немалые площади газетной бумаги были потрачены на сенсационную историю, чтобы продать больше газет, но репортеры также обнаружили важных подозреваемых и улики, которые следователи каким-то образом упустили из виду.

В начале расследования Луис Х. Хоу из «Ивнинг телеграм» и Джон Келли из «Ивнинг уорлд», двух нью-йоркских газет, бродя по месту преступления, сделали важное открытие. Ничего не добившись от стекавшихся к пруду зевак, Хоу и Келли прогулялись по окрестностям, не отрывая глаз от земли, в надежде наткнуться на нечто такое, что просмотрели сыщики.

– Эй, вон там, – сказал Хоу, указывая на камень на берегу пруда.

– Да, сэр, – отозвался Келли.

Присев на корточки, журналисты залюбовались своей находкой: парой сломанных золотых очков-пенсне и маленькой серебряной шляпной булавкой.

– Что ты об этом думаешь? – спросил Хоу, указывая на разбитые очки.

– Я не знаю, – пожал плечами Келли. – Может быть, здесь боролись?

– Либо так, либо, может быть, один из этих увальней не смотрел, куда идет, и наступил на них.

– Будь осторожен, – предупредил Келли. – Взгляни-ка на это пятно на линзе. Что это – отпечаток пальца?

Похоже, так оно и было. Хоу вытащил носовой платок и осторожно обернул им обе находки.

– Давайте отдадим их копам, – сказал Хоу. – Может, хоть раз услышим от них слова благодарности.

Репортеры передали свои открытия детективам. Как выяснилось, и то и другое принадлежало Хейзел. Окружной детектив Дункан Кей, забравший очки, пообещал лично доставить их в государственную лабораторию в Олбани для анализа отпечатков пальцев – все еще относительно новая практика в то время, – но ему потребовалось почти две недели, чтобы сделать это, и о каких-либо результатах никогда не сообщалось публично.

Пресса также сыграла ключевую роль в общении с некоторыми из ближайших друзей и подруг Хейзел, которые предоставили ценную информацию о повседневной жизни девушки, информацию, которой члены семьи либо не могли, либо не хотели делиться. Двое из этих подруг – Мина Джонс и Кэрри Уивер, – которых не было в городе в день убийства Хейзел, переписывались с местными газетами, запрашивая последние новости по этому делу.

Были ли эти и другие разоблачения репортеров вызваны небрежной работой полиции или изобретательностью прессы – спорно, но иногородним газетам на самом деле было все равно. Они безжалостно поджаривали окружного прокурора Джарвиса О’Брайена и его следователей, требуя арестов каждый раз, когда появлялся новый подозреваемый, вызывая у читателей праведное негодование каждый день, который не приносил результатов. Газеты предупреждали, что, если в ближайшее время кого-нибудь не арестуют, горожане могут взять дело в свои руки и даже начнут линчевать подозреваемых по своему выбору.

Только 26 июля «Трой нозерн баджет» писала:

«Многие ложные слухи были пущены в ход с подачи охочих до сенсации газет, и самые дикие истории были напечатаны с единственной целью – взволновать публику, породить ажиотаж и создать впечатление, что должностные лица округа и города не справляются со своими обязанностями. Эти столичные газеты послали сюда своих самых «блестящих» репортеров, поддержав их криминалистами, сыщиками, фотографами и всеми прочими, кем они могут командовать, но они ни на шаг не приблизились к раскрытию личности убийцы девушки. Теперь, когда они так явно потерпели неудачу в своих усилиях и им была оказана всяческая любезность и помощь в пределах полномочий окружной прокуратуры, они пытаются скрыть свой провал, критикуя должностных лиц округа и города».

Во время одного из регулярных утренних брифингов с журналистами осажденный ими О’Брайен призвал всех успокоиться и отчитал за третирование трех наиболее известных фигурантов дела: дяди Уильяма Тейлора, тети Минни Тейлор и «тупого» работника Фрэнка Смита, что было весьма любопытно, потому что сам О’Брайен все это время бросал различные клеветнические намеки в адрес всех троих.

– Слушайте внимательно, – сказал О’Брайен, начиная одну из своих знаменитых речей. – Некоторые требовали ареста Уильяма Тейлора, дяди. Против него нет никаких улик, у него нет никаких мотивов для убийства девушки. Другие выступали за арест мисс Тейлор, тети. Она ответила на все наши вопросы, по-видимому честно, и снова и снова заверяла нас, что сделает все возможное, чтобы привлечь к ответственности преступника. Конечно, никто ее не подозревает, но некоторые думают, что она знает о предыдущем местонахождении девушки больше, чем рассказала. У нас нет оснований так полагать.

– Другие требовали ареста Смита и Руди Гандрума, – продолжал О’Брайен, – но, с точки зрения законности и справедливости, нет ничего, что могло бы оправдать действия, которые подвергли бы их жизнь опасности. Делается все, что можно. Если другие смогут приехать в этот город из Нью-Йорка или любого иного места и поймать убийцу, я буду рад. В данном случае мы не ищем славы. Все, чего мы хотим, это чтобы виновный или виновные предстали перед судом.

Репортеры делали все возможное, чтобы не отставать от него, записывая каждое слово как можно точнее, кивая в знак согласия, и все это в то время, как в их головах рождалась еще одна история на еще одну страницу. А потом они побежали освещать дело в точности так, как делали все предыдущие дни.

* * *

Рубеж двадцатого века был золотым временем для газет. Историки называют это эпохой популярной прессы, но то была также эпоха «желтой» журналистики.

С началом промышленной революции – наиболее заметным достижением которой стало изобретение Оттмаром Мергенталером в 1886 году линотипной машины, позволившей печатникам набирать шрифт автоматически, а не вручную, – газеты были изобретены заново, став больше, смелее и своевременнее. Достижения в области связи – телеграф, телефон, морские кабели – позволили мгновенно получать новости из отдаленных мест. Железные дороги доставляли репортеров на передовую и обратно с беспрецедентной скоростью, одновременно производя революцию в скорости доставки газет читателям.

Инновации в фотографии конца девятнадцатого века также увеличили тираж. Новостные события фотографировались еще в 1850-х годах, но перед публикацией фотографии приходилось копировать вручную на дерево для совместимости с печатными станками того времени (так была опубликована знаковая работа Мэтью Брэди о гражданской войне в «Харперс уикли»). 4 марта 1880 года газета «Дейли график оф Нью-Йорк» опубликовала первую полутоновую (а не гравированную) репродукцию новостной фотографии, последовали дополнительные инновации, такие как изобретение порошка для вспышки в 1887 году. К 1897 году полутоновые фотографии можно было воспроизводить на печатных станках, работающих на полной скорости.

Читательская аудитория резко возросла, как и количество газет, с 850 по всей стране в 1880 году до почти двух тысяч в 1900 году. Еженедельники продолжали обслуживать небольшие сельские общины, но в каждом крупном городском центре была по крайней мере одна собственная газета, в Нью-Йорке их было более дюжины. К 1908 году Трой не сильно отстал. Газеты превратились в индустрию массового рынка, и одержимые прибылью пресс-бароны принялись охотиться за читателями и рекламными долларами всеми возможными способами: критики, которых всегда хватает, назвали это «гонкой на дно».

Одним из таких нововведений стал постановочный репортаж, продемонстрированный в 1869 году, когда «Нью-Йорк геральд» отправила корреспондента Генри Мортона Стэнли на поиски доктора Дэвида Ливингстона, пропавшего без вести после его экспедиции 1866 года в Африку в поисках истока Нила. Стенли действительно нашел Ливингстона 27 октября 1871 года в Уджиджи, недалеко от озера Танганьика в современной Танзании, хотя действительно ли он приветствовал его фразой «Доктор Ливингстон, я полагаю?», является предметом обсуждения.

В так называемую эпоху партизанской прессы, или эпоху партийной прессы, редакторы новостей получали покровительство от политических партий – либо напрямую, либо в форме правительственных контрактов на печать, в обмен на поддержку кандидатов и принципов этой партии. Хотя 1830-е годы часто называют концом этой практики, как по экономическим причинам, так и из-за развития более высоких стандартов журналистики, многие американские газеты оставались крайне пристрастными в первые годы двадцатого века.

Издатель Джозеф Пулитцер[8]8
  Своеобразная ирония в том, что имя Джозефа Пулитцера сегодня носит самая престижная премия США в области литературы, журналистики, музыки и театра.


[Закрыть], например, был видным деятелем Демократической партии. Родившийся в Венгрии в 1847 году, «Джоуи еврей», как его называли в определенных кругах, иммигрировал в Америку в возрасте семнадцати лет, а в 1878 году приобрел две газеты Сент-Луиса, объединив их в одну, «Сент-Луис пост-диспатч», что сделало его богатым и влиятельным человеком.

Пять лет спустя он заплатил 346 тысяч долларов за обанкротившуюся «Нью-Йорк уорлд», городскую ежедневную газету, которая теряла 40 тысяч долларов в год. За три года тираж газеты вырос с 15 тысяч до 250 тысяч экземпляров, и «Уорлд» стала самой читаемой газетой в мире. Ее рецептом успеха была соблазнительная смесь идеализма и сенсационности: крестовые походы против коррупции в обществе, криминальные истории, яркие заголовки, постановочные репортажи. В 1889 году Элизабет Джейн Кокрейн, писавшая под именем Нелли Блай, объехала весь земной шар по заданию пулитцеровской газеты «Уорлд», чтобы посмотреть, сможет ли она превзойти вымышленную восьмидесятидневную одиссею Филеаса Фогга, описанную в романе Жюля Верна «Вокруг света за восемьдесят дней» в 1873 году. Она сделала это на восемь дней быстрее.

В 1895 году заклятый враг Пулитцера Уильям Рэндольф Херст, который сделал состояние на торговле газетами на Диком Западе в Северной Калифорнии, купил конкурирующую нью-йоркскую газету «Джорнал» и начал переманивать воскресный персонал «Уорлд», включая карикатуриста Ричарда Ф. Аутколта, автора и иллюстратора феноменально популярного комикса «Желтый малыш». В ответ Пулитцер нанял нового карикатуриста, чтобы продолжить полосу, так что обе газеты публиковали свою версию «Желтого малыша», но с разными создателями и разным контентом.

По мере того как битва за читателей усиливалась, две газеты опустились до новых минимумов сенсационности – «желтая пресса», термин, придуманный Эрвином Уордманом из «Ивнинг пресс» в связи с войной за комикс «Желтый малыш». Хотя это правда, что желтую журналистику обвиняли в развязывании войн, настоящим хлебом с маслом для желтой журналистки были преступления, насилие и секс.

В июле 1908 года пулитцеровская газета «Нью-Йорк уорлд» направила в Трой человека по имени Уильям Монтгомери Клеменс, чтобы осветить историю, в которой сочетались все три элемента: убийство Хейзел Дрю.

Следователи, работающие по делу Хейзел, будут сожалеть об этом дне.

* * *

Уильям Клеменс не нуждался в скромности. Он считал, что величие заслуживает награды, особенно его собственное. Больше всего ему нравилось поражать своих коллег-писак и читателей рассказами о безрассудстве и холмсовской дедукции.

В сорок восемь лет он все еще был красивым мужчиной, с пышной копной черных волос, аккуратно разделенных посередине, и темными пристальными глазами, которые редко останавливались.

Родившийся 16 января 1860 года в Париже, штат Огайо, и получивший образование в колледже Бухтель (ныне Университет Акрона), Клеменс начал свою газетную карьеру в возрасте девятнадцати лет в качестве штатного сотрудника в «Питтсбург лидер», затем пошел работать в «Питтсбург диспатч», «Кливленд плейн дилер», «Лос-Анджелес трибюн» и «Сан-Франциско кроникл», прежде чем отправиться на восток, где он провел два года – 1894-й и 1895-й – в пулитцеровской газете «Уорлд».

В течение следующего десятилетия Клеменс был занят. Он служил корреспондентом во время испано-американской войны, стал автором биографий Бенджамина Франклина, Джона Брауна и Марка Твена. Клеменс написал несколько эклектичных художественных произведений (которые, как утверждали его недоброжелатели, также были точным описанием его газетной работы), в том числе «Позолоченную леди», шпионский триллер, якобы основанный на реальных событиях, раскрытых правительственным инсайдером; «Дом ста дверей», причудливый сборник рассказов, объединенных посланием против вивисекции, в котором главными героями являются собаки, и множество других коротких рассказов, в которых отважные охотники за злодеями пробирались через лабиринты улик и отвлекающих маневров, чтобы привлечь к ответственности истинных преступников.

Его самая известная работа, «Марк Твен: его жизнь и творчество. Биографический очерк» о Сэмюэле Лэнгхорне Клеменсе, была опубликована в 1892 году. Хотя ее называют первой из многих полнометражных биографий легендарного автора, журналиста обвинили в том, что он взял большую часть текста из ранее опубликованных статей и других источников.

Уильям Клеменс вовсю хвастал тем, что Твен приходится ему дядей, хотя это не так. Много лет спустя биограф Твена Гэри Шарнхорст обнаружил письмо Твена своему фактическому племяннику Сэмюэлю Моффету, в котором он называет Клеменса «единственным ленточным червем, который, кажется, питается исключительно кишечником других людей и у которого, похоже, нет других источников пищи».

Клеменс, однако, был мимолетно знаком с Твеном и однажды обратился к нему с просьбой предоставить предисловие к книге, которую он написал о великих юмористах Америки. Вот какой забавный ответ он получил от Твена:

Уиллу М. Клеменсу.

Мой дорогой друг! Ваше письмо получено. Да благословит вас Господь. Мне бы очень хотелось выполнить вашу просьбу, но я работаю над новой книгой и боюсь, что не найду времени написать собственную эпитафию на случай, если меня вдруг призовут.

Желаю вам и вашей книге всего наилучшего.

Искренне ваш,

Сэмюэль Л. Клеменс

«Уилл Клеменс», тем не менее, был в восторге от письма Твена с отказом, которое он опубликовал и на которое ссылался на протяжении всей своей карьеры.

Клеменс был трижды женат, дважды разведен, причем с некоей Эдной Грейвс Клеменс по причине жестокости, возможно как-то связанной с тем случаем, когда он угрожал застрелить ее. Или, возможно, это было, когда он набросился на нее на борту парохода, направлявшегося в Европу, из-за того, что она якобы флиртовала с другим мужчиной.

К тому времени, когда Клеменс вернулся в «Уорлд» в 1907 году, за год до убийства Хейзел Дрю, он уже был не простым штатным репортером, а репортером с титулом, как смело провозглашала газета, «мирового эксперта по криминологии». Будучи «экспертом-криминалистом», Клеменс получал годовую зарплату в размере 10 тысяч долларов в год (более 275 тысяч долларов с поправкой на инфляцию), это следует из ходатайства Эдны о «разумных» алиментах, несмотря на то что не имел абсолютно никакого опыта или подготовки в этой области.

Возможно, наибольшая слава пришла к Клеменсу в 1904 году, когда он объявил миру, что просто в качестве интеллектуального упражнения раскрыл шестидесятичетырехлетнюю тайну убийства «хорошенькой продавщицы сигар» Мэри Сесилии Роджерс, сотрудницы табачного магазина в Нью-Йорке, которая пропала без вести и чей труп был обнаружен тремя днями позже в реке Гудзон у Касл-Пойнт, недалеко от Уихокена, штат Нью-Джерси. Этот случай послужил источником вдохновения для рассказа Эдгара Аллана По «Тайна Мари Роже». Клеменс был уверен в том, что Роджерс на самом деле убили не члены банды, бродившей по Елисейским Полям в Хобокене, как утверждала полиция. Скорее она и некий высокий, смуглый таинственный незнакомец, сопровождавший ее в тот роковой воскресный день, были ограблены под дулом пистолета, а затем убиты в ближайшем придорожном заведении, куда они заглянули в поиске убежища от ливня.

В январе 1908 года «Уорлд» сообщила, что Клеменс («Шерлок Холмс Америки») в одиночку раскрыл «великую тайну убийства» в Харрисоне, штат Нью-Джерси, красочно озаглавленную «Приключение вышитой куртки», в которой обнаженное тело Хелены Уитмор было найдено на Рождество 1907 года в болоте. За это преступление был арестован ее муж, который водил шашни с женщиной из района Тендерлойн в Нью-Йорке. «Мы высоко ценим эту работу… и полицейские власти признают, что это одно из величайших достижений, которые когда-либо ставились в заслугу газете», – смиренно провозгласила «Уорлд».

Но не все коту масленица: в марте 1908 года – всего за четыре месяца до прибытия в Трой – Клеменс ошибочно опознал сорокавосьмилетнего толстяка-механика по имени Генрих Вильгельм Эссер из Бруклина как немецкого шпиона, а не мелкого воришку, коим он был на самом деле. В результате «Бруклин дейли игл» и другие конкурирующие издания высмеивали Клеменса как «Персонажа Шерлока Холмса» и «частного детектива, стремящегося прославиться в образе «криминолога», с его «красивыми визитными карточками, отпечатанными с медного клише, на которых он представляет себя «следователем по уголовным делам», с офисами в Лондоне и Париже и штаб-квартирой в старом Нью-Йорке».

И вот теперь, в июле 1908 года, Уильям М. Клеменс вез свой уникальный бренд криминологии и бесстыдной саморекламы в северную часть штата Нью-Йорк, чтобы раскрыть убийство Хейзел Айрин Дрю.

Клеменс прибыл в Трою через несколько дней после обнаружения тела Хейзел и быстро начал знакомиться со следователями, расхваливая свой сомнительный, хотя и широко разрекламированный, послужной список мастера сыска. Зацепки и подсказки росли в геометрической прогрессии, и детективы были не в том положении, чтобы отказаться от предложения помощи. К концу расследования окружной прокурор Джарвис О’Брайен был бы очень рад, если бы нога знаменитого криминалиста никогда не ступала на территорию округа Ренсселер.

17 июля Клеменс присоединился к детективам Уильяму Пауэрсу и Луису Ансеру в Сэнд-Лейке. Они провели большую часть дня, повторно допрашивая Фрэнка Смита, Уильяма Тейлора и, наконец выследив его, Руди Гандрума. Детективы сильно вспотели и прочесали каждый дюйм участка Тейлора в поисках чего-то неладного, но ничего не нашли.

Пауэрс также хотел поговорить с доктором Элиасом Бойсом, который помогал проводить вскрытие Хейзел, относительно слухов о том, что доктор видел Хейзел в Сэнд-Лейке 7 июля, в предполагаемую ночь ее убийства. Хотя Бойс не мог ни подтвердить, ни опровергнуть, что девушка, которую он видел идущей по дороге со спутником в тот день, на самом деле была Хейзел, разговор в какой-то момент перешел к причине смерти. Клеменс, следовавший за детективами, учуял противоречия, что привело к его первому сенсационному заголовку дела: «Девушка была задушена шнуром, а затем брошена в пруд».

– Я исключил дядю Тейлора и мужлана Смита из любого соучастия в убийстве, – похвастался он. – Я установил истинную причину смерти как удушение, результат сдавливания шелковым шнурком, туго завязанным вокруг шеи. Доктор Брайс, который производил вскрытие, сказал мне в присутствии других: «Я был свидетелем того, как тело выносили из воды на берег пруда… Весь внешний вид тела указывал на удушение».

По словам Клеменса, Хейзел не была забита дубинками до смерти, она умерла от удушья. Любой идиот мог понять, что удар по голове – настолько слабый, что он даже не выбил гребни из ее волос, – не мог убить ее. Настоящим орудием убийства была гофрированная розовая шелковая лента, которую Бойс нашел натянутой и завязанной так туго вокруг шеи, что она врезалась в горло.

Это прямо противоречило заключению всех трех врачей, присутствовавших на вскрытии, о том, что Хейзел была убита ударом по голове. Даже Бойс, который тоже подозревал, что девушку задушили, был убежден, что смерть вызвана ударом и что преступник задушил ее позже, просто чтобы убедиться, что она мертва.

По мере распространения предположений Клеменса об удушении доктор Гарри Фейрвезер, выступая от имени расследования и защищая результаты вскрытия, ответил:

– Эта дикая история о том, что ее задушили шнуровкой от корсета, так же нелепа, как и многие другие истории, которые распространились в течение недели. Ее шея сильно раздулась, и если бы вокруг шеи был завязан шнурок от корсета, он бы порезал плоть.

Клеменс, будучи не из тех, кто уступает последнее слово, ответил утверждением, что врачи «провели поверхностный осмотр разложившегося тела Хейзел», и далее сослался на свой большой успех в раскрытии убийства Хелены Уитмор в прошлом году. В этом случае, напомнил он своим читателям, неумело проведенное вскрытие не позволило установить, что Уитмор была прежде беременна (Клеменс выследил ребенка, родившегося пятнадцатью годами раньше, чтобы доказать это).

– Таким образом, мы видим, что могут сделать врачи, когда не очень стараются, – ехидно заключил он.

Более того, Клеменс считал, что благодаря его упорству раскрыта настоящая правда о том, что случилось с Хейзел Дрю: Хейзел подверглась «жестокому насилию»! На газетном языке того времени это означало, что она была изнасилована.

Пресса тут же указала на несоответствие между выводами врачей, и О’Брайену пришлось защищаться на своем утреннем брифинге, когда на него обрушился поток вопросов. Насколько вы уверены, что вскрытие выявило все? Что вы думаете о теории доктора Бойса, согласно которой Хейзел была задушена? Вы планируете эксгумировать тело?

К этому времени О’Брайен уже был готов взять эту гофрированную розовую ленту и самолично обернуть ее вокруг шеи Клеменса. Сдерживая гнев, окружной прокурор смягчился и позволил собравшимся в его кабинете осмотреть одежду Хейзел.

– Прошу вас, взгляните, джентльмены.

Он разложил все предметы одежды, найденные на теле Хейзел, по полу своего кабинета, а затем присел на корточки у чехла для корсета, указывая на розовую кружевную ленту, которая была переплетена в верхней части чехла.

– Было высказано предположение, что убийца использовал шнур в качестве удавки, а затем завязал его в узел, чтобы решить ее судьбу. Пожалуйста, посмотрите все внимательно, – усмехнулся он, передавая чехол корсета собравшимся журналистам. – Если кто-нибудь увидит какие-либо следы этого предполагаемого узла, из-за которого Хейзел испустила последний вздох, прошу вас обратить на это мое внимание.

Розовая лента была цела, за исключением того места, где Бойс разрезал ее, чтобы снять корсет.

Неужели О’Брайен тогда намекал на то, что Бойс – лицензированный врач – ошибся в своем заключении?

– Высунутый язык и вывалившиеся глаза – результат давления газов… скопившихся в теле после долгого пребывания в пруду. Так мне говорят врачи. Я знаю, что у доктора Бойса были мнения, несколько отличные от мнений других участников вскрытия, но я очень сомневаюсь, что он заявил бы под присягой, что Хейзел Дрю была задушена до смерти. Вы знаете, что не все представители прессы так прямолинейны в своих репортажах, как джентльмены, присутствующие здесь сегодня, – заключил он под смешки.

О’Брайен был не единственным, кто не считал себя большим поклонником печально известного Уильяма Клеменса.

* * *

После импровизированного показа мод в офисе О’Брайена «Ивнинг телеграм» от 20 июля заявила: «История о том, что корсет девушки был разорван под обеими руками, чтобы затянуть его вокруг шеи, которая использовалась для построения теории об удушении, была развеяна сегодня в результате осмотра одежды жертвы. Один рукав корсетного чехла был разрезан под мышкой гробовщиком, когда он забирал одежду девушки, но другое отверстие для руки было сделано снаружи вверху. Хотя одежду можно было снять с тела, она никак не могла быть затянута вокруг шеи».

Клеменс не собирался уступать. Закипая от гнева, он спустился по ступенькам здания суда округа Ренсселер. Но вдруг журналист резко остановился, повернулся и зашагал в противоположном направлении, вниз по Второй улице, к «Кэш-базару» У. Х. Фрира, одному из оживленных универмагов Трои, где Хейзел, как известно, покупала свои корсеты и чехлы.

В магазине Клеменс разыскал продавщицу, которая обычно обслуживала Хейзел, и, купив чехол для корсета той же марки, попросил женщину примерить его.

– Простите? Что вы хотите, чтобы я сделала, сэр? – удивилась она.

– Минутку терпения, юная леди, – сказал Клеменс. – Я бы хотел, чтобы вы взяли корсет и надели его. Поверх блузки, конечно. Уверяю вас, на то есть самые благородные причины.

– Прямо здесь, сэр, в магазине? – спросила продавщица, смущенно оглядываясь по сторонам.

– Да, да, прямо здесь. Продолжайте, пожалуйста. Не нужно робеть.

Женщина колебалась. Клеменс был очаровательным, красноречивым мужчиной. Эту историю можно было бы рассказать вечером дома семье. Все говорили об убийстве Хейзел Дрю, и вот у нее появился шанс сыграть в этом деле роль, пусть и небольшую. Она сделала так, как просил газетчик.

– А теперь я бы хотел, чтобы вы завязали его, как обычно, розовой лентой прямо там, на груди.

После минутного колебания продавщица подчинилась.

– Замечательно! – воскликнул Клеменс. – Теперь мне нужно, чтобы вы подтянули чехол и завязали ленту под подбородком, вот так…

– О, сэр, это невозможно сделать, – сказала она, краснея. – Он цепляется за подмышку, и единственный способ сделать это – порвать или разорвать одежду на несколько дюймов под каждой рукой.

Клеменс дрожал от возбуждения. Врачи – даже Бойс – ошиблись! Он поспешил из магазина, уже вооруженный своим следующим заголовком.

В новой статье Клеменс с еще большей ретивостью отстаивал теорию удушения, теперь обвиняя Бойса, заявившего, что корсет при удушении подтянули над головой Хейзел. Он нашел союзника в подруге Хейзел из Уотервлита, Амелии Хантли – она подружилась с репортером из-за их взаимного недоумения относительно того, почему на Хейзел, когда ее нашли, не было нижней рубашки.

– Я не могу этого понять, – сказала Амелия. – Я уверена, что Хейзел никогда бы не оделась без нижней рубашки. У нее был большой бюст, и ее корсеты обязательно нужно было туго зашнуровывать. В такую теплую погоду корсетная сталь проржавела бы от пота, если бы она носила корсет прямо на коже. Она была самой аккуратной, опрятной девушкой, которую я когда-либо знала, и очень щепетильной в отношении одежды.

По словам Клеменса, Хейзел, известная своей разборчивостью в вопросах моды, была «одета ненормально, необычно, неестественно, учитывая ее привычки». На ней были три юбки в погоду выше тридцати градусов. На ее одежде нашли шесть английских булавок. Кто-то раздел ее, а потом снова одел, и этот кто-то плохо разбирался в женской одежде.

– Итак, вот фактическое доказательство того, что Хейзел Дрю была задушена в то время, когда на ней не было рубашки, – написал Клеменс. – Чехол корсета не мог быть разорван и затянут на шее, а красная (чаще описываемая в ходе расследования как розовая) лента была завязана под ее подбородком так туго, чтобы вызвать удушение под рубашкой, высокий воротник которой охватывал шею девушки.

* * *

Клеменс проявил замечательный дар находить улики, которые ускользали от детективов. Проблема заключалась в том, что он был столь же искусен в обнаружении улик, которых, возможно, никогда не существовало, в запуске броских заголовков и громогласном провозглашении теорий, основанных на его сомнительных находках. Отличить первое от второго бывало нелегко.

В среду, 22 июля, Клеменс сообщил, что «в деле Хейзел Дрю начинает пробиваться свет». Он только что организовал еще один из своих «эксклюзивов», сопровождая следователей в Уитмен-корт, чтобы расспросить Мэри Кэри о возможных отношениях между Хейзел и дантистом. Пока детективы разговаривали с Кэри, Клеменс бродил по дому, составляя представление о том, где Хейзел в последний раз жила и работала. Мэри не очень помогла в опознании дантиста, но это не помешало знаменитому криминалисту найти свою следующую большую историю.

Клеменс медленно спустился в темный, сырой подвал. Хотя он и не был спиритуалистом, тишина выбила его из колеи. Двумя неделями ранее Хейзел почти наверняка спускалась по этим же ступенькам в это же помещение. Кто знает, о чем думал Клеменс, поднимаясь по узкой скрипучей лестнице? Возможно, он почувствовал призрачное присутствие самой Хейзел, пойманной в ловушку между этим миром и следующим, ожидающей разоблачения своего убийцы. Может быть, кто-то невидимый тронул его за плечо прекрасно сшитого костюма в тонкую полоску, или он услышал шепот, направляющий его в ту или иную сторону. Не исключено, что ему просто повезло.

Каким бы ни было побуждение, Клеменс сделал именно то, что намеревался сделать, обнаружив подсказку, которую все остальные упустили из виду: шляпную коробку, набитую фотографиями, счетами, квитанциями, а также адресную книгу с именами шестидесяти друзей, как мужчин, так и женщин, которую Хейзел оставила, вероятно полагая, что это все сожгут. Его добыча включала письма и открытки, не только адресованные Хейзел, но и написанные ею самой, поскольку девушка имела привычку писать послания сначала карандашом, а затем переписывать их чернилами, сохраняя оригиналы. У Хейзел было лишь «небольшое образование», заметил Клеменс, и ее почерк был «как у сельской школьницы, с небольшим вниманием к орфографии и пунктуации и с заметными ошибками в грамматике».

Короче говоря, манна небесная. И что еще более восхитительно, так это то, что бригада неуклюжих сыщиков О’Брайена полностью пропустила улику.