Текст книги "Повседневная жизнь в эпоху Жанны д'Арк"

Несомненно, праздники, устроенные по случаю Обета Фазана, носили характер события исключительного, о чем говорит и их распространившаяся по всему Западу слава. Но склонность к демонстрации роскоши и «представлениям с пышными зрелищами» была общей для всех герцогских дворов, и для того чтобы их устраивать, никто не нуждался в красивом предлоге вроде подготовки к крестовому походу. Прибытие иностранного посольства, свадьба знатной особы, возвращение правителя в свою столицу давали множество поводов для них.

На свадьбу дочери короля Рене[22]22
  Рене Анжуйский (1409-1480) – король Иерусалимский и Сицилийский, герцог Анжуйский и граф Прованский, меценат и покровитель искусств.


[Закрыть] Иоанн де Бурбон прибыл верхом на боевом коне, покрытом попоной и?, зеленого с золотом бархата; за ним шесть парадных коней, «покрытых первый малиновым с золотом сукном, второй белым и голубым бархатом, третий дамастом с вышитыми и накладными золотыми горохами; четвертый малиновым бархатом с большими греческими буквами из золотой нити, из которых складывался его девиз, то есть слова „Надежда Бурбона“; пятый был под черным и лиловым бархатом, шестой под бархатом пепельным». Годом позже Иоанн де Бурбон присутствует в Шалоне на празднике, устроенном в честь герцогини Бургундской; на этот раз под ним был конь, «покрытый попоной из золотой парчи с нашитыми на нее маленькими фигурками из лилового бархата, а щит у него был обтянут белым бархатом, усыпанным золотыми звездами»; его сопровождали музыканты с трубами и рожками и десять дворян, одинаково одетых в малиновый бархат.

Свадьба дочери всего-навсего мажордома Карла VI дала повод устроить великолепные празднества, которые продлились не меньше недели и на которых восторженным зрителем присутствовал испанский капитан Педро Ниньо: «Там было много богатой золотой и серебряной посуды, и множество блюд, приготовленных различными способами. Там было столько народу, что одними только музыкантами, игравшими на всевозможных инструментах, можно было бы населить целую деревню… И еще слышалось пение. Там и здесь начинались танцы, хороводы и бранли, и дамы и рыцари были одеты в такие удивительные и столь разнообразные наряды, что и описать их невозможно из-за того, сколь огромно было их число. Эта свадьба продлилась целую неделю. Когда Празднества закончились, дамы собрались и сказали рыцарям и любезным вздыхателям, что, из любви к своим подругам, они должны устроить очень хороший праздник, на котором будут в красивых доспехах биться на поединках; сами же дамы закажут за свой счет роскошный золотой браслет; посмотрев, как бьются рыцари, они отдадут браслет тому сеньору, кто будет сражаться лучше всех прочих».

Тем не менее подобная утонченность сопровождалась у тех, кто ее проявлял, грубостью и резкостью манер, на наш взгляд, вступавших с ней в противоречие. Французский двор, где страстно увлекались игрой и где королева Изабо[23]23
  Изабелла Баварская (1371-1435)– королева Франции, супруга короля Карла VI. После того как Карл VI стал страдать от приступов безумия, оказалась неспособной проводить твердую политическую линию и металась от одной придворной, группировки к другой. Изабелла была крайне непопулярна в народе, особенно из-за своей расточительности и мотовства. Когда в 1417 г. арманьяки выслали ее в Тур, королева присоединилась к Иоанну, герцогу Бургундскому. Согласилась на договор с англичанами в городе Труа (1420) и признала после смерти своего мужа Карла VI королем Франции английского государя Генриха VI.


[Закрыть] подавала пример беспутной жизни, напоминал притон. Между знатными сеньорами нередко вспыхивали ссоры, которые порой заканчивались трагически. В своем замке в Эдене Филипп Добрый, так строго придерживавшийся этикета, предлагал своим гостям развлечения, на наш взгляд, более чем сомнительного вкуса: в устроенной им галерее, через которую он вел своих гостей, ряд автоматических устройств колотнли их палками, осыпали мукой или пачкали сажей, поливали водой; у входа были расположены «восемь труб, чтобы снизу брызгать на дам…».

В этой причудливой смеси вульгарности и утонченности, в этом пристрастии ко всему пестрому и блестящему так и хочется увидеть черту примитивного мышления, признак низкого развития: на этом уровне человека скорее привлекает внешний блеск, чем действительно волнует красота. Но реальность оказывается более сложной: те самые сеньоры, которым так нравилось выставлять напоказ пышную и едва ли не варварскую роскошь, нередко оказывались и просвещенными ценителями искусств, обладателями живого и развитого ума, и память о них нередко связана с наиболее совершенными творениями искусства того времени.

Иоанна Беррийского[24]24
  Иоанн Беррийский (1340-1416) – третий сын французского короля Иоанна Доброго, с 1360 г. герцог Берри и Оверни. Участвовал в военных походах Карла V в Аквитанию и Лангедок, после 1380 г. стал генеральным наместником Лангедока. Пытался играть роль примирителя в войне между бургиньонами и арманьяками, но потерпел неудачу и потерял влияние в королевском окружении. Иоанн Беррийский, страстный коллекционер и покровитель искусств, привлекал к своему двору многих известных и талантливых архитекторов (Ги и Дру де Даммартэн), скульпторов (Андре Бонево) и художников-миниатюристов (братья Лимбурги).


[Закрыть] можно назвать одним из наиболее ярких представителей типа правителей-меценатов начала века, когда перевес в художественной области еще не оказался на стороне бургиньонов. Особенно ярким был контраст между характером этого человека, жестокого, скрытного, мрачного и алчного, «безжалостного к простым людям, словно какой-нибудь сарацинский тиран», и утонченностью его интеллектуальных пристрастий. Несомненно, нам кажется, что его страсти к коллекционированию недоставало разборчивости; в его коллекции в Меэнском замке рядом с подлинными сокровищами искусства встречаются самые неожиданные и разнородные предметы, страусиные яйца, бивни нарвала и т. п., приобретенные из-за их редкости. Но он был и любителем книг, постоянно подстерегавшим «случай» и державшим специального итальянского агента, который должен был сообщать ему об интересных «распродажах». А главное, его имя тесно связано с апогеем искусства миниатюры, которым стало творчество братьев Лимбургов. Скольких слез стоила подданным герцога, притесняемым жестокими налоговыми агентами их господина, каждая страница прославленного «Календаря», изображающая безмятежную жизнь полей и лесов!…

Другие члены королевской семьи отличались такой же страстью к красивым вещам. Филипп Храбрый[25]25
  Филипп Храбрый (1342-1404) – четвертый сын Иоанна Доброго. Получил от отца герцогство Бургундское в 1363 г. Женившись на Маргарите Фландрской, в 1384 г. стал графом Фландрии, заложив основу бургундского государства. С помощью брачных союзов подготовил присоединение к своему государству Эно и Брабант, положив начало политике своих наследников в Нидерландах. Пользовался огромным влиянием при французском дворе, особенно после того как Карл VI сошел с ума.


[Закрыть] тоже собирал редкие книги, которые отыскивали для него Рапонды; последние, зная о его страсти, подарили ему к празднику прекрасное иллюстрированное издание Тита Ливия. Именно для него впервые был переведен на французский язык «Декамерон» Боккаччо. Тем не менее оставшаяся после смерти герцога библиотека насчитыала не более шестидесяти томов, хотя и очень ценных; библиотеку значительно увеличат его наследники, Иоанн бесстрашный и особенно – Филипп Добрый, который завещает своему сыну Карлу Смелому собрание, состоящее из девятисот рукописей.

Людовик Орлеанский, брат Карла VI, которого соременники будут упрекать в беспорядочном образе жизни, также был библиофилом. В его библиотеке были древние сочинения, как священные тексты, так и светские книги (Библия, труды Аристотеля, Блаженного Августина, Цезаря, Боэция) и современные произведения Фруассара и Кристины Пизанской; не обошлось, разумеется, и без «Романа о Розе». Его сын Карл, унаследовавший и его книги, и его страсть к чтению, прибавил к этому тонкий поэтический талант и превратил свой двор в Блуа (после долгого перерыва, вызванного его английским заточением с 1415 по 1440 г.) в центр утонченной интеллектуальной жизни.

Соперник двора в Блуа, двор в Мулене, столице владений герцога Бурбонского, охотно принимал писателей и ученых, в числе которых был Жан Роберте, которого один из его современников превозносил под именами «сокровища Бурбонне, звезды, сияющей во мраке, примера цицеронова искусства и теренциевой изысканности» благодаря образованию, полученному им в Италии, «стране, жаждущей обновления…». Разве не кажется нам, будто мы уже слышим Рабле, прославляющего падение невежества под ударами гуманистов?.. Сам Иоанн II[26]26
  Иоанн II де Бурбон (1426-1488) – герцог Бурбонский, участник боев за освобождение от англичан Нормандии и Гиени (1450-1453), генеральный наместник Гиени (1452-1461), губернатор Лангедока (1466-1486) и Лионнэ (1474-1486); коннетабль Франции (1483).


[Закрыть] проявлял величайшую любознательность ко всему и окружал себя не только писателями, но и учеными, и «физиками», и астрологами. По его желанию разыскивали и исправляли некоторые утраченные или переделанные сочинения древних авторов, и он даже подумывал о том, чтобы создать, собрав сведения со всех концов света, энциклопедию человеческих знаний. Таким образом он засвидетельствовал неразрывную связь, существующую между «ранним гуманизмом» времен Карла VI и великим его расцветом конца века. Примечательно, что Иоанн де Бурбон заинтересовался зарождением книгопечатания и что в конце жизни он посетил первую типографию, устроенную в Сорбонне Жаном де ла Пьером и Гийомом Фише: на этих первых станках были отпечатаны «Elegantinae Linguae latinae» (О красотах латинского языка) Лоренцо Баллы; текст был составлен Полем Вьелло (Senilis), одним из гуманистов, живших при муленском дворе.

Интерес к умственным занятиям не был исключительной монополией правителей. Мы встречаем его, хотя и в более скромных проявлениях, у менее знатных сеньоров. Знаменитый Жиль де Рэ, оставивший в 1439 г. военную карьеру и поселившийся в своих замках Тиффож и Машкуль, разорился, удовлетворяя свою страсть коллекционера и любителя искусства. Он обладал богатой библиотекой, устраивал театральные представления, для которых сочинял соти и моралите, содержал жонглеров и менестрелей, а также великолепную «капеллу» для оживления богослужений. Французский адмирал Рено де Три не довольствовался тем, чтобы вести удобную и приятную жизнь: он занимался литературой и участвовал в поэтических турнирах, которые в то время были в большой моде при дворах правителей. Из среды мелкой знати вышли два лучших писателя того времени: Жан де Бюэй, чья автобиография под названием «Le yiouvencel» («Юноша») свидетельствует о широкой культуре, и Антуан де ла Саль, тонкий и ироничный автор Маленького Жана де Сентре».

Картина придворной жизни начала XV в. была бы неполной, если бы мы не упомянули о музыке. Тогда как вокальная полифония все еще наталкивалась на непонимание некоторых духовных лиц, враждебно настроенных к чрезмерно соблазнительным новшествам, которые она с собой принесла, она находит самый радушный прием у принцев и знатных сеньоров, которые тратят огромные деньги на капеллы и инструментальные группы». Музыка стала неотъемлемым элементом церковных и светских праздников, то сопровождая торжественные въезды, балы или рыцарские турниры, то придавая особое великолепие богослужениям. После периода французского преобладания во времена Карла V и поэта Гийома де Машо в следующем веке музыкальное первенство захватила Фландрия с Дюфе, Биншуа, Окегхеймом. Одно из главных сочинений Гийома Дюфе, его «Плач по Святой Матери Константинопольской Церкви», было, скорее всего, написано к праздникам, устроенным по случаю Обета Фазана, и, видимо, сопровождало появление «Госпожи Церкви», въезжающей верхом на слоне в пиршественный зал. Иоанн II де Бурбон также был любителем музыки и пел собственные стихи, аккомпанируя себе на лютне; то же делал и Карл Орлеанский, и большинство его баллад были нарочно написаны для того, чтобы их положили на музыку.

Вместе с миниатюрой, сохранившей для нас ослепительно яркий облик эпохи, музыка XV в., где порой «романтическое» чувство передает утонченная полифоническая техника, остается одним из наиболее убедительных свидетельств придворной жизни последнего века Средневековья.

ГЛАВА VII. ЖИЗНЬ РЫЦАРСТВА. МЕЧТА И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Рыцарский идеал и его социальная роль. Новое рыцарство: мечта о героизме и о любви. Странствующие рыцари. Путы и турниры. «Pasd'armes» и романтическая мизансцена. Антирыцарская реакция. Дамп Аббат и «Маленький Жан де Сентре»

Рыцари с развевающимися султанами на шлемах скрещивают копья под громкие звуки длинных труб, в которые трубят герольды; прекрасные дамы в островерхих энненах следят за боем с украшенного знаменами балкона, – разве не так мы чаще всего представляем себе средневековую жизнь, если речь заходит о рыцарях?

Но подобная картина никак не подходит для того, чтобы стать символом Средневековья. Составляющие ее элементы позаимствованы с миниатюр XIV и XV в., и только для этой эпохи, да и то с оговорками, это представление можно считать соответствующим истине. К тому же речь идет об эпизоде, который носит характер исключительный, в котором действуют представители крайне ограниченной социальной группы, аристократии, которая далеко не равнозначна всему феодальному классу целом.

Тем не менее давайте почитаем летописцев того времеи – Фруассара, Монстреле, Шатлена. Разве не покажется нам, будто эти рыцарские поединки составляли наиболее достойный воспоминания аспект истории той эпохи? Целые страницы посвящены подробнейшему рассказу об условиях поединка между двумя рыцарями и описаниям одежды и снаряжения каждого из них. Более или менее беллетризованные биографии – «Книга деяний маршала Бусико», «Книга деяний славного рыцаря Жака де Лалена» – превозносят наиболее безупречных представителей рыцарства, а роман «Маленький Жан де Сентре» представляет собой, по крайней мере, в первой своей части, настоящее учебное пособие для жаждущего посвящения в рыцари.

Контраст между прославлением рыцарской доблести и современной действительностью, в которой царили жестокость и вероломство, был очень резким. Ход истории в течение трех десятилетий определяли не чувство чести и великодушие, но два преступления, совершенные при обстоятельствах, которые можно расценивать как оскорбление, нанесенное рыцарскому духу: убийство Людовика Орлеанского в 1407 г. и убийство Иоанна Бесстрашного двенадцатью годами позже.

И потому нам хочется видеть в прославлении рыцарства всего-навсего интеллектуальную игру, своего рода идеалистическую реакцию на грубость повседневной действительности. Но даже если бы рыцарская мечта ничего, кроме этого, собой не представляла, она заслуживала бы места в исследовании о жизни той эпохи, поскольку иллюзия, окрашивающая в свои тона представления о времени, является важным элементом человеческого существования. Но рыцарский идеал не остался лишь во владениях мечты; он проникал и в реальность, нередко ему сопротивлявшуюся, порождая образ жизни и действий, которые при довольно ограниченном распространении оставались тем не менее характерными для обстановки и настроений общества.

В XII в. Иоанн Солсберийский сформулировал четыре главных понятия, определяющих собой рыцарский долг: защищать Церковь, бороться против лжи, помогать бедным и сохранять мир. Это представление, согласно которому рыцарство было воинством на службе веры и справедливости, по-прежнему живо; оно все еще вдохновляло Филиппа де Мезьера, когда в середине XIV в, он закладывал основы ордена Страстей с целью после установления мира в Европе продолжить крестовые походы.

Но рыцарский идеал в понимании тех, кто его проповедовал, покоился не на основе альтруизма подобной миссии, а совершенно на иных основах. Его основным стержнем была честь, понимаемая как превознесение личной доблести в глазах всего света. Разум, равно как и материальная выгода, должен уступить требованиям этой чести, подразумевающей прежде всего храбрость и великодушие. Это горделивое поведение очень далеко от смирения, приличествующего истинным Христовым рыцарям, но его нельзя отнести за счет пустого хвастовства, на что указывают многочисленные эпизоды истории того времени: на поле битвы при Азенкуре под вечер, когда королевские войска под командованием коннетабля д'Арманьяка были уже наголову разбиты, появился Антуан Бургундский, брат Иоанна Бесстрашного, заклятый враг арманьяков; он пожелал, несмотря ни на что, до конца исполнить свой долг по отношению к королю Франции, и его тело будет найдено среди других павших в тот день. Его племянник, Филипп Добрый, нередко будет высказывать сожаление о том, что был в те времена слишком молод и не мог последовать его примеру, и у нас нет оснований подвергать сомнению искренность этого чувства.

Итак, война давала полный простор для проявления рыцарской доблести, но именно на войне столкновение рыцарской доблести с грубой реальностью было особенно жестким. Нередко военачальники двух армий, и даже враждующие государи, бросали друг другу личный вызов нп поединок. В 1383 г. Ричард II Английский предложил решить вопрос о войне между двумя королевствами посредством поединка, в котором сойдутся он и Карл VI, а также дядья обоих монархов. Несколько лет спустя Людовик Орлеанский бросит вызов Генриху IV Ланкастеру; в 1415 г. – снова вызов, на этот раз обращенный Генрихом V Английским дофину Людовику Гиенскому. Филипп Добрый, безупречный рыцарь, не преминул скать свое слово: «дабы избежать пролития христианской крови и гибели народа, к коему питаю я сострадание в своем сердце», он вызывал на бой Хэмфри Глостера, который оспаривал у него Нидерланды; он усердно готовился к поединку: заказав снаряжение, флаги и знамена, которыми будет украшена арена, герцог ежедневно упражнялся с оружием в руках.

Но ни один из намеченных поединков между принцами не состоялся, что позволяет несколько усомниться в искренности их намерений. Зато частные поединки между капитанами или сражения на арене между двумя группами противников были не редкостью. Прославленная битва Тридцати[27]27
  Битва Тридцати (1351) – сражение по образцу турнира между гарнизонами двух бретонских крепостей, одна из которых принадлежала англичанам, другая– французам С одной и другой стороны в бой вступили по тридцать рыцарей, победу одержали французы.


[Закрыть], состоявшаяся в 1351 г. в Бретани, надолго осталась в памяти и вызвала подражания. В 1402 г. в Монтандре де Сентонж семь французских баронов сразились с семью английскими. Французы одержали победу, а их предводитель, Гийом де Барбазан, заслужил у короля Карла VI титул «безупречного рыцаря». Другая битва семи, которая должна была состояться в 1407 г. между бургиньонами и арманьяками, была отменена в последнюю минуту по приказу короля, который пытался примирить враждующие партии. Мы знаем, что обычай частных поединков между капитанами переживет то, что мы именуем Средневековьем: столетием позже Барбазана другой «рыцарь без страха и упрека», Баярд, вступит в бой с испанским военачальником Сотомайором (1503).

Для исхода войны более опасным, чем личные вызовы, было столкновение между желанием совершить «подвиг» и требованиями тактики. Три крупнейших поражения Франции в Столетней войне во многом определялись отсутствием дисциплины в феодальной коннице, нетерпеливо жаждавшей вступить в бой, и стремлением каждого из сражающихся оказаться в первом ряду. Подчинение определенным правилам тактической осторожности воспринималось как трусость: в 1404 г. небольшое французское войско высадилось на английском берегу поблизости от Дармута и наткнулось на выстроенные на побережье укрепления; один из французских капитанов, Гийом дю Шатель, посоветовал предпринять обходной маневр, с тем чтобы обогнуть вражеские оборонительные сооружения, но его товарищ воспротивился: «Защищают их всего-навсего крестьяне, – сказал он, и для рыцарей позор из-за них отклониться от прямого пути». Гийом дю Шатель, задетый за живое, бросился в атаку на укрепления и был убит, после чего все его войско обратилось в бегство. Устав ордена Звезды, учрежденного Иоанном Добрым, требовал от входивших в него рыцарей отступать в бою не более чем на четыре арпана; и лучше было погибнуть или попасть в плен, чем нарушить это требование.

Понимание чести было общим для всего класса феодалов, но внутри этого класса те, кто действительно имели право на звание «рыцаря», в начале XV в. составляли лишь незначительное меньшинство. Если во ремена Иоанна Солсберийского для сеньора вполне етественным было пройти посвящение в рыцари, едва выйдя из отроческого возраста, впоследствии все больше число дворян стало отказываться по причинам материального порядка, и в первую очередь – из-за того, что рыцарское снаряжение стоило очень дорого. Можно сказать, что к концу Средневековья вступление в рыцарский орден не только не было нормальным явлением, но превратилось скорее в исключение. Многим знатным семьям, разоренным войной или обесцениванием их доходов, не под силу стали траты на церемонию посвящения, и еще менее того они способны были понести расходы, которых, в военном плане, требовала «рыцарская служба» (предполагавшая содержание множества пажей и слуг).

И потому рыцарство, в строгом смысле слова, постепенно превращается в немногочисленную элиту феодальной знати, и это уменьшение числа рыцарей сопрождается возрастающей утонченностью рыцарских чувств и обычаев. Великие рыцарские ордены прежних времен – тамплиеры, госпитальеры и т. д. – были созданы для того, чтобы действовать; можно сказать, что многочисленные ордены, появившиеся с середины XIV в. и до середины XV в., рождались главным образом ради того, чтобы привлечь к себе внимание. Не было ни одного правителя и ни одного знатного сеньора, который не стремился бы прославить свое имя созданием нового ордена: Иоанн Добрый подал пример, создав орден Звезды; тридцать лет спустя Бусико учредил орден Белой Дамы на Зеленом Поле; Людовик де Бурбон, дядя Карла VI, – орден Дикобраза, которому с бургиньонской стороны будет противопоставлен орден Золотого Руна. Если некоторые из них и имели какое-то политическое (как орден Дикобраза, объединивший противников Бур-гундии) или практическое значение (как любопытный орден Золотого Яблока, основанный овернскими дворянами, обещавшими друг другу взаимную помощь и поддержку3 ), отличало их, как показывает Хёйзинга, главным образом стремление учредить нечто вроде аристократических «клубов», которые предписывали своим членам вести особенно утонченный образ жизни и резко отделяли их от обычных людей. Уставы орденов не случайно придавали особую важность церемониалу: в уставе ордена Золотого Руна о самой цели его учреждения сведения весьма расплывчаты: «заботиться о чести и прибавлении общественного блага, равно как и о спокойствии и процветании государства». На самом же деле главными были параграфы, уточнявшие этикет собрания капитула, определявшие цвет и покрой костюмов, предусматривавшие имена, которые надлежало носить герольдам и пурсиванам (poursuivants)[28]28
  Кандидатам на звание герольда.


[Закрыть] (то обстоятельство, что имена эти по большей части заимствованы из «Романа о Розе», еще больше подчеркивает искусственность и «романтичность» рыцарских орденов); что касается деятельности ордена, она проявляется лишь во время праздников, которыми сопровождаются встречи его членов. Обет Фазана, обязывавший рыцарей следовать за своим герцогом в Иерусалим, был всего лишь поводом для того, чтобы продемонстрировать современникам роскошь бургундского двора.

Желанием рыцаря «отличиться» объясняется пристрастие к девизам и эмблемам, вышитым или выгравированным на одежде или частях воинского снаряжения; нередко, стремясь разжечь любопытство зрителей, им придавали загадочную форму: «Все, что пожелаете», гласит девиз Бусико; «Придет время» – девиз Иоанна 'Беррийского. С этим же следует связывать и растущее пристрастие к геральдике и гербам. Все большее значение придавалось древности дворянского рода, которую должны доказывать рыцари: в Бургундии к участию в некоторых турнирах допускали лишь тех, кто мог доказать наличие по крайней мере четырех благородных предков; во время «pas d'armes»[29]29
  Pasd'armes – разновидность турнирного боя.


[Закрыть], где сражался Жак де Лален, его палатка была украшена тридцатью двумя «guidons» (знаменами) с изображением гербов тех сеньоров, от которых он вел свое происхождение. Во время турнира, организованного королем Рене, один из сражающихся, Луи де Бюэй, поинтересовался, достаточно ли благороден для того, чтобы с ним сразиться, его противник, Жан де Шалон. Этой заботой об этикете, наряду с любовью к пышным зрелищам, объясняется та значительная роль, какую играли при герцогских дворах герольды, которым поручалось следить за соблюдением правил игры и придавать ей блеск.

Наиболее выразительной чертой нового рыцарства стала та роль, которую играла женщина в качестве вдохновительницы и судьи рыцарской доблести. Теперь безупречный герой руководствовался не только честью – или, вернее, честь находила подтверждение лишь в уважении любимой женщины. Старинная тема рыцарской литературы была разработана романтическим воображением еще в XII в., как показывает все творчество Кретьена де Труа, но в нее вдохнули новую жизнь, стараясь перенести ее в область реальной жизни. «Это любовь, говорит маршал Бусико, – а ведь он был суровым воином, – внушает юным сердцам желание превзойти себя в героических подвигах». Весь «Маленький Жан де Сентре» построен на смешении «рыцаря» и «влюбленного» (эти два слова нередко употреблялись как синонимы); дама де Бель-Кузин, которая занимается рыцарским воспитанием юного пажа, для начала спрашивает у него, выбрал ли он себе «возлюбленную даму», и из любви к ней Сентре доказывает свою «доблесть» на поле битвы и на турнирах.

Мечта о славе и любви, составлявшая основу рыцарского чувства, и в самом деле нашла наиболее выразительное проявление на поединках, турнирах и «pas d'armes», в глазах хронистов представлявших собой величайшие исторические события того времени. «Было бы великой утратой, – пишет Оливье де ла Марш, – если бы о подобных битвах позабыли или умолчали бы о них. С моей стороны было бы низостью удержать свое перо, не описав как можно лучше благородные деяния, которые мне довелось видеть».

Тем не менее не все происходившие на арене схватки вдохновлялись лишь желанием проявить рыцарскую доблесть. Судебные поединки оставались способом вершить правосудие, несмотря на то что государственная власть регламентировала их и стремилась сократить их число. К ним можно было прибегать лишь в том случае, если отсутствовали какие-либо доказательства и приходилось полагаться на «Божий суд». В северо-восточных областях Франции, находившихся под властью бургиньонов, они происходили относительно часто, даже и в низших классах. В 1455 г. в Валансьенне, в присутствии герцога Бургундского, состоялся бой, в котором друг против друга выступили два горожанина, вооруженные щитами и дубинками; побежденный, поскольку Божие решение было вынесено не в его пользу, после этого был повешен палачом. Но личный поединок все же, как правило, оставался средством разрешения споров внутри феодального класса: в 1409 г. на площади Сен-Мартен-де-Шан в присутствии короля, герцога Беррийского и первых особ при дворе состоялся поединок между двумя рыцарями, один из которых был бретонцем, другой – англичанином, «из-за того что один другому солгал». Бились всерьез: для начала противники сразились на копьях, затем – на мечах, и в конце концов англичанин был ранен. Тогда король приказал прекратить сражение и «с величайшими почестями» проводить рыцарей по домам. Но чуть позже, когда Джон Корнуэльский, двоюродный брат короля Англии, вознамерился сразиться с сенешалем Эно, король отменил бой и запретил без серьезных оснований «вызывать на поле».

Однако именно отсутствие какого бы то ни было «разумного» повода характерно для рыцарского поединка в чистом виде, у противников не было никаких других оснований для сражения, кроме желания показать себя во всем блеске и одновременно продемонстрировать «покорность» даме, которой обязаны своей доблестью. Именно потому государственная власть, как правило, выступала против этих бесполезных сражений, где попусту растрачивался героический пыл, который мог бы найти куда лучшее применение на поле боя. Церковь была к ним не более благосклонна, и причиной тому – эротические влечения, связанные с рыцарским поединком. Там, дама де Бель-Кузин произносит длинную речь, убеждая юного Сантре в том, что эти запреты не могут быть абсолютными. «И хотя эти поединки запрещены, и Церковь и государство объявили, что в одном случаевступающий в сражение впадает в грех, искушая Бога, другие – в грех гордыни, истинно влюбленный свобободен от двух этих грехов, сражается единственно ради того, чтобы возвысить свою честь, без ссор и без обид на кого-либо». Светским правителям тем более трудно было категорически выступать против поединков, что некоторые из них – как Карл VI, Филипп Добрый, «Сицилийский король» Рене Анжуйский – сами были проникнуты теми убеждениями, которые им способствали.

Наиболее выразительной формой рыцарского вызова была «emprise»[30]30
  Emprise – букв. путы, оковы.


[Закрыть], обращенная не к определенному противиику, но ко всякому, кто пожелает этот вызов принять. «Emprise» подразумевала, кроме того, и «обет»: рыцарь налагал на себя символическую повинность, которая могла закончиться лишь после того, как условия «emprise» будут исполнены. «Мы, Иоанн, герцог Бурбонский, – сказано в послании Иоанна де Бурбона 1415 года, – не желая пребывать в праздности и желая в ратном деле проявить свою доблесть, надеясь снискать славу и добиться благосклонности прекрасной дамы, коей мы служим, дали обет и пообещали, что мы, а также еще шестнадцать рыцарей… будем носить каждый на левой ноге цепи, рыцари – из золота, оруженосцы – из серебра, каждое воскресенье в течение полных двух лет… если только не найдется раньше равное число безупречных рыцарей и оруженосцев, которые все вместе пожелают вступить с нами в пеший поединок до победного конца, и каждый из сражающихся будет вооружен так, как захочет, копьем, топором, мечом или кинжалом, или, по меньшей мере, жезлом такой длины, какую пожелает взять, и одни сделаются пленниками других, и условие таково, что те сражающиеся с нашей стороны, кто будет побежден, должны будут каждый отдать по цепи, подобной тем, какие мы носим, а побежденные с противной стороны должны будут отдать кому пожелают рыцари – золотой, а оруженосцы – серебряный браслет». Помимо этого, в течение двух лет, пока длится действие обета, герцог и его спутники должны были ставить свечи перед изображением Богоматери, которое им следовало с этой целью заказать живописцу и у подножия которого была бы подвешена золотая цепь, подобная тем, какие они наденут на себя. В посвященной Пресвятой Деве часовне будут ежедневно служить мессу, для которой они пожертвуют ризы, чаши и необходимые церковные украшения. Если они выполнят все условия, мессу будут служить постоянно, и в часовне появится изображение каждого из рыцарей в тех одеждах, какие были на них в день битвы; каждый из них обязуется «охранять честь дам и всех благородных женщин».

«Lettres d'armes», письма, в которых сообщалось об «emprise», вручались герольдам и пурсиванам, с тем чтобы под звуки труб оглашать их содержание при дворах правителей и сеньоров. Если какой-нибудь рыцарь изъявлял желание принять вызов, он, в свою очередь, извещал об этом письмом. В 1400 г. пурсиван по имени Али передал английским рыцарям, занявшим Кале, вызов арагонского сеньора Мигеля д'Ориса: «Во имя Бога и доброй Девы Марии я, Мигель д'Орис, дабы возвеличить свое имя, зная достоверно о подвигах английских рыцарей, с сегодняшнего дня начинаю носить на ноге обломок меча до тех пор, пока один из рыцарей английского королевства не согласится вступить со мной в поединок…» (далее следует подробнейшее описание условий боя). Английский рыцарь, Джон де Прендергаст, Принявший его вызов, отвечает: «Извольте знать, что я уже лично видел письма, доставленные пурсиваном Али, из коих узнал о твердом и отважном желании сразиться, овладевшем вами; а также и о том, что вы дали обет носить некую вещь, которая, как сказано в вашем письме, причиняет вам сильную боль в ноге… Я жажду чести и желаю доставить вам удовольствие, и потому принимаю ваш вызов так, как сказано в вашем письме, и для того Чтобы избавить вас от тягот и страданий, и потому что Я давно желал сразиться с каким-нибудь благородным Храбрецом из Франции, чтобы узнать некоторые вещи, касающиеся поединков».