Текст книги "Дома страха и лжи. Комплект из 3 книг"

38. Кристиан

– Пойдем, пройдемся, – говорит Гевин, когда переступает порог моей квартиры и топает прямо в кухню, к холодильнику с бухлом. – Пошли, сходим на «Чикаго кабс», потом прошвырнемся по клубам, пощупаем бабс. – Похоже, ему самому эта идея нравится – наливая себе бурбон, он все время бубнит: «“Кабс” и бабс, бабс и “Кабс”».

– Не хочется что-то, – говорю я.

– Нет настроения для «Кабс»? Ладно, тогда пойдем по бабс. Схватим где-нибудь по стейку, а потом закатимся в «Западную петлю».

Я издаю стон.

– Ну, тогда в «Треугольник». Или в «Таверну».

– Ну, не знаю…

– Чего ты не знаешь? Сегодня же пятница. Ты что, дома весь вечер будешь торчать?

– Может быть. Я устал…

Но Гевин мотает головой:

– Нет, нет, нет. Ники не устает в пятницу вечером. По пятницам Ники напивается с другом Гевином, а потом они берут по паре телочек и…

– Я плохо себя чувствую, Гев. Отстань.

Гевин делает большой глоток скотча и внимательно смотрит на меня. Потом грозит мне пальцем и спрашивает:

– Как дела с номером семь?

– Хорошо. С ней все нормально. Все по плану.

– Точно?

– Точно.

– О’кей, тогда пропустим по паре бокалов здесь, а потом выйдем. Расскажи подробнее.

– Мы так не договаривались.

– Я же не спрашиваю ее имя – просто расскажи, как там у вас с ней. Что у нее за история?

– Да какая там история? Сбежала когда-то из дома… вот и все, что я знаю.

Он удивлен, я вижу. Я тоже удивился, когда узнал, но потом перестал. Чем больше времени я провожу с Вики, тем яснее вижу, что она одиночка и боец по природе. Все мои прежние жертвы – да, все шестеро, если подумать, – были обычными дамочками из богатых привилегированных семей. Их биографии даже отдаленно не напоминали мою.

– То есть она сбежала из дому еще девчонкой? – уточняет Гевин. – И что делала?

– Понятия не имею. Она не говорит со мной о прошлом. В Сети тоже ничего нет.

– Зачем ей говорить? Ты и сам все знаешь, – замечает Гев и наливает себе второй бурбон.

– Откуда?

– Ну а что она могла делать? От родителей сбежала, кто ее кормил-поил?

– Заткнись, Гев.

– Она была шлюхой, Ники. Дешевой шлюхой. Или порноактрисой. Короче, что-то связанное с индустрией развлечений для взрослых. Наверняка.

Я хватаю из холодильника бутылку воды.

– Она трахается, как шлюха?

– Я сказал, заткнись! – Швыряю бутылку, из нее вылетает пробка, и вода разливается по всей кухне.

– Господи боже мой… – Гевин пятится. – Да что я такого сказал-то, приятель?

Я хватаю полотенце и начинаю собирать воду с пола. Тем временем Гевин идет в гостиную и включает телевизионную панель на стене.

Я швыряю мокрую тряпку в раковину, тоже наливаю себе бурбона и выхожу в патио. Вокруг уже бурлит ночная жизнь – насколько это, конечно, позволительно в условиях города. Мне здесь нравится. Я всегда хотел обосноваться именно в Чикаго, когда покончу со своими аферами и наберу достаточно денег – если, конечно, получится. Потому что безопасность важнее всего, и на всякий случай у меня есть второй план: уехать, как только запахнет жареным. Хотя, по-моему, закон я все же перехитрил. По крайней мере, ни одна из тех дамочек, которых я обобрал, до сих пор не заявила в полицию – им же стыдно, ведь признаваться придется не только в том, как они обманывали ради меня своих мужей, но и в том, какого сваляли дурака, когда отказались от полного дележа имущества при разводе, а потом остались и без мужей, и без денег.

Да и чего они добьются, даже если вдруг выследят меня? Я же был их тайным возлюбленным, их маленьким грязным секретом; они не знакомили меня со своими друзьями, не вводили в свой круг. При этом я каждый раз пользовался другим именем – Коллин Дэниелз, Ричард Нантц, Дэвид Дженнер, – так что в случае чего мне остается только повторять: «Нет, нет, это был не я». Какие деньги? Все было в наличных, проследить их путь невозможно. Значит, ничего нельзя и доказать.

А вот что сделает Вики, когда я заберу у нее деньги? Не знаю. Она-то собирается ободрать своего мужа как липку, а я собираюсь как липку ободрать ее саму. Побежит ли она жаловаться? Может ли один вор пожаловаться на другого вора? Теоретически, почему бы и нет? Она может попробовать. Вики, похоже, не из тех, кто легко прощает обиды. Но, как я не устаю себе повторять, я же совсем ее не знаю.

Нет, она точно будет мне мстить. Я бы на ее месте мстил. А она такая же, как я.

Я иду в гостиную, где Гевин развалился на моем диване и смотрит кино, потягивая мой бурбон. Увидев меня, он тычет пультом в экран и говорит:

– «Шпионские игры». Смотрел?

– Нет.

– Старый фильм-то. Играют Редфорд и Питт. Редфорд, он, значит, агент ЦРУ, олдскульный такой, да? Учит Питта азам. Ну, типа, не имей привязанностей, делай заначку на старость и не трогай ее ни за что, короче, думай о себе, так? А потом оказывается, что все это просто слова, а сам он – золотой парень. Знаешь, что у тебя с Редфордом общего?

Я сажусь на диван.

– Нет, а что у меня с ним общего?

Гевин выключает телевизор, и мы остаемся в тишине.

– Ничего, – говорит он. – Потому что это – кино, произведение искусства, гребаная, блин, сказка. А ты, Ники, настоящий, и жизнь у тебя тоже настоящая. Так что будь любезен, сделай себе – а главное, мне – одолжение, а?

– Какое?

– Не обзаводись совестью. И ни за что, слышишь, ни за что не влюбляйся в эту бабу. Бери ее денежки и сматывайся. Принцессу будешь искать после.

* * *

– Ладно, еще по одной накатим, и за стейком, – говорит Гевин.

– Я что-то не хочу.

Мы стоим у меня в патио на втором этаже, под нами переулок, где уже бурлит ночная жизнь.

– Ну, может, хоть туда сходим? – продолжает приставать Гевин.

– Куда – туда?

– Да прямо напротив, Эйнштейн. Вон в то заведение на первом, где все сидят на улице, пьют и веселятся, не то что мы с тобой… Я прямо отсюда вижу там не меньше двадцати горячих девчушек, которые раздвинут перед тобой ножки, только подмигни. Ну, если ты, конечно, не влюбился в номер семь…

– Заткнись уже, а?

– Заткнусь только после третьего ноября, когда номер семь заберет денежки у мужа, а ты заберешь их у нее. Тогда я получу свою долю и заткнусь. А до тех пор я за тебя беспокоюсь.

– Да не влюбился я в нее и не собираюсь влюбляться.

– Молодец. Тогда пойдем туда, поужинаем? Готовят они там стейки?

– Вряд ли. Где-то у меня есть их меню…

– Мы ничего не будем заказывать, солнышко, мы пойдем туда сами, ножками. Скажи только, чем там кормят, если не стейками?

– Есть неплохая куриная шаурма…

– Куриная что?

– …и кюфта-кебаб тоже недурен.

– Чего? Какая кюфта? Господи, Ники, да что с тобой такое?

Я подаюсь к нему и шепотом говорю:

– И перестань уже называть меня Ником, дурень. Для парня, который заботится о том, чтобы все дело прошло без сучка без задоринки, ты что-то уж больно свободно бросаешься именами, да еще с балкона. Может, еще в гребаные газеты объявление дашь – пусть уж в «Чикаго трибьюн» напечатают, что мое имя вовсе не Кристиан Ньюсом?

Он кивает и делает глоток.

– Ты прав, Кристиан. Нижайше прошу меня простить. И, поверь, я понимаю, что тебе приходится есть всякую фигню, чтобы не испортить фигуру, на которую они все западают. Так что снимаю все мои предыдущие возражения и почтительно приглашаю тебя в… – он снова смотрит на патио через дорогу, – как называется вон то место?

– «Вива Медитеррейниа».

39. Саймон

Утро понедельника. Я просыпаюсь один. Вики опять уехала в Элм-Гроув, к своим племянницам, на все выходные. У старшей, Марии, пришли первые в жизни месячные, девочка переволновалась, ведь у нее нет матери, которая могла бы ей все объяснить и успокоить… А Вики до сих пор считает, что могла бы предотвратить гибель сестры, будь она к ней внимательнее, и потому старается проводить с девочками почти каждые выходные.

И это одна из причин, почему я ее люблю.

Маме она тоже понравилась бы. Мама не стала бы возражать против того, что Вики иногда бывает прямолинейна почти до грубости. Наоборот, она наверняка оценила бы ее прямоту. Мама и сама всегда говорила правду, чего бы это ей ни стоило, даже если она ничего не выигрывала от этого, а могла серьезно проиграть. Отец любил рассказывать историю о том, как мама работала в одной крупной юридической фирме, куда поступила в 1979 году, сразу после колледжа. Фирма была очень раскрученная, там служили 900 человек, из них всего шесть женщин. Мама сразу стала для них группой психологической поддержки – устраивала коллективные ланчи для женщин, приглашала их посидеть где-нибудь после работы и так далее, все строго по собственной инициативе. Для этого она распечатывала объявления, которые развешивала в офисе фирмы. Однажды такой листочек сорвал кто-то из боссов, прочитал, задумался и выдал: «“Вечеринка для женщин”? А почему не для мужчин?» (Тут мама обычно вмешивалась и добавляла, что в тот момент она стояла в коридоре неподалеку, и комментарий был сделан с таким расчетом, чтобы она слышала.) Никто из тех, кто знал мою мать, не удивился, когда она ответила: «У мужчин и так каждый вечер вечеринка».

«Если тебе нечего сказать, молчи, – наставляла она меня во время наших вечерних посиделок, когда заходила поцеловать меня на ночь. – Но, если уж говоришь, говори, что думаешь, думай о том, чтобы говорить правду, и будь готов доказать свою точку зрения. А если доказать ее нечем, значит, и точка зрения так себе».

Я проснулся рано, в начале шестого. Теперь я не бегаю по утрам, забег пять на пять временно отложен – вернее, заменен ежевечерней пробежкой по Викер-парку. Я выхожу на прогулку, возвращаюсь домой, принимаю душ, размещаю в своем блоге «Говорит Саймон» эссе о новом деле о добросовестном исключении из гарантийных обязательств, которое рассматривал Верховный суд штата Висконсин, после чего выхожу из дома и приезжаю на работу к восьми.

Моей матери очень понравилось бы вести блог, в котором она могла бы излагать свои мысли по любому юридическому поводу, важному или интересному для людей. Она, как и все профессора права, имела свою специализацию, однако читала судебные решения по любым делам. А уж особые мнения Верховного суда Соединенных Штатов прочитывала от корки до корки, причем все, и имела привычку обсуждать их за обедом. Она перечисляла факты, спорила с обеими сторонами, приводила аргументы за и против – и наконец объявляла свое решение, которое по мере того, как восьмидесятые медленно перетекали в девяностые, все чаще и чаще разнилось с решением Суда Ренквиста[35]35
  Уильям Ренквист (1924–2005) – американский юрист и политик, председатель Верховного суда США с 1986 по 2005 г.


[Закрыть].

Около девяти тридцати я совершаю утренний променад к Тайтл-энд-Траст-билдинг. Сколько бы раз я ни возвращался сюда, все равно всегда вспоминаю время, когда здесь был отцовский офис. И каждый раз эти воспоминания неприятны. Любой мозгоправ скажет, что я только врежу себе, приходя сюда каждое утро. Но я больше не хожу к мозгоправам – перестал с тех пор, когда полиция Сент-Луиса в поисках убийцы отца приставала к доктору Макморроу с вопросами о том, что я ей говорил в то утро. Такие случаи убивают искренность, без которой в беседах пациента с психотерапевтом нет смысла.

Я беру кофе в «Старбакс», сажусь в кресло, достаю свой телефон и пишу:

Добренького тебе утречка, лэсси[36]36
  Лэсси – собака породы шотландский колли, героиня ряда одноименных кинофильмов; слово «лэсси» (lassie) в шотландском варианте английского языка означает «девушка».


[Закрыть].

Она не отвечает. Я делаю второй заход:

Доброе утро, моя королева.

По-прежнему ничего. Даже точки не моргают. И никаких указаний на то, что она получила мое сообщение.

Похоже, ты чем-то занята. Попробую вечерком, любимая.

Я выключаю телефон и вынимаю сим-карту. Пустой номер. Что ж, хотя бы прогулка была приятная.

* * *

Я вовсе не зацикливаюсь на Митчеле Китчензе. Просто думаю о нем иногда.

Митчел выжимал вес в сто фунтов двумя руками и бросал его на пятнадцать футов. Я знаю это точно: сто фунтов весил я сам в первый год средней школы, и это меня он бросал на пятнадцать футов. Один раз даже пошел на рекорд: восемнадцать футов и три дюйма.

Спортзал для борцов был прямо у школьных ворот, где нас высаживал автобус. Митчел выходил, звал меня – той самой кличкой, конечно, – и я быстро усвоил, что если не буду отзываться, то он просто подойдет, схватит меня и унесет. Туда, в спортзал, где на матах были даже две наклейки – одна синяя, обозначавшая начальную точку броска, вторая красная – личный рекорд Митчела. Он брал меня одной рукой за ремень, другой – за ворот рубахи и, размахнувшись, швырял вперед. Я с треском приземлялся на маты. Его дружки громко ржали, подбадривали его и измеряли расстояние. Бывало, ему не нравился результат, и тогда он снова подзывал меня к себе, чтобы «перекинуть».

– Ты ведь не против, а, Мини-Мы? – говорил Митчел и так хлопал меня ручищей по спине, что мне с трудом удавалось устоять на ногах. Вот это я хорошо помню, кстати: у парня был IQ как у пожарного гидранта, и все же он каждый раз заручался моим согласием, прежде чем бросить, – на всякий случай, вдруг когда-нибудь придется оправдываться. «А он не возражал. Ему даже нравилось. Мы же так, в шутку».

Я, разумеется, возражал. Это было унизительно. Иногда больно. Зато я научился группироваться в полете и закрывать лицо руками, сжав пальцы в кулаки, чтобы не переломать их при ударе.

Я часто спрашивал себя: «Почему я? Что я такого сделал этому парню?» Ну да, я был первогодком-задохликом, да к тому же ботаном. Классической жертвой школьных хулиганов. Но ведь не я один был такой.

Теперь-то, оглядываясь назад, я вполне ясно вижу причину. Мы вместе ходили на математику. Я уже занимался геометрией, что для первогодков было чем-то вроде знака отличия, а Митчел проходил ту же самую программу, что и я, сидя в выпускном классе. Я получал высшие баллы, а он едва-едва натягивался на проходной.

Так что если утренней забавы за мой счет ему казалось мало, то он находил меня во время ланча в школьной столовой, подходил к моему столу и трепал меня за макушку. Я каждый день приносил из дома бутылку «Гаторейда»[37]37
  «Гаторейд» – напиток, восполняющий потерю минеральных веществ; предназначен для тех, кто активно занимается спортом.


[Закрыть] – мама старалась, чтобы я наращивал вес. «Ты ведь не против, правда, Мини-Мы?» – говорил Митчел и сгребал со стола бутылку. Один раз я даже купил две бутылки, чтобы компенсировать себе этот грабеж, но он забрал обе. «Похоже, сегодня у меня праздник», – сказал он. Все, кто сидел со мной за одним столом, такие же первогодки, как и я, только отводили глаза. Никто из них ничего мне не говорил. Все знали, что на моем месте они делали бы то же самое, что и я, – то есть ничего.

Митчел был некоронованным королем нашей школы. Представители университетов съезжались отовсюду посмотреть, как он борется, и завербовать его в студенты. Но у него так ничего и не вышло. Сначала Митчел облажался на одном крупном соревновании, потом у него возникли какие-то нелады с законом, и он чуть не загремел в тюрьму.

Так что кто знает, может быть, карма все-таки существует. И, может, мне следует оставить все как есть. Но каждый раз, нащупывая шрам на левой щеке, под глазом, я невольно думаю о Митчеле.

* * *

Вечером, в начале восьмого, я выхожу из школы и пробегаю пять миль через Викер-парк. В переулке за «Вива Медитеррейниа» останавливаюсь. Погода сегодня нервная – то дождем брызнет, то теплом поманит, поэтому большого наплыва гостей в патио не наблюдается, но несколько человек в свитерах и куртках все же сидят за столиками снаружи и потягивают коктейли, наслаждаясь последними часами уходящего лета.

Ровно в восемь я достаю зеленый телефон и отправляю сообщение:

Добренького тебе вечерочка, лэсси.

Она отвечает:

Хм, вообще-то Лэсси звали собаку, но ОК.

Ага, дуется. Я пишу:

Дуешься, да?

Ответ:

Плохо спала ночь Кон храпит ужасно (зевок).

Вот это здорово. Даже мужа по имени назвала… Ладно, моя очередь:

Так вот почему я не связался с тобой утром?

Ответ:

Когда он ушел, я до полудня спала.

Ага, годится. Я пишу:

Не могу сказать, что мне приятно представлять, как ты спишь с ним.

Она отвечает:

Это же его дом, не лечи мне мозг.

Точки мигают, и телефон выдает следующую фразу:

LOL не РЕВНУЙ черотов автокорректор пока.

И то верно. Я выключаю телефон, вынимаю сим-карту и кладу то и другое в карман шортов.

Поднимаю голову и смотрю на ряды квартир – точнее, на балконы, выходящие в переулок. Третий снизу пуст, но в окнах за ним горит свет.

Третья снизу квартира принадлежит Кристиану Ньюсому, и он трахает Вики последние две недели.

Конечно, я об этом знаю. Пару раз, прибегая сюда, я даже видел Кристиана на балконе. Иногда он сидит там один. Иногда – со своим другом Гевином. Но никогда не с Вики. Нет, она слишком осторожна, чтобы показываться с Кристианом на людях.

Огорчен ли я, что у Вики секс с другим мужчиной? Конечно. Я же нормальный человек. Кто-то может сказать, что у меня и самого рыло в пуху, так что не мне жаловаться в подобных обстоятельствах.

Я стараюсь проявлять здравомыслие. Иногда это мне удается.

А иногда я беспокоюсь из-за разной ерунды куда больше, чем следует.

40. День после Хэллоуина. Джейн

Поникший Конрад Бетанкур сидит, откинувшись на спинку дивана в своей гостиной. Обведенные глубокими темными кругами застывшие глаза смотрят куда-то вдаль. Единственное, чему в его внешности можно позавидовать, так это загару.

Офицер полиции встретил Бетанкура в аэропорту О’Хара, где его самолет совершил посадку два часа назад. Оттуда Бетанкура повезли в морг округа Кук, где он опознал тело своей жены Лорен. Сопровождавший вдовца офицер отчитался кратко: увидев тело, Бетанкур прошептал: «Господи, боже мой», подтвердил, что это его супруга, с которой он прожил три года, после чего попросил разрешения побыть в одиночестве. Чем он занимался в эти несколько минут – тихо плакал, выл, как раненый зверь, или оставался собранным и спокойным, – Джейн уже не узнает, потому что никто при этом не присутствовал. Выйдя из комнаты, которую ему предоставили для уединения, Бетанкур всю дорогу до дома молчал.

– Кто сделал это с моей женой и почему? – спрашивает он вдруг.

«С моей женой». Не с Лорен. С тех пор, как Бетанкур переступил порог своего дома, он ни разу не заговорил о ней как об отдельной личности, все время как о собственности. Как это по-мужски, думает Джейн и невольно задается вопросом, как бы она себя чувствовала, будь замужем за человеком, который никогда не называл бы ее по имени, а только «моя жена». Любопытно будет когда-нибудь выяснить.

– Помогите нам найти ответ на этот вопрос, – говорит она вслух.

– Ну, самоубийства она не совершала.

– Вы так думаете? Почему?

– Это не в ее духе. – Подробностей он не выдает. Вообще ведет себе как начальник, босс, который привык раздавать указания и никогда ничего не объяснять. Джейн почти уверена, что ей не понравилось бы работать с таким, как он.

– У нее не было депрессии?

– Не в том смысле, в каком вы думаете. Мы… мы собирались развестись, – говорит Конрад. – Так что вряд ли для нее это было счастливое время.

– Кто-нибудь из вас подал на развод? – спрашивает Джейн, хотя уже знает ответ от Кассандры.

– Я.

– Могу я спросить вас, почему? – Джейн тут же упрекает себя за то, что спросила, словно извинилась. Она – коп и расследует убийство. Значит, он обязан отвечать на любые ее вопросы, даже если они кажутся ему очень личными. Спрашивать надо уверенно.

Бетанкур меряет ее взглядом с головы до пят, неодобрительно прищурившись.

– Непримиримые противоречия.

– Нельзя ли подробнее?

Поначалу ему, кажется, становится забавно – нахалка, наверное, сказал бы он ей, не будь на ней полицейской формы, толстая нахалка, – но он вдруг прерывает визуальный контакт и упирается взглядом в стену.

– Наш брак не работал.

– Ваша жена была согласна с такой оценкой?

Этот вопрос, похоже, забавляет его даже больше, чем предыдущий.

– Наверняка.

– Когда вы подали заявление на развод?

– Пару недель назад.

– То есть в октябре, в середине месяца.

Бетанкур пожимает плечами:

– Проверьте. Это же открытая информация.

Она не возражает – он прав.

– Имела место неверность?

С непроницаемым выражением лица он делает такое движение челюстями, как будто жует.

– Был ли у нее роман? Не знаю. Я уже не жил дома к тому времени, переехал в квартиру на Мичиган-авеню. У нас квартира на углу Супериор и Мичиган-авеню. Я живу там… э-э-э, дайте подумать… ну да, с августа или с сентября. Так что у нее были все шансы закрутить с кем-нибудь. Я бы не удивился. Но если вы спрашиваете меня о фактах, то нет, фактов у меня нет.

– А вы? – спрашивает Джейн.

– О, кстати. – Конрад щелкает пальцами. – Я съехал отсюда одиннадцатого сентября. Помню, я тогда еще подумал, что наш брак рухнул, как башни-близнецы.

Джейн замечает, как меняется выражение лица ее напарника, сержанта Энди Тейта, но решает пока не обращать внимания. Она уточняет свой последний вопрос:

– А вы, мистер Бетанкур? Вы не изменяли жене?

Он чувствовал приближение этого вопроса. По его лицу проскальзывает тень разочарования тем, что не удалось сфокусировать разговор на Лорен, и даже неожиданно многословный ответ на более ранний вопрос Джейн не помог ему направить ее по иному руслу. Бетанкур опускает голову, упирается взглядом в свои мясистые руки со сцепленными пальцами и коротко остриженными ногтями и говорит:

– Следующий вопрос.

Значит, ответ положительный – изменял. Джейн молчит и смотрит на него. Способ старый, но испробовать стоит: если долго сидеть молча, то нервный свидетель будет продолжать говорить, просто чтобы заполнить паузу. Хотя с Конрадом Бетанкуром такое вряд ли сработает.

Не срабатывает. Помолчав, он поднимает на нее глаза и повторяет:

– Следующий вопрос.

Их разговор похож на замысловатый танец. Ей хочется подтолкнуть его, но она не смеет делать это слишком явно. Ведь у него есть козырь, и Джейн, честно сказать, удивлена, что он до сих пор не пустил его в игру – не отказался отвечать на ее вопросы и не затребовал адвоката.

Но, пойди он на такое, она тоже кое-что поймет. Например, что мужчине, да еще такому богатому, как Бетанкур, вовсе не обязательно убивать жену своими руками, не обязательно даже физически присутствовать там, где это произошло. И даже гораздо лучше провести это время где-нибудь в отдалении – например с сыновьями во Флориде.

– О’кей, мистер Бетанкур. Следующий вопрос: сколько вы стоите?

– Ну наконец-то. – Он наклоняет большую голову, горько улыбается. – То есть я все же подозреваемый? Думаете, я убил жену, чтобы не делиться с ней деньгами при разводе? Вы что, полицейской работе по телесериалам учились, что ли?

Джейн откидывается на спинку кресла и разводит руками.

– Мне необходимо исключить вас из списка подозреваемых, мистер Бетанкур. Вы же сами знаете. Так помогите мне.

– Перед свадьбой мы подписали контракт. В случае развода она получает миллион долларов. Такую сумму я могу выделить, даже не заметив. Кроме того, я обязан оплатить ей услуги адвоката.

– Может быть, ей захотелось исправить условия контракта?

– Может быть, но это у нее не вышло бы. Потому что все остальные деньги я вложил в трастовый фонд еще перед женитьбой. У нее нет доступа к ним. Фонд непроницаем. Поэтому она могла хотеть чего угодно, меня это нисколько не волновало.

– Мистер Бетанкур, – спрашивает вдруг Энди, – а вы уверены, что выехали отсюда в сентябре?

Конрад не сразу переводит на него взгляд.

– Я ведь уже говорил. Я еще подумал о башнях-близнецах. Да, я вполне уверен, что выехал именно тогда и переехал именно в квартиру в городе.

– И вы уверены в дате, – настаивает Энди.

Конрад моргает. Естественная реакция человека, которого зажали в угол. Он смотрит в потолок, но постепенно его взгляд возвращается к Энди.

– Да, я вполне уверен и в дате.

– И вы больше ни разу не возвращались в этот дом, чтобы провести здесь ночь, например?

– Нет. Ни разу. После одиннадцатого сентября я больше ни разу не был в этом доме.

– А Лорен хотя бы раз была с вами в квартире после одиннадцатого сентября, оставалась на ночь?

Конрад подается вперед, разводя руки в стороны.

– Дайте-ка я вам все объясню. Я ни разу даже не видел Лорен после одиннадцатого сентября. Ясно? Можете спросить об этом служащих в доме, где находится моя квартира. Швейцары вам скажут.

Энди откидывается на спинку своего стула.

– Позвольте, я вам кое-что покажу. – Джейн вынимает из пакета с уликами розовый телефон. – Вы видели этот телефон?

– Не… нет. А что это? Я вижу, что телефон, но – чей?

– А вы не знаете?

– Понятия не имею. – Выражение лица Бетанкура становится жестким. Значит, и ему в голову пришла та самая мысль, какая посетила Джейн и Энди, когда они впервые увидели розовый телефон. Его жена пользовалась им для своих амурных делишек.

Конрад озирается с таким видом, словно хочет по чему-нибудь ударить.

– Так, значит, у нее кто-то был, – говорит он. Теперь, когда он окончательно в этом убедился, сдерживаться ему становится еще сложнее, чем раньше. Это видно по его лицу, заалевшему от гнева, и по тому, как вдруг затвердела его челюсть. – Кто? Кто он?

– Мы пока не уверены в том, что у нее вообще был другой мужчина, – говорит Джейн. – Но если и был, то мы пока не знаем, кто он.

– Какого… – Он показывает на телефон. – Там есть переписка? Должны же быть какие-то сообщения.

– Мы не можем говорить об этом прямо сейчас.

– Скажите мне только, есть там переписка? Любовные записки? Да или нет?

– Да, переписка есть. И, как только мы сможем предоставить ее вам…

– Когда все началось? Как долго все это… – Он отворачивается с неестественной ухмылкой.

– Не могу, сэр.

– Скажите мне только это – когда у них все началось? Назовите дату!

– Мистер Бетанкур, прошу вас. Скоро вы все узнаете, обещаю, но не сейчас.

Конрад пыхтит, стараясь скрыть гнев, и это ему отчасти удается. Он постепенно остывает, и до него, видимо, начинает доходить, что его бурная реакция на известие о возможном романе супруги на стороне, скорее всего, усилит подозрения офицеров, если они уже его в чем-то подозревают.

– Здорово, – бормочет он. – Лучше не бывает.

– Мистер Бетанкур, вы не возражаете, если мы на минуту выйдем? – говорит Энди.

Джейн идет за напарником в кухню дома Бетанкуров, где Энди протягивает ей страничку с распечатанными телефонными сообщениями.

– Вот, – шепчет он. – Сообщение от девятнадцатого сентября. Читай.

Джейн заглядывает ему через плечо и читает:

– Черт… чушь какая-то.

– Полная чушь, – говорит Энди. – Девятнадцатого сентября Лорен жалуется, что всю прошлую ночь Конрад храпел и не давал ей спать. Конрад божится, что близко не подходил к Лорен после одиннадцатого сентября. А какой ему смысл врать? В смысле, мы легко можем все проверить. Конрад не идиот, он это понимает и потому вряд ли станет врать именно об этом.

– Принято, – шепчет Джейн. – Конрад не врет. Врет Лорен, причем врет своему тайному любовнику.

– Но зачем? – спрашивает Энди. – Зачем Лорен врать парню, который с ней заодно?

– А если она солгала ему один раз, – продолжает Джейн, – то в чем еще она могла солгать?