Текст книги "Дома страха и лжи. Комплект из 3 книг"

75. Джейн

– Так, пока мне все понятно, – говорит шеф. – Значит, в две тысячи втором у матери Саймона Добиаса случается удар, который практически превратил ее в инвалида: она жила дома, передвигалась в инвалидной коляске, позаботиться о себе почти не могла…

– Верно, – говорит Джейн.

– А его отец – Тед, да?

– Да, сэр. Теодор Добиас, больше, судя по всему, известный как Тед.

Шеф машет на нее рукой.

– Тед зашибил большую деньгу на процессе по причинению ущерба здоровью, стал богат, известен, почувствовал себя мистером Успешным Успехом, и в какой-то момент ему пришло в голову, что жена-инвалид, которая не в состоянии сама донести ложку до рта, как-то не соответствует его новому имиджу и стилю жизни. Ему нужна привлекательная и желательно молодая особа, эдакая ручная карамелька. Я прав?

– Да, сэр.

– И он спустил на эту особу все свои деньги, так что ему стало буквально нечем оплачивать помощь для жены, когда она в этой помощи нуждалась.

– Вот только Саймон не называл это «спустить деньги». В своей жалобе он написал, что деньги у них украли.

– Кто украл?

Джейн и Энди коротко переглядываются, и Джейн отвечает:

– Лорен Лемуан.

* * *

Шеф вытаращивает глаза.

– Лорен? Это кто, наша жертва, Лорен?

– Да, Лорен Лемуан, в замужестве Лорен Бетанкур.

– Это она украла деньги семьи Добиас? – Шеф хлопает по столу ладонью. – Она была ручной карамелькой?

– Да и еще раз да, – говорит Джейн. – Лорен Лемуан была, как вы выражаетесь, «ручной карамелькой» Теда. Тогда они работали в одной адвокатской фирме. Он был старшим партнером, а она – молодой и прекрасной помощницей. Не история, а прямо одно клише на другом, но тут уж ничего не поделаешь.

– А ты меня не дуришь?

– Не дурю. По всей видимости, Саймон однажды застал их в кабинете отца, где они занимались сексом. Но их интрижка на этом не кончилась. Тед не хотел ее прекращать. Он был влюблен.

– В жалобе, которую настрочил тогда Саймон Добиас, речь шла о краже, мошенничестве и вообще обо всем, что парень только смог придумать, – вмешивается Энди Тейт. – Он требовал, чтобы полицейские из отделения в Грейс-Виллидж арестовали Лорен. Он утверждал, что это она соблазнила Теда, затеяла с ним продолжительный роман, убедила, что любит его, но мало того – она убедила его сделать еще одну вещь, а именно вписать ее имя в его банковский счет.

– Ну и что? – спрашивает шеф. – Они ее арестовали?

Джейн пожимает плечами:

– Никакого преступления не было. Тед сам вписал ее имя в счет. Она стала одной из сторон с правом подписи и с полным доступом ко всем денежным средствам. С точки зрения закона у нее были точно такие же права на эти деньги, как и у самого Теда.

Шеф задумчиво водит языком по внутренней стороне щеки.

– И сколько денег она увела?

– Более шести миллионов долларов, – отвечает Джейн. – Все, что было на счете. А там лежали практически все деньги Теда – то есть деньги его семьи. Она забрала все, до последнего цента.

– Гос-споди, – шеф качает головой. – Значит, она смылась, оставив семью в полном разорении, да еще и с матерью-инвалидом…

– По крайней мере, денег на круглосуточную домашнюю сиделку у них больше не было, – подтверждает Джейн. – Мать решено было отправить в специальное заведение.

– И тогда она покончила с собой… Из-за его романа?

– Наверное, из-за всего сразу. Она потеряла здоровье, муж ей изменил, денег не стало, ей светил дом инвалидов – а кто знает, в каком психологическом состоянии она была после инсульта? Но роман мужа, конечно, мог стать последней каплей. В общем, Лорен произвела в семье Добиасов настоящее опустошение, включая трагическую кончину одного из членов семьи. – Джейн разводит руками. – Так что теперь вы понимаете, почему детективы из Сент-Луиса уверены, что Саймон Добиас убил отца.

– Ну да – тот бросил мать и впустил в семейное логово молодую львицу.

– А еще вы понимаете, какие у него могли быть мотивы, чтобы убить Лорен Бетанкур. Ведь она не просто трахалась с его отцом и разбила сердце его матери. Хотя есть люди, которым и этого было бы достаточно…

– Нет, она натворила куда больше, – соглашается шеф. – Саймон, скорее всего, считает Лорен Бетанкур виновной в смерти его матери и разрушении семьи.

76. Джейн

– Считаю ли я, что Саймон Добиас убил своего отца? Да, я так считаю.

Джейн, Энди и шеф Карлайл сидят за столом. Перед ними раскрытый лэптоп шефа; на его экране идет зум-конференция с нынешним лейтенантом полицейского управления Сент-Луиса Брендой Таркингтон и бывшим – Риком Галли, теперь пенсионером из Вайоминга.

– Поддерживаю Бренду, – говорит Галли. – В последнюю неделю учебы в колледже, перед самым выпускным экзаменом, он приехал на машине в Сент-Луис, стукнул Теда Добиаса по голове бутылкой, а когда тот упал на колени, пырнул его ножом в живот и столкнул в бассейн, возле которого все и произошло. Потом сел в машину и поехал назад, в Чикаго. Ехал всю ночь, а ранним утром позвонил своей мозгоправше и покаялся ей во всех грехах. Но мы не смогли заставить ее заговорить – у мозгоправов тоже, видите ли, своя тайна исповеди, как у священников. Нам запретил ее допрашивать суд. Парень не обращался к ней уже несколько лет, но суд все равно решил, что он контактировал с ней по «медико-терапевтическим вопросам».

– А без ее свидетельства, – говорит Джейн, – вам ничего доказать не удалось.

– Улик не хватило, – говорит Галли. – На ноже не оказалось отпечатков. С бутылки кое-что сняли, на винном бокале обнаружили ДНК женщины, но в общей базе таких образцов не было, а отпечатки на бутылке не совпали с отпечатками Саймона. Так что бутылка, скорее всего, была случайным оружием – просто под руку подвернулась: Тед, видно, выпивал с подружкой. И вот еще что…

– Техника тогда была еще не та, что сейчас, – перебивает его лейтенант Таркингтон. – Саймон ездил на старом автомобиле, без джи-пи-эс-навигатора, без функции памяти, так что проверить, куда он ездил в ту ночь и ездил ли вообще куда-нибудь, мы не могли. На шоссе еще не было камер слежения, как сейчас. Если он останавливался где-нибудь на заправке, то не пользовался кредиткой. А ведь мы тогда прошерстили все заправки вдоль всего шоссе от Сент-Луиса до Чикаго, снимали показания за ту ночь со всех камер… Правда, оказалось, что на некоторых заправках камеры были не рабочие, а так, для вида, на других записи той ночи уже затерли, а на тех, которые сохранились, Саймона Добиаса не было.

– Нам нечем было опровергнуть его утверждение, что он всю ночь сидел дома и готовился к экзамену, – говорит Рик Галли. – Ничего не указывало на то, что он врет. Окружной прокурор завернул наше дело.

– У него, кажется, сохранился чек за пиццу, которую он заказал на дом, или нет? – уточняет Таркингтон.

Да. Джейн видела его в папке с документами по тому делу, присланной из Сент-Луиса.

– Да, черт, о нем-то я и забыл… – Галли хохочет. – Мы же по нему вычислили временной промежуток. Он расплатился кредиткой за доставку пиццы в самом начале вечера, часов, кажется, в пять. Разносчик пиццы подтвердил, что Саймон сам открыл ему дверь и сам принял заказ. А еще дал ему очень большие чаевые, это я тоже помню.

Джейн фыркает. Большие чаевые обычно дают, когда хотят запомниться.

– Умный парень, – шепчет Энди Тейт.

– В общем, от момента доставки пиццы вечером до появления парня на экзамене в восемь часов утра прошло ровно столько времени, сколько нужно, чтобы доехать до Сент-Луиса, пырнуть там кого-то ножом и вернуться в Чикаго. Впритык, но хватало, – говорит Таркингтон.

– Почти безупречное алиби, – поддакивает Галли.

– А больше вы никого не подозревали? – спрашивает Джейн.

– А кого еще-то? У отца в доме были деньги, но следов грабежа мы не обнаружили. У Теда могли быть враги в тех компаниях, от которых он добивался огромных компенсаций за ущерб здоровью работников, но большие компании обычно не убивают адвокатов истцов. То есть они, может, и убивали бы, да какой толк: одного убьешь, на его месте тут же другой выскочит.

– Девушки у Теда Тобиаса тогда не имелось, – говорит Таркингтон. – Вообще, судя по тому, что нам о нем рассказывали, женщины были его слабым местом. Он пользовался услугами эскортниц, крутил романы с девушками, которые у него работали… Но ничего серьезного ни с кем из них. Наверное, урок Лорен Лемуан не прошел для него даром. Правда, тогда мы ничего не знали о Лорен – нам сообщили о ней из полицейского управления в Грейс-Парк намного позже.

– Хотя мы и так почти сразу решили, что это Саймон, – вмешивается Галли. – Первая мысль, когда убивают богача: кому это выгодно? Кто наследник? Саймон. Наследство большое – сколько, миллионов шестнадцать, семнадцать? Правда, потом мы узнали, что с тех пор как Тед переехал в Сент-Луис, сын ни разу с ним даже не разговаривал. По телефону не звонил. С Рождеством ни разу не поздравлял. Так что, вполне возможно, он даже не знал, что ему причитаются деньги, и сколько, тоже мог не знать.

– Но дело даже не в деньгах, – говорит Таркингтон. – Дело в нем самом. В Саймоне. Когда мы допрашивали его, он был спокоен. Помню, я еще подумала – надо же, как ледышка… Никаких эмоций. А потом из полицейского управления в Грейс-Парк мы получили информацию о жалобе Саймона на Лорен Лемуан в две тысячи четвертом – это когда отец Саймона обманул его мать и позволил Лорен уйти со всеми деньгами, мать парня покончила с собой, а сам он после ее кончины попал в больницу для нервнобольных, где и провел некоторое время…

– Да, мы это читали.

– Ну вот, а потом мы узнали, как он подставил того борца, которому подмешал что-то в газировку. И еще что сразу после гибели Теда его сын позвонил своему психотерапевту, чего не делал уже несколько лет.

– Короче, одни сплошные звоночки, а доказательств никаких, – говорит Джейн. – Я вот чего не понимаю: зачем ему было ждать аж до две тысячи десятого? Мать-то умерла в две тысячи четвертом. В дурке он пробыл не так долго – месяцев восемнадцать-двадцать, что-то в таком роде. Это две тысячи шестой. Так чего он ждал целых четыре года? И почему вдруг решился в ночь перед выпускным экзаменом в колледже?

Повисает пауза. Все участники конференции задумываются над вопросом Джейн. Вдруг Бренда Таркингтон начинает громко хохотать, а Галли подхватывает.

– Я сказала что-то смешное?

– Нет, сержант, ничего смешного. Мы не над вами смеемся, – говорит Таркингтон. – Просто мы тоже задавали себе эти вопросы. Чего он ждал столько лет? Время шло, он получал образование, диплом престижного колледжа был у него почти в кармане, дальше маячила карьера в престижной юридической школе… Еще чуть-чуть, и он будет в полном шоколаде. Так зачем ему было мстить отцу именно тогда?

– И что вы себе ответили?

– Сами эти вопросы и есть ответ, – говорит Галли. – Сначала мы задали их себе и решили, что парень просто не может быть подозреваемым. Зачем ему было столько ждать? Для чего выбирать момент в самом разгаре выпускных экзаменов, когда совершить убийство крайне трудно, если не сказать невозможно? Зачем вообще убивать, когда впереди престижная юридическая школа, успешная карьера и жизнь?

– То есть он играл вдолгую.

– О да, сержант, – отвечает Галли. – Не то слово.

– Похоже, что это его обычный модус операнди[40]40
  Модус операнди – в криминалистике способ действия, который складывается из индивидуальных особенностей характера, опыта и окружения человека.


[Закрыть], – добавляет Таркингтон. – Как с тем борцом, который обижал его в школе, – он ведь не побежал жаловаться, а выждал момент и отомстил.

– Но с отцом все по-другому, – вмешивается Энди Тейт. – Борец ведь сам напросился. Не трогал бы пацана, ничего и не было бы. А так Саймон использовал против него его же собственные слабости. Он манипулировал им, заставил навредить себе самому, а заодно выложить всю историю того, как он обижал Саймона. В случае с отцом никакой манипуляции не было.

– Не было, потому что не могло быть, – возражает Таркингтон. – Отец был слишком далеко. Они не общались. Чтобы затеять манипуляцию, Саймону пришлось бы слишком часто ездить в Сент-Луис, изучать новый образ жизни отца на месте, нащупывать рычаги давления, строить план действий, а потом, после убийства, еще и отвечать на вопросы о том, зачем он бывал в Сент-Луисе. Нет, с отцом все и должно было быть по-другому. Лучшее, что он мог сделать, это устроить себе непробиваемое алиби и под его прикрытием убить.

– А может, это дело было для него слишком личным, поэтому он и хотел сделать все сам? – говорит Джейн.

– Конечно, может, и так. – Галли на экране поднимает указательный палец. – Но чем больше мы допрашивали его, особенно когда полиция Грейс-Парк помогла нам раскопать подробности той давней истории с борцом, тем больше мы убеждались, что парень – прирожденный, талантливый манипулятор. Так что Бренда, скорее всего, права. У него просто не было возможности организовать что-нибудь в Сент-Луисе, иначе он что-нибудь подстроил бы.

Джейн откидывается на спинку стула, кивает и смотрит на Энди – может, у него есть еще вопросы.

– В общем, ребята, – говорит Галли, – если вы хотите привлечь его за убийство Лорен, что, скорее всего, так и есть, то, во-первых, готовьтесь к тому, что у него припасено железное алиби, а во-вторых, забудьте о стереотипах. Этот парень играет вдолгую, как вы сами сказали. Он планирует все до мелочей. И, конечно, не оставит вам ни единого отпечатка.

Таркингтон кивает и улыбается.

– Он все продумает так, – говорит она, – что грязную работу будет делать за него кто-то другой, причем даже не подозревая об этом.

77. Хэллоуин. Саймон

Без десяти семь. Через десять минут хождения за сладостями прекратятся и, не считая отдельных фонарей, расположенных на приличном расстоянии от домов, Грейс-Виллидж погрузится во тьму. Я, как могу, коротаю время; мимо меня со стороны Таргет проходят двое парнишек постарше – в руках у них магазинные пакеты, подростки почти не наряжены, как подобает случаю, только под глазами нарисованы черные круги: явно надеются, что в последние минуты хозяева домов с радостью сбудут им остатки праздничного угощения.

– Президент Обама! Олл райт! – приветствует меня один из мальчишек и дает мне пять, а сам наверняка удивляется, почему я в перчатках, но без пальто, в одном синем костюме с красным галстуком, какие обычно носил Обама.

У Томас-стрит я замедляю шаг – до дома Лорен отсюда всего полквартала. Навстречу мне движется еще одна группа ребятишек, тоже подростков, но, не поравнявшись со мной, они сворачивают и идут на запад по Томас.

Из чьего-то окна доносится музыка, вполне подходящая для Хэллоуина: вариация темы «Кошмара на улице Вязов».

Вдруг я вижу его и едва не подпрыгиваю от неожиданности: он движется на восток по Томас, в сторону Латроу.

Мрачный Жнец, черный, зловещий, а главное, без лица – его голова скрыта капюшоном.

Ну здравствуй, Кристиан.

* * *

Пятница, 15 августа 2003 года. Наутро после того, как я застукал тебя, Лорен. Застукал с раздвинутыми ногами на угловом столе в кабинете отца, где он трахал тебя до умопомрачения.

Утром пятницы я стоял в дверях кабинета помощников юристов, который ты делила с тремя другими сотрудниками. В груди у меня горело. Руки и ноги дрожали. В животе было пусто, как будто меня выпотрошили.

Ты была в кабинете одна, сидела за столом, перебирала какие-то документы. Увидев меня, вздрогнула. И на короткий миг даже смутилась, как будто сожалея о сделанном.

– Как… как?.. – прокаркал я голосом, сиплым от душивших меня эмоций.

Но ты уже успокоилась и подняла подбородок.

– Мы – взрослые люди, Саймон, и действуем с обоюдного согласия.

– Но как же тогда… как же…

– Закрой дверь, – приказала ты.

Я подчинился.

– Надеюсь, это не из-за того раза в моем доме, – продолжила ты. – Это была всего лишь забава. Подарок на день рождения. Надеюсь, ты не вообразил, что мы поженимся?

И засмеялась – вернее, усмехнулась негромко, как пошутила. Я был для тебя шуткой.

Можно подумать, что это я вел себя безрассудно. А ведь я даже не собирался заговаривать с тобой о том разе. Я пришел говорить с тобой о другом – вернее, о другой, – но тебе и в голову не пришло, что речь может идти о ком-то, кроме тебя.

– А как же… моя мать? – спросил я, давясь словами.

– О. – Ты отвела глаза. – Серьезная болезнь твоей матери, конечно, осложняет ситуацию. Я это понимаю. И не пытаюсь встать между ним и ней. Даже не пробую.

– Но ты… уже встала.

– Послушай. – Ты поднялась из-за стола и подошла ко мне. – Пойми, теперь отношения твоей матери и отца совсем не такие, как раньше. Ты знаешь, что я имею в виду. Но он никогда ее не бросит. И никогда не перестанет заботиться о ней. А я – просто другая часть его жизни.

Но его жизнь – с мамой. Пока смерть не разлучит…

Ты подняла руку, точно давала клятву.

– Я никогда не сделаю ничего для того, чтобы твой отец оставил твою мать. Он всегда будет с ней рядом. Будет заботиться о ней. Любить ее. Я ни за что, никогда в жизни не стану этому мешать.

Я не знал, что и сказать. Твоя реакция казалась мне невероятной, я не мог тебя понять. Неужели люди на самом деле могут вести себя вот так? Неужели ты действительно так думаешь?

Мне хотелось вопить, орать, вцепиться в тебя обеими руками и сделать с тобой что-нибудь нехорошее. Но мои ноги точно приросли к полу. В горле разрастался ком, который мешал мне дышать. Это было похоже на кошмар, когда хочешь закричать, разеваешь рот, а голоса нет.

Ты взглянула на часики.

– Я должна помочь Биллу с приобщением материалов к делу. Я уже опаздываю.

Я не шелохнулся. Ты схватила свои вещи и прошла мимо, едва не оттолкнув меня с дороги. А я все стоял, неподвижный, как статуя, глупый мальчишка, бессильный, бесполезный скрипач, играющий, когда вокруг него горит и рушится Рим…

С того дня до нашей последней встречи прошло девятнадцать лет.

* * *

Три месяца спустя. Канун Дня благодарения, 2003 год. Я разговаривал с матерью, сидя у ее постели, пока она не уснула, чуть похрапывая, на спине.

Тогда я надел куртку, перчатки и вышел на задний двор глотнуть свежего воздуха. На улице заметно похолодало, но мне было все равно. У меня давно вошло в привычку выходить подышать после того, как я укладывал маму спать. Хотелось других запахов, других ощущений. Сам я никогда не болел по-настоящему и потому даже представить себе не мог, что она сейчас чувствует. Зато знал, каково это – изо дня в день наблюдать за деградацией любимого человека.

Я, конечно, привык, но не сразу. После ее инсульта прошло уже больше года, так что время притерпеться у меня было. Однако в последние месяцы мне стало тяжелее, ведь я поступил в универ, а значит, испытывал все треволнения и тяготы студенчества, не только в академическом, но и в социальном смысле – то есть, по сути дела, днем я начинал настоящую взрослую жизнь, а вечером возвращался в дом, где, в компании изменника-мужа, медленно, но верно заканчивала свое существование моя мать.

Дул сильный ветер. Я подставил ему лицо; ветер трепал мне волосы, забирался под куртку. Так я стоял несколько минут с закрытыми глазами.

Потом повернулся, чтобы зайти в дом, и увидел их. Они стояли на столике в углу веранды, возле газового гриля.

Бутылка из-под шампанского, пустая. И два стакана из розового пластика – дешевые, но в форме фужеров. Такие обычно покупают в универсамах для пикников или концертов на открытом воздухе.

Вот только моей матери уже нельзя было алкоголь, ни в каком виде.

Два фужера, а не один. Два розовых пластиковых фужера.

Я подошел к столу и стал разглядывать стоявшие на нем предметы. Бутылка была из-под «Лоран-Перье», ультрабрют. Я тогда совсем не разбирался в шампанском и не мог сказать, что это за марка такая – дешевая или, наоборот, очень дорогая, но одно понял сразу: шампанское – не то, что обычно пьют в мужской компании, встречаясь с друзьями.

Я вытер рукавом рот и так долго стоял, глядя на эти стаканы, что совсем замерз. Меня даже затрясло от холода.

Тогда я пошел в дом и взял там мешок для мусора. Вернулся с ним на веранду, смахнул в него бутылку и фужеры и завязал узлом, молясь про себя, чтобы моя мать ничего этого не видела.

Отцу в тот вечер я не сказал ни слова. Просто ушел к себе и закрыл дверь.

* * *

Счастливого Дня благодарения 2003 года!

– Это же всего одна ночь, – объяснял отец, моя тарелки, которые я вытирал. Мама легла спать час назад. – Это потенциальная клиентка, она побывала в катастрофе…

– Кто назначает деловые встречи на следующий день после Дня благодарения? И кто остается ночевать у клиентки?

– Я же говорю тебе, – продолжил он, открывая шкаф и убирая туда поднос. – Семья живет в Канкаки, оттуда далеко ехать…

– Чушь.

Он обернулся ко мне:

– Что ты сказал мне, молодой человек?

– Я сказал – чушь. Ты все еще встречаешься с ней, так? Ты же обещал мне, что перестанешь, а сам… все еще встречаешься с ней, да? С Лорен? – Ее имя словно обдало мой язык ядом.

– Саймон…

– Да или нет, папа?

– Придержи… – Он поднял взгляд к потолку. – Говори потише.

– Я нашел бутылку из-под шампанского и два бокала у нас на крыльце, – прошипел я. – Похоже, ты забыл спрятать улики.

Он сразу понял, о чем я, вспомнил и выругался. Все просто. Мусорный контейнер в переулке. Если вечер холодный, то мы часто выставляем мусор в патио, а утром относим его к контейнеру. Если не забываем, конечно. Отец забыл.

– Так что, папа, она теперь является в наш дом? Прокрадывается сюда, когда мама уже спит, а я на занятиях в городе? И чем же вы с ней занимаетесь прямо тут, в нашем доме, прямо в спальне мамы, пока она…

– Послушай меня, сынок…

– Да или нет? – Я невольно повысил голос, но тут же оборвал себя, еще до того, как отец умоляющими жестами напомнил мне о необходимости говорить тихо. Я и сам не хотел, чтобы мама узнала. Не хотел, чтобы она услышала.

* * *

Без трех минут семь. Еще три минуты, и свет в Грейс-Виллидж погаснет.

Подходя к дому Лорен, Кристиан замедляет шаг. Я замечаю у него на поясе веревку, она несколькими витками обхватывает его талию. Веревка? Но у Мрачного Жнеца нет веревки. При чем тут веревка?

Костюм сидит на нем лучше, чем мой на мне. Когда я надену черный балахон, который сейчас лежит у меня в наволочке, то он скроет меня до самых пяток. Но Кристиан выше меня ростом, так что его черный балахон едва доходит ему до ботинок. Ботинок от «Пол Рой» модели «Пик эксплорер».

Вы с Вики придумали отличный план, как повесить это убийство на меня, Кристиан. Но есть одна маленькая проблема. Как сказал один умный человек, хочешь кого-нибудь подставить – сделай так, чтобы он не узнал об этом заранее.

Кристиан сворачивает на дорожку, ведущую к дому, и скоро скрывается под навесом крыльца. Кирпичная конструкция скрывает его от посторонних глаз, пока он звонит в дверь, а Лорен ему открывает.

Не задерживайся там, Кристиан.

* * *

Посуда была перемыта и расставлена по местам, отец сидел в гостиной, уперев локти в колени, и смотрел на свой бокал с бурбоном. Так ему было проще, чем смотреть на меня, сидевшего возле камина.

– Есть вещи, которые такой молодой человек, как ты, оценить просто не в состоянии. Твоя мама и я, наши отношения… я по-прежнему люблю твою маму, Саймон, и всегда буду любить, всегда.

– Но трахаешь ты Лорен.

– Эй, послушай…

Я поднял брови. Раньше я никогда не позволял себе говорить с отцом в таком тоне, но в последнее время он сильно упал в моих глазах.

– Ну ладно, я слушаю. Но дело ведь именно в этом, да? Мама в инвалидной коляске, и тебя это не устраивает, так? Ты заработал кучу денег, похудел на двадцать фунтов, даже вон стрижку новую сделал. Обновленный, постройневший, свингующий холостяк Тед Добиас. А мама больше не входит в твои планы. Тебе хочется удовольствий, развлечений. А Лорен, конечно, удовольствие, да еще какое…

Он поднес руку к лицу:

– Ты всегда знал, как выставить меня в самом худшем свете.

– А это совсем не сложно, папа, уж поверь мне. – Я встал. – Все должно кончиться прямо сейчас. Твои отношения с Лорен должны закончиться сейчас.

– Этого не будет, сын. – Было ясно, что он уперся и не отступит.

Я подошел к нему, чувствуя, как дрожат у меня губы.

– Значит, ты бросишь маму? Теперь, когда она не может…

– Нет, нет, нет. – Он замахал на меня руками. – Я не собираюсь бросать твою мать. Я никогда этого не сделаю.

– Но и встречаться с Лорен ты тоже не перестанешь.

Он подумал, потом закрыл глаза и кивнул:

– Вот именно. Не перестану. И это мой выбор. Мой. Мне очень жаль, Саймон, но от тебя здесь ничего не зависит.

Я не знал, как мне на это реагировать. Хотелось запустить в отца чем-нибудь тяжелым, что-то сломать, разбить, но я знал, что это не поможет. Я мог бы поставить отцу фингал под глазом, но как мы потом объясним это маме? Маме. Женщине, которая дала мне все. Которая отдала себя нам обоим.

– Я думаю, в одном мы с тобой можем согласиться, – сказал отец. – Лучше, чтобы твоя мама не знала.

Я ничего не говорил ей. В ее состоянии, когда от нее прежней осталась лишь хрупкая оболочка, когда она то бодрствовала, все понимала, а то вдруг погружалась в дремоту и сознание изменяло ей, я просто не мог ей ничего рассказать. Я предпочитал держать ее в неведении, боясь, как бы это известие не стало для нее последней каплей, которая переполнит чашу. В общем, я не мог ей сказать.

Я не позволял Лорен Лемуан встать между моим отцом и матерью. Но из-за моего молчания она всегда оставалась рядом. Я стал их с отцом сообщником.

После того вечера мы больше не говорили о Лорен. Весь мой первый год в университете я курсировал между Чикаго и Грейс-Парк, оставляя маму с Эди, нашей сиделкой. Я не говорил ни слова, когда отец допоздна задерживался «на работе» по субботам или в Рождественский сочельник, никак не комментировал его задержки по вторникам и четвергам. Молчала и мама.

Знала ли она? Моя мать, умнейшая из всех, кого я знал в жизни, обладательница острого юридического ума, пусть и поврежденного инсультом, знала ли она, что происходит? Если и знала, то ничего не говорила. Как и я.

Молчал и мой отец, молчал почти целый год, до одного памятного вечера в конце октября две тысячи четвертого, когда он пришел домой, пришибленный стыдом и раскаянием, и разрыдался, сознавшись, что вписал имя Лорен в свой банковский счет и дал ей полное право распоряжаться деньгами наряду с ним – и вот теперь все деньги исчезли.

– Она жаловалась, что все время чувствует себя на вторых ролях и устала от этого, – объяснял он сквозь слезы. – Говорила, что ей хочется, чтобы у нас с ней было хоть что-нибудь общее.

И этим «чем-нибудь» обязательно должен был стать банковский счет, на котором лежали все его деньги?

Но так всегда бывает с теми, кого любишь. Им ведь доверяешь. Вверяешь им без остатка всего себя, а они доказывают тебе, что ты сделал это напрасно. Они тебя предают.

* * *

– Счастливого Хэллоуина!

Ха, оказывается, вовсе не все обитатели Грейс-Виллидж выходят из своих домов в этот вечер, чтобы поставить финальную точку в празднике. По крайней мере, в этом году вышли не все, но все же довольно много.

Зато свет гасят во всех домах до единого, причем почти синхронно – секунда-другая, и вся деревня погружается в темноту, лишь отдельные фонари льют чахоточный свет на перекрестки.

Свет не погас только в одном доме – у Лорен. Что же случилось? Что там творится?

Я иду по Латроу, по другой стороне улицы, стараясь придать себе беззаботный и раскованный вид – я же крутой парень Барак Обама, – а сам поворачиваю голову вправо. Дверь дома Лорен закрыта, снаружи продолжает гореть свет.

Что же там творится?

Я замедляю шаг, но не слишком, чтобы никто не заметил, как я пялюсь в чужое окно. Правда, разглядеть меня в таких потемках не так-то просто, и это хорошо.

Прохожу еще несколько шагов, останавливаюсь, оборачиваюсь на ее окна, а сам думаю – интересно, сколько еще раз я смогу изображать беспечную проходку по одной и той же стороне одной и той же…

Уличное освещение дома Лорен гаснет, и ее участок тоже погружается во тьму.

Которую вдруг пробивает широкий столб света, и из-под кирпичного портика выходит Кристиан. Широкими шагами он пересекает участок по дорожке, выходит на тротуар и устремляется на север, ко мне спиной. Что-то он слишком торопится. Ему надо расслабиться, идти помедленнее…

Хотя это имеет значение только в том случае, если за ним кто-нибудь наблюдает, а таких, скорее всего, нет. Всякий, кто, подобно ему или мне, пришел на праздник Хэллоуина и оказался в городке, который уже закончил праздновать, естественно, поспешит к ближайшему выходу.

Я поворачиваюсь и иду за ним следом, но так, чтобы еще раз пройти мимо дома Лорен. Так, свет выключен. Это хорошо. Парадная дверь закрыта. Тоже хорошо. А вот заперта ли она? Какой там, интересно, замок – автоматический или нет? Трудно сказать. Я ведь никогда не был в этом доме…

Делаю долгий выдох, а сам продолжаю идти.

Спасибо тебе за услугу, Кристиан. Хотя ты и не знал, что оказываешь ее мне.