Текст книги "Юность Остапа, или Записки Коли Остен-Бакена"

Глава 14
Тайный агент Вильгельма

«Вот в Китае разыскать нужного человека трудновато.»

О.Б.

Февральская буржуазная революция цвела и пахла, но мы с Остапом после инцидента с матросами предпочли отсиживаться в тихой обывательской заводи.

Моя хозяюшка, добрая, отзывчивая, сдобная женщина широких до безобразия взглядов, устроила молодца Остапа к своему тщедушному старшему брату домашним учителем.

На брата хозяйки, добропорядочного, конформистского лояльного судейского чиновника, отречение царя от престола повлияло самым плачевным образом.

Он дома стал вести себя как на уголовном процессе по зверскому убийству, а в суде наоборот, как дома, с анекдотцами, питьем чая, лежанием и газетами.

И при этом никто не протестовал, не возмущался его странным поведением (а кто доподлинно знает, как надо вести себя во время смут и революций, чтобы уцелеть хотя бы как физическое тело, потребляющее кислород, белки, углеводы и обильные указы, приказы, манифесты новых властей?)

Доставалось от этой житейской круговерти только Бендеру.

Не успевал Остап пересечь гостиную, как на него налетал лысый мундирный беркут.

– Заседание продолжается, – объявлял присяжный поверенный и усаживал подзащитного за фикус, на кованый сундук.

Тут же набегала детвора и оккупировала кожаный широкий диван с кособокими валиками.

– Господа присяжные заседатели, – высокопарно и взволнованно обращался истовый чиновник к хихикающему дивану. – Взгляните в чистые невинные глаза подзащитного! Мог ли юноша столь благородного происхождения и благородного воспитания посягнуть на преступное деяние, от которого холодеет в жилах кровь?

– Мог!

– Еще как мог!

– Выпороть его!

Диван неистовствовал.

Мое появление восстанавливало порядок, и я разом превращался в главного свидетеля.

– Скажите, уважаемый, вы наблюдали этого смиренного, законопослушного юношу в припадке гнева?

– Никогда! – отвечал я правдиво и твердо. – Никогда! Даже после рюмки кальвадоса.

– Лед тронулся, господа присяжные заседатели. Лед тронулся!

Но диван был уже пуст.

Присяжные ловко ускользнули в детскую.

– Придется отложить опрос свидетелей до завтра.

Голос присяжного поверенного источал невыразимую печаль и горечь по поводу затягивающегося на неопределенный срок процесса.

Я извлекал задремавшего подзащитного из-за фикуса, и он наконец получал возможность приступить к исполнению педогогических обязанностей.

С тремя шустрыми погодками (мальчик – девочка – мальчик) Остап проводил регулярные, но не обременительные занятия.

Впрочем, ученики оказались чрезвычайно понятливыми и сообразительными.

– В чем счастье? – спрашивал Остап.

– В миллионе! – отвечали дети в унисон.

– А на чем принесут этот злосчастный миллион?

– На блюдечке с голубой каемочкой!

– А кому вы дадите ключ от квартиры, где деньги лежат?

– Бендеру!

– А какой город самый лучший в мире?

– Ри-о-де-Жа-ней-ро!

Во время июльских событий семнадцатого Остап дал подопечным наглядный урок арифметических действий.

– Мои маленькие друзья, – сказал он, показывая через окно на толпу взвинченных и страждущих пролетариев. – Не сливайтесь с массами – это весьма бесперспективное сложение, так как обыкновенно за глупым сложением следует шумное, с избытком плачевных эффектов, пиф-паф! – вычитание. А в сумме пример людской дурости венчает мостовая, заваленная нулями.

Дети присяжного поверенного обожали Бендера. Звали его в своем кругу Осей и втихаря дополнительно подкармливали, делясь последним.

А Остап, терпеливо снося шалости погодков и не менее терпеливо принимая участие в ежедневных судебных заседаниях, все никак не мог забыть о трагично-утраченных фабержевских яйцах и активно искал повода насолить большевикам.

Наконец его мечта приняла реальные очертания.

Временое правительство объявило большевиков врагами народа и поставило вне закона за тесную связь с врагами отечества.

Пламенные вожди срочно ломанулись в бега.

Этим бывшим сибирским узникам и каторжанам было не привыкать оказываться на нелегальном положении.

Остап же загорелся идей насколько прибыльной, настолько и трудной.

– Смотри, какие деньжища обещают за поимку главного немецкого шпиона! – Бендер потряс передо мной свежей газетой.

– Ты еще шпионов не ловил. Наверняка опасное занятие!

– Этого шпиона можно взять голыми руками.

– И кто же он?

– Ленин. Оказывается, его еще в Швейцарии с потрохами купил Вильгельм.

– Обожди… Ленин? Ленин?.. Какая-то цаца у большевиков?

– Вспомни, Остен-Бакен, Финляндский вокзал. Плюгавый истерик в кепчонке, длин-н-нющ-щ-щую речугу закатил с броневика. Я еще в него кирпичом зафитилил.

– Ну, во-первых, не кирпичом, а булыжником средних размеров, а во-вторых, – попал в какого-то грузинистого типа с усами.

– Это не я ошибся – булыжник.

– Неодушевленному предмету можно простить ошибку. А вот ты уверен, что Ленин – агент вражеской разведки?

– В пломбированные вагоны за красивые глазки и картавость не сажают.

– Допустим.

– Нет, если я не сдам Ленина властям, спать не буду. Ох, и заплачут у меня большевики горючими слезами. Где это видано – экспроприировать у честного экспроприатора законно экспроприированные яйца экспроприаторов!

– Не петушись. Нам все равно Ленина не найти. Сидит он где-нибудь на берегу тихого озера в шалаше из сена и дышит свежим воздухом.

– Ты хоть соображаешь, Остен-Бакен, какую несусветную чепуху несешь? Человек масштаба и влияния лидера большевиков и дня не продержится без цивилизованных удобств. Можешь ты представить себе товарища Ленина, вульгарно сидящего на корточках в кустах и мнущего лист лопуха? Трава колется, комары кусаются. Нет, он лучше выберет привычное благоустройство тюремной камеры, чем переносить подобное издевательство.

– Итак, заседание продолжается, – в комнату энергичным шагом вошел присяжный поверенный и выхватил у Остапа газету. – Ну-с?

– По-моему, Ленину резон замаскироваться под рабочего и раствориться в родственной среде, – сказал я поспешно, дабы не дать присяжному поверенному приступить к опросу свидетелей.

– Вздор, молодой человек, сущий вздор… Я, например, случайно осведомлен, что главный петроградский дворник активно помогает прятаться разбежавшимся, как зайцы, большевикам, а его брат, состоящий при кавалергардском полку, принимает особо опасных преступников…

– За мной, – Остап чуть не сшиб чиновника с газетой. – Остен-Бакен, не отставать!

Я догнал Бендера только на улице.

– Обидел человека, сорвал заседание.

– Не идиотствуй… Я знаю, где Ленин…

– Где же?

– В кавалергардских казармах!

– Он что, самоубийца или псих ненормальный?

– В этом-то и соль. Там его искать никому и в голову не взбредет.

– Проверить можно.

– Не можно, а нужно, и без промедления, а то будет поздно.

Через час мы с Остапом припали носами к мутным стеклинам кавалергардской дворницкой.

Там двое, в новых брезентовых фартуках с бляхами резались в карты.

Рядом высились девственные метлы.

– Который Ленин? – спросил я шепотом. – Тощенький?

– Да ты на другого смотри.

– Это же грузин, тот самый, с Финляндского вокзала, познакомившийся с твоим булыжником.

– Попались, большивечки!

Мы осторожно перебрались к окну с открытой форточкой.

Тощенький вдруг отшвырнул карты:

– Коба, ты опять смухлевал!

– Расклад такой, уважаемый кацо, Михаил Иванович Калинин, – грузин любовно потеребил усы. – Расклад.

Мы удалились, не замеченные игроками, возобновившими партию.

– Давай-ка, Остен-Бакен, сдадим этих олухов ближайшему шпику и продолжим погоню за Лениным.

– Вон как раз один из-за столба фонарного выглядывает. В котелке, с тросточкой и моноклем.

– Они бы еще на лбах у себя писали заглавными буквами название ведомства, – Остап досадливо сплюнул. – Нет, с кем приходится иметь дело!

Мы прогулочно и беззаботно миновали пустынную мостовую.

– Чего изволите? – шпик прогнулся и осклабился гнилыми зубами.

– Почем берешь за немецкого агента?

– Смотря по весу.

– Живому?

– Дура! По самому что ни на есть политическому, – шпик хищно ощерился. – За Ленина сто червонцев не пожалею.

– А за соратников?

– Имеется адресок? – шпик выдернул из кармана узкую записную книжку и огрызок синего жирного карандаша. – Диктуйте.

– Мы согласны отдать грузина за полцены.

– Грузина? – переспросил шпик, возвращая блокнот в карман, отяжеленный револьвером.

– В кавалергардской дворницкой сидит – по кличке Коба.

– Уморили, ой уморили, – шпик прислонился к столбу. – Чтобы я вам платил червонцы за нашего человека!..

– Шутите?

– Пшли отсюдова к чертовой бабушке, Шерлок-Холмсы недоделанные! Не мешайте профессионалам тайного сыска.

Разачорованные, мы продолжили охоту на немецкого агента и лидера большевиков в одном лице.

– Теперь двинули в морг, – сказал Остап решительно.

– Думаешь, за свежемороженого Ленина тоже заплатят?

– Это мозги у тебя свежемороженые.

– Почему?

– Морг – самое надежное место в городе для нелегального пребывания.

Служитель, провонявший формалином, долго пялился на нас из-под сонных век.

– Папаньку, родненького, давеча тараканы с нагайками затоптали, прямо в кухне, – запричитал Остап. – Маманька говорит, без папаньки не возвращайтесь!

– Идите, шукайте, только в обморок не падайте. У меня нашатырь казенный на исходе.

– Сдюжим, – Остап обернулся ко мне. – Ты, кажется, посещал анатомический театр по контрамарке?

– «Разделка безымянного трупа» – в трех частях, без антракта и буфета.

Служитель, натужно крякнув, открыл дверь ледника.

– Пожалуйте, господа хорошие.

Остап шагнул первым к скорбным заиндевелым стеллажам.

Дверь за нами закрылась тихо и надежно.

Мы медленно и настороженно крались вдоль неподвижных желтых пяток.

Вдруг впереди, откуда лился зыбкий неровный свет, раздался осипший голос:

– Товарищ Орджоникидзе, ну вы опять скидываете не в масть.

– Ах, товарищ Аллилуев, я не нарочно. Пальцы едва сгибаются.

– А вы картишки к пузу прижимайте, к пузу.

– Соскальзывают.

– Кажется, опять кто-то родственников ищет?

– Ложитесь быстрей, Григорий Константинович, да не туда, не туда, а то в прошлый раз я вас с трудом отклеил от этой мертвой женщины.

– Карты, карты спрячьте.

– Мы их сюда, под окачуренного дедушку.

Наступила мертвая тишина.

Остап громко кашлянул и повернул к выходу.

– У вас там, знаете, покойнички слишком разговорчивые, – сказал Остап зевающему служителю.

– Льду маловато, вот гады и оттаивают.

– Большевики?

– А как же, самые стойкие!

После морга мы передислоцировались в центр – но и здесь нас поджидала неудача.

Навстречу двигалась толпа ошалелых зевак. Они явно сопровождали какое-то шествие.

– Ну все, кранты, нас опередили, – сказал Остап грустно-грустно. – Ленина поймали.

– Посмотрим, а?

Усиленно работая локтями, животами, головами, коленями и языками, мы кое-как пробились к цели.

Но Ленина так и не увидели – ни живого, ни мертвого, ни полуживого, ни полумертвого, ни настоящего, ни фальшивого.

Ядром всеобщего внимания была свирепого вида собаченция.

Псина восседала в черном лакированном открытом английском автомобиле.

– Какая это порода? – спросил я Бендера с восторженным придыханием.

– То ли буль-буль-муму, то ли муму-буль-буль, точно не помню.

– Как вам не стыдно, молодой человек! – атаковала Остапа ближняя старушка с растрепанным ребристым зонтиком, используя сию принадлежность на манер легкого меча. – Как не стыдно! Не узнать знаменитейшую ищейку Тгефа!

Блокируя обеими руками вялые удары зонтика, Остап вежливо поинтересовался:

– Теперь все столичные собаки будут разъезжать в автомобилях?

Зонтик активизировался, несмотря на потрескивание каркаса.

– У Тгефа особое задание!

– Смущать нравственность законопослушных граждан?

– Ленина вынюхивает, Ленина, гегманского гезидента!

– Бабусь, а чего псина бабочку на шею нацепила? Траур по рухнувшему абсолютизму?

– Это пгезент самого Кегенского Александга Федоговича!

– Понятно, больше вопросов не имеем.

Мы втиснулись в спасительную толпу, которая могучей волной отнесла от нас чересчур бойкий зонтик и чересчур осведомленную старушку.

– Нам бы такую транспортную единицу, Остен-Бакен, – сказал мечтательно Бендер, оправляя подмятые любопытствующей стихией одежды. – Мы бы Ленина из-под земли достали.

– Да, ноги уже отказываются маршировать.

– Спокойно, еще пара переходов – и будет объявлен бивак, с женщинами легкого поведения, струнной музыкой и холодной сладкой простоквашей.

Но вместо простокваши нас засосал очередной уличный водоворот.

По мостовой, под усиленным вооруженным конвоем, вели на задних лапах гневно рычащего медведя.

– Почему ты, Остен-Бакен, не спросишь, какой породы это замечательное, исконно русское, сказочно-фольклорное животное?

– Вот именно – гусское!

Между мной и Остапом вклинилась до боли надоевшая старушка с неунывающим зонтиком.

– Бугого медведя, сибигского пгоисхождения, Ленин собственногучно вскогмил холодными котлетами. Завтгакает, понимаете, господин Ульянов на швейцагском кугогте, а в связи с личными пгоблемами семейного свойства наблюдается частичное отсутствие аппетита. Ну, он тогда на велосипед – и к телеггафу и недокушанную котлетку, ценной бандеголью, – медведю нашенскому, в зоосад.

– Котлеты, видно, были не совсем свежие. Вон как выкормыш жалуется.

– Ошибаетесь, молодой человек, ошибаетесь. Звегушка благодагность публично выгажает и хочет лично засвидетельствовать свое почтение благодетелю.

– А гавриков с винтовками Ленин наверняка не подкармливал. На такую ораву котлет не напасешься.

– Надеются, что медведь их пгямиком выведет к японскому гезеденту, – старушка добродушно огрела Бендера зонтиком.

– Не могли бы вы изредка охаживать по приметным частям тела моего визави, розовощекого студента?

Но риторический вопрос повис в воздухе, так как обладательница зонтика внезапно исчезла в неизвестном направлении.

– Какой я идиот, какой идиот! – вскричал вдруг Остап, безумно озираясь. – Это была не старушенция!

– Граф Монте-Кристо?

– Хуже, переодетый Ленин!

– Точно: произношение-то слов похоже…

– Еще как похоже!

– Эх, не организовали проверку на лысину.

– Смылась бабулька.

– Кстати, я вспомнил, что присяжный поверенный как-то сказал, что раньше вождь мирового пролетариата носил кличку Старик.

– Проворонили…

– Может, продолжим охоту? – предложил я для проформы, видя, как иссяк боевой энтузиазм друга. – Проверим общие бани? Среди голых спрятаться легче легкого.

– Нет, Остен-Бакен, я больше органически не вынесу массового параноидального психоза. Пойдем-ка за любимый фикус, на жесткий сундук.

И мы, огорченные, поплелись на неминуемое заседание к присяжному поверенному.

Там нас у порога встретили радостные дети.

– Ося! Ося! Твой Ленин на подводной лодке удрал!

– Врешь, Катька, не на подводной лодке, а на миноносце!

– Оба вы врете, не на лодке и не на миноносце, а на этом, как его… А-э-ро-пла-не! – резюмировал старший.

– Устами младенца глаголет истина, – сказал Бендер устало и сжал кулаки. – Ну, попадись мне когда-нибудь этот Ленин в лапы – рыло начищу до блеска!

Глава 15
Творец пролетарской революции

«Мне чуть голову не оторвали…»

О.Б.

В конце октября месяца, семнадцатого ненавистного года, случилось примечательное событие так и не получившие правдивого освещения в трудах многочисленных летописцев, как своих, так и зарубежных.

Так вот: гольная правда и обнаженная истина о том, как брали Зимний дворец.

Мы с Остапом для конспирации проживали в разных концах города.

Я – у молодящейся одинокой дамы, а он – у ее брата, присяжного поверенного.

Среди ночи меня разбудило ласковое прикосновение, которое я так долго ждал.

Если можно с кем попало, почему бы не со мной?

Я послушно открыл глаза и обмер: в трепешущем свете взволнованной вкрадчивым сквозняком свечи стояла моя квартирная хозяйка в полупрозрачной ночной рубашке до пят: на плечах цыганская шаль, в руках остроотточенный топор.

– За что? – хотел спросить я умоляющим голосом, но губы мои только кривились и дергались, как у налима, безжалостно вытащенного на берег в расцвете половозрелости.

– В двери стучат, не унимаясь, второй час, – прошептала хозяйка, наклоняя к моему расслабленному телу мерцающее лезвие раскольниковского топора и роскошные мармеладовские груди с умопомрачительными темнеющими сосками. – Боюсь отпирать.

– Всего-то! – сказал я, несказанно обрадованный, и прислушался.

Из прихожей действительно доносился мерный, аккуратный, настойчивый звук.

– Сейчас поговорим с супостатом, – я принял из пахнущих абрикосовым кремом пышных рук топор. – Можете пока чай приготовить.

Она вознаградила мой неподдельный героизм долгим искусным поцелуем в губы, истосковавшиеся по женской страсти.

Я в этот момент проклинал не ночного настырного визитера, а холодную твердость топора, вклинившуюся между моей горячей обнаженной плотью и тонкой шелестящей тканью, обещающей незабываемое наслаждение.

Но хозяйка упорхнула, одарив мужественого защитника теплой шалью из оренбургского пуха.

С топором наперевес, зябко и остервенело кутаясь в мягкую шаль, еще сохранившую нагретость ее покатых, гладких, желанных плеч, я приблизился к двери, которая, слава богу, не сотрясалась от хамских пинков, а лишь тонко вибрировала от вежливой лихорадочной морзянки.

– Кого черти носят? – гаркнул я грубо и самоуверенно.

– Остен-Бакен здесь проживают?

– А по какой надобности? – спросил я твердым голосом.

– По бендеровской!

– Остап?..

– Нет, тать ночной.

– Остап!..

– Хватит эмоций, Коля Остен-Бакен.

– Остап!

– Лучше не ори, а дверь открой.

– Сию минуту…

Бендер ввалился изможденный, с непропорционально распухшей щекой, с неизменным саквояжем в окоченевших перчатках.

– Зуб? – спросил я участливо, пряча топор за спину.

– Догадливый – мочи нет.

– Болит?

– Па-пи-ро-су.

– Тебе к врачу надо.

– Па-пи-ро-су!

Больше ничего не советуя, помог Остапу раздеться, предварительно ловко и незаметно избавившись от топора и шали.

Рухнув в кресло, Бендер закурил.

– Может, шалфейчиком пополощешь? – я залез под одеяло.

– Сколько раз… Сколько раз, Остен-Бакен, тебе по-хорошему предлагалось уехать в патриархальную, тихую Москву!

– Пепельница на полке.

– Ноет, гад!

– Коренной?

– Заткнись и слушай. Теперь час пробил, чтобы сорваться поскорей в Москву. Пусть дурной ветер с Финского залива проветривает другие, более устойчивые к историческим катаклизмам мозги.

– Чай будешь?

– Какой чай… Утворил я такое! Такое!..

Остап взвыл то ли от неутоленной боли, то ли от свежих воспоминаний.

– А все зуб проклятущий – нашел подходящее время для выматывания нервов!

Я терпеливо ждал продолжение стамотологической саги.

– Ой, Остен-Бакен, лучше бы маяться мне на кожаном диване с грелкой – так нет, подвязал, как допропорядочный обыватель, щеку платком, дабы корни не застудить, и двинул скорым шагом к Смольному институту. Там неподалеку дальний родственник присяжного поверенного, врач широкого профиля проживает…

– Знаю, знаю. Первоклассный специалист – помнишь, когда у меня на стыдном месте чирей вскочил?

– Еще слово про чирей – и в Москву отправлюсь без тебя.

– Молчу.

– Присяжный поверенный по такому случаю снабдил меня куском сала в качестве гонорара. Упаковал я гостинец в газету, сунул в саквояж и потопал. Никто меня не трогает, я никого не трогаю…

Остап взял болевую паузу.

– И вдруг у самого Смольного – рассадника бунтов и смуты – окликает меня грубый революционный бас: «Стой! Хто идеть?»

– А ты?

– Отвечаю жалобно: «Гражданин с флюсом».

– А он?

– Жида, говорит, твоего Флюса шлепнем без промедления, а тебя, интеллепупию, – после перекура.

– А ты?

– Заявляю внаглую, мол, это у флюса фамилия такая неудачная, а вот партийный псевдоним вполне терпимый Гнойник Гнойникович Нарыв.

– А он?

– «Наша кликуха – проходь!»

– Повезло.

– Да не совсем… Выдал меня саквояж. Отблеск костра, могучие безжалостные тени – и знакомое по февралю: «А-а-а! У-у-у! И-и-и!»

– Лаокоонообразные?

– Догадливый.

– Петуха с золотыми яйцами вспомнили?

– Скорей всего не забыли, как я их с коньяком обдурил. Впрочем, какая разница, чем моя персона вызвала массовое негодование. Разят перегаром и хрипят: «Держи! Держи провокатора недорезанного!»

– А ты?

– Превратился в рядового убегающего иноходью зайца – едва свинцом не нафаршированного.

– А они?

– Как полагается – затворами лязг-лязг-лязг и галопом за жертвой.

– А ты?

– Жму не оглядываясь, но пятками чувствую: преследователи множатся, множатся, множатся…

– Жуть.

– Представь, Остен-Бакен: пролетарии всех стран, матросня, солдатня и прочая шваль слилились в едином порыве!

– Я бы такой погони не вынес.

– Где тебе почвоведу недоученному…

Остап снова поскулил от зубной боли.

– Лучше бы выучился хотя бы на фельдшера.

– А как ты умудрился оторваться от преследователей? – спросил я, чтобы отвлечь страждущего от челюстного недуга. – Как?

– В общем, не успел и моргнуть, как проскочил до Невской набережной.

Остап перевел дыхание.

– А там – крейсер-громадина, в темноте название не разобрал, а у носового орудия, в свете прожектора, гордо торчит вечночихающий в кожанке.

– Тот самый, что хотел нас в расход пустить за яйца?

– Тот самый, тот самый!

– Тоже узнал?

– В момент!

– И за маузер?

– Гораздо хуже.

Остап взял отнюдь не театральную паузу.

– Навел, сволочь, жерло, прицелился – да как жахнет!

– Страсть!

– До сих пор удивляюсь, как увернулся от снаряда.

– Страсть!

– Дальше интересней будет!

– Куда еще интересней.

– Неумолимый рок несет меня на Дворцовую площадь. Осознаю – конец близок, но не останавливаюсь.

– И правильно.

– Ситуация – хуже не придумать. Впереди у Зимнего – баррикады с пулеметными рылами, позади – неуправляемая, ощетинившаяся штыками толпа. Эх, думаю, одно спасение: прорваться во дворец в штаб Временного првительства – комнат много, есть где спрятаться.

– Смело!

– Приближаюсь к баррикаде из мешков, на полном ходу подымаю над головой предательский саквояж с салом и ору что есть мочи: «Ложись, гады!»

– И легли?

– Догадливый… Как одна!

– Не понял.

– Чего тут не понять. На мое счастье, за амбразурами оказался бабский батальон.

– Повезло.

– Не совсем. Матросня с разгону – на распростертые женские тела!

– Как же иначе.

– Но жалко, на всех баб не хватило. Задние матросики перекатили шумной волной любвеобильных товарищей и за мной – во дворец.

– А ты?

– Не знаю, сколько мраморных шедевров и изумительно тяжелых ваз обрушил я на тупые головы, носясь по лестницам, но в конце концов и мне улыбнулась удача. Наткнулись, понимаешь, разгневанные массы на Временное правительство…

В азарте рассказа Остап наконец-то забыл о зубной боли.

– Спасли меня господа министры от несправедливой расправы.

– Мне кажется, ты сгоряча совершил для большевиков государственный переворот?

– Называй как хочешь, но здесь нам больше в этом городе обоим делать нечего! Мы же ихнего предводителя – Ленина ловили. Как узнают – сразу шлепнут и меня, и тебя.

– Не сомневаюсь.

– Запомни, Остен-Бакен, на всю оставшуюся жизнь: никогда Остап Бендер не был в Петрограде, ни под каким соусом! Никогда!

Тут вошла любезная, расфуфыренная, напомаженная, густо напудренная хозяйка и предложила медоточиво свежий чай.

Конечно же, мы в скором времени покинули негостеприимный Петроград.

Истинный творец Великой Социалистической Октябрьской революции, то есть Остап-Сулейман-Берта-Мария Бендер, можно сказать, бей перебрался в Москву без шума и пыли.

Но случилась новая революционная оказия.

Клянусь гордыми остен-бакеновскими генеалогическими корнями, но Остап не бегал по Москве в поисках зубного врача (флюс благополучно прорвало еще в холодном прокуренном вагоне), а Кремль большевики все равно взяли.

К весне же пожаловала в новую-старую столицу и вся большевистская верхушка.

Суровый ветер Финского залива, видно, окончательно продул озабоченные Мировой Революцией мозги.