Текст книги "Искажения"

И посеял он другие семена

Недвижимое пространство Чистого Уэда безмолвно окружает катящуюся по мелкому камню мотоциклетку. Плоскость ртутного неба лентой разворачивается в никуда, чем исключает даже намек на возможность определить проделанный мотоциклеткой путь.

Я покрутил головой в надежде приметить, пусть самую незначительную, но координату. И покорно сдался под молчаливым давлением каменного ковра Чистого Уэда.

Пока я раздумываю, спросить Мармарис о том, куда мы едем или оставить вопрос при себе, небо Чистого Уэда скривилось в метаморфозе. Середина неба Чистого Уэда разошлась, представив к наблюдению пустой круглый зоб: внутренности зоба чернеют мертвенным провалом, из зоба тянет замогильной прохладой. Я автоматически втягиваю голову плечи, ежась от фантомного озноба.

Провал зоба недолго остается безжизненным. Края зоба сокращаются как легкие какого-нибудь божества, будто вдыхая в зоб жизнь. Внутри зоба загорелись одинокие сферические частички, цветным горохом разлетелись по окружности зоба. Вокруг частичек закружили люминесцирующие червячки. Частички и червячки завели одним им понятный хоровод. Кружась в хороводе, частички и червячки принялись притягиваться друг к другу, образуя диковинную структуру. Частички и червячки с непостижимой быстротой собирались в спирали, а затем единым лучом ударили в каменный ковёр Чистого Уэда.

Только теперь я усмотрел замысел частичек и червячков: от каменного ковра к зобу в небе поднимался колос ДНК.

– Что это? – перекрикивая треск мотоциклетки спрашиваю я.

Мармарис не удостаивает колос ДНК и мимолетным взглядом.

– Зеркальный Уэд, – буднично бросает Мармарис. – Чистый Уэд – мир молодой. Его формирование активно, а данный процесс здесь так выражается. Большинство других планет переживает становление посредством тектонических сдвигов и сейсмических колебаний. Чистый Уэд в этом отношении куда комфортнее. Скучно, не правда ли?

Я молчу в ответ, наблюдая за изнанкой Вселенной.

– Очень хорошо, – больше самой себе говорит Мармарис, – я потихоньку теряла направление. Зеркальный Уэд – явление исключительно южное, поэтому нам необходимо повернуть на запад.

Мармарис закладывает руль мотоциклетки вправо, и выкручивает ручку акселератора. Мотоциклетка с удвоенной энергией мячиком запрыгала по камням.

– Несколько не уверена, что заряда мотоциклетки нам хватит.

– И что же – пойдем пешком?

– Ваша готовность к жертвенности умиляет. Вызовем оперативный отряд ТЦП. Главное добраться до пункта экстренной связи.

– Такие есть?

– ТЦП – военная организация. Пункты разбросаны по всей планете.

Я всматриваюсь в бесконечный каменный ковёр, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь похожее на пункт связи.

– А мы его не пропустим?

– Не должны. У меня сигнальный датчик, настроенный на пеленг ближайшего пункта.

Мотоциклетка с натужным треском взбирается на холм, замирает на его гребне.

Мармарис одергивает рукав плаща и, беззвучно шевеля полными губами, принимается изучать напоминающий часы-компас прибор.

Однообразная плоскость каменного ландшафта Чистого Уэда подавляет. Подавляет желания, восприятие, мысли. Эта однообразность иглой проникает в мозг и впрыскивает токсин отстранения. Теперь всё мне кажется совершенно иным, при этом малозначительным. Даже я сам под действием токсина отстранения нахожу собственное прозябание в уравнении жизни не просто малозначительным, а ненужным.

Я подхватываю себя в состоянии между сном и бодрствованием. Перегруженное и лишенное сна сознание, вступившее в контакт с однообразностью каменного ковра Чистого Уэда, похоже, даёт сбои.

Чтобы стряхнуть накативший сон, я перегибаюсь через край коляски и набираю жменю камней. Камни Чистого Уэда полые, невесомые и округлые. Эти камни – идеальные жители для любой планеты. У таких камней нет острых граней, они серые, пустотелые и молчаливые. Эти камни можно бросать во все стороны хоть по одному, хоть пригоршнями – камни не изменят своей серости и молчаливости.

– Совсем чуть-чуть осталось, – сообщает Мармарис, вырывая меня из размышлений.

Мотоциклетка трогается с места, и, набирая скорость, катится по пологому холму.

Едва я в очередной раз приноравливаюсь к треску и тряске мотоциклетки, как Мармарис ударяет по тормозам.

Переднее колесо мотоциклетки уперлось в крупную ступеньку деревянного крыльца. Деревянное крыльцо венчалось дверьми в двухэтажное деревянное строение без окон, всем видом напоминающее хлев.

– Откуда это здесь взялось? – Спрашиваю я у Мармарис.

– Не знаю, что и ответить. Согласно пеленгу, на этом месте должен быть пункт связи. Проверим.

Двери в хлев оказались не заперты. Я и Мармарис прошли внутрь. О том, что в хлеве, возможно, присутствует жизнь, указывал только натёртый до фантастического блеска паркет.

Обморочная тишина хлева заставляет вслушиваться в отсутствие звуков, гипнотизирует.

Я делаю несколько шагов, тем самым пытаясь нарушить тишину. Третий мой шаг глушит завопившая на запредельной громкости радиоточка Чистого Уэда.

– А-А-А-А-Б-Б-Б-Б! Внимание! Сейчас прозвучит лирический этюд. Спонсор лирического этюда – фабрика по производству картона имени Полиэфир Полиэфировича Джугашвили, – надрываясь, объявила радиоточка.

Внутри радиоточки послышался шорох шагов, шуршание бумажных листов, шипение выпускаемого горлом воздуха.

– Лирический этюд, – оповестил голос с маскулинной хрипотцой, – «Карманная истерия». Автор «Карманной истерии» – сместился за.

И голос с маскулинной хрипотцой начал чтение:

 
В карманах моих полно всяких,
Спичек, отверток, булавок;
В карманах моих поливинилхлоридный шарик,
Мягкотелый, скомкано-прыщавый;
В карманах моих целлюлозно,
От вырезок, грамот, билетов на пиво;
А также: честно и крепко тапок шпагатом приталено;
В карманах моих чернильная лента бобинная,
Машины печатной «Электры» орган невинный;
В карманах моих пилюлей подслащено,
Для мух торопливых хитроважно задумано;
В карманах моих этимоном чуженародным озадачено:
Например, для того, чтоб корневые были б попонятнее;
В карманах моих припадком стаккато ярость стоваттная,
Что твой паровоз бесконечно-колесный;
В карманах моих колея верст санных,
Их черно-хлебный возница в футляр, как есть, привычно крупой ссыпает;
Уста его к мольбе вогнутые; и все одно в дороге метельной он исчезает;
В карманах моих печень-кубическая-счетоводная вибрациям нитей всеневозможных:
Варенье снов, парад планет, зачатие спирали;
В карманах моих тревожно-ЩА-творожных,
Угаснет борода и сок Творца-на-Склонах;
В карманах моих синоптик из мелодий,
Мха, рвов, заборов, башен рубежи;
В карманах моих порошей семенит утомленная,
Унявшая стоны, во лжи уличив сумасбродное;
На кольцах артритных жил растянет она папиросу,
Сомкнет на вдохе очи; спит.
В карманах моих полно всяких,
Креолок, солянок, заколок;
В карманах моих атомный мячик,
Полногрудый, пышно-вишневый;
В карманах моих цветочно-марко,
От вязких масел, растворов, пчелиных запястий;
А также: надежно и ладно пуговку акварелью замазано;
В карманах моих по-прежнему людно,
Отбивают, сутулые, подошвами на «Электре» заглавие;
В карманах моих всенепролазно навалено,
Карандашом по полям занудным. зеленым. занозено:
Например, для того, чтобы пальцами половчее бы мне там елозило;
В карманах моих напряжение-дня-измельчение,
Слоеного ваксой кота буркал приветствие;
В карманах моих суррогат эфирного собеседника,
Обратной стороны похмелья увлечение;
В карманах моих себе порицание: всенеистощимая-ночь-восход-молочный;
И с шепотом женской груди всенеизбежно меркнет свет.
 

Голос с маскулинной хрипотцой окончил чтение. Радиоточка акцентировала внимание на стуке удаляющихся шагов, презрительно откашлялась и смолкла.

– Если здесь установлена радиоточка, вероятно, есть и пункт связи.

– Вы не ошибаетесь, – эхом раздалось по хлеву.

Грациозно ступая по натертому до фантастического блеска паркету, к нам навстречу торжественно вошел мужчина в искрящем серебром балахоне. На левом плече искрящего серебром балахона покачивался от ходьбы металлический эполет с алмазными кольцами. Потполу мужчине заменяет закрывающий половину лица плотный красный шарф диковинной вязки. Над шарфом возвышаются острые скулы, обрамленные мраморной кожей. Миндалевидные глаза воспаленно блестят. Копна соломенных волос послушной волной ниспадает на плечи.

Очевидно, весь этот напыщенный ансамбль призван являть в мужчине дешевую аристократичность и напускную добродетель.

– В Храме Изново Пришедших мы держим пункт связи, – пояснил мужчина.

Голос мужчины звучит прозрачно, завораживающе.

– Замечательно, – с долей любезности, но натянуто, говорит Мармарис.

Мармарис приняла ту форму внешней расслабленности, которую я наблюдал в кабинете Вошедшего человека. И у Мармарис, наверняка, припрятано ещё пару бомб в карманах. Видимо только поэтому я не поддался привычному для себя импульсу – бежать.

– Вы позволите сделать нам звонок? – Сказал я, и мне стало неловко за заискивающий тон.

– Нет ничего проще, – копируя мой заискивающий тон, ответил аристократичный мужчина. – Тем не менее, с моей стороны будет слишком невежливо не предложить путникам кружку чая или тарелку супа.

– В первую очередь я хотела бы сделать звонок. От чая не откажусь, спасибо.

– Прекрасно, – сказал мужчина, манерно взмахивая серебристой рукой-крылом.

Аристократичный мужчина провел нас через аскетичный холл, который завершился двустворчатой арочной дверью. За дверью оказался просторный зал с аналогично натертым, до фантастического блеска, паркетом. Зал так же вторил аскетичности холла. Однако аскетичность зала разбавляло установленное в его середине похожее на амвон сооружение. Слева от амвона расположилась громада величественного прибора черного дерева. Более всего прибор напомнил мне орган.

– Сюда, пожалуйста.

Аристократичный мужчина откинул панель в стене. Внутри стены оказался древний телефонный аппарат с диском механического набора.

Мармарис подняла трубку и закрутила диск.

– Вы предпочитаете с лимоном? – спросил у меня аристократичный мужчина, и вопросительно приподнял правую бровь.

– Чай? – уточнил я. Правая бровь мужчины вернулась в исходное положение. – Будьте добры, с лимоном.

– Вы немногословны, – с сокрытой укоризной сказал аристократичный мужчина.

– Вы находите? – Сказал я. – Думаю это тактичность.

– Обычно на этой минуте общения многие проявляют интерес, как минимум, к моему имени и Храму Изново Пришедших.

– Прощу прощения. Изволите? – Меня стал забавлять высокопарный ракурс беседы.

– Конечно. Имя есмь мне – Сошедшиус. И вы – гости Храма Изново Пришедших. Мы – я и паства моя – собираем семена.

– Вы что-то выращиваете? Полагаю, камень не самый подходящий для этого грунт.

– Где-то я принимаю вашу иронию, – бесстрастно ответил Сошедшиус.

– Ни в коем случае! В словах моих нет и тени иронии, – поспешил заверить я.

– В таком случае, вы – невинны. Как дитя или, скажем, искусственный интеллект.

Я пропускаю мимо ушей столь странное замечание.

– Тогда что же вы имеете в виду, когда говорите «собирать семена»?

– Семена Душ. Когда я пришел сюда – тут была пустыня, в которой не произрастало ни одно семя. И посеял я другие семена. Взошли семена, чтобы дать силы новым семенам. И сколько смогу я взрастить и собрать семян, столько будет душ чистых, просвещенных, спасенных.

Я с опаской всматриваюсь в миндалевидные глаза Сошедшиуса. Но глаза Сошедшиуса – два карих провала. И за глазами-провалами может быть все что угодно: как мудрость веков, так и безумие фанатика.

Мармарис присоединяется к нашему дуэту.

– Вам удалось дозвониться? – спрашивает Сошедшиус.

– Отнюдь!

– Сожалею, – скорбно изрек Сошедшиус; отрывисто дернул головой, словно вспомнив что-то важное. – Вас, случайно, не застал в дороге Зеркальный Уэд?

– Крутило, – ответил я, одновременно лихорадочно перебирая в уме варианты достойного предлога, чтобы покинуть Храм Изново Пришедших.

– Выходит – электромагнитные бури. Пока Зеркальный Уэд не погаснет, связь не возобновится. Вам ничего не остается, как погостить в Храме Изново Пришедших несколько часов.

– Премного благодарны.

– Не стоит. Приютить путников – дело угодное Сущностному.

Сошедшиус с каждым словом убеждал меня в том, что за провалами его глаз именно безумие фанатика.

Сошедшиус плотоядным движением, характерным для человека готовящегося к обеду, потер ладонь о ладонь.

– Скоро будет чай. А сейчас…

Сошедшиус не договорил.

Аскетичный зал вдруг забурлил. Открывались и закрывались до этого невидимые двери. С прямотой муравьев сновали по залу то ли дети, то ли карлики в искрящих золотом балахонах. Вся эта деловитость завершилась установленной широкой сценой. На сцене замерли три мальчика, предоставив к наблюдению смышленые выражения лиц. Рядом с мальчиками расположили прямоугольный ящик угольного цвета.

Сошедшиус подошел к сцене, замер.

Зал наполнила уже знакомая мне обморочная тишина. Мне нестерпимо захотелось закричать, только бы не слышать этого безмолвия.

Сошедшиус вкрадчивым шепотом нарушил тишь.

– Устами детей этих, Сущностный прольет свет в ваши души. Слушайте не слухом своим, слушайте тем души семенем, которое есть в каждом. И взрастите в себе вы другое семя. Пусть звуки, извлекаемые Сущностным из светового синтезатора3737
  «Световой синтезатор» – отсылка к фотоэлектронному синтезатору конструкции Евгения Мурзина, построенного в 1958 году. Принцип действия устройства основан на методе фотооптической звукозаписи, позволяющем получать видимое изображение звуковых волн, а также наоборот – синтезировать звук из искусственно записанного изображения звуковых волн.


[Закрыть], наполнят вас.

Напоминающий орган величественный прибор у амвона ожил от прямого удара тонкого луча. Луч исходил из сгустка белого свечения зависшего высоко посреди зала.

Световой синтезатор разлился фортепианным переливом. Вступил замысловатой мелодией в нижнем регистре. И заиграл в одном темпе легкий мотив. Прямоугольный ящик угольного цвета басовито загудел. На передней стороне прямоугольного ящика появилось изображение тонких губ. Над верхней губой густо росли усы.

Усогубы и мальчики запели, наполнив залу изумительной красоты голосами:

– Ничтогде безбрежжедонное внепуть идетстанавливается; жизнебытие всмертинебытия покрываяоткрывается; бессловмолчанье бездушисознанья Ничтогде бытиевнебытии; низвездосветнивреметьма Ничтогде вовсюдовсем; такбезвестьесть вовсюдувсем невидеслышь.

Мальчики и Усогубы замолчали. Смышленые лица мальчиков напряжены. Усогубы плотно сжаты.

Световой синтезатор сменил темп мелодии. Музыка стала более тревожной, казалось, что внутри музыки зреет семя. Семя чего-то тотального, поглощающего.

Усогубы и мальчики вновь запели:

– Живожизнерождение Ничтогде внутрегул явилоразнесся; жизнеслово внутрегул Ничтогде явилоразнесся; жизнеслово явилоразнесся невинносеменем Ничтогде; невинносеменем произсказало Ничтогде жизнеслоилог; вовсюдувсем явилоразнеслось жизнеслоилог, жизнесемя Ничтогде вовсюдувсем; сновавновь Ничтогде явилоразнесся смертеслоилог, смертеслоилог; Ничтогде сновавновь явилоразнесся внепуть вовсюдувсем; вовсюдувсем Ничтогде сновавновь присказало будепуть Ничтогде безбрежжедонное внепуть идетстанавливается жизнебытие всмертинебытия покрываяоткрывается бессловмолчанье бездушисознанья Ничтогде бытиевнебытии.

Мальчики и Усогубы закончили пение на запредельно высокой, но от этого не менее красивой ноте. Синтезатор погас. Погас и сгусток белого света под потолком.

Сошедшиус рукой-крылом отправил мальчиков из зала. Спустился со сцены к нам.

– Чудесно поют, не находите?

– Изумительно, – вполне честно сказал я.

– Только вот не совсем понятно о чём. Пели, если позволите определение, на языке Храма Изново Прнишедших. Поэтому мне, непосвященному, понять трудно, – поспешила с объяснением Мармарис.

Объяснение Мармарис говорило о том, что она тоже прочитала ситуацию. И тянула время, раскидывая в голове пасьянс стратегического хода по направлению к выходу из Храма Изново Пришедших.

– Полагаю, у нас будет немного времени за чаем. Я со вниманием ко всем мелочам введу вас в космос Храма Изново Пришедших.

Карлики в золотистых балахонах бесшумно принесли стеклянный кофейный столик и три мягких стула. Совсем незаметно на столике появились набранные драгоценными камнями фарфоровые чашечки. Из чашечек эманировал аромат черного чая с лимоном.

Потпола на моем лице затревожилась, потянулась к аромату чая с лимоном. Я шумно потянул носом. Даже через фильтр Потполы от тонкого чайнолимонного букета у меня закружилась голова, так давно этот запах для меня не существовал. Слишком долго непреложным моим спутником был лишь запах тухлого яйца.

Мы расположились на мягких стульях. Я поднёс фарфоровую чашечку к Потполе. Потпола ухватила чашечку за кромку: я почувствовал, как сквозь тело Потполы мерной струйкой в мой рот попадает приятно-обжигающий чай. Нёбо обволокло цитрусовой терпкостью напитка.

– Пожалуй, мне стоило бы начать с самого начала, – вежливо предложил Сошедшиус.

Сошедшиус закатил миндалевидные глаза. Когда он, буквально, распахнул глаза, из них вырывалось яростное пламя убеждения.

– Вначале ничто не было. Это был даже не факт или аксиома. Не было ни факта, ни аксиомы, так как ничто не было. Затем в Ничто зародился диалог. Диалог – это первооснова Сущностного. Все сущее – есть диалог. Самое малое всегда состоит из диалога. Непредвзятые очевидцы этому и химия, и физика. Чтобы образовать атом, образующий материю, необходимы две составляющие. Более того, для образования двух составляющих атома внутри этих составляющих ведут между собой диалог многие и многое – нуклоны, барионы, кварки и совсем уж никчемные базоны. Рождение любой жизни – пусть пылевого облака, пусть человеческого существа – есть диалог. Высшее проявление диалога – Семя Души.

– Одна из тысяч теорий, – замечает Мармарис, с жадностью отпивая чай.

– Ваше замечание целесообразно, – слишком спокойно для религиозного фанатика отмахивается Сошедшиус. – В победившей действительности теорий, иного отношения можно не ждать. При этом в действительности теорий, почему-то, победила наиболее абсурдная.

– Вы её озвучите? – Спрашиваю я.

– Бог. Всевышнее помышление. Утвердив некогда эту теорию, человечество занялось апофенией – поиском смысла в бессмысленных вещах.

– Что свойственно человеку, – еще раз замечает Мармарис.

Сошедшиус пропускает язвительность Мармарис, и всей своей яростью пламени убеждения набрасывается на меня.

– Доступная вашему пониманию Вселенная движется наугад, самопроизвольно. В этом нет ни смысла, ни предопределенности. Если рассматривать вопрос именно так – тогда Бог бесполезен, так как Он, грубо говоря, ничего не хочет. И глупо наделять Его, если хотите, отрешенность – символизмом. Однако я продолжу.

– Пожалуйста, – благородно позволяю я.

– При всем этом человек продолжает исправно ковыряться в Боге, находя ему оправдания. Разве это не абсурдно? Не апофения? – Задает вопрос Сошедшиус, и сам на него отвечает. – Апофения3838
  Апофения – переживание, заключающееся в способности видеть структуру или взаимосвязи в случайных или бессмысленных данных.


[Закрыть]! Человек изредка склоняется к мысли, что Вселенная может оказаться, допустим, набором многоугольников, которые динамически развертываются в, собственно, многоугольники, и которые, в конце концов, этой динамикой развертывания образуют Вселенную. Хотя за подобный оппортунизм заклевывают насмерть.

Сошедшиус разжигает жарче в своих глазах пламя убеждения. Сошедшиус становится неудержимым в дефинициях.

– Бог – отрыжка антропного принципа. Бог только такой, каким его смог сотворить человек: тщеславным. При этом иррациональным в своих деяниях и желаниях. И в этой пагубной иррациональности победу одержали исключительно жрецы, но далеко не Бог, и уж тем более не человек. Жрецы родили религию. Религия же лишила человека всего: вопросов и навязчивых идей. Религия лишила человека самостоятельной жизни, свела её к отбыванию в ожидании Дня Скорби3939
  День Скорби – согласно апокрифической книге Еноха, период крайнего развращения человечества.


[Закрыть]. Того самого последнего дня перед страшным судом. Но религия позволила себе еще больше: она дала хрупким Семенам Душ обещание вечной жизни. Но вечная жизнь в вечности Бога совсем не освобождение, скорее – тюрьма без права на апелляцию.

Я с трудом понимал движение мысли Сошедшиуса. Для Мармарис данная игра, похоже, была знакомой.

– Вся человеческая жизнь, человеческая история подчинена страху смерти. И религия основной инструмент направления такого мощного оружия как страх в нужное русло. Для этого построили храмы смерти, в которых за умеренную плату обещают жизнь на другой стороне.

– Повторю свой вопрос: разве это не апофения?

– Мне бы не хотелось вас расстраивать, – почти неслышно произнесла Мармарис.

Сошедшиус подался вперед, будто всецело желая расстроиться словам Мармарис.

– Я слушаю вас, продолжайте.

– Ваше отрицание Бога – есть очередная религия. В такой религии антропный принцип заявлен краеугольным, как некогда всему был назначен единый Бог.

– Мы не отрицаем Бога. Вы слушали невнимательно, милейшая. Отрицать Бога значило бы то, что мы Его, так или иначе, признаем. Мы давно преодолели даже попытки к заблуждению. Для нас существуют понятия сугубо данности – жизнь и смерть.

– Где же такая утопия?

Сарказм Мармарис легко отбивается томным движением глаз в миндалевидной оправе.

– Я из будущего. Далекого будущего. Будущего, в котором все вопросы поставлены настолько верно, что уже исчерпаны ответы. Как понимаете, вопрос Бога стоял к ответу первым. Ответ был дан: Бог – бессмысленность, – Сошедшиус выдерживает многозначительную паузу. – Мир будущего стоит на краю Ничто. Храм Изново Пришедших готовит Семена Душ к пришествию Ничто, в котором смолкнет диалог, смолкнет гул улья Вселенной. Поэтому я здесь. Я здесь, чтобы собрать кристаллы – Семена Душ.

– Разве вы не говорите сейчас о христианском апокалипсисе так живо обсуждаемым всеми возможными конфессиями. Вы не находите противоречия в собственных словах, в Храме Изново Пришедших?

Ярость пламени убеждения потухла в глазах Сошедшиуса. На месте пламени убеждения разгорался огонь тривиального гнева. Сошедшиус внутренним усилием воли сдержал порыв влепить Мармарис пощечину.

– Что вы думаете о жизни? Будничной жизни. И будничной смерти. Вы же из будущего, где все вопросы имеют ответы, – Мармарис закончила вопрос мягко, с нарочитой покорностью.

Сошедшиус откинулся на спинку стула и выжидающе посмотрел на Мармарис. Этот взгляд Сошедшиуса констатировал в Мармарис достойного собеседника. Но в тоже время и опасного противника.

– Смерть всего лишь свобода от самого себя; от мыслей о жизни, её абсурдности в контексте неизбежной смерти. В сущности, скажу вам, абсурд не в самой жизни. Согласитесь, жизнь, например, богомола не абсурдна. Абсурд, его острое ощущение, в самом принятии бессмысленности жизни. Впрочем, это пустое. Смерть – её никогда не познать. Не познать ни в смысле разума, ни в смысле её таковости. Не познать живому то, что по ту сторону жизни. Живое – это конкретный набор конкретных электрических импульсов. И живое никогда не сможет выйти в смерть электрическими импульсами, чтобы дать пояснение тому, что по ту сторону жизни.

Такое бесстрастное определение из уст религиозного фанатика отозвалось во мне неприятным жжением в области груди. Необходимо было вернуть Сошедшиуса на почву религиозный полей, где, куда ни посмотри, если не апокалипсис, то другие неприятности.

– Как долго вы будете собирать души? – Небрежно бросил я вопрос, отвлекая Сошедшиуса от Мармарис.

– Я жду своего барана4040
  … жду своего барана – Слово «баран» или «бараний рог» в древнееврейском языке звучит как «ювель» или «юбилей», который после семи седьмиц (т. е. сорокадевятилетия) возвещал свободу – от долгов, рабства и т. д. Наступающий пятидесятый год всегда был особенным и священным.


[Закрыть], – несвойственно для предыдущей многословности ответил Сошедшиус.

Карлики в золотых балахонах, храня верность бесшумности, укатили кофейный столик.

Сошедшиус покинул мягкий стул.

– Продолжим наш разговор в ходе небольшой экскурсии.

Как только мы поднялись со своих стульев, карлики золотистым ветерком их дематериализовали.

Сошедшиус размеренными, но стремительными шагами повел нас к сокрытой в полумраке двери. За дверью червяком с деревянными внутренностями полз коридор.

Я задумался, что этот червячный коридор не мог уместиться в скромном хлеве. Даже если принять в расчет холл, зал и невидимые подсобные комнаты, откуда появлялись и куда исчезали золотистобалахонные карлики.

– Мы спускаемся под землю? – спросил я у Сошедшиуса.

– Нисколько. Почему вы так решили?

– Простите мою любознательность, но мне кажется, что такой длинный коридор не уместился бы внутри Храма Изново Пришедших.

Сошедшиус обернулся ко мне. В его миндалевидных глазах стрельнуло чем-то заговорщицким.

– Здание Изново Пришедших не больше чем ворота. Остальное находиться вне времени. Вне будущего и вне прошлого. Сейчас мы с вами в смоделированной темпоральной машиной локации.

Снова время. Время не отпускает меня, все чаще закручивая вокруг меня невидимые спирали. Каждый раз время обрушивается на меня тогда, когда я меньше всего этого жду. Быть может, на этот раз мне уже не удастся выбраться из временной ловушки. Ловушки смоделированной темпоральной машиной из будущего.

– Вы хотите нас напугать?

Я вижу, что Мармарис опускает руки в карманы. Где-то в глубине моего сознания зарождается мысль, что сейчас рванет очередная бомба, что нужно падать наземь и закрывать голову руками.

Меня останавливает холодный голос Сошедшиуса.

– И не трудитесь, милейшая. Ваши взрывчатки здесь не сработают.

– Догадалась. К собственному прискорбию. – Безучастно говорит Мармарис – Таймер я выставила ещё по пути к коридору.

– Разве я не предложил вам просто чай и небольшую экскурсию в ожидании завершения электромагнитных бурь? Ваша смерть мне не нужна.

Последнее предложение Сошедшиус выдохнул. В этом выдохе скрывалась та доля усталости, при которой объясняют слишком очевидное.

Коридор начал расширяться, изгибаясь налево и направо, этим образуя, видимо, круглое помещение.

Сошедшиус хлопнул в ладоши. Помещение стало наполняться нежным фиолетовым свечением.

Вслед второму хлопку Сошедшиуса раздался мерный звук работы машин, напоминавший шум гидравлического пресса.

Пол комнаты покрылся отверстиями. Из отверстий, следуя звуку гидравлического пресса, поднялись высокие стеклянные цилиндры. Что находилось внутри цилиндров, я не мог разглядеть.

Третий хлопок Сошедшиуса явил содержимое цилиндров. В прозрачной маслянистой жидкости наполнявшей цилиндры покачивались люди. Взрослые и дети, мужчины и женщины.

Так как стен круглой комнаты видно не было, предположить, сколько тут законсервированных людей не представлялось возможным. Сотни, тысячи, миллионы?

Сошедшиус серебристой рукой-крылом приглашает нас следовать за ним.

Я иду между рядами консервированных людей, осторожно рассматривая цилиндры. На передней панели цилиндров горят нежно-розовым различные сочетания цифр. В цилиндрах, прозрачных пластиковых утробах, в позе эмбрионов голые жемчужные тела.

Я останавливаюсь напротив цилиндра с молодым человеком. Мягкие черты лица, пухлые чувственные губы, тонкий нос. Нескладная копна волос развевается, следуя невидимым мне внутренним течениями маслянистой жидкости; «07.01.13» – горят нежно-розовым цифры на цилиндре.

– Что значат все эти цифры? – спросил я.

– Время извлечения, – ответил Сошедшиус.

– Извлечения откуда?

– Из времени, разумеется, – Сошедшиус приобнимает меня за плечи. Его рука-крыло серебристой тканью растеклась по моей спине. – Подавляющая часть этих людей извлечена из разных времен. Как показал опыт, необходимое количество людей просто невозможно обнаружить в одном месте, на одной планете и одном времени. Вот и мотаюсь я от планеты ко времени, собирая Семена Душ.

– Я вижу тела, совсем не души.

– Ваши глаза не изменяют вам, – позволил себе шутку Сошедшиус. – Вы же понимаете, что Семени Души нужна оболочка. Иначе как это Семя хранить в материальном мире?

Риторический вопрос повисает между цилиндров.

Сошедшиус шагает дальше, увлекая за собой меня и Мармарис.

– Вот мы и пришли.

Сошедшиус останавливает наше движение взмахом серебристой руки-крыла.

Я и Мармарис замерли возле двух капсул лишенных маслянистой жидкости и нежно-розовых цифр.

– Не работают? У вас техник штатный? – Вяло шучу я.

И остро чувствую, как пульсируют надпочечники, выбрасывая адреналин в самом неприятном ожидании возможного будущего.

Сошедшиус на этот раз не разделяет моей иронии.

– Эти капсулы для вас.

Я слышу те слова, которые только что предсказали мои надпочечники.

Сошедшиус невозмутимо хлопает в ладоши.

Я теряю связь со своим телом. Моё тело перестает не просто подчиняться приказам моего мозга, моё тело выходит из моего мозга.

Я последними осколками зрения наблюдаю за Мармарис, теряющей, подобно мне, собственно тело. Изящная рука Мармарис на отлете. С красивого лица Мармарис отрывается Потпола. Потпола безжизненным комком плоти скатывается к одной из пустых капсул.

К моей капсуле или капсуле Мармарис?

Этот вопрос – последний заданный собственным усилием воли. Моё сознание, вторя моему телу, покидает мой мозг, покидает меня.

Каким-то чудом сохранившиеся остатки зрения выхватывает последние образы.

Молочно-белая патока.

В молочно-белой патоке я вдруг становлюсь выполненной в виде фрески двумерной фигурой самого себя. Теперь я состою из сотен тысяч разноцветных фигурных стеклышек. Невыносимо медленно, в тоже время неумолимо, из каркаса меня-фрески растекаются разноцветные я-стеклышки.

Синяя рука я-стеклышко перемещается во времени. Моя рука я-стеклышко образует диковинную планету сплошь укрытую песочными океанами. Коричневый живот я-стеклышко кляксой покрывает галактику Млечный Путь, чем тушит все солнца.

Пунцовая нога я-стеклышко отрывается и уносится за пределы возможного. Возможно, моя нога я-стеклышко уже Ничто.

Прозрачная голова я-стеклышко набирает и набирает вес. Набирает настолько громадный вес, что обращается Черной дырой.

Я знаю, что где-то в я-бесконечности образуется Черная дыра. И Черная дыра всасывает всё что есть в себя. В ненасытную утробу я-Черная дыра.

Однако полагаю, что знаю обо всём этом уже не я.