Текст книги "Вокруг политехнического. Потомку о моей жизни"

Занятия на третьем курсе мехмаша

Мы начали изучать предметы, без которых нельзя было стать инженером-механиком – среди них чуть ли не центральное место занимала теория механизмов и машин.

Математики больше не было, видимо, нам было достаточно научиться брать производные, рассчитывать интегралы и разлагать функции в ряды.

Не было и физики.

Я слушал лекции по новым предметам, и не понимал, нравятся они мне или нет. На лекции и практические занятия, на лабораторные работы я ходил исправно, но никаких дополнительных книг я не читал. Они были просто не нужны.

Постепенно я перестал даже ходить в библиотеку института, не говоря уже о библиотеке на Фонтанке.

Меня избирают в комитет комсомола института

Когда на отчётно-выборном комсомольском собрании института, предложили мою кандидатуру в Комитет комсомола института, в душе у меня были сомнения, мое ли это дело. Но я не отказался, и меня избрали. А когда на первом заседании комитета комсомола секретарь комитета Витя Пушкарёв предложил мне отвечать за культурно-массовую и спортивно-оздоровительную работу, я просто опешил.

Я не был ни заядлым театралом, ни меломаном, имена композиторов, писателей, поэтов, драматургов, художников, скульпторов, разумеется, знал, но никогда серьезно искусством или литературой не увлекался. В общем, у меня были абсолютно верхушечные знания, и я это понимал.

Поговорить на тему я мог, а серьезных знаний не было.

И спортсменом выдающимся я не был, хотя у меня были первые разряды по шахматам и шашкам. Я честно сказал обо всём этом на заседании.

Мне ответили, что того, что я знаю, достаточно. Что мне предстоит чисто организационная работа. И сказали, что надо работать совместно с Профкомом, так как у них есть деньги, и они оплачивают все проводимые в институте культурно-массовые и спортивные мероприятия, да и организуют, как правило, все сами.

И меня избрали ответственным в Комитете комсомола за культурно-массовую и спортивную работу.

С Виктором Пушкаревым мне работалось легко. Он был всегда очень внимателен со мной, терпеливо выслушивал идеи, которые били из меня фонтаном, отбирая те, которые ему казались реальными. Но таким терпеливым и внимательным он был не только со мной, а со всеми. Всегда выслушивал до конца, не перебивая, а потом беседовал очень тихим голосом и очень доброжелательно.

Мы с Любочкой

Избрание в Комитет комсомола не изменило сильно стиль моей жизни, потому что не отнимало много времени. Я, по-прежнему, ходил на все лекции и практические занятия, не пропуская занятий. Но времени для самостоятельной работы стало меньше. Да и мысли все время были о Любочке. О ней я постоянно думал, но видел ее только вечерами и в воскресенье.

Появляясь дома часов в семь, а то и восемь, я сразу заходил в комнату Марьяши, где она жила. Марьяша деликатно вставала из-за стола, стоявшего перед окном, – там она обычно сидела слева, и деликатно удалялась на свою кровать, стоявшую слева в комнате. Справа за столом занималась Любочка. Она немедленно переставала заниматься, мы садились рядышком на диван, и у нас всегда были интересные темы для разговоров.

Сначала я помнил, что Марьяша ловит каждое наше слово, потом я забывал об этом, и уже не обращал на нее внимания. Наступало время, когда Марьяша должна была идти спать, и мне приходилось покидать эту комнату.

В хорошую погоду мы выходили на улицу и гуляли по вечерним улицам Ленинграда, пока окончательно не замерзали.

Воскресенье мы теперь проводили вместе. Иногда выбирались в театр. В клубы и Дворцы культуры на танцы не ходили. Я все больше и больше влюблялся в Любочку и видел, что она отвечает мне взаимностью. У нас были абсолютно целомудренные отношения, а все мои попытки пойти несколько дальше немедленно и решительно пресекались.

Папа Колчин

Теория механизмов и машин (мы называли этот предмет ТММ) – считалась очень важной для подготовки инженеров-механиков, читал ее для нас сам заведующий кафедрой ТММ профессор Колчин (1894—1975).

Николая Иоасафовича Колчина за глаза, любя, называли папой Колчиным. Высокий и полный, даже несколько пухлый, с детским выражением лица, он читал лекции несколько отстраненно, как будто для себя, не обращая никакого внимания на аудиторию. По-моему, он ни разу не посмотрел на студентов вообще и на какого-нибудь студента персонально.

Он поражал тщательностью изложения, обстоятельно объясняя каждый поднимаемый вопрос. Все было разжевано у него до последнего и разложено по полочкам. И на экзаменах ему надо было тоже объяснить все детали. Если студент чего-то упускал, следовал вопрос, и уйти от ответа было невозможно.

Курсовые работы по ТММ было легко делать, и у меня с ними проблем не было никаких. Особой любви у меня этот предмет не вызвал, но и неприятных чувств тоже не было. Когда мы прошли полный курс, я с удивлением обнаружил, что я запомнил абсолютно все – редкое чувство. Так у меня раньше бывало лишь с математикой.

Политэкономия капитализма

Из других предметов запомнилась политэкономия капитализма. Основ марксизма-ленинизма больше не было, вместо с них, мы изучали политэкономию капитализма, которая укладывалась, по крайней мере, для меня в формулу Маркса: Товар – Деньги – Товар. Она должна была дать нам понимание капитализма, как отжившего экономического строя с его частной собственностью и эксплуатацией человека человеком.

В нас вдалбливали это понятие, и даже сегодня мне не надо никуда заглядывать, чтобы написать его.

В Советском Союзе частной собственности не было. Личная была, а частная была «изжита». Все принадлежало народу. Правда, управляло этим государство. Да народ и государство для нас практически были синонимами, потому что фабрики и заводы были не народными, а государственными предприятиями.

Правда, тогда ещё (до 1956 года) существовала промысловая кооперация (промкооперация). В её системе было свыше 100 тысяч мастерских и других мелких промышленных предприятий. Там работали почти 2 миллиона человек. Эти предприятия давали почти 6% валовой продукции промышленности, например, до 40% всей мебели, до 70% всей металлической посуды, более трети верхнего трикотажа и почти все детские игрушки. В систему промкооперации входило 100 конструкторских бюро, 22 экспериментальные лаборатории и 2 научно-исследовательских института. Существовала и кооперативная торговля, которая могла заготавливать овощи, фрукты, семена подсолнечника и кое-какие другие сельхозпродукты. Никаких мелких лавочек и лавочников, никаких частных магазинов.

Мы должны были дома чего-то читать, что-то конспектировать, а в институте на групповых занятиях писать контрольные. Одну такую я запомнил, потому что со мной случилось впервые то, чего раньше никогда не было. Когда нам раздали вопросы для контрольной и я их прочел, оказалось, что я довольно смутно представляю себе, о чем надо писать. Видимо, у меня не было времени посмотреть материал, а, может быть, я просто забыл, что надо его просмотреть. Так или иначе, но я был совершенно не готов к этой контрольной. Впервые в жизни я испытал чувства, прежде мне неведомые: я не был готов к занятиям, я не знал материал, в моей голове было пусто, даже идей никаких не было, что я должен написать. Я силился хоть что-нибудь вспомнить, но, видимо, и вспоминать было нечего, – я ничего не мог выудить из своей памяти.

– Хорошо, – подумал я, – пусть я не помню, но тогда надо что-нибудь придумать. Если кто-то ответил на эти вопросы, почему бы и мне не сообразить, каков должен быть ответ.

Но, по всей вероятности, я не был Марксом, и то, что я в конечном счете написал, оказалось неверным. Хорошо еще, что не крамольным! Так или иначе, но оказалось, что вся моя группа завалила эту контрольную. Только одна студентка, Соколова, которая всегда еле-еле училась, поскольку у нее был ребенок, получила свою троечку. По этому поводу я сочинил песенку про нее, где были такие слова:

Ты только одна, одна виновата,

что в группе не полный завал.

Так что, хоть и редко, но бывали и со мной подобные эксцессы.

Интересно, что в США Карла Маркса считают выдающимся экономистом, и его теорию изучают в колледжах и университетах, правда, наряду с другими теориями.

Моя работа в комитете комсомола

Все больше и больше втягивался я в повседневные дела комитета комсомола. Помню, как я пришел первый раз в свои часы в комитет.

– У каждого члена комитета должны быть часы, когда он после занятий должен находиться в комитете и работать с комсомольцами, – объяснил нам Витя Пушкарев. – Два раза в неделю.

Я совершенно не представлял себе, как и с кем я должен «работать»: какие комсомольцы ко мне придут, какие вопросы мне зададут, какие проблемы передо мной поставят. Как, наконец, я буду их решать, если я ничего не знаю? Никто меня не инструктировал, прежнего члена комитета, ответственного за эту работу, я в глаза не видел, никаких «Дел» я не обнаружил. В первый же день я пришел с этими вопросами к Вите Пушкареву, но он мне ничем не мог помочь. Сказал только:

– Поговори с культоргами факультетов, там есть опытные комсомольцы, и познакомься с ответственным за эту работу в профкоме. Именно они всеми делами ворочают. А ты постепенно поймешь, что ты можешь и должен делать.

Именно этим я и занялся, Витя Пушкарёв всегда давал дельные советы: за две недели поговорил со всеми культоргами факультетов и познакомился с моим коллегой в студенческом Профкоме.

Вскоре я начал понимать, как и чем живет студент в политехе (так мы называли свой институт), какие проводятся музыкальные вечера, и кто их организует, какие читаются публичные лекции и на какие темы, когда бывают вечера отдыха, где они проводятся и кто их организует, кто устраивает «культпоходы» в театры и как их надо заказывать, какие существуют кружки художественной самодеятельности и спортивные секции и многое-многое другое, кто и как организует спортивные соревнования.

Я понял, что культурно-массовая работа такого огромного ВУЗа, каким был ЛПИ (так мы тоже называли наш институт), должна во многом проводиться факультетами, и мне влезать в эту работу не следует, нужно только изучить ее, понять, где лучше, где хуже, и организовать обмен опытом, что я и начал делать с переменным успехом.

Общеинститутские мероприятия, которых все же было довольно много, действительно, организовывал либо профком, либо партком, и мне здесь надо было только участвовать в обсуждении планов и дополнительно оповещать комсомольцев факультетов о них, а весьма часто и организовывать «явку» их на непопулярные идеологические «мероприятия», которые организовывал Партком, типа лекций на тему: «СССР – страна победившего социализма!» А партком за явку комсомольцев спрашивал именно меня. Явку он расценивал как показатель политической зрелости комсомола.

В спортивных делах мне вообще нечего было поначалу делать, – там всеми делами руководил Спортклуб «Политехник», и моя помощь им нужна была только в привлечении комсомольцев к различным массовым мероприятиям, которые проводились время от времени в виде кампаний, например, «Все на лыжи!», «Каждому комсомольцу – значок ГТО!». ГТО был комплексом спортивных нормативов, который было необходимо выполнить каждому студенту, если он, конечно, не был больным или инвалидом. На втором курсе я тоже получил значок ГТО второй степени, а вот нормативы на первую степень оказались мне не по зубам.

Эрик Кремень и Юрий Ройтберг

На институтских вечерах выступала наша художественная самодеятельность. Я никогда не ходил ни в один кружок, но не потому что считал, что у меня нет никаких талантов. Напротив, я полагал (еще со школы), что мог бы быть чтецом-декламатором, потому что определенные стихи я читаю неплохо. Просто я считал, что это потеря времени.

А вот участвовать в постановке спектаклей мне никогда не хотелось. Петь же я никогда не умел.

Но я всегда с большим пиететом относился к участникам этих кружков и студий. Именно они всегда выступали на факультетских и институтских студенческих вечерах. Оплачивал труд их педагогов и стоимость реквизита студенческий профком.

Здания клуба в институте не было, все вечера проводились в Актовом зале, в Главном корпусе.

Часто вначале мы должны были выслушать какой-нибудь доклад, например, об очередной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Он длился минут сорок, а то и больше. Преподаватели, служащие и студенты, составляющие т.н. актив, вынуждены были «слушать» этот доклад, хотя на самом деле, кто дремал, кто был погружен в свои мысли. Конечно, новогодние вечера обходились без официальной части. Но концертная часть вечера была всегда.

Политехнический институт в те годы славился своими конферансье. Ими были студенты старшего курса какого-то (не помню какого) факультета Кремень и Ройтберг. Мне кажется, они сами писали себе репризы, причем они всегда были злободневны и вызывали бурные аплодисменты у зрителей. Репризы не могли быть и не были антисоветскими, но они так тонко критиковали нашу действительность, что придраться было не к чему.

Я познакомился с ними, и иногда прибегал к их советам, когда трудно было принять какое-нибудь решение. Чего-чего, а здравого смысла у них было много. На всю жизнь остались они в моей памяти, молодые, высокие, красивые ребята, талантливые артисты.

Недавно нашедший меня Марк Лабок, когда-то учившийся в 183 школе классом раньше меня сообщил мне, что он знал Юрия Ройтберга и Эрика Кремня:

«Мы стали друзьями с авторами студенческого обозрения ЛПИ „Липовый сок“ – Юрой Ройтбергом и Зориком Кремнем. Юра женился, стал Аксеновым (по фамилии жены), окончил режиссерский факультет Театрального института и ушел в искусство. Одно время он был вторым режиссером в БДТ у Товстоногова, потом стал главным режиссером Театра комедии имени Н. П. Акимова».

А вот, что Марк Лабок написал в очерке История создания песни «Наш сосед». Он указал мне, что это написано на сайте народной артистки СССР Эдиты Пьехи:44
  Сайт Эдиты Пьехи: [битая ссылка] http://www.edyta-piecha.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=1023:


[Закрыть]

…Именно в Ленинграде пятидесятых годов, сразу после смерти Сталина, еще за три года до «оттепели» появились первые в стране сатирические студенческие спектакли и обозрения – прообраз будущего КВН, такие, как «На Лоцманской, 3» (Институт водного транспорта, авторы – В. Розенцвейг и Б. Ройтман), «Липовый сок» (Политехнический институт им. Калинина, авторы – З. Кремень и Ю. Ройтберг), «По этажам ВМИ» (Военно-механический институт, авторы – А. Кац и О. Томсинский), «Мы из ЛИИЖТа» (авторы – М. Лабок и Л. Буланов) и, наконец, первый в стране спектакль-мюзикл «Весна в ЛЭТИ», снятый Ленинградской студией телевидения и показанный на весь Советский Союз.

Вернусь к Политехническому институту. В концертах, которые проводились в актовом зале Института, принимали участие пианисты, скрипачи, танцоры с высоким уровнем подготовки. Да и сами концерты были срежиссированы всегда весьма добротно. Комитет комсомола к этому не имел отношения, – все это были клубные кадры, оплачиваемые профкомом и частично институтом. Председателем профкома тогда был Шлыков, высокий худой парень лет двадцати восьми, очень деловой и вечно чем-то озабоченный.

А вот культорга профкома совсем не помню. Мне кажется, он ничего не решал, потому что по всем вопросам я обращался к Шлыкову. А, может быть, такой был стиль его работы?

После лекции и выступлений самодеятельных коллективов стулья отодвигались к стенам, и начинались танцы, на которые иногда приглашался какой-нибудь недорогой коллектив музыкантов из 3—4 человек.

Джаза тогда все еще не было, поэтому ни фокстрота, ни танго не было и в помине. Я научился кое-как примитивно танцевать бальные танцы, а вот вальсировал с удовольствием, правда, только в одну сторону.

Новогодний вечер

На Новогодний вечер я пригласил Любочку. На этот вечер пришли и ее друзья, вежливые, хорошие, спокойные ребята, с которыми она меня решила познакомить. Один из них Леша Давыдов был весьма красив, в нем было что-то цыганское.

Они все, как оказалось, тоже учились в Политехническом, причем даже на мехмаше, но на старших курсах – Володя Вайсбург, Саша Интриллигатор (вот это фамилия!), Муля (а вот его фамилию я не помню), Леша Давыдов. Я видел, что они внимательно изучают меня, стараясь не подать виду, и о чем-то переговариваются между собой. Мне это было все равно. У меня не было комплексов, и я не нервничал и не ревновал Любочку тогда ни к кому. Наоборот, я оценил ее компанию.

– Мне понравились эти ребята, – сказал я Любочке, когда мы ехали домой на трамвае.

Наступил 1955 год. Конформизм и любовь

Я уже привык к тому, что год начинается с экзаменационной сессии. Как ни странно, но в зимнюю сессию в январе 1955 года, когда я подналёг на предметы, у меня были только отличные отметки. Мне как-то было очень легко и просто, хотя я не мог теперь сказать, что я что-то изучал с большим интересом. Я слушал лекции и читал учебники и мне не хотелось прочитать что-либо еще по этим вопросам. Просто слушал, читал и запоминал. И иногда злился на себя, мне казалось, что я трачу время попусту, изучая то, что мне не нравится.

Оглядываясь назад, сегодня я вижу, каким я был конформистом. Да, это точно, был им. А вот почему я им стал? Почему продолжал изучать нелюбимые предметы и даже сдавать экзамены по ним на отлично?

Теперь я думаю, что я понимал тогда, что изменить ничего было нельзя. Только хуже себе мог бы сделать. Так и учился, как бы по инерции.

Но если я раньше и жил по инерции, то теперь у меня в жизни появилось и заняло почти всю мою душу, что-то новое и очень важное для меня, – заняло и уже никогда не уходило: свет, который озарил мою жизнь, тепло, которое грело душу, магнит, который постоянно ее притягивал – моя Любовь. Вот это было самое главное в моей тогдашней и, как оказалось, всей последующей жизни.

Почему я написал «заняло почти всю мою душу»? Да потому что работа в комитете комсомола мне тоже грела душу. Мне нравилось продумывать вопросы. Нравилось придумывать что-то новое. Нравилось организовывать какое-нибудь дело так, чтобы всё предусмотреть, чтобы быть гарантированным от срыва. Нравилось знакомиться с новыми людьми. Нравилось беседовать и советоваться. Нравилось анализировать недостатки и ошибки. Нравилось принимать решения. Я не отдавал себе в этом отчета, но сегодня я понимаю, что именно тогда получили толчок и начали развиваться дремавшие во мне задатки менеджера.

Строю стадион Политехнического

Между общежитиями института на Прибытковской улице и парком Сосновка был большой пустырь. Он удивил меня еще тогда, когда я в первый раз на трамвае приехал в институт сдавать документы. Потом мне объяснили, что здесь будет построен спортивный комплекс, но на него нет денег.

Став членом комитета комсомола, ответственным не только за культурно-массовую, но и за спортивную работу, я попросил в административно-хозяйственной части какую-нибудь документацию на этот комплекс.

К моему удивлению какой-то эскизный проект действительно был. Я долго смотрел его, перебирая детали проекта, понял, что в центре будет стадион с небольшими трибунами, и вдруг у меня возникло совершенно фантастическое желание, во что бы то ни стало начать строительство стадиона. Я понимал, что своими руками студенты полностью стадион не построят, но ведь есть работы, которые мы, строившие Оредежскую ГЭС, можем выполнить.

Может быть, тогда, когда мы начнем, – подумал я, – нам начнут выделять деньги. Как же так, такой крупный институт, – и полное отсутствие спортивной базы.

С этой идеей я пришел к Виктору Пушкареву. Он посомневался, но все же сказал: «Попробуй». Я еще решил сходить в партком к тому члену парткома, с которым наиболее часто контактировал по разным вопросам. Выслушав меня, он сказал:

– Мешать не будем.

С чего мы должны начать? Это было, на мой взгляд, очень важно. Было совершенно ясно, что никаких зданий мы построить не можем. И тут ко мне пришла еще одна мысль, – надо спланировать площадь под стадионом, чтобы она приобрела такой вид, как в проекте. А в проекте была предусмотрена обваловка по всему периметру стадиона.

– Да, – подумал я, – если это сделать, все будут видеть очертания стадиона, это можно будет сфотографировать и объявить, что студенты, не дождавшись выделения средств, решили строить стадион своими силами. Об этом можно будет написать в газете, рассказать по радио. Словом, ректору будет проще добиваться выделения хоть каких-нибудь средств, чтобы начать строительство официально. Теперь мне было ясно, что и кому я могу все это изложить.

Я пошел к заместителю директора по административно-хозяйственной работе Б. П. Бельтихину. Со времени моего поступления в институт, мы с ним ни по каким вопросам не сталкивались. Да и сейчас я бы с удовольствием избежал встречи с ним. Но никакой робости или какого-либо неудобства я не испытывал. Я попросился к нему на прием, и практически сразу был принят.

– Узнал или не узнал? – подумал я, здороваясь и представляясь. В глазах его что-то промелькнуло, но внешне черты его лица остались спокойными. Он не показал, что мы уже встречались.

– Узнал! – решил я. – Как же он теперь будет себя со мной вести?

У меня было важное с моей точки зрения дело, но мне, одновременно, была очень интересна и сама ситуация. Взяточник через два года видит не просто свидетеля своего преступления, а фактически самого взяткодателя. А он, этот взяткодатель, еще оказался сейчас членом комитета комсомола. Вряд ли душа Б. П. Бельтихина была спокойна в этот момент. Наверняка он думал: «Зачем он ко мне пришел? Что будет просить?»

Я сел за приставной столик и коротко изложил свою идею. Сказал и о позиции комитета комсомола и парткома. И попросил выделить бульдозер для обваловки и создать бригаду студентов из 3—5 человек, которая бы помогала бульдозеристу, но имела переменный состав, бригада работала бы 2—3 дня, а потом бы менялась, чтобы не помешало занятиям.

Бельтихин с минуту обдумывал, глядя на меня маленькими глазками. Его одутловатое лицо за эту минуту сменило несколько выражений. Я видел, что ему очень хочется отказать, но он отбросил эту мысль.

Наконец, он принял решение.

– Выделю, – не сказал, – буркнул он.

– Хорошо, – сказал я, – вот мой телефон.

Ни он, ни я не сделали попытки подать руку – ни когда здоровались, ни когда прощались.

Через неделю на пустыре уже работал бульдозер. Нашлись и студенты из числа отчисленных, которые работали с бульдозером.