Текст книги "Вокруг политехнического. Потомку о моей жизни"

События стремительно развиваются

А дальше события начали стремительно развиваться. Я на следующий день поговорил с мамой. Она, конечно, была против.

Она не была против Любочки, хотя все еще считала ее легкомысленной. Мама была неправа, – Любочка не была легкомысленной. Она была серьезным, вдумчивым, интересным человеком, хотя внешне производила впечатление легкомысленной. Была легка на подъем – на танцы, в театр, в кино, даже в ущерб учебе. Учеба в химфарминституте никогда не была важна для нее.

Мама любила с ней разговаривать, вообще привечала ее. Она только не хотела, чтобы Любочка стала моей женой. Впрочем, она была бы против любой женщины, потому что это отвлекло бы меня, как она думала, от карьеры крупного ученого, каковым она меня себе представляла.

Так вот, мама была против.

Я был готов к этому и сказал, что мы снимем квартиру или комнату и будем жить отдельно. Мы жили впятером в комнате 24 кв. м. Аллочке тогда было пятнадцать с половиной лет, Бореньке – восемь. И, конечно привести туда молодую жену было невозможно.

Мое заявление о том, что я буду снимать квартиру, было практически нереализуемым.

Жилье тогда в стране не строилось вообще. Снять комнату, а, тем более, квартиру было невозможно, потому что никто не сдавал. По крайней мере, я никогда не слышал то время, чтобы кто-то сдавал.

Мама знала об этом и думала, что мне не удастся снять жилье, поэтому она сразу успокоилась и почему-то решила, что наша женитьба – дело нескорое.

Мама опять ошиблась. Нам повезло. Лева, мамин брат, как раз знал, что на Обводном канале недалеко от Лиговского проспекта сдается однокомнатная квартира, причем недорого. Так что, должно хватить даже наших с Любочкой студенческих стипендий, тем более, что у меня она была, по моим понятиям, вполне приличная. Во-первых, она была на физмехе выше, чем на других факультетах, и уж конечно в химфарме, а во-вторых, я же сдал на все пятерки, и моя повышенная стипендия возросла еще на сотню рублей.

Поскольку пригласить в ЗАГС маму и папу не удалось, мы с Любочкой зашли в ЗАГС вдвоем (ЗАГС – бюро, где регистрировали браки называлось «Запись Актов Гражданского Состояния», – надо же такое придумать!). Я уже не помню, появились ли тогда дворцы бракосочетания. Возможно, что один уже был, кажется на набережной Невы, но туда была огромная очередь, месяца на два-три, а мы ждать не хотели.

Перед походом в ЗАГС мы рассказали о предстоящей женитьбе в наших студенческих группах, и они решили устроить нам комсомольскую свадьбу.

Через пару дней стало известно, что ребята сняли кафе на проспекте Маркса и, сбросившись, оплатили его аренду, а также выпивку и закуску. Они все организовали сами, – мы с Любочкой не имели к этому никакого отношения, – нас пригласили. Признаться, нам было не до организации свадьбы. Других дел хватало.

Я снял квартиру. Не помню, чтобы встречался с хозяином, по-моему, все делал Лева. Я ему только деньги отдал – всю мою стипендию и даже что-то еще наскреб. А потом 1 декабря мы с Любочкой поехали смотреть квартиру. Там мы впервые оказались без свидетелей и бросились друг другу в объятья. Оба, как оказалось, были совершенно неопытны, несмотря на то, что каждому из нас было по 22 года.

Регистрация брака – мама всё ещё против

Три дня перед регистрацией брака Любочка провела в больнице. Мы скрывали от всех, где она вынуждена была провести эти дни, но ко дню регистрации брака она уже была здорова.

Мы приехали в ЗАГС на ул. Петра Лаврова утром 4-го декабря одни, мама отказалась ехать с нами, – она еще рассчитывала воздействовать на меня и отложить женитьбу.

Свидетелей нам дали в ЗАГСЕ, деньги на регистрацию, рубля три, у меня случайно оказались в кармане, других препятствий не было (предварительную подачу заявлений ввели позднее), и наш брак зарегистрировали.

Заведующая казенно поздравила нас. Свадебный марш Мендельсона тогда не играли, – все было очень буднично, но душа пела. Любочка стала моей женой. Моя мечта сбылась. Я поглядывал на нее. Мне так хотелось, чтобы она была счастлива со мной.

Мы поехали к моим родителям на ул. Восстания, – мама все же предупредила меня, чтобы после ЗАГСА мы заехали к ним, а не на Обводный канал. К нашему приходу, мама накрыла стол. На столе стояли цветы. Собралась наша семья, мама, папа, Аллочка и Боренька. И нас, наконец-то, тепло поздравили.

Правда, и тут мама не обошлась без напутствий Любочке, как она должна содействовать мне в моем росте. Любочка промолчала. Я тем более не стал пререкаться.

Комсомольская свадьба в кафе

Вечером в тот же день была сыграна студенческая свадьба. У меня сохранился пригласительный билет на нее. Размножали пригласительные билеты тогда фотоспособом.

Я не помню, кто делал билет и размножал его, кто-то из ребят в группе. На свадьбе были все мои друзья из двух студенческих групп – мехмаша и физмеха – Олев Кург, Володя Меркин, Арик Якубов, пришел Миша Лесохин. Пришли девочки и из студенческой группы Любочки. Не знаю, как Любочка, а я был, как в тумане. Помню тосты, тосты, … Поздравления, пожелания… Объятия, поцелуи… Многократное – «Горько!» Вальс с невестой… И ни с чем неизмеримое счастье.

Моя мама, хоть, по-прежнему, была против нашего брака, но на студенческую свадьбу 4 декабря в молодежное кафе она все же приехала. Выступала. И даже пожелала нам любви и счастья. На следующий день она решила устроить торжественный обед, строго наказав нам не опаздывать.

Первая брачная ночь

К ночи мы на такси поехали домой из кафе на Пр. Маркса на Обводный канал.

В квартире было холодно и неуютно. Поэтому я первым делом затопил печку. Дрова я завез заранее, а накануне натаскал дров наверх, на 4-й этаж, где была наша квартира.

Дом был старый, потолки были высокие – метра три с половиной, и на четвертый этаж надо было идти и идти. Но тогда для меня это не было проблемой, – я взлетал, даже с дровами.

Слава богу, газ тогда в Ленинграде уже был, но вот центрального отопления не было, к печкам мы привыкли.

Маленькая квартирка наша быстро согрелась. Мы были друг с другом, и нам было хорошо. Потом к середине ночи Любочка стала подремывать, а мне пришлось подбросить в печку дров. Спать совершенно не хотелось. Усталости не было никакой. Я решил почитать учебник по Теории автоматического регулирования. За него я постоянно брался, – в любую свободную минуту.

Потом я понял, что Любочка проснулась, и уже было не до учебника. Так и прошла ночь и следующие полдня. Любовь, печка, легкий недолгий сон, учебник, и снова любовь, печка и далее по кругу.

Часов в 11 утра, я закрыл задвижку у печки, посмотрел внимательно на оставшиеся угли, даже поворошил их кочергой. Мне показалось, что угли сгорели, хотя некоторые из них еще были раскалены. Хотелось сохранить подольше жар, и я закрыл задвижку. Потом мы немного поспали.

Вдруг я проснулся и сразу встал. Мне что-то почудилось, голова была тяжелая, а на душе тревожно.

Я вышел на кухню и плеснул себе холодной воды в лицо. Вернулся в комнату и сел за стол. Потом взглянул на кровать, где все еще спала Любочка, и что-то мне в ее позе не понравилось. Я подошел и посмотрел на ее лицо. Оно было мраморно-белое. Мгновенно мелькнула мысль: «Ей плохо!» Я попытался ее разбудить, – она не просыпалась. Тогда я поднял ее и поставил на ноги, – Любочка бессильно повисла на мне, глаза ее были закрыты, а голова болталась. Она была без сознания.

– Мы угорели, – понял я. И начал вытаскивать ее из комнаты на кухню. Смочил ей лицо холодной водой. Любочка пришла в себя, и я видел, как ей плохо. Потом ее вырвало, и она снова потеряла сознание.

Я одел ее, принес пальто и тоже надел на нее. Потом вытащил ее на лестницу, подумав, что угарный газ мог быть и на кухне, а на лестнице его точно нет, и там Любочка придет в себя. Выглянула из-за соседней двери соседка, посмотрела и немедленно спряталась обратно.

Я подумал, что надо бы доставить Любочку в какую-нибудь поликлинику, чтобы оказать медицинскую помощь. Мои познания дальше «свежего воздуха» не распространялись.

Любочка снова очнулась, ее снова вырвало, и я, поставив ее на ноги, начал постепенно спускаться с ней по лестнице. Это было непросто, она все время теряла сознание и обвисала, а я торопился, хотелось быстрее выйти на улицу, где, как мне казалось, могли бы помочь прохожие.

Но когда мы выбрались со двора на набережную Обводного канала, прохожих почему-то не оказалось, было совершенно пустынно. Любочку опять начало рвать. Один, другой раз… Просто выворачивало наружу…

Я посмотрел на нее, и мне показалось, что она выглядит немного получше. Уже не было такого мертвенного цвета лица. Мы прошли (правильнее, я отволок) по набережной в сторону Лиговского проспекта метров сто, оставалось еще примерно столько же, но потом до трамвайной остановки было еще далеко. А на такси я и не надеялся. Они тогда были редки. И вдруг, на стенке в подворотне я прочел «Медпункт». Мы пошли по стрелке и, какое счастье, дверь медпункта была открыта.

Весь медпункт был – одна комната. Я ни до того, ни после медпунктов в Ленинграде не видел. Видимо, этот был создан специально для нас. Я втащил Любочку в комнату, и к ней подошел медицинский работник. Я пишу так, потому что не знаю, кем была эта женщина – врачом, фельдшером или медицинской сестрой.

Я торопливо сказал ей, что мы угорели, и она потерла Любочкины виски нашатырем, а потом сунула смоченную ватку ей под нос. Помогло. Любочка, на самом деле, очнулась. Она лежала на кушетке, постепенно приходя в себя. Я тоже понюхал ватку и потер себе виски, поняв теперь, что мне тоже невыносимо плохо. Правда, рвоты у меня не было.

Мы пробыли в медпункте час, а, может, и два, потому что, когда вышли из него, было уже темно. Правда, в начале декабря в Ленинграде темнеет рано, но мы понимали, что на обед к маме мы безнадежно опоздали. Тем не менее, мы решили поехать. Любочка уже передвигалась самостоятельно, но опиралась на меня. И шли до остановки трамвая мы довольно медленно. Такси, как и ожидалось, не попадалось. Мы сели в полупустой трамвай и вскоре были на ул. Восстания.

Только теперь, сидя в холодном пустом трамвае, я вдруг понял, что мог потерять Любочку. Какое счастье, что я проснулся! Я содрогнулся от мысли, что мог бы и не проснуться.

А что, если Карлом Марксом будет Любочка?

Кроме нашей семьи, в комнате был Лева и Аня, мамины брат и сестра, видимо, они были приглашены на обед. Мама встретила нас упреком:

– А я уже посылала за вами Леву, он вернулся, не найдя вас.

– Да сказал Лева. Я позвонил соседке и спросил, не видела ли она из этой квартиры молодого человека и девушку. А соседка сказала: «Да, валялась тут какая-то».

– Так что случилось? – спросила мама.

Только теперь, увидев наши бледно-зеленые лица, мама поняла, что мы «немножечко» не в себе. Я коротко рассказал, но, может быть, слишком коротко, а, может быть, мама была занята своими мыслями и предстоящим обедом, потому что на нее это не произвело никакого впечатления.

Лева сказал, что он успел съездить на трамвае туда и обратно, так что после ухода из дома мы где-то долго пробыли. Я ответил, что мы были в медпункте, но я видел, что этот ответ не показалось ни ему, ни маме убедительным. Нам, признаться, было все равно.

Аня смотрела на нас, на маму и молчала. Я сказал, что сейчас мы чувствуем себя получше, и мы начали садиться за стол.

Папа тоже все время молчал. Так же молча он достал бутылку кубинского рома и поставил на стол. Я никогда раньше не видел кубинский ром, так что, для меня он был заморской диковинкой.

Папа налил мне треть стакана рома. Я понюхал его, – запах был приятный. Взял бутылку в руки и посмотрел, какова крепость. Оказалось, 60^о. Я вздохнул. Голова была как чугунная, и я подумал, что не сумею проглотить даже каплю рома.

Мама произнесла тост, суть которого заключалась в том, что мне уготовано великое будущее, и моя жена должна быть рядом со мной и делать все, чтобы облегчить мне этот путь. Мама привела в пример Карла Маркса и его жену Женни, которая всецело посвятила свою жизнь мужу.

Анна, молчавшая большую часть времени, вдруг подала реплику:

– Ну, Зиночка, а что, если Карлом Марксом будет Любочка?

По-моему, Люба осталась ей благодарна на всю жизнь за эту реплику. Мама же на секунду смешалась. А мне было все равно. Но реплика была смешная. Я не принимал близко к сердцу мамины слова, но мне ее стало жалко. Я-то знал, что не буду Карлом Марксом.

После обеда, который стал ужином, мы вернулись в свою квартиру.

Все форточки были открыты. Квартира не просто проветрилась, а выстудилась. Пришлось затопить печку. На этот раз я тщательно проверил, догорели ли все угли, не дотлевают ли они синим пламенем.

Наш медовый месяц

Мы были с Любочкой вдвоем, и нам было хорошо. Сразу после занятий я мчался домой или к каким-либо Любочкиным родным, куда Люба приезжала самостоятельно, и я перезнакомился со всеми. Иногда мы отправлялись в кино, иногда в театр. Я ни от чего не отказывался. Мне с Любочкой всюду было хорошо.

До домашних занятий или занятий в Публичной библиотеке руки уже не доходили, но ранним утром я вскакивал и быстро просматривал необходимый материал к занятиям. Конечно, этого было недостаточно, но я и виду не подавал. Любочка, летала, прыгала, пела, – а мне было очень хорошо.

Между прочим, в это время у нее заканчивался последний в институте учебный семестр, и в июне следующего года предстояла защита дипломного проекта. Во второй половине декабря навалились учебные дела и на нее, и теперь, приезжая домой, я заставал Любочкину подругу Марину, с которой они вместе готовились к зачетам. Да и я постепенно начал плотно сидеть за учебниками.

Еще одна свадьба

Дней за пять до Нового года приехали из Батуми Любочкины родители. – Свадьба, которая состоялась без нас, не считается, ¬– сказал ее отец, Николай Исаакович. Вторую свадьбу назначили на 31 декабря, и Любочкин дядя Марк (брат ее матери, Берты Абрамовны) предложил провести ее в их комнате.

Сорокаметровая комната была заполнена людьми до отказа. На свадьбе было шестьдесят человек. Пришла родня Николая Исааковича и Берты Абрамовны, мамины братья и сестры с детьми, папина сестра Сара с мужем и еще какие-то папины родственники – брат и сестра Беба и Фина, которых я не видел ни до этого события, ни после, хотя имена их в разговорах иногда произносились. Двенадцатилетняя Шурочка, дочь Рахили и наш Боренька рассказывали, что они помнят, как сидели под столом и пили лимонад. – «Самое яркое впечатление детства», – сказала Шурочка.

Угощение было отменное, ведь готовила практически всё жена дяди Марка тетя Ира, а она была хозяйкой и кулинаркой замечательной.

Опять были тосты, кричали «Горько!», и мы целовались напоказ, чтобы понравилось публике. Это было уже совсем не то, что на первой свадьбе, когда я целовал Любочку с трепетом.

По-моему, свадьбой все, включая Любочкиных родителей, остались довольны. Нам надарили свадебных подарков, среди них столь необходимую нам столовую и чайную посуду, несколько хрустальных ваз, столовые и чайные приборы, скатерти и много других необходимых и не очень необходимых вещей. Так что, мы сразу стали «богачами». Все эти вещи свезли на Обводный, но большинством вещей там пользоваться было трудно, даже положить было негде ввиду жуткой тесноты и отсутствия шкафа и буфета или даже просто горки. Они там так и лежали запакованными.

Повышенной стипендии больше нет

Весь день 1 января прошел, как в тумане, а утром 2-го был экзамен по «Теории автоматического регулирования», и я просидел всю ночь, готовясь к нему. Пятерку мне получить не удалось, – на каком-то вопросе я поплыл.

Это была моя первая и последняя четверка на физико-механическом факультете, и из-за нее и лишился столь нужной мне повышенной стипендии. Полгода я получал на 100 руб. меньше. Но долгов по учебе у меня больше не было.

Все экзамены я сдал и теперь уже с полным правом именовался студентом четвертого курса физико-механического факультета.

1956-й год был для меня неимоверно трудным испытанием в жизни, но он же наградил меня на всю мою жизнь. Я обрел спутника жизни, любимого человека. Мне было только 22. Вся жизнь была впереди.

Начался январь 1967 года. Любочкины родители вскоре уехали домой в Батуми, а я в январе один за другим продолжал сдавать экзамены. Четверка по «Теории автоматического регулирования» огорчила меня, но не выбила из колеи. Все остальные экзамены я сдал на пятерки. Для меня наступили каникулы, а для Любочки, наоборот, наступили «суровые будни». Ее направили на завод «Салолин» для подготовки дипломного проекта, и она приходила домой, пропахшая совершенно мерзким запахом меркоптана.

Нам было хорошо в квартире на Обводном. За короткое время мы ее обжили, и эта квартира стала нашим домом – первым «своим» домом в нашей жизни.

Февраль-май 1957 года – лекции Лурье

Начался новый семестр. Теперь я вообще не пропускал занятий. Мне очень нравились неторопливые и насыщенные лекции Анатолия Исааковича Лурье, который влюбил меня в механику, а особенно в теорию упругости. Насыщенные аппаратом тензорного исчисления, его лекции были красивы, изящны и доказательны. Многие решения принадлежали лично ему, и я восхищался его умом, проницательностью, его видением природы явления.

Я знал, что он постоянно работает над очередной книгой, причем он не писал книгу по уже готовому материалу, который надо просто изложить. Нет, Анатолий Исаакович решал новые задачи и излагал их в книге, которую писал. Иногда у меня возникало чувство, что то, что он нам только что изложил на лекции, было сделано им буквально вчера. Он обладал блестящими знаниями по математике и механике и стремился передать эти знания нам, своим студентам.

И как человек он мне нравился все больше и больше. Всегда спокойный, ровный, я никогда не видел его рассерженным. Не видел, чтобы он кого-то отчитывал. Я не помню, чтобы он хотя бы раз сделал замечание кому-нибудь во время лекции. Он был увлечен тем, что писал мелом на двух длинных досках во всю стену, иногда на мгновение задумывался, оценивал написанное. Говорил:

– Да-да, именно так…

И продолжал писать дальше. На нас он не смотрел, но я видел, что он видит каждого из нас. И помнил он тоже каждого.

Теория и эксперимент

У нас был специальный курс «Теория эксперимента», а потом была большая серия лабораторных работ. На них мы учились современным измерительным методам, применяемым при исследовании напряжений и деформаций, в частности, тензометрии. Илья Борисович Баргер, очень колоритная фигура, море обаяния и желания помочь, научил нас планировать эксперимент и правильно обрабатывать полученные результаты.

Мне нравилось и то, и другое: и теоретические решения, основанные на применении уравнений математической физики, и эксперимент, красоту которого я понял теперь и оценил.

Создан общий рынок

В конце марта шесть европейских стран – Бельгия, Франция, Западная Германия, Италия, Люксембург и Нидерланды («шестерка») подписывают римский Договор о Европейском экономическом сообществе (ЕЭС), или Общем рынке.

Одновременно подписывается и второй римский Договор о Европейском сообществе по атомной энергии (ЕВРАТОМ).

Суэцкий канал открыт для судоходства

В конце марта открывается Суэцкий канал – сначала для морских судов малого водоизмещения, а вскоре и для прохода судов максимального водоизмещения.

СССР предлагает прекратить испытания ядерного оружия

В начале мая СССР обращается к США и Великобритании с предложением прекратить ядерные испытания.

И США, и Англия не идут навстречу. Англия проводит в центральном районе Тихого океана испытания своей первой водородной бомбы мощностью около 1 мегатонны.

Молодые и счастливые живем на Обводном канале

На набережной Обводного канала мы прожили полгода.

Нам было хорошо друг с другом. Утром мы нежно прощались, и я уезжал в Политехнический, а Любочка – на завод «Салолин» или в свой институт.

Вечером дома мы вдвоем с Любочкой занимались какими-либо домашними хлопотами, но я умудрялся выкроить время и позаниматься или что-либо почитать.

Раза два в неделю мы куда-нибудь ходили, чаще всего к родным. Любочка назначала место встречи, и я после занятий встречал ее где-либо на улице. Потом мы вместе отправлялись навестить ее или моих родных.

Мы всё делали вместе. И продукты в магазинах или на рынке покупали вместе. Рядом с нашим домом магазинов не было, и мы покупали еду в знакомых нам магазинах на ул. Восстания или на Невском проспекте. В то время мы часто покупали и ели консервированную кукурузу. Спасибо Хрущеву. Он некоторое время назад объявил, что нужно ее повсеместно сажать, и тогда мы решим зерновую проблему, а заодно и мясомолочную. По-моему, проблему не решили, но кукуруза в банках появилась. Мы ее нагревали и ели с маслом. Кукуруза с маслом нам очень нравилась.

Евреи смеялись сами над собой. Те, у которых русский язык не был родным, иногда картавили (неправильно произносили звук «р») слово «кукуруза» правильно выговорить не могли. Анекдот того времени:

– Что Вы сделали для развития кукурузоводства в стране?

– Пока ничего. Осваиваем произношение.

И у меня, и у Любочки русский язык был безупречен. И говорим мы на литературном языке и пишем грамотно. Русский язык всегда был и остается нашим родным и любимым языком.

Перед праздниками мы ходили на вечера в Институт или на вечеринки к кому-нибудь домой. Помню, один раз мы шли по улице где-то на Васильевском острове с Любочкиными однокурсницами. Искали чью-то квартиру, но твердо адрес не знали – ни номера дома, ни номера квартиры. Мне это район вообще не был знаком, а девушку, к которой мы шли, я раньше никогда не видел. Искали долго и не могли найти. Все уже отчаялись и не знали, что делать.

Вдруг я встрепенулся и сказал:

– Постойте здесь, пожалуйста, я сейчас приду. Я куда-то пошел, куда меня повела интуиция или не знаю, что еще, зашел в какой-то дом, позвонил в какую-то квартиру, и это оказалась именно та квартира, куда мы шли.

Все были потрясены. Никто не понимал, как я мог найти. Я тоже ни понимал. Но со мной иногда такое бывало.