Текст книги "Помещик. Том 4. Сотник"

Глава 3

1555 год, 16 мая, Тула

Утро.

Туман.

Лёгкая облачность.

Андрей специально остановил свою сотню в часе хода от Тулы, дабы привести её в порядок и подойти к городу утром «при параде», а не уставшими и пыльными…

Его не удивил вызов на смотр раньше срока. Ибо помнил он о том, что в этом году намечается Судбищенская битва. О ней самой он знал мало, только общую логику и кое-какие персоналии. Слишком уж плохо она изучена по недостатку материалов[44]44
  По Судбищенской битве 1555 года есть очень мало материалов. Да и те, что есть, носят характер обрывочный и нарративный, из-за чего достоверно известна только общая логика событий и несколько действующих лиц. Ни одного документа, описывающего подготовку к походу и прочие подобные вещи, не сохранилось. А само место боевых действий удалось обнаружить лишь совсем недавно, и никаких более-менее масштабных раскопок там не проводилось.


[Закрыть]. Однако всё одно – в своё время обратил на неё внимание из-за её чрезвычайной значимости в борьбе Руси и Крыма.

Строго говоря, молодой сотник ждал гонцов раньше. Но получилось так, как получилось. И вот теперь, мерно покачиваясь, он подъезжал к околице городской.

– Это ещё кто? – удивился Иван Шереметьев, взобравшись на крепостную стену, откуда лучше было видно округу. Он туда полез сразу, как услышал вести о приближении ещё одного крупного отряда.

– Сотня Андрея сына Прохорова.

– Сотня? – переспросил Шереметьев, округлив глаза[45]45
  Сотня в той системе координат это не сто воинов, а организационная единица, состоящая из 20–40 воинов, редко больше или меньше.


[Закрыть].

А там, на околице, под хоровое пение втягивался отряд.

Сильно мудрить Андрей не стал.

Взял за основу знаменитую композицию «Ты ждёшь, Лизавета» и переделал её под местные реалии. Там ведь второй куплет полностью противоречил сути поместной службы. Уезжали на неё не осенью с тем, чтобы вернуться весной, а наоборот. Ну, в идеале.

Переделывал, правда, не он, а Марфа. У самого парня никаких поэтических дарований не имелось. Но супруга справилась без особых усилий. Переписала второй куплет, переведя подспудно всю песню на местный вариант русского языка, придерживаясь правил силлабо-тоники и общего ритма, мелодики, из-за чего «обработать напильником» пришлось основательно. Однако оно того стоило.

Когда сотня грянула хором – прям прониклась вся Тула, ну та, что вышла поглазеть, узнав о подходе нового крупного отряда. Люди-то думали, что это ещё какой-то служилый город подходит, а тут такое удивление.

Войска, что пришли с Шереметьевым, тоже слушали. И им тоже было по душе то, что пели помещики Андрея. Особенно в сочетании с весьма эффектным внешним видом всей этой процессии.

Впереди – сотник, подняв забрало своего шлема.

За ним – командирское отделение.

Прапорщик со знаменем Андрея, ну то есть прапором в руках. Его полностью переделали, сделав размером локоть на локоть[46]46
  Локоть на локоть – это примерно 45 × 45 см.


[Закрыть]. Основа – вишнёвый бархат шёлковый. Дорогой – жуть. Потому и немного. По нему аппликация белым шёлком в виде оскаленной пасти лютоволка. А по краю – золотая бахрома. Здесь же находились горнист, сигнальщик и шесть вестовых. Они имели полный комплект стандартного защитного снаряжения воина, но вместо пики получили короткое копьё на лямках.

Потом – шли десятки. Во главе каждого – десятник. За ним первое, второе и третье отделение, состоящее из урядника и девяти воинов – рядовых. Эти все снаряжены по полной программе и в качестве основного оружия имели пики. Их, правда, так не называли, именуя ломовыми копьями, но сути от этого они своей не меняли.

Далее двигались послужильцы Андрея. Строго говоря, командирское отделение тоже состояло из послужильцев. Но не суть. Эти послужильцы также были снаряжены в полный комплекс защитного снаряжения, кроме наруча и большого щита[47]47
  Щит у них остался, только теперь он был круглый, клеёный, линзовидного профиля. И носился на плечевом ремне.


[Закрыть], только вооружены иначе. На поясе сабля и саадак с колчаном под двадцать стрел. И у седла ещё два колчана по три десятка в каждом, из-за чего у молодого вотчинника получалось двадцать три тяжеловооружённых конных лучника с приличным запасом стрел. Плюс, как и все воины тульского полка, они вслед за Андреем перешли на шпоры, что было большим подспорьем в манёвренном бою.

Далее за послужильцами следовали казаки и обоз. По уму требовалось выделить какую-то часть войска в самый конец – в качестве арьергарда. Но в эти годы, кто за кем идёт, имело большое значение.

Казачкам, кстати, Андрей тоже немного помог имуществом. Но не сильно. Доспехов не дал, как и оружия. А вот круглых клеёных щитов выделил. Чтобы не утяжелять излишне.

Кошевых слуг толком снарядить он не успел, поэтому они «щеголяли» в тегиляях и шапках бумажных, имея на поясах лишь топоры. Не дошли до них руки. А зря. Очень они полезный ресурс…

Таким образом, в сотне Андрея числилось 94 помещика, если считать вместе с ним. А также 32 послужильца, 5 казаков и 36 кошевых слуг. В то время как в остальном полку по весне оказалось сто пятьдесят четыре бойца на шесть остальных сотен. Плюс дюжина послужильцев сверху.

– Да уж… – констатировал Шереметьев, покачав головой.

– Я же сказывал – удивит, – заметил с ухмылкой воевода. – Сказывали – готовится к походу, значит, не просто так в своей вотчине сидит.

– Так любой в вотчине может сидеть, но не любой оттуда с таким войском выехать может, – заметил стрелецкий голова, стоявший рядом.

– Так и есть, – согласился воевода. – Но он может. Злые языки болтают, что в лесу его посади глухом, так он оттуда рать из леших да кикимор выведет.

– Удивительный человек, – покачал головой Шереметьев, взгляд которого прилип к броне парня… посеребрённой. Полностью. Это цепляло и немного уязвляло, потому у него самого была добрая зерцальная бронь, украшенная золотом и серебром. Но украшенная. А тут – просто бесхитростно покрыта серебром. Зато вся. И это выглядело довольно занятно.

– По Сеньке ли шапка? – спросил Басманов, также обративший внимание на броньку сотника.

– Так князь же, – пожал плечами воевода и, осёкшись, замолчал под суровым взглядом Шереметьева. Впрочем, поправлять его тот не стал. Ибо сам не знал, что думать.

Посверлил его взглядом. Хмыкнул. Глянул на сотню Андрея. Пожевал губами. И затих, погрузившись в свои мысли.

Сотня Андрея бросалась в глаза не столько своим богатым снаряжением, сколько фундаментальной неправильностью. Это Шереметьев на уровне подсознания заметил, а осознать не мог. И не только он.

На фоне «цыганского табора» поместного войска, пёстрого и разного, эти всадники выглядели едва ли не регулярной армией. Ну а что? Все снаряжены и вооружены единообразно. Вон копья покачиваются в такт, помахивая крохотными прапорцами, – все одной длины и, судя по всему, диаметра. Конечно, какие-то различия имелись, прежде всего в одежде. Но они меркли на фоне общего ощущения единообразия и порядка.

А обоз?

У сотни был свой обоз. И это не вьючные лошади, а вполне себе приличные повозки. Двуколки с большими колёсами, из-за чего всадники не имели необходимости перегружать ни своего основного коня, ни заводного всякого рода походным скарбом. Отчего сотня в целом не выглядела «табуном кочующих цыган», нежели такое же количество воинов, идущих обычным образом.

Понятное дело, что таких выводов с первого взгляда никто не делал. Во всяком случае, осознанно. Но подсознательно они ощутили разницу очень чётко. Все. Включая сотенных помещиков, сравнивших себя с окружающими. Они ведь за эти месяцы уже привыкли к порядкам Андрея, и им подобное всё казалось заурядным, обычным и даже надоевшим. Однако, глядя на бардак иных сотен, невольно приосанились.

– Сотник Андрей сын Прохоров с сотней, – рапортовал парень, подойдя к Шереметьеву.

– Добре, – кивнул тот. – Только тебя и ждём. Смотра проводить не станем. И так видно – всё по уму у людей твоих.

– Среди них несколько новиков, надо бы поверстать.

– Сделаем, – кивнул Шереметьев.

– Разве их несколько? – оживился воевода. – Тут ведь вон сколько людей? А сколько к тебе из полка ушло?

– Я привёл тридцать два послужильца и тридцать шесть кошевых, да казачков покамест пять, но позже должны ещё подойти. Они тоже на моей службе. Хотя, как их считать, не ведаю. Не слуги, но и не послужильцы.

– Так казаками и запишем… – начал было говорить Шереметьев, но осёкся. – Сколько, ты говоришь, послужильцев?

– Три десятка и два, а к ним ещё три десятка и шесть кошевых, что при обозных двуколках и заводных конях стоят.

– Тридцать два послужильца?! Какой у него оклад?

– Вотчина сто четвертей на реке Шта да триста четвертей поместья рядом, – рапортовал окладчик.

– И много ли у него крестьян?

– В поместьях не живёт ни крестьянина, ни бобыля. А в вотчине много разных людей проживает, но землепашеством два десятка промышляют.

– И как это записывать в десятню? – спросил у Андрея Иван. – Четыре сотни четей пашни по окладу, на которых трудится два десятка крестьян. И ты выставляешь с них тридцать послужильца и тридцать шесть кошевых? У тебя совесть есть?

– Нет, – честно ответил сотник без тени улыбки на лице.

– Оно и видно. Боже… боже… – покачал он головой. – Нет. Никак нельзя без смотра. Готовь сотню свою.

– И казаков?

– Казаков не надо, их сие не касается…

Писали и разбирались они долго. Часов пять, не меньше. И чем больше возились, тем более дикая картина вырисовывалась. Ведь воины-помещики в доброй броне и одвуконь выехали с пустопоместных владений либо крайне плохо заселённых. После разорения 1552 года Тула ещё не оправилась. Да и прибились к Андрею в основном самые бедные, у кого пойти некуда было, что только усугубило ситуацию…

– И что ты тут изобразил? – тихо спросил Иван у Андрея, когда всё закончилось, и помещики выдохнули с облегчением. Им всем всё засчитали и положили хорошие оклады, да не землёй, а рублём. Ибо какой толк от пустой земли?

– Что именно?

– Это ведь ты их всех так одел. Зачем?

– Те, что с ломовыми копьями, это вроде выборных с войска Батыя. Слышал ли о таком?

– Доводилось.

– Он с такой конницей много кого разбил. Жаль, коней хороших нет, а то бы можно было ещё лучше изобразить.

– Лучше?! – удивился Шереметьев. – Куда уж лучше?

– Катафрактарии. Что ты о них слышал?

– Ничего.

– Считай, то же самое, только кони лучше, и они так же прикрыты броней.

– Ты ври да не завирайся. Думаешь, не пытались на аргамаков броню надеть?

– На кой чёрт сдались эти аргамаки? Борзая мелюзга. Здесь хорошие кони нужны. Крепкие. Как у ливонцев, али у тептонов, али у ляхов.

– Ах… вот ты о чём. Но это грёзы несбыточные.

– Грёзы. Посему обходился тем, что есть.

– А эти? С луками?

– Тоже по ромейскому образцу. У них в годы расцвета было два основных вида конницы. Первый, как я уже сказал, катафрактарии, вторая – гиппотоксаты.

– Как-как? Гипокто?

– Гиппотоксаты, с эллинского на наш сие переводится как «конные лучники». Гиппо – конь, токсат – лучник. Этакие конелуки, – улыбнулся Андрей, вспомнив кое-что из прошлой жизни. – Они носили добрую броню и могли немало вредить неприятелю, не опасаясь сильно ближнего боя. Катафрактарии, к слову, переводятся с эллинского «как покрытые броней».

– Андрей сын Прохора, и где ты узнал о таком? – спросил слегка раздражённый Алексей Басманов.

– Слышал. Было время послушать.

– И от кого же услышал?

– Ты с ним незнаком. И имя его тебе ничего не скажет. Главное, что слова он сказал верные. Этих зародышей катафрактариев я проверил в деле по прошлому году. И вот ныне решил и до гиппотоксатов добраться.

– Не ругайся! – рявкнул Шереметьев. – А то заладил гипто, гипоэто… мне это уже даже слышать больно.

– Помещики сие и послужильцы, – покладисто ответил Андрей. – Хотя названий можно придумать много разных. Как тебе удобнее, так и называй.

– А вот это правильно! – заметил Шереметьев. – Им тоже грезишь коней иных?

– Степные лошадки только на мясо годны, – пожал плечами Андрей. – В войске Владимира Мономаха или Мстислава Удатного на таких только вьюки возили, да и то от нужды. Ибо доходяги. Но других у нас ныне нет. И взять их неоткуда. К великому счастью, татарам тоже.

– Это не может не радовать, – буркнул Шереметьев.

Его сильно задела эта импровизированная лекция и поучение. Он знал, с кем говорит, поэтому сдерживался. Но официально-то парня возродившимся князем не признали. Посему поучение давал ему простой сотник. А это уже невместно.

В его голове случился натуральный коллапс в план того, как вести себя относительно Андрея. Если он действительно тот князь, то он его много выше по местничеству. А если нет, то намного ниже. Вот и поди рассуди.

Андрей же завершил разговор и отбыл дальше командовать своей сотней. Готовить свою сотню к выступлению в поход, который не стали откладывать. Тем более что у города скопилось уже целое войско. Иван Шереметьев привёл с собой полк стрелецких да собрал помещиков заокских, что по Муравскому шляху стояли. Получился кулак из 923 стрельцов и 561 помещик с послужильцами.

Для обитателя XXI века не очень много. Но для реалий 1555 года – представительно. Ибо мобилизационный потенциал Восточной Руси, явленный во время Полоцкого взятия в 1563 году, не достиг и 35 тысяч бойцов. Совокупно. Всех. И помещиков, и стрельцов, и служилых казаков, и союзных татар. Иван Грозный в тот поход собрал всё, что только мог, напрягая все силы государства. И не смог прыгнуть выше столь скромной, на современный взгляд, отметки[48]48
  Хотя, конечно, есть фантазёры, которые рисуют ему вслед за разного рода нарративными источниками армии по 50–60 тысяч, причём не предельные. Однако изучение десятен (документов, фиксирующих готовность городовых полков к службе), а также экономики региона не оставляет надежд для этих наивных грёз.


[Закрыть]. Посему, зная это, совсем по-другому смотришь на эти полторы тысячи бойцов, которые собрались здесь, на южном рубеже Руси в конце весны для одного интересного дела…

Шереметьев, кстати, так и не смог решить, какой вывод делать со смотром Андрея. Посему он самым подробным образом описал то, что сделал парень. Как о выставлении послужильцев со слугами, так и про фактическое выставление сотни за свой счёт. И направил это письмо Государю, ибо решение по таким вопросам посчитал не в своей компетенции…

Глава 4

1555 год, 28 мая, Белёв

Город Белёв.

Ну как город… Небольшая древесно-земляная крепость[49]49
  Этот, по сути, острог имел в плане форму трапеции с 11 башнями, 3 из которых были проездными.


[Закрыть] где-то на юго-западной границе Руси, которую защищала горстка городовых казаков и едва пара десятков помещиков. Безлошадных помещиков, живущих только с помощи Государя и несущих городовую службу. Просто потому, что вести хозяйство сельское в округе Белёва было нереально из-за активности степняков и… казаков. Те ведь тоже шалили…

Кроме того, в городке этом сидел Иван Иванович Белёвский[50]50
  В 1555 году (скорее всего, осенью) его по указу Царя арестовали, лишили удела и посадили в темницу в Вологде, где он в 1558 году и умер. К моменту ареста это был уже весьма немолодой мужчина лет 50 или около того (упоминается в летописях в 1520 году впервые в походе, значит, ему было никак не меньше 15).


[Закрыть] – последний удельный князь Белёвского княжества. Весьма немолодой уже человек, который каким-то образом малыми силами балансировал на этом чрезвычайно опасном направлении. Больше, конечно, выживая за счёт Государя, что регулярно слал помощь…

Именно сюда Шереметьев привёл своё войско.

Именно здесь Иоанн Васильевич сумел накопить передовой опорный склад для запланированной операции. Продовольственный в первую очередь. Доставив всё по Оке с началом судоходства.

И именно здесь войско Шереметьево встретило князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого с отрядом из сорока семи казаков конных. Он взял бы больше, да коней не хватило. Всё-таки казаки в те годы та ещё разбойная голытьба. Оттого набрать даже такой конный отряд из них – весьма нетривиальная задача, явно потребовавшая вложения личных средств князя.

– Доброго здравия, – первым поздоровался князь, выехавший вперёд.

– И тебе доброго здравия, Дмитрий Иванович, – вполне уважительно произнёс Шереметьев, однако же сохраняя насторожённость, ведь Вишневецкий состоял на литовской службе. – Что тебя привело сюда?

– Слышал я, что войско собирается, дабы пошалить в землях крымских. Вот и пришёл. Разве такое можно пропустить?

– А от кого слышал?

– Земля слухами полнится, – уклончиво ответил князь.

– О чём ещё болтают?

– Да о многом, – произнёс он и скосился на Андрея, что подъехал к ним. – Рад знакомству, – кивнул ему Дмитрий Иванович. – Письмо твоё порадовало меня безмерно. Велел его читать прилюдно и громогласно, чтобы все услышали. А потом отписал всем знакомцам своим. Даже Великому князю моему, дабы уведомить его. И ещё в Царьград знакомцу, дабы он прибил послание ночью на дверях Святой Софии. Переведя перед тем на турецкий.

– Что за письмо? – повёл бровью Шереметьев.

– Так тебе разве не ведомо? – удивился князь. – Султан Сулейман назвал сего славного мужа демоном, сиречь чёртом, и объявил за его голову награду в сто тысяч акче, а за живого – в триста тысяч. Он же встречно объявил Султана лжецом и вызвал на честный поединок, дабы Всевышний рассудил их. А ежели тот уклонится от поединка, то также назначил награду за голову Султана – в одну полушку.

– … – грязно выругался Шереметьев, выпучив глаза от удивления. А потом повернулся к Андрею и выкрикнул: – Ты чего творишь?!

– Он в своём праве, – выступил вперёд Дмитрий Иванович.

– В каком ещё к псу под хвост праве?! Султан – государь турок, а Андрей – сотник, слуга Государя нашего Иоанна Васильевича.

– И что с того? – неподдельно удивился Вишневецкий.

– Как что с того?

– Разве Андрей служит Султану? Разве он его подданный? Нет. Разве Андрей обращался к Султану от имени Государя своего? Нет, – достаточно громко говорил Вишневецкий, так, чтобы все услышали.

– При чём тут это? Это дело государственное!

– Нет! Это личный спор! – достаточно резко произнёс князь. – Андрей – сотник на службе Царя. Сиречь шляхтич, а потому вправе затевать судебные тяжбы с другими лицами шляхетского состояния по своему усмотрению. Даже с государями иноземными.

Шереметьев задумался.

Скосился на совершенно невозмутимого Андрея и, нервно сплюнув, спросил:

– Ты зачем это сделал?

– Чтобы Султан следил за языком. Добрый враг достоин уважения. Подлый враг – лишь презрения. Я не наносил ему никаких оскорблений и честно дрался против его людей. Его поступок – несмываемый позор и поруха чести.

– А на кольях ты рассадил татар у курганов тоже честно?

– За дело их посадил, – отрезал Андрей. – После победы я допросил их и выяснил, что они угоняли христиан для продажи в рабство. Уже это достойно смерти. Продажа христианина в рабство есть прямое оскорбление Всевышнего, ставящее человека-рабовладельца выше Господа нашего Иисуса Христа. И я бы просто велел их вырезать, если бы не вызнал больше. Оказывается, они захватили малых мальчишек и вели их на продажу мерзавцам, что должны были растлить их и превратить в игрушки для любовных утех престарелых содомитов. За это я приговорил их всех посадке на кол. И живых, и мёртвых. Ещё и велев смазать колы свиным салом.

– Добре, – кивнул Дмитрий Иванович, да и остальные командиры, что стояли вокруг, тоже одобрительно загудели.

– Так чего же тогда Султан болтает? – спросил Басманов.

– Мню, что хан, пёс плешивый, слухи распускает. Дабы его тати не выглядели столь ничтожно, – произнёс молодой сотник.

– А поднятие мертвецов?

– Не было этого. Мы с ребятами скрутили из коры приспособы да поорали в них. Ночью. Вот эти смельчаки и обгадились. А потом и наврали с три короба, чтобы не таким дерьмом выглядеть.

– А что за приспособы? – оживился князь.

– Сенька, – позвал он своего вестового, что стоял в стороне. – Крикни Ерёмку. Пущай с рупором сюда бежит.

– Слушаюсь! Ерёмку с рупором сюда!

– Выполняй!

И вестовой спешно удалился. Князь же подивился на манеру общения и взаимодействия. Остальные-то уже привыкли за время похода.

– Рупор? Что сие?

– Так приспособа та зовётся. Позволяет кричать дальше.

Довольно быстро рупор притащили. Опробовали. Все заинтересовались им. Очень удобная штука. Однако Андрей с темы не ушёл, продолжая:

– … вот и выходит, други, что трусы ложь на меня навели, чтобы себя оправдать. А Султан, мерзавец, воспользовался этим, дабы на Государя нашего и митрополита гадости всякие возвести.

– Ой ли? – возразил Басманов. – От церкви Государя нашего и митрополита Макария попытались отлучить патриархи.

– А чьи они слуги? По чьему приказу служат? Али ты веришь в то, что хоть один из патриархов тех воровских посмел бы поклёп на Русь возводить по доброй воле?

– И то верно, – согласился Дмитрий Иванович. – Я два года назад в Царьграде был. Дядю своего вызволять ездил. Выкуп возил. Так заприметил – ежели муэдзин начинает звать на молитву, то христианам должно прервать своё богослужение. И ждать. Даже если литургию служат.

Все помолчали.

– Дело не в этом, – возразил Андрей. – Они в праве своём, ибо землёй той владеют. В честном бою взяли город. Их земля – их порядки, пусть и неприятные нам. Но ведь они свои порядки у нас желают устанавливать, без всякого завоевания. Да ещё по подлогу и лжи. А это уже мерзко и ничтожно. Это уже терпеть никак нельзя. Посему я и написал письмо. Султан-то, понятное дело, даже и не узнает о нём. Но попытка не пытка…

– Всё одно – посоветоваться с Государем требовалось в таких делах! – достаточно резко заметил Шереметьев.

– Если я виновен в том перед Государем, то отвечу перед ним. А более о том и болтать нечего, – нахмурился Андрей, раздражённый излишней осторожностью Шереметьева.

Вероятно, он сказал чересчур резко или слишком утвердительно, выдав своё раздражение сверкнувшими глазами, но на эти слова все отреагировали странным выражением лица и нервными взглядами. Иван же Шереметьев было дёрнулся что-то ответить, да замолчал, не ввязываясь в перепалку. Слишком уж твёрдо и решительно Андрей смотрел ему прямо в глаза. Для простого сотника чрезвычайно дерзновенно. Не посмел бы он такое себе позволить. А вот Дмитрий Иванович улыбнулся и кивнул каким-то своим мыслям…

На этом разговор в целом и заглох.

Шереметьев и Вишневецкий удалились для обсуждения условий совместного похода, а Андрей занялся обустройством лагеря для своей сотни. По ходу дела напряжённо думая.

Он не помнил, чтобы в походе принимали участие ни казаки, ни Вишневецкий. Однако они пришли. Что это? Неточность описания или начало изменений истории, что стали накапливаться как снежный ком? И как эти изменения аукнулись на крымчаках?

Впрочем, выходка Сулеймана говорила о том, что история начала делать свой поворот. Насколько крутой – неясно. Однако знания исторических реалий теперь всё больше и больше обесценивались, ибо мир явно сошёл со старых рельсов, уходя куда-то в сторону – на новый путь.

* * *

– Чем порадуешь? – не здороваясь, спросил Иоанн Васильевич, вошедшего к нему патриарха Сильвестра. Очень холодно. Слишком холодно. Он всегда с ним так разговаривал теперь при личных встречах. Да и на людях не сильно цацкаясь.

– Государь, – поклонился тот. – Виноват я перед тобой без меры, гложет меня совесть с того самого дня. Но видит Бог – всё сделаю, чтобы искупить. Прости ты меня, дурня окаянного[51]51
  Речь идёт о конфликте между Иоанном IV и Сильвестром, начавшемся во время болезни Царя, когда Сильвестр отказался присягать его малолетнему сыну. В оригинальной истории они этот конфликт так и не урегулировали.


[Закрыть].

Царь промолчал.

– Крест на том поцелую. Ибо верный твой слуга, – произнёс Сильвестр после небольшой паузы.

Царь снова промолчал, ничего не говоря.

– Бес попутал. Клянусь, – вновь после небольшой паузы произнёс патриарх и демонстративно поцеловал крест. – Верно, яки пёс тебе служить стану. Живота за тебя не пожалею. За тебя и деток твоих, – быстро произнёс он и вновь поцеловал крест.

– Как проходит Собор? – немного смягчившись, спросил Иоанн Васильевич.

– Непросто. Взять и отнять у монастырей их обширные владения оказалось сложным делом. Монахов-то много. Да и ремесла у них при монастырях с избытком. Сие можно махом порушить, но убытков понесём изрядно. И вместо добрых прибытков тебе одно разорение устроим.

– На попятную, стало быть, пошли? – снова посуровел Царь.

– Упаси Боже! – истово перекрестился Сильвестр. – Придумаем, обязательно придумаем, как сложность сию разрешить. Над тем и думы думаем уже который день.

– А что с Андреем? Мне доносили, что ты на торговом ряду сам кричал, будто бы он чуть ли не святой. А ныне молчок.

– Государь, – замялся Сильвестр. – Мы просто не ведаем, как сие объяснить. Грешен. Пока протопопом был – не ведал, как вельми трудно дела делать на Московской кафедре.

– Так, может быть, тебе подыскать того, кто лучше справится? – выгнув бровь, поинтересовался Иоанн Васильевич. – Один раз ты меня уже разочаровал. Я верил тебе. Как отцу родному верил. А ты предал. Что каешься – молодец. Только веры тебе это не добавляет. Делами, а не словами сие надобно доказывать. И поверь, не стоит меня больше разочаровывать, не стоит…

– Не разочарую! – порывисто произнёс Сильвестр, упав на колени.

– Ступай, – вяло махнул рукой Царь, но смотрел он на нового патриарха без злобы. Ему доносили, что тот токмо хорошее о нём болтает. И нигде, ни словом не обмолвился дурным. Долго ли это продлится? Бог весть. А может, и правда бес попутал? Иоанн Васильевич не знал, но пока давал ему шанс оправдаться…

* * *

Султан Сулейман медленно шёл по тропинке пышного сада, организованного в дворце Топкапы. Тихо. Молча. Задумчиво. Он был погружён в собственные мысли, обдумывая новости о делах в Венгрии.

Уже три года шла война между османами и австрийцами, проходящая традиционно в землях Венгрии. В 1552 году османы сумели нанести имперцам серию болезненных поражений, заняв несколько крепостей. Позже же, будучи отвлечены на боевые действия с Персией[52]52
  Речь идёт о турецко-персидской войне 1514–1555 годов. Состояла из трёх кампаний, перемежаемых периодами бездействия. Третья кампания началась в 1552 году, вынудив осман прекратить наступление в Венгрии. Мир в Амасье подписал 29 мая 1555 году визирь Мухам-лу-паша.


[Закрыть], предпринимали лишь локальные операции и давили дипломатически, не гнушаясь угрозами и банальным шантажом. И вот в апреле 1555 года, не выдержав, эрцгерцог Австрии отправил от своего имени дань за Трансильванию и письмо с предложением мира.

Султан не спешил с ответом.

Он прощупывал почву в Венгрии и думал, как с этой войны получить наибольшую выгоду. И вот только что поступили свежие известия из Венгрии, которые ему сообщил визирь[53]53
  Визирь – титул министра или чиновника высшего ранга в государствах и странах мусульманского Востока. Не путать с Великим визирем, который, по сути, был главой правительства или чем-то близким.


[Закрыть]. Сообщил и теперь шёл молча за ним, стараясь не мешать всё обдумать как следует. Воины же охраны так и вообще отстали шагов на тридцать. Всё-таки это Топкапы, а не городская площадь.

И тут до Сулеймана донеслись приглушённые голоса. Это разговаривали садовник с одной из служанок. Он остановился и поднял руку, приказывая не мешать, а сам стал слушать, благо, что их отделял густой высокий кустарник, и эти слуги могли говорить свободно…

– Ты слышал?

– Что? Опять ты говоришь загадками.

– Весь город только об этом и судачит.

– Опять какая-нибудь чепуха? – фыркнул садовник. – О чём ещё могут люди так увлечённо болтать? Как будто у них нет дел!

– О! На дверях Айя-Софии кто-то ночью прибил письмецо одно.

– И из-за этого все болтают?

– А ты не хочешь послушать, что было в том письме?

– Вряд ли что-то дельное.

– Так мне не говорить?

– Ох! Ты меня потом с ума сведёшь и всё равно разболтаешь. Говори сейчас. Что там было?

– Там некто Андроник из Тулы объявлял самого Султана, да будут его дни вечны, лжецом и вызывал на поединок, дабы Всевышний рассудил их. А ежели от откажется от поединка до ближайшего рождества пророка Иссы, то этот наглец объявлял награду за его голову в одно акче.

– Ты в своём уме?! Ты зачем мне это рассказываешь?! Безумная!

– Ты чего?

– Такие глупости даже пересказывать – дурость! Вот уж куриные мозги! Не смей мне больше такое говорить! Не хочу даже слушать, как ты возводишь хулу на моего господина. И никому больше не болтай, если головы лишиться не хочешь! Поняла?

– Да… – как-то подавленно произнесла служанка.

И они замолчали. Ненадолго. Служанка фыркнула и куда-то пошла. А садовник вернулся к своим делам, начав возиться с чем-то в земле.

Сулейман немного постоял. Пожевал губами. После чего подозвал визиря:

– Садовнику этому выдай тысячу акче. Нет, пять тысяч. А дуру эту выгнать, чтобы я её больше во дворце не видел.

– Слушаюсь, – поклонившись, произнёс визирь, который так же, как и Султан, всё слышал. Он махнул рукой и начал распоряжаться. Султан же отправился в свои покои.

Чуть погодя туда зашёл этот визирь и сообщил, что указания Сулеймана выполнены в точности и без промедления.

– Письмо, – тихо произнёс Султан. – Добудь мне это письмо.

– Оно на эллинском. Вряд ли русич его ведает.

– Так ты знал?

– Да, но не посмел беспокоить столь малозначительными вещами.

– МАЛОЗНАЧИТЕЛЬНЫМИ?! – взревел Султан. – За мою голову назначили награду! И ты называешь это малозначительной вещью?! Да так, что об этом знает уже весь город! И не какую-то достойную, а всего в одно акче! Это… это… это просто унизительно! Найди того мерзавца и пособника, что переводил письмо! Слышишь?!

– Его уже ищут. С самого утра.

– Письмо у тебя?

– Перевод.

– Я хочу его прочесть. Это же надо! Какая-то блоха посмела открыть пасть! – раздосадованно воскликнул Султан.

Он был обескуражен наглостью Андрея. Хуже того – тот умудрился своей выходкой подмочить его репутацию. В какой-то мере. Ведь теперь по всей державе будут о том судачить и среди всех его врагов. О! Эти мерзавцы особенно станут раздувать эти мерзкие слухи…

– Проклятье! – воскликнул Султан, дочитав письмо. – Ну почему всего одно акче? Он что, настолько беден?

– Нет, о Великий.

– Ты знаешь почему?

– По торгу ходят слухи. Не знаю, насколько им можно верить. Но они утверждают, будто бы отказавшись от поединка, вы не будете стоить и одной монеты. И это ещё щедрость.

– ЧТО?! – впал в ярости Сулейман, вскочив с диким взглядом.

Визирь тут же упал на колени и начал вымаливать прощение за произнесение столь грубых слов. Однако Султан не отличался слишком уж безудержным нравом, поэтому сумел взять себя в руки.

– Это просто немыслимо! – воскликнул он, убирая саблю в ножны. – Никто не смеет вызывать меня на поединок! Кем он себя возомнил?!

– Он демон, оттого и бесстыден. Такова их порочная природа.

– Демон? – усмехнулся Сулейман. – Да чушь это. Я поначалу тоже поверил людям, что прислал хан Гирей. Но потом их подпоили и выяснилось, что выдумали они всё это. Кое-кто из них, конечно, верит. Но это пустая болтовня.

– Но… получается…

– Получается, что это простой воин. Дерзкий и отчаянно смелый. Не был бы столь смелым, не решился бы на это письмо. И было бы очень недурно его демонстративно проучить. Он ведь раструбил на весь свет, что вызывает меня на поединок. И если проиграет его, то окажется, что виновен. Только мне невместно такими вещами заниматься.

– Я слышал, что у франков существует один обычай. Если вызываемый выше по положению, то он вправе выставить за себя на судебный поединок иного человека.

– Вот как? Интересно, – оживился Сулейман. – У нас ведь есть славные воины, способные побороть этого выскочку?

– О Великий! Это опасно делать!

– Отчего же?

– Он может победить. Я слышал, что он славно владеет саблей и добро бьётся на копьях. Настолько славно, что никто в тульском полку не решился бы выйти против него один на один.

– У меня не тульский полк. Найди воина, который наверняка с ним справится[54]54
  В музее Буды хранится множество писем, в которых правителя османов вызывали на поединок в XV–XVI веках разные частные лица, но все они были проигнорированы. В ситуации с Андреем так не вышло по ряду причин. Во-первых, Султан уже обратил на него внимание по воле судьбы. Во-вторых, Султан привлёк к нему внимание первым. В-третьих, Султан вообще узнал о том, что его кто-то там вызывает, да ещё и цену за его голову назначает.


[Закрыть]. И неважно, кто это будет и с какой репутацией. Главное – чтобы не было промаха в нашем деле. Такой шанс упускать нельзя.

Султан улыбнулся в предвкушении.

Строго говоря, сам Андрей ему был малоинтересен. Он вообще о нём узнал случайно, посчитав прекрасным предлогом для удара по излишне деятельному московскому Царю. Чтобы отвлечь его и занять внутренними проблемами. Дабы его вассал и родственник хан Гирей сумел восстановить контроль над Волгой.

Андрей получался случайной жертвой, попавшей в жернова большой политики. Классика. Ему просто не повезло оказаться предлогом[55]55
  Автор очень надеется на то, что среди его читателей нет таких людей, которые на полном серьёзе полагают, будто бы гибель уголовника-рецидивиста Джорджа Флойда так тронула сердца многих американцев, что они устроили бучу. Если же такие найдутся, то автор очень рекомендует им разобраться с тем, в чем отличие «повода» от «причины». А потом подумать над тем, каким образом Андрей вообще заинтересовал влиятельных людей мира.


[Закрыть] для наезда на Московскую митрополию и, как следствие, царство. Однако эта блоха выжила и вновь привлекла внимание Султана…