Текст книги "Волшебный поезд. Сборник сказок для мудрых"

– Я тебя люблю и сделаю всё для твоего счастья, – сказала Ольга Николаевна. – Когда идти, Серёжа?

– Как же мне повезло, что ты стала моей женой, – сказал Сергей Павлович. – Пойдёшь к нему ночью. В час ночи. Спроси насчёт детей. Как нам быть с детьми, чтобы они выросли нормальными людьми и не испытывали к нам ненависти?

– Ты говоришь, что он богатый человек? – как бы между прочим спросила Ольга Николаевна.

– Вся его квартира битком набита разным антиквариатом, – ответил Сергей Павлович. – Он говорит, что всё это подлинники. Сорок комнат. Такое впечатление, что оказался в Эрмитаже.

– В Эрмитаже? – переспросила Ольга Николаевна.

– Или в Галерее Уффици, – сказал Сергей Павлович. – Ты вот что, Оля, укради там какую-нибудь мелочь.

– Украсть? – прошептала Ольга Николаевна, испуганно косясь на официанта, который клал ей в этот момент в тарелку фаршированного морского гада.

– Да, укради, – попросил Сергей Павлович. – Мне это необходимо для экспертизы. Проверю его экспонаты на предмет подлинности.

– Хорошо, любимый, я украду у него какую-нибудь картину, – пообещала Ольга Николаевна.

– Вот и чудно, – произнёс довольным голосом Сергей Павлович. – Ну, а вы, гуси лебеди, чего поделывали, пока ваш папа деньги зарабатывал? – обратился Сергей Павлович к детям.

– Завтра, – сказала Маша, – у дочери министра культуры день рождения. Мы с Сашей приглашены. Но Саша почему-то отказывается идти.

– Саша, ты спятил? – воскликнул Сергей Павлович, кладя себе на тарелку варёную жабу.

Увидев, что муж положил к себе в тарелку жабу, Ольга Николаевна вскочила со своего места и завизжала.

– Серёжа, прекрати сейчас же есть эту гадость! – закричала Ольга Николаевна. – Мы же договаривались, что в нашем доме не едят жаб. Меня сейчас вырвет.

– Оленька, ну в последний раз, – взмолился Сергей Павлович. – Мне специально из Франции сегодня доставили. Ты же знаешь, как я их люблю.

– Ну и ел бы их где-нибудь в другом месте, – кричала Ольга Николаевна, – так, чтобы я не видела.

Сергей Павлович подозвал официанта.

– Уноси, голубчик, жаб, – с сожалением сказал Сергей Павлович, тяжело вздыхая и с сожалением глядя на то, как официант уносит кастрюлю с варёными жабами. – Принеси мне раков варёных. Это, конечно, не жабы, но… как говорится: на безжабье и рак – жаба. Так, Александр Сергеевич? – обратился Сергей Павлович к сыну.

– Я Вас не понимаю, отец, – строго сказал Саша. – Вы себя совершенно не умеете вести за столом. Эти Ваши жабы, а теперь… раки. Я удивляюсь, как наша мама выбрала Вас в наши отцы.

– Ты вот что, сынок, ты папе мозги-то не заговаривай, – сказал Сергей Павлович. – Рассказывай, что там у тебя с дочкой министра культуры?

Ольга Павловна успокоилась, как только унесли кастрюлю с жабами и теперь с интересом прислушивалась к разговору за столом.

– У меня с дочкой министра культуры, папа, ничего нет, – ответил Саша.

– В таком случае почему ты не хочешь ехать на бал в честь её дня рождения? – спросил Сергей Павлович.

– Ему, видите ли, не вовремя прислали приглашение, – сказала Маша.

– Это правда, Саша? – строго спросил Сергей Павлович.

Было видно, что Саша с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться.

– Правда? – ещё раз спросил Сергей Павлович.

– А если бы не Антон Павлович, – сказал Саша, всхлипывая и утирая слёзы, которые он уже не мог сдерживать, – то я вообще бы это приглашение не получил.

Сергей Павлович положил обратно только что взятого им из кастрюли огромного рака.

– Вот значит как, – тихо произнёс Сергей Павлович. – Говоришь, что если бы не вмешательство наследника, так у тебя бы и вовсе не было приглашения?

– Не уважают тебя, папочка, – язвительно сказала Маша.

– Доченька, так нельзя, – вмешалась Ольга Николаевна. – Ты поела?

– Поела, – гордо ответила Маша.

– Тогда ступай к себе на этаж, – сказала Ольга Николаевна, – а мы тут как-нибудь и без тебя разберёмся.

Квартира Сергея Павловича Стрешнева была четырехэтажной. У Саши и у Маши, как и у Сергея Павловича и Ольги Николаевны, у каждого были свои этажи. На каждом этаже было по двадцать комнат.

Маша ушла на свой этаж и затерялась там где-то в своих двадцати комнатах. Все комнаты на Машином этаже были смежными и располагались по спирали. Были даже такие комнаты, в которых по четыре двери. Маша часто путалась в своих комнатах, а однажды, когда ей было пять лет, так и вовсе заблудилась. Искали её тогда три дня. С трудом нашли и то, исключительно с помощью собаки. Правда с тех пор собака эта стала какой-то нервной. Всего боится и постоянно скулит.

Глава одиннадцатая

В то время как Сергей Павлович разбирался с сыном насчёт дня рождения дочери министра культуры, к Павлу Антоновичу на приём пришли высшие духовные чины. От каждой официально зарегистрированной церкви по одному представителю. Итого их собралось ровно триста пятьдесят человек. Все они толкались в новом кабинете президента в ожидании самого. Сам не спешил показаться высшим духовным чинам. Он подсматривал за ними в камеры наблюдения. Духовные люди особо не стеснялись. Они бойко разговаривали друг с другом, поскольку давно друг дружку знали. Обсуждали новый кабинет президента.

– А кабинетик-то так себе, – сказал глава национальной истинной церкви. – И размер его маленький, да и убранство – не ахти.

– Скромность до добра не доведёт, – ворчал глава единой и неделимой северо-западной церкви. – Да и не к лицу это главе государства.

– Говорят, – заметил руководитель высшей церкви всех народов, – что в казне денег нет.

– Не иначе как следствие будет назначено, – прошептал глава всех принадлежащих к свободной народной церкви. – Говорят, из столицы следователь по особо важным делам пожаловал. Остановился в Первой Национальной гостинице на последних пяти этажах.

– Однако! – ехидно так усмехнулся главный от церкви бога единого народного. – Пять этажей в Первой Национальной – это, я вам скажу, не дешёвое удовольствие. Да и оклад столичного следователя по особым делам, я слышал, равняется бюджету среднего города в пару миллион человек.

Президенту надоело слушать весь этот бред и он вышел к святым отцам и матерям. Да-да, среди главных святых страны были и женщины, но они большей частью молчали и слушали, молчали и слушали.

– Рад видеть вас, святые люди, – воскликнул президент, входя в свой кабинет и бодрым шагом идя к своему изумрудному столу. – Вот, люди добрые, глядите, какой стол я себе поставил!

Президент хлопнул ладонью по столу и сел на своё бриллиантовое кресло.

– Стол один, кресло для посетителей тоже одно, – сказал президент. – Так что, чтобы никому не было обидно, любезные, вы давайте-ка садитесь на пол. Кстати, пол в моём кабинете – золотой.

Делать нечего. Посетители, кряхтя и охая, и осеняя себя своими знамениями, садились на пол.

– Говорите, уважаемые, с чем пожаловали, – сурово потребовал президент. В этот момент он очень хотел быть похожим на одного из своих далёких предков. На кого конкретно не знал, сомневался, и решил сразу походить на всех самых великих. – Опять жаловаться пришли?

– Жаловаться, батюшка, – заныли высшие святые.

– Опять на психотерапевтов? – сурово спросил Павел Антонович.

– Да, пёс-то с ними, с психотерапевтами, – за всех ответил самый старший из собравшихся, глава церкви бога единого народного. Ему на днях исполнилось тридцать семь лет. – На писателя жаловаться пришли.

– Уж не на того ли, что живёт в высшем правительственном доме? – спросил испуганно президент.

– На него, изверга, – подтвердил глава церкви единого бога народного.

– И какие у вас на него показания имеются? – спросил президент.

– В бога, батюшка, не верует, – опять хором заныли высшие святые чины страны.

– В бога, говорите? – переспросил президент, испуганно глядя на табор, сидящий вокруг него. – В какого бога?

Высшие святые переглянулись. Вопрос президента слегка их озадачил.

– Ну! – воскликнул президент. – Чего приумолкли? В какого бога не верует сей писатель?

Святые молчали.

– В твоего? – спросил президент, глядя на главу национальной истинной церкви. – Или в твоего? – перевёл президент свой взгляд на женщину лет двадцати пяти, которая на тот момент возглавляла недавно образованную церковь верующих инакомыслящих. – А может в твоего? – сурово спросил президент у самого старого святого страны.

– Сколько же вас, … на нашей земле развелось-то, а… – в сердцах произнёс Павел Антонович. – И ведь всё… – президент многозначительно молчал, но по его молчанию было ясно, что он просто не хочет сквернословить, – никак не можете угомониться.

Павел Антонович встал со своего бриллиантового кресла, святые отцы и матери стали тоже подыматься, но президент остановил их суровым окриком.

– Сидеть! – закричал президент.

Святые опустились на свои места.

– Секретарь! – позвал президент.

Вошёл личный секретарь президента. Секретарём был пожилой человек, лет пятидесяти девяти, нездорового внешнего вида. Кожа лица была его зеленовато-жёлтой и мешки под глазами – тёмные. А ещё он хромал на обе ноги, в следствии чего походка его была неспешной и какой-то… странной, я бы сказал, тяжелой была его походка. Впечатление создавалось такое, как будто Алексею Ивановичу, так звали секретаря президента, было очень трудно ходить.

– Ты вот что, голубчик, – сказал Павел Антонович своему секретарю, – вызови-ка ко мне… – Павел Антонович пристально посмотрел на своего секретаря. – Ты что-то, Алексей Иванович, совсем плох стал. Уж не помираешь ли?

– Да кто его знает, господин президент, – скорбно отвечал Алексей Иванович, – может, и помираю.

– По-моему, с тех пор, как я взял тебя в свои секретари, ты стал выглядеть намного хуже, – сказал президент. – Сам-то ты как думаешь?

– Думаю, что правы Вы, Павел Антонович, – ответил Алексей Иванович, низко опустив свою горемычную голову. – Хуже мне. С каждым днём всё хуже и хуже. Еле хожу, вон. Печень болит, почки болят. Сердце болит. Отпустили бы Вы меня, – Алексей Иванович посмотрел на высшие святые чины, – ради какого-нибудь одного из их богов. Ну сил моих нет больше.

– Ну это ты брось, старик, – стал утешать своего секретаря Павел Антонович. – Что значит «отпусти»? Я что, для того тебя брал, чтобы вот так вот… и отпустить? Ничего, ничего, мы ещё с тобой… – президент хотел сказать, что они ещё с Алексеем Ивановичем поживут, но, глядя на своего секретаря, не смог произнести этих слов, – мы ещё повоюем, старик, – только и сказал Павел Антонович. – А пока что позови ко мне Кузанского.

– Слушаюсь, Ваше Превосходительство, – ответил Алексей Иванович и больной походкой поплёлся за советником президента по философским вопросам.

– Да не Превосходительство! – закричал вслед секретарю Павел Антонович. – Вот болван. Обозвать меня генеральским чином. Величество я, запомни, – кричал президент.

– Запомню, батюшка. Всё запомню, – шептал Алексей Иванович, выходя из кабинета, с трудом прикрывая за собой высокую изумрудную дверь.

– Совсем сдал старик, – с сожалением сказал президент. – А всё вы, святые отцы и матери!

– Да мы-то здесь при чём, Ваше Величество? – взмолились сидящие на полу.

– Запутали потому что вы всех со своими богами, – сказал Павел Антонович. – У нас в государстве, благодаря вам, богов уже больше стало чем партий политических. Ну ничего… Сейчас придёт мой советник по философским вопросам и будем решать с вами раз и навсегда.

Надо сказать, что высшие святые чины, все как один, без какого-либо исключения, боялись этого самого советника президента по богословским вопросам, как кролики боятся удава. Николай Кузанский возглавлял комиссию по вопросам веры и церкви в стране, и все церкви напрямую зависели от воли его. Скажет Кузанский, например, быть такой-то церкви в стране и стоит та церковь, собирает свою десятину с верующих. А скажет – нет, ну и всё, хоть по миру иди.

Прежде чем Николай Фёдорович Кузанский придёт к президенту, мне хочется рассказать вам грустную историю о секретаре Павла Антоновича. Да-да, о том самом горемычном Алексее Ивановиче.

Глава двенадцатая

Случилось это три года тому назад. Павел Антонович как раз тогда стал президентом страны. Очень рад этому обстоятельству был Павел Антонович, потому как если бы он не стал президентом, то, наверное, пошёл бы под суд за хищения государственных средств в особо крупных размерах. До того как стать президентом, Павел Антонович работал заведующим отдела распределения налогов.

Так вот, о чём это я? Ах, да. Как только стал Павел Антонович президентом, так сразу от радости захотел он кого-нибудь осчастливить. Павел Антонович понимал, что всех осчастливить он не может, что максимум на что он способен – это осчастливить только кого-то одного. Но ему так этого хотелось, так хотелось кого-то сделать счастливым, что он решил не браться ни за какие государственные дела, прежде чем кого-нибудь не осчастливит.

Для этого решил Павел Антонович найти в государстве самого несчастного человека и осчастливить именно его. По всей стране искали слуги государевы самого несчастного человека и наконец-то нашли. Им оказался рабочий одного столичного завода, токарь-расточник, Алексей Иванович Грустин. И фамилия у него, видите, какая подходящая оказалась. Явились слуги государевы к своему господину и доложили ему, что нашёлся такой человек.

Павел Антонович само собой не поверил на слово своим верноподданным и решил сам убедиться в том, что найденный им человек действительно тот, за кого себя выдает, то есть самый несчастный в государстве. Сказано – сделано. Чтобы всё выглядело натурально, чтобы не было никаких подтасовок, Павел Антонович устроился на этот завод работать тоже токарем-расточником, даже курсы закончил шестимесячные, чтобы всё выглядело натурально. Ну и стали они, Павел Антонович и Алексей Иванович, вместе работать. Год вместе работали и за этот год Павел Антонович понял, что Алексей Иванович действительно является самым несчастным человеком в нашем государстве.

Судите сами, дорогие читатели, Алексей Иванович был уже женат почти тридцать пять лет. Жене изменил всего один только раз, и то с сестрой своей жены, которая была женщиной некрасивой, глупой и трусливой. Кроме этого у Алексея Ивановича было две дочери. Старшей было тридцать пять лет и она жила вместе со своим мужем и сыном в трехкомнатной, восьмидесятиметровой квартире Алексея Ивановича, где и занимали самую большую отдельную комнату. Младшая дочь Алексея Ивановича недавно закончила институт и жила тоже вместе с Алексеем Ивановичем, в маленькой отдельной комнате. У младшей дочери был жених, но он не спешил свататься, а всё чего-то ждал.

Зять Алексея Ивановича, муж старшей дочери, был очень странным человеком. Десять лет назад он приехал из одного маленького городка, занял у Алексея Ивановича десять тысяч долларов и открыл баню. Вскоре прогорел и теперь налаживал другой бизнес, кажется, если я ничего не путаю, продажу запасных частей к автомобилям. Но и там дела не шли, а кредитов он набрал очень много.

Дальше! Алексей Иванович много курил и любил сладкое. Он запросто в день съедал до полкилограмма конфет. Жена кормила его так, как будто хотела скорейшей его смерти. Она готовила ему на работу бутерброды, котлеты, курицу, рыбу. В общем, всю ту дрянь, какую нормальная жена и врагу не станет готовить. Наверное, она мстила Алексею Ивановичу за ту измену его с её сестрой, о которой знала наверняка.

Жену свою Алексей Иванович не любил, но жалел. Мысленно он всегда мечтал о ком-то другом, кто моложе и стройнее. Об этом всём он жаловался Павлу Антоновичу, не подозревая, что всё рассказывает президенту страны своей.

А однажды Алексей Иванович даже сорвался и поехал навестить свою первую школьную любовь. Взял на работе отгулов на неделю и уехал в город его юности. Приехал оттуда через неделю ещё более грустный и уставший от жизни. Оказалось, что та его первая любовь сильно растолстела и даже не узнала Алексея Ивановича, а когда увидела его, то спросила, не надо ли, мол, чего дедушке, может ли она чем ему помочь? Вот уж после этого Павел Антонович решил более не проверять Алексея Ивановича, а признать его самым несчастным человеком в нашем государстве и сделать его своим секретарём с окладом годовым в восемьсот миллионов долларов. К слову, зарплата Алексея Ивановича токарем-расточником составляла всего-навсего полторы тысячи долларов в месяц.

Глава тринадцатая

В последний день уходящего года Павел Антонович принял решение всё рассказать Алексею Ивановичу, поведать ему, какое счастье на долю его горемычную выпало. Рабочий день близился к своему очередному завершению. Алексей Иванович уже стал станок свой убирать, когда Павел Антонович обратился к нему с вопросом.

– А скажи-ка мне, Алексей Иванович, отчего ты всегда такой грустный? – спросил Павел Антонович.

– Разве же я грустный? – удивился Алексей Иванович. – Обычный я, а никакой не грустный.

– Ты в зеркало-то себя когда в последний раз видел? – спросил Павел Антонович.

Алексей Иванович подошёл к зеркалу. Глядя на своё отражение, Алексей Иванович думал о том, как всё-таки несправедлива к нему судьба. Он видел в зеркале самого несчастного человека. Грустные глаза, опущенные уголки рта… Ещё немного и Алексей Иванович расплакался бы. Он отошёл от зеркала и сел за стол. Павел Антонович сел рядом.

– Давай, Алексей Иванович, поговорим с тобой по душам, – сказал Павел Антонович. – Вижу я, что несчастен ты. А я такой человек, что не могу видеть, когда рядом со мной несчастные люди живут.

– Почему, Павел Антонович, ты решил, что я несчастен? – спросил Алексей Иванович.

– Да лицо у тебя такое, как будто ты вот только что дерьма какого-то наелся, – ответил Павел Антонович. – Рядом с тобой тоскливо. Понимаешь?

– А ты думаешь, Павел Антонович, что рядом с тобой весело? – зло спросил Алексей Иванович.

Павел Антонович был хорошим психологом и понимал, что это Алексей Иванович таким образом защищается. Понимал Павел Антонович, что больше всего на свете Алексей Иванович боялся выглядеть в глазах других людей в невыгодном свете. Слабым был Алексей Иванович, но хотел казаться сильным. Трусливым был, но старался казаться смелым. Он был невыдержанным, слабохарактерным, но вместо того, чтобы исправлять в себе недостатки эти, Алексей Иванович делал всё от него зависящее, чтобы этого никто не замечал.

– Завистливый ты очень, Алексей Иванович, я же вижу, – сказал Павел Антонович. – Может, ты потому и несчастен, что завистлив слишком?

Алексея Ивановича уже начинал раздражать весь этот разговор.

– И кому же это я завидую? – спросил Алексей Иванович.

– Всем, Алексей Иванович, – ответил Антон Павлович. – Ты завидуешь всем, кто тебя окружает. Ты завидуешь мне, потому что я зарабатываю больше тебя. Ты завидуешь своему соседу за то, что у него машина лучше, чем у тебя. Завидуешь заточнику нашему за то, что он одного с тобой возраста, а всегда веселый и жена его, хоть и ровесница твоей жены, а выглядит лучше. Здоровье твоё хуже некуда, того и гляди, сдохнешь скоро. Да что перечислять-то… – вздохнул Павел Антонович. – И так всё ясно.

Здесь Павел Антонович решил, что хватит ломать комедию.

– В общем, Алексей Иванович, считай, что выпал тебе счастливый билет, – сказал Павел Антонович. – И хоть человек ты пустой, а решил я осчастливить тебя, Алексей Иванович.

– Это как же ты, Павел Антонович, осчастливишь меня? – спросил Алексей Иванович.

– Я, Алексей Иванович, не тот человек, за кого себя выдаю, – сказал Павел Антонович. – Я – президент страны.

– Дурак ты, Павел Антонович, – в сердцах ответил Алексей Иванович. – Ну какой из тебя президент?

– Скоро узнаешь, какой, – ответил весело Павел Антонович. – Скоро узнаешь. Я назначаю тебя своим секретарём. Назначаю тебе огромный оклад. Жизнь, Алексей Иванович, твоя теперь только начинается.

Алексей Иванович решил, что Павел Антонович шутит и ничего ему на это не ответил. На этом разговор их был окончен.

Через полгода Алексей Иванович развёлся. Купил себе новую квартиру и женился на молодой и очень красивой девушке Рите, дочери заведующего президентской баней. Алексей Иванович познакомился с Ритой на дне рождения её отца. Тогда всё и решилось. Теперь Алексей Иванович несчастен был вдвойне. Рита ему изменяла. Вскоре, месяца через четыре, она родила мальчика. Понятно, что ребёнок был не от Алексея Ивановича. Он хотел было развестись, но приехал отец Риты, розовощёкий тридцатишестилетний крепыш, и жестоко избил зятя.

В общем, вот такая грустная история.

Глава четырнадцатая

Но вернёмся к основному сюжету нашей повести. А основной сюжет, если вы помните, крутится не вокруг Алексея Ивановича, а вокруг главного финансиста страны, главы банкирского дома «Бешеные деньги», Сергея Павловича Стрешнева, и его семьи. А про Алексея Ивановича это я так. Просто зашла речь о нём, ну, думаю, надо вкратце поведать вам его историю. Хотя, если честно, история Алексея Ивановича заслуживает большей конкретности. Но это как-нибудь в другой раз.

Алексей Иванович, с трудом переставляя свои больные ноги, пошёл искать Кузанского. Павел Антонович выслушивал в это время жалобы от высших духовных чинов, а Сергей Павлович (если вы помните, мы расстались с ним, когда он обедал) разбирался в это время со своим сыном по поводу дня рождения дочери министра культуры. И мы с вами сейчас давайте-ка снова заглянем в квартиру Сергея Павловича, тем более что обед уже давно закончился и Сергей Павлович был наедине с сыном в своей библиотеке.

Несколько слов надо сказать о библиотеке главного финансиста страны. Может, вы помните, на углу двух набережных, если чуть пройти от самого известного моста, была самая популярная студенческая международная библиотека имени великого поэта. Помните? А вы никогда не задумывались над тем, куда она делась? Теперь, я уверен, вы уже догадываетесь, где теперь эта библиотека. Всё правильно, она переехала в квартиру Сергея Павловича.

Дело всё в том, что квартира Сергея Павловича была большой, 3600 квадратных метров на четырёх этажах, а если быть точнее, уровнях. Около 2000 квадратных метров квартиры были отданы под библиотеку. Сергей Павлович очень любил книги, поэтому библиотека и была таких больших размеров. А книги для неё были взяты именно из этой вышеназванной библиотеки. Вот так вся эта популярная студенческая международная библиотека имени всеми известного поэта стала библиотекой семьи Стрешнева.

– Пойми, сын, – говорил Сергей Павлович, – всё, что я делаю в этой жизни, я делаю исключительно ради вас с Машей.

– Ненавижу Машу, – ответил Саша.

– Почему? – искренне удивился Сергей Павлович.

– Ненавижу, потому что опасаюсь её и своего будущего, – ответил Саша. – Она ведь выйдет замуж раньше, чем я женюсь, так?

– Так, – ответил Сергей Павлович, – и что с того?

– А то, – отвечал Саша, – что у тебя раньше появится внук не от меня, а от неё.

Сергей Павлович рассмеялся. Он понял, в чём дело.

– Понимаю тебя, сынок, очень хорошо понимаю, – сказал Сергей Павлович. – Но на этот счёт можешь не беспокоиться. Даже если Машка родит мне сто внуков, для меня значение будут иметь только твои дети. Потому что ты – мой сын, а значит – и мой наследник.

– Дело в том, папа, – сказал Саша, – у меня никогда не будет детей. А значит – у тебя никогда не будет внуков от меня.

– Это ещё почему? – удивился Сергей Павлович. – Кто сказал тебе такую глупость?

– Это сказал он, – шёпотом произнёс Саша.

– Кто он? – испуганно и тоже шёпотом спросил Сергей Павлович.

– Он – это наш сосед сверху, – ответил Саша.

– Ты был у него? – испуганно прошептал Сергей Павлович.

– А ты как думал, папа? – возмутился Саша. – Вам, значит, всем можно к нему ходить, а мне – нет?

– Кому это всем, сынок? – спросил Сергей Павлович.

– Кому, кому, – пряча глаза, Саша стал разглядывать ногти на своей правой руке. – Тебе, маме, Машке.

– Как? – воскликнул Сергей Павлович. – И они были у него? Да прекрати ты глазеть на свои ногти. Отвечай, когда отец спрашивает.

– Были, – ответил Саша, глядя теперь прямо в глаза.

– Вот значит как, – Сергею Павловичу было о чём задуматься. – Значит и они… тоже. Когда же это они успели?

– Машка позавчера была, – ответил Саша. – А мама… Мама к нему чуть ли не каждый день бегает.

– Врёшь! – закричал в гневе Сергей Павлович, схватив Сашу за грудки. – Врёшь, – сказал он, уже опомнившись и отпуская сына. Зачем ей к нему ходить?

– А тебе зачем? А Машке зачем? – спрашивал Саша. – Затем!

– Ты прав, сын, – Сергей Павлович очень волновался. – Затем! Именно, затем они и ходили к нему. Только теперь я кажется начинаю всё понимать. Только теперь.

– Что ты понимаешь, папа? – недоверчиво спросил Саша.

– Всё, сынок, всё понимаю, – ответил Сергей Павлович. – Это ты у нас ещё мал пока, а вот вырастешь, тогда тоже всё сразу поймёшь.

– Всё и сразу? – ехидно так спросил Саша.

– Ну, не придирайся к словам, – сказал Сергей Павлович и очень серьёзно посмотрел на своего сына.

Сергей Павлович глядел на Сашу так, как будто видел его впервые.

– Ты чего, папа? – спросил Саша.

– А ты уже… не такой глупый, каким я себе тебя представлял, – сказал Сергей Павлович. – Растёшь, сынок.

– С чего ты это взял, папа, что я расту? – спросил Саша.

– А до меня только сейчас дошли твои опасения насчёт внуков моих, – сказал Сергей Павлович. – Здесь ведь, сынок, что главное?

– Что, папа? – спросил Саша.

– Здесь главное не в том, будут у тебя дети или нет, а в том, что ты думаешь об этом, – отвечал Сергей Павлович. – Вот это мне в тебе нравится. Это говорит о том, что ты стоишь на правильном пути, сынок.

– А что это значит, папа, «стоять на правильном пути»? – спросил Саша.

– Это значит, Саша, что думаешь ты в верном направлении, – ответил Сергей Павлович, – верными вопросами задаёшься, Саша, вот что это значит. Правильные вопросы ты задаёшь себе. Это и есть правильное направление.

Саше была очень приятна похвала отца.

– Но да ладно, – сказал Сергей Павлович, – об этом мы поговорим с тобой в другой раз. Сейчас ты мне лучше расскажи о своей встречи с ним.

– С писателем? – спросил Саша.

– О чём вы разговаривали? Как вообще получилось, что ты пришел к нему? И когда? – спрашивал Сергей Павлович.

Глава пятнадцатая

– Однажды я случайно поднялся этажом выше, – начал свой рассказ Саша. – Понял это, когда вышел из лифта. Не так досадно было, как обидно. Промахнулся на целый этаж! Лень мне было пешком возвращаться. А лифт, как назло, уже уехал. Я ведь не сразу заметил, что не на своём этаже нахожусь, а тогда только, когда к двери нашей подошёл и стал пытаться её открыть… Вернее, не к нашей, а к его двери. Вставил ключ в замочную скважину и… И только тогда заметил, что это дверь не наша.

– Ну, а дальше-то что? – спросил Сергей Павлович. – Подожди, сынок, сейчас я закурю и ты продолжишь. Когда курю, Саша, мне лучше думается.

– Ты разве куришь, папа? – спросил Саша.

Сергей Павлович задумался. Он ведь и в самом деле никогда не курил. С чего это вдруг он решил, что когда он курит, то ему лучше думается?

– Да, сынок, ты прав, – Сергей Павлович глупо улыбался. – Что-то я не то сказал. Не иначе как во мне раздвоение личности. Может, это он, сосед наш…?

– Что? – испуганно спросил Саша.

– Раздвоил меня, – ответил Сергей Павлович. – Может, я теперь раздвоенный. И один из меня, то есть… из нас… или из меня? Не важно. Один курит, а другой – нет.

– Мне дальше-то рассказывать? – спросил Саша. – Или я, может, пойду?

– Ты что, сынок? – спросил Сергей Павлович. – Ты испугался меня, что ли?

– Да, как-то знаешь, папа, не по себе мне стало, – ответил Саша. – Ты в зеркало на себя посмотри.

Сергей Павлович криво улыбнулся.

– Ты, Сашка, это брось, – сказал Сергей Павлович, вставая и направляясь к зеркалу. – Уж если кому меня и бояться, – продолжил Сергей Павлович, глядя в зеркало, – то только не тебе. Что-то глаза у меня красные и волосы дыбом встали.

Сергей Павлович достал расчёску, продул её, осмотрел внимательно и причесал волосы. На всякий случай высунул язык и осмотрел его.

– А всё она, Сашка, ревность, – сказал Сергей Павлович, возвращаясь на место. – Как услышал, что мама ваша чуть ли не каждый день шляется к писателю этому, так чуть с ума от ревности не сошёл.

– Он же старый, папа, – сказал Саша. – Ему, наверное, уже лет двести.

– Слушай, сынок, вот скажи честно, ты любил когда-нибудь? – спросил Сергей Павлович. – Ну так, чтобы по-настоящему, чтобы по ночам не спать, мучиться, думать о ней. Было такое?

– Я, папа, когда в третьем классе учился, влюбился в одну девочку, – рассказывал Саша, – да я и сейчас её люблю. И ночи не сплю, и мучаюсь.

– Тогда ты поймешь меня, сынок, – сказал Сергей Павлович. – Вот сколько лет твоей девочке?

– Она на целый год меня старше, папа, – сказал Саша. – Это трагедия всей моей жизни.

– Ревнуешь её? – спросил Сергей Павлович.

– Очень, – ответил Саша.

– Ко всякому ревнуешь? – спросил Сергей Павлович.

– Ко всякому, – признался Саша.

– А тут, видишь ли, писатель, – сказал Сергей Павлович. – Писатель он, конечно, так себе… Ничего особенного. А вот то, что он богат! Вот это меня уже настораживает. Богатство, сынок, оно ведь знаешь как умеет возраст человека скрыть. Может, мама-то наша, за богатством его и не заметила, что ему уже лет двести?

Саша смотрел на отца с какой-то подозрительностью.

– Что молчишь-то, сынок? – спросил Сергей Павлович.

– Да я, – не спеша отвечал Саша, – папа, думаю, что может быть наша мама за богатством и в самом деле становится слаба глазами. Вот только при чём здесь наш сосед?

– Как при чём? – воскликнул Сергей Павлович. – Ты разве не заметил, насколько богат этот человек? Да у него в квартире одних картин на стенах на сотни триллионов долларов. Сорок комнат и все битком забиты антиквариатом. И всё – подлинники.

– Папа, – перебил Саша Сергея Павловича, – а мы с тобой про одного и того же человека говорим?

– То есть… – не понял Сергей Павлович. – Ты что хочешь сказать?

– А то, что мой старик живёт в однокомнатной квартире, – ответил Саша. – И квартира вся – не более тридцати метров. Пыли там много, а вот что касается антиквариата… Что-то я его там не заметил.

Сергей Павлович испуганно смотрел на сына.

– Слушай, папа, так мне рассказывать, что дальше было, или ты так и будешь меня всё время какими-то пустяками перебивать?

– Да-да, сынок, – поспешно ответил Сергей Павлович, – конечно рассказывай, что было дальше. Ты, значит, поднялся не на наш этаж, а заметил это, когда вставил ключ в скважину замочную. Так? А дальше-то, сынок, что дальше-то было?

– А дальше, папа, – пространно отвечал Саша, – стало мне вдруг так невыносимо обидно.

– Невыносимо? – спросил Сергей Павлович.

– Обидно, – добавил Саша. – Целый этаж, а это без малого восемь пролетов, вниз идти. И какой дурак придумал каждый этаж сделать по сорок метров.