Текст книги "Битва за страну: после Путина"

Первая машина перекресток проскочить успела. Сложнее вышло со второй – она ударилась в газик, опрокинула его на бок и сама отлетела с разбитым носом. И шофер, и капитан, надежно пристегнутые, отделались секундным шоком.

С пассажирами заднего сиденья было так. Согласно инструкции, пристегнуты они были тоже. С Максом все в порядке. Татьяна чувствовала, что встряска для нее не прошла даром. Первые несколько секунд просто жевала губы, подавляя новые болевые волны. На этот раз они были готовы ее захлестнуть.

Из глаз потекли слезы. Стало чуть легче, и одновременно она стала понимать, что должно с ней произойти в ближайшие часы, если не быстрее.

– Таня, ты как? – прошептал встревоженный Макс. – Таня, скажи.

– Сейчас. Вот это кранты, – отчетливо выговорила она прикушенными губами. – Быстро в больницу, в баню, в сарай, хоть под куст. Лишь бы ровно и мягко.

* * *

На Большое Уральское собрание Столбов прибыл сразу после разговора с ювенальщиками. Несмотря на собачью преамбулу, общение вышло полезным. Собеседницы кое-что поняли. К примеру, то, что не человек для субботы, а наоборот. Обещали защищать детей и дальше с условием непременно защищать и семьи.

Собрание оказалось действительно серьезным. Губернаторы, мэры больших городов, директора крупных предприятий. Все получили установку говорить кратко и на одну тему: как жить Уралу дальше, как развиваться? Хватит ли трудовых ресурсов, или нужны гастарбайтеры? Нужны ли запретительные импортные пошлины и если да, то на какие товары?

На пятом докладе к Столбову подошел Степанов, сказал на ухо:

– Михаил Викторович, звонит Татьяна. Дело действительно важное.

«Раз тебя убедило, значит и вправду важное», – подумал Столбов. Встал, вышел в коридор, в кольцо охраны.

– Миша, – услышал ясный, четкий голос Татьяны, – Миша, не пугайся, похоже наш богатырь решил увидеть солнце раньше, чем мы планировали. А теперь, пожалуйста, внимательно слушай: времени мало, вдруг я потеряю сознание. Обещай, что не пропустишь мимо ушей.

– Обещаю, – ответил Столбов самым спокойным и беспечным тоном, каким мог. А сам сжал кулаки.

– Я узнала, будто бы Александр Костылев собрал чуть ли не половину постов в государстве. Это так?

– Почти так. Поиграл, и будя, – ответил Столбов.

– Это правильно. Он, неизвестно с какого перепуга, решил поиграть в грозного царя. Держи его подальше от любых силовых ведомств, иначе может быть очень плохо. Пожалуйста, отнесись серьезно. Обещай.

– Обещаю, – повторил Столбов. – Ты где?

– На пути в районную больницу. Если будет нужно, меня оттуда заберут в Москву. Все, милый, я немножко утомилась. Со мной все в порядке, будь в порядке и ты. Держись, а я тоже выдержу. Пока!

Отбой. Столбов повернулся к Степанову.

– Ты знал об этом?

– О чем?

– О том, что Таня поехала неизвестно куда и у нее случилось осложнение.

Начальник охраны выдержал взгляд.

– Об осложнении – только что. О том, что должна поехать на богомолье, – от вас, три дня назад.

– И что за охрану ты ей дал? – чуть не крикнул Столбов.

– Самую лучшую, – спокойно ответил Степанов, разве что чуть побледнел.

Секунды три, едва ли не самые трудные за весь день, Столбов боролся с гневом, темным гневом бессилия. Ничего сейчас сделать он не мог, а что-то сделать хотелось, например, дать Степанову по его спокойной роже. Ведь он виноват…

«А для охраны тех, кто дорог вам, найти другое лицо», – всплыло в голове. Значит, сейчас, действуя по сценарию анонимщика, он должен расправиться со Степановым. Не много ли чести для…

«Никак Никтоевича Анонимуса» – так, вроде, назвала его Татьяна. И еще сказала – держись. «Буду держаться».

Вернулся в зал, где в его отсутствие доклады остановились. Но тотчас же начались заново. Губернатор Курганской области сделал короткий доклад о плюсах и минусах открытой границы с Казахстаном. Столбов слушал внимательно, задал пару вопросов.

Минут через пятнадцать Степанов протянул записку.

«Они в больнице. Все в порядке», – было написано в ней.

* * *

Капитан Васильев подтвердил, что готов к любой ситуации. За две минуты он сумел связаться с врачом президентской клиники и заставил Татьяну перечислить все симптомы. Врач пришел к выводу, что помочь смогут в местной районной больнице. Туда и поехали.

Больница была огромной, еще советской постройки, и когда-то, должно быть, выглядела красиво. Родильное отделение находилось в общем корпусе. Комфортной она вряд ли была когда-нибудь. Регистраторша внизу спросила про медстраховку. «Кстати, так обращаются со всеми поступившими мамочками», – подумала Татьяна.

Капитан Васильев прошел в кабинет заведующей отделением, объяснил ситуацию. Появилась каталка, Татьяну переложили на нее и повезли на второй этаж. Капитан и два сотрудника шли рядом, за ними увязался и Макс, на которого никто не обращал внимания.

Заминка вышла у дверей. Выяснилось, что внутрь нельзя никому, ни Максу, ни охране. Заведующая по силе характера оказалась сродни кавказской овчарке.

– Я обещаю, что не убегу, – шепнула Татьяна. – Подождите меня здесь.

Заодно выяснилось, что в день поступления рожающие мамочки не имеют права брать с собой мобильные телефоны. Чтобы не спорить, Татьяна протянула свой аппарат Васильеву.

– Держите. В ближайшие часы он мне не понадобится, а когда я рожу, вам сообщат.

Когда Татьяну оформляли, выяснилось, что у нее есть еще одна мобила – именно так заведующая назвала «звезду пилигрима», подарок от Костылева. Татьяна было заартачилась…

– Вы же жена президента, – укоризненно сказала пожилая тетя. – А он обещал: отныне никаких исключений. Почему же вы его дискредитируете?

Татьяна вздохнула, отдала ей коробочку.

Врач ее осмотрел и принял решение:

– В родильную палату. Немедленно.

* * *

Он немножко покружил по незнакомому городу. У него была путеводная звезда – экран с дрожащей линией, указывающей, куда удалился объект. Точнее, куда удаляется. Плохо было лишь то, что по такому городу, как Первомайск, напрямую не проехать. Кончик линии задержался, потом двинулся дальше. Проезжая перекресток, Турок увидел перевернутый грузовик, стоящего рядом дядьку. Дядька покачивался от удивления, не веря, что легковушка могла опрокинуть его машину.

Подъехал к районной больнице. Учитывая дурацкое происшествие возле ларька, терять время было нежелательно. Поэтому он прямо-таки взлетел по ступеням в вестибюль.

Его остановил охранник:

– Вы к кому?

Турок протянул удостоверение. Охранник уважительно кивнул и объяснил посетителю, как пройти в родильное отделение.

– Можно и нам посмотреть документик? – спросил плечистый мужчина в костюме. Его напарник стоял в трех шагах, преграждая путь к двери.

Турок протянул удостоверение.

– О, коллега на три буквы, – заметил мужчина. – Все-таки, майор Сверчков, вы не ответили на вопрос охранника – к кому идем?

Гость сунул правую руку в портфель, повернул его бортом к фэсэошнику. Два хлопка, две дыры в портфеле, и плечистый парень повалился на щербатый кафель холла.

Напарник прыгнул вперед, но не успел. Турок выхватил пистолет из портфеля и дважды хлопнул, почти в упор. Не глядя на результат стрельбы, кинулся вверх по лестнице.

– Мамочка, – пробормотал больничный охранник, – так он эфэсбешник или нет?

* * *

В ста пятнадцати километрах к северо-западу от Первомайска-Московского была другая клиника. Регламент безопасности соблюдался там строго и подобное нападение было исключено.

Все равно Марине Красницкой было больно и тревожно. Особенно после того, как три дня назад в ее палату вошел какой-то товарищ в белом халате, напяленном на пиджак, попросил ее документы, сфотографировал паспорт. Когда она спросила, зачем, товарищ ответил, что это «официальный запрос вашего государства», и быстро удалился. Марина пробовала догнать его на костылях, со словами, «Дашу убьют!», но упала.

Врач ее отругал, сказал, что ничего страшного не случилось. К сожалению, это относилось лишь к ноге. Насчет дочери осталась страшная неизвестность…

Этим утром к ней подошла медсестра и сказала: «Пойдемте в холл». Для чего – не уточнила.

Едва Марина спустилась, как привезли ожидаемых пациентов – девушек. Их вводили по одной, поддерживая за руки. Некоторые девушки плакали, другие истерично посмеивались. И все глядели по сторонам. Некоторые потирали глаза, видимо ожидая, когда проснутся…

– Даша!

Дарья Красницкая появилась одной из последних. Шла она медленно, к ней сразу подкатили каталку. Но она успела увидеть мать…

Медсестра, не та, что привела Красницкую, захотела пресечь столь очевидное нарушение порядка, но ее остановил кто-то из группы сопровождения.

– Я ваш коллега, только из полевой медицины. У одной психологическая травма, у другой – травма и шок. Они друг другу не повредят, а вот помогут – обязательно.

Мать и дочь продолжали обниматься.

* * *

Начался большой перерыв. Мэр рабочего поселка спросил Столбова, можно ли законодательно запретить прием цветного и черного лома – надоело менять канализационные люки.

– Давно пора, – ответил Столбов.

Мэр более крупного города спросил, можно ли, по многочисленным обращениям граждан, совершить обратное переименование: вместо исторического имени Айзенверкенбаум, возвращенного городу в 90-е, называть так, как было при Советах – Колыбельцев.

– Не возражаю, – сказал Столбов. – Готовьте обращение.

Нашел свободную минуту, позвонил Татьяне.

– Солнышко, ты как?.. Капитан Васильев? Еще раз здравствуйте. Говорите, уже на отделении? Хорошо, охраняйте дальше. Если Татьяна Анатольевна здесь задержится, тогда вас сменим. Что? Не слышу.

На самом деле Столбов слышал. Шорох, судя по всему, чьи-то шаги. Голос Васильева: «Эй, друг, куда? Куда?».

И хлопки, которые могли быть только выстрелами. Столбов насчитал их шесть.

Через несколько секунд послышался чей-то испуганный голос, который что-то спрашивал. И стон Васильева:

– Всё. Писец.

Связь он не отключил. Но и не отвечал.

* * *

Турок двигался по зданию быстро. Так быстро, как только может двигаться человек, вынужденный одновременно смотреть перед собой и сверять путь по маленькому светящемуся планшету.

Архитектура времен поздней империи оригинальностью не отличалась. Можно было и без пояснений-указаний добраться до нужного отделения больницы. Что Турок и сделал.

На отработку объекта он выделил две минуту. Потом – отход. Он успеет сменить внешность, а корочки позволят получить любой нужный транспорт, чтобы уже через двадцать минут быть вдали от эпицентра драмы.

На входе, в холле, пришлось задержаться. На три-четыре секунды и шесть выстрелов. Гарантированно контрольным был лишь один из шести, но ни одна пуля мимо не прошла, и Турок счел: за спиной проблем не будет. Не считать же проблемой ка кого-то фрика возле кофейного автомата.

Тетю в белом халате, интуитивно преградившую путь, он просто отшвырнул. Взгляд на планшет, и дальше, по коридору. Дверь налево, пинок, вход.

Здесь, первый раз, начиная от вестибюля, произошел реальный сбой. Точка указала сюда. И здесь были две девушки в белых халатах. Но ни одна из них не являлась Объектом – не было смысла даже вынимать фотографию и сверяться.

– Люська, смотри, какая цацка прикольная! Это что, наша больница из космоса? Интересно, что она еще может?

– Не, Светка, это называется «гаджет». А это у него функция навига… Мужчина, куда вы? Мужчина, сюда нельзя! Мужчина…

Продвинутая Люся замолкла. Посторонний мужчина, без белого халата и бахил, приблизился к сестрам, рассматривавшим «звезду пилигрима», и навел на них пистолет.

– Где она? – спросил он не очень громко, спокойно, будто заплатил за ответ и имел право его требовать.

– Кто она? – пролепетала Светка, уже задыхаясь от страха. Взгляд незнакомца был достаточным подтверждением того, что пистолет – настоящий.

– Она, – с нажимом повторил мужчина.

– Кто? – прошептала Светка.

– Не надо! – сдавленно крикнула Люська, но мужчина уже дернул спусковой крючок, шагнул вперед и вырвал «гаджет» из руки Светки, еще до того, как она осела на пол.

Обернулся к Люське. Взгляд его содержал в себе короткое, исчерпывающее объяснение. «Ты умнее, ты все поняла, ты проведешь».

– Да, – то ли пробормотала, то ли кивнула Люська.

Мужчина сунул гаджет в карман, взял ее за локоть, вывел из кабинета.

* * *

Макс толком не поел, зато воспользовался кофейным аппаратом в холле – выпил два натуральных эспрессо. Выстрел кофеина в мозг прочистил его сознание, и теперь он видел мир так остро, как только мог. И запоминал.

Он как раз подошел к мусорнице возле автомата, чтобы выкинуть второй стаканчик, когда в холле произошло то, что он до этого видел в кино. И, скажем прямо, думал: «Возможно такое лишь в кино».

Даже успел подумать: «С точки зрения режиссуры неправильно. Динамично, но не зрелищно». Никаких прыжков и красивых поз. Просто человек вышел из лестничной двери и прошел наискосок через холл. Когда к нему шагнул начальник охраны, человек выпустил в него две пули из пистолета с глушителем. Потом сбавил скорость, повернул дуло и выстрелил еще четыре раза. Макс отчетливо видел: оба охранника успели потянуться к оружию, один даже вытащил. Именно возле него киллер задержался и выпустил вторую пулю точно в голову. Главное же, действовал на секунду быстрее.

Потом прошел на отделение, оттолкнув кого-то в дверях, в белом халате. Закрыл ногой дверь. И все.

И все. Только в холле на полу лежат три тела, замерли трое мужчин: двое посетителей, и Макс, принятый киллером за непонятного фрика. И еще катится по полу пустой пластиковый стакан, не донесенный Максом до урны.

Макс подскочил к капитану Васильеву.

– Вы… Вы ранены?

– Всё, писец, – ответил Васильев и замолчал. Макс так и остался рядом, на корточках.

– Эй, парень, – услышал он то ли стон, то ли голос. Обернулся и увидел, как другой охранник протягивает ему пистолет.

– Возьми, иди и попытайся… Давай, не тяни.

– А вы? – растерянно спросил Макс.

– Я отстрелялся. Снял с предохранителя. Давай.

Макс взял пистолет. Оглянулся, услышав где-то знакомый голос. Понял, чей, и поднял мобилу.

– Михаил Викторович?

– Что там у вас? Макс. Ты?! Где охрана?

– На охрану напали, кажется, убили. Взял пистолет, попробую помочь.

Столбов молчал секунды две: такую инфу сразу не усвоишь. Потом закричал Максу, чтобы тот немедленно бросил пистолет и не творил глупостей, не суперменил – ничего хорошего с пистолетом он не сделает.

Но Макс не отвечал. Потому что положил трубку рядом с капитаном Васильевым. Взял пистолет и вошел в коридор.

* * *

 
И жизнь положивши за други своя,
Наш князь воротился на круги своя,
И се продолжает, как бе и досель,
Крутиться его карусель…
 

Продвинутый в роке и поэзии однокурсник Лешка когда-то – гуляли три месяца – затащил ее на какой-то альтернативный фестиваль никому не известных групп. Одна из них с ожесточенной серьезностью отожгла тогда эту странную балладу, напоминавшую то ли вальс, то ли танго – Люська не знала. Не запомнила группу, не интересовалась, кто автор текста. Песню почему-то запомнила, и сейчас она проигрывалась в ее мозгу.

 
И понял аз грешный, что право живет
Лишь тот, кто за другы положит живот,
Живот же глаголемый брюхо сиречь,
Чего же нам брюхо стеречь?
 

Почему же именно эта песня именно сейчас металась в ее голове? Верно, из-за следующего куплета:

 
А жизнь это, братие, узкая зга,
И се ты глядишь на улыбку врага,
Меж тем как уж кровью червонишь снега,
В снега оседая, в снега.
 

Она взглянула на улыбку врага. Точнее, в его глаза. Точнее, он сам взглянул. И поняла: ей не жить. Убийцу она запомнила, ну, а насчет его решимости – Светка на полу, в луже крови.

Сотни, тысячи раз исхоженный коридор. Первый раз такими ватными ногами. Он подталкивает, он торопит ее, торопится сам. Расходный материал, временно оставленный в живых, должен быстрее сделать свою работу и перейти из категории «свидетель» в категорию «жертва».

Вот только песня мешает ускориться. Прыгает в голове, перескакивает в сердце и даже готова сдвинуть язык.

 
Внимайте же князю, сый рекл: это – зга.
И кто-то трубит. И визжит мелюзга.
Алеет морозными розами шаль.
И-эх, ничего-то не жаль.
 

«Ты уже труп, девочка, – отстраненно подумала Люся. – Чего же тогда…»

– На помощь! – завизжала-заорала она. – Киллер в коридоре!

Турок на миг от удивления замер. Потом, не целясь, выстрелил ей в живот, оттолкнул. Перескочил через тело, пошел дальше. Сунулся в одну палату, потом в другую. Быстро приглядывался, выходил, продолжал путь.

* * *

Татьяне было легко. В первую очередь оттого, что она ощущала себя обычной рожающей бабой. Надо тужиться, можно кричать. Каким бы обезболивающим на нее ни прыскали, кричать можно все равно.

А теперь уже не надо. Да, действительно, парень. Мужик. Мужчина. Кто бы сомневался?

Еще чуть-чуть полежать, понимая, что самое трудное закончилось…

…Какая-то волна беспокойства смяла ее безмятежность. Что это? Уши услышали посторонний шум? Чей-то беззвучный крик достиг мозга?

И тут же, уже не беззвучный крик, а вполне различимый:

– На помощь! Киллер в коридоре!

Апрель, но не первое число. Да и по интонации понятно – не шутка. Заодно логика подсказала: сегодня в этой больнице у киллера может быть только одна мишень.

Логика, интуиция работали вовсю, вот только тело бастовало. Сейчас бы соскочить, побежать – кстати, куда? Но Татьяна продолжала лежать, продолжала быстро думать, как отсрочить смерть, есть ли шанс.

Дверь открылась. На пороге мужчина в бежевой куртке, с пистолетом в руке. Оглядел палату, шагнул к Татьяне.

* * *

Максу пришлось выдержать не простую и не быструю битву на пороге отделения. Дежурная, опрокинутая киллером, вернулась на пост и попыталась не пустить его. «Хулиганы! Совсем совесть потеряли! Милицию вызову!» – повторяла она.

Макс сначала сказал: «Вызывайте, только скорей!». Потом: «Вызывай, дура». Потом: «Отойди, дура» и оттолкнул. Даже наставил пистолет – баба умолкла и отползла. «И я дурак, он же не на предохранителе», – вспомнил Макс.

Дурацкая борьба, отнявшая столько времени, разозлила его, придала решимости. Он свернул за угол, увидел посередине коридора лежащую девушку. Девушка попыталась подняться, указала рукой – вперед, направо, и легла опять.

Макс пошел следом. Услышал голос Тани из-за раскрытой двери, сунулся туда.

* * *

– Деньги придут в вашу область, как и по всей России. Сельскую медицину рекомендую восстановить, – сказал Столбов.

Губернатор слушал внимательно, пытаясь понять, сердится на него президент или нет. Видимо, не сердится. Но почему такое странное выражение в глазах?

– Что же касается сокращенных работников в области культуры, – сказал Столбов, – извините, чуть позже.

Подошел к Степанову – тот издали поманил рукой. И чуть не застонал от надвигающейся волны ужаса. Такого выражения лица у начальника охраны он еще не видел.

– Михаил Викторович, – прошептал тот, – я смог дозвониться только до шофера. Он вошел в вестибюль. Внешняя охрана убита. Он выдвинулся к родильному отделению, когда что-то узнает – позвонит.

– Так, – спокойно сказал Столбов. – Еще?

– Оперативная группа на вертолетах направлена в Первомайск, будет через двадцать минут. Через десять минут к больнице подъедут местные эфэсбешники. Может, милиция будет раньше. Пока все.

Прозвенел колокольчик, перерыв закончилось. Столбов вошел в зал. Ни он, ни участники собрания, помочь Тане не смогли бы. Тогда чего грузить?

* * *

До Татьяны оставалось шагов примерно пять.

– Ой-й-й, – пискнула одна из застывших врачих. Киллер мгновенно взглянул на нее – та замолчала.

– Убивать меня нет смысла. Я двойник, – громко и отчетливо сказала Татьяна. Киллер остановился, посмотрел на нее с удивлением, поднял пистолет.

– Убьешь – не узнаешь, где она. Если дурак, то стреляй, – из последних сил произнесла она, готовая заорать или разрыдаться. «Малого-то далеко унесли?»

Киллер, не опуская пистолета, подошел к кровати.

– И где она? – спросил с недоверчивым интересом.

У Татьяны хватило сил на действие, задуманное еще до того, как убийца вошел в палату. Она подняла с живота ледяную грелку – обычную полуторалитровую бутыль со льдом и, сама удивляясь своим силам, приподнялась и вдвинула ледяное дно киллеру в лицо.

Убийца отшатнулся. Прицелился.

В эту минуту в дверях показался Макс. Неуверенно поднял пистолет.

– Стреляй! – приказала Татьяна. Киллер обернулся, и в эту же секунду Макс открыл огонь.

Стрелял он с пяти шагов и все же неумело: из пяти выпущенных пуль, две пролетели мимо. Остальные попали в корпус, и Турок, повалился на пол.

Пара секунд молчания, визг. Удивленный голос Татьяны:

– А это у него откуда?

Она показывала пальцем на «звезду пилигрима», выпавшую из кармана убитого убийцы.

* * *

Никто из участников Большого Собрания не понял, почему Президент страны так сократил речь на фуршете. Предложил выпить за то, чтобы все хорошие начинания заканчивались хорошо, а стране – везло всегда и во всем.

Правда, наиболее продвинутые сибиряки и уральцы уже узнали: в дальнем Подмосковье произошло нападение на больницу, есть убитые и раненые. Видимо, глава государства отслеживает информацию, потому и торопится.

Это было действительно так. Столбов сидел в губернаторском кабинете, выслушивал заместителя начальника охраны.

– Из нашего ведомства трое убитых, двое в реанимации. Еще сильно ранены две медсестры. Их тоже отвезли на операционный стол. Да, сейчас передам трубку Максиму, говорит, очень нужно.

– Здравствуйте, Михаил Викторович, – дерганым голосом сказал Макс, – не надо «спасибо», потом. Я успел до оперативников рассмотреть трофеи от этого гада. И вот вывод: гад наводился по маяку, который был подарен Татьяне перед покушением, под видом обычного навигатора. Подарен Александром Костылевым.

Секунд пять молчания.

– Зачем? – наконец, с болью сказал Столбов.

– Тут могут быть только версии, – ответил Макс. – Но самая естественная такая: хотел одним выстрелом убрать две фигуры: Татьяну и Степанова. А заодно окончательно сделать вас грозным царем. Другого близкого друга у вас бы не осталось.

На этот раз пауза была еще дольше. Наконец, Столбов сказал.

– Макс, спасибо. Твой должник, ну сам понимаешь. А насчет этого… Ладно. Хочет, чтобы я был грозным – буду. Для него персонально.

* * *

«Саня, я остался один. Понимаешь, совсем один! Самый лучший друг меня предал – убил мою любовь. Пусть не сам, пусть это допустил. Все равно он убийца и предатель. Есть вещи, которые равны предательству. Не прощу. Никому не прощу. И себе…

Михаил Викторович, себя вы обязаны простить. Это ваш долг перед страной. Вам хочется карать? Нет? Тогда карайте – это и будет ваше наказание для себя…

Что мне делать?

Только подписать. Остальное сделаю я…»

Костылев открыл глаза. Он сделал ошибку – долго злоупотреблял энергетиками, а когда решился соскочить, то организм не то, чтобы забастовал, но стал мелочно мстить. К примеру, как сейчас: позволил продержаться две ночи на обычном кофе и полуторачасовом экспресс-сне. А потом подвел. Предложил в полдень вздремнуть в рабочем кресле, отключив телефоны. Почти все телефоны.

Открыть шторы, пустив апрельский луч по полу, рядом с ногами. Сдвинуть бумаги на столе и ноутбук, положить голову на руки. И задремать. Всего на полчасика, не поставив будильник.

Вздремнул. А тело не просто погрузило его в сон, но еще и вынудило встать во сне, переместиться в обычное кресло, у стены. Где он заснул крепко и надолго.

Сколько же сейчас времени? Явно вечер – солнце полностью ушло из кабинета, развернутого на юг. И от этой вечерней полутьмы сердце окутала тоска: чем ты занят, как живешь, что успеешь в жизни?

«Все успею», – привычно сказал себе Саня Костылев и улыбнулся.

Протер глаза, нахмурился. Восьмой час. Организм не просто сделал шкодливую подлянку. Он с тупой беспощадностью мытаря взял задолженность по сну – семь часов. Что же могло произойти за это время?

Перед ним лежали две трубки. Одну, перед тем, как уснуть, перевел в беззвучный режим. Около сорока непринятых звонков. Но он даже не стал выяснять, кто звонил. Сейчас важнее другой телефон. На него должна была прийти только одна эсэмэска. Только она одна имела право прервать его короткий сон, заставить вскочить и начать действовать.

Но она не пришла.

Чтобы не гадать, не выяснять, щелкнул пультом. Если произошло то, что должно было произойти – эта новость повторяется на всех каналах, включая «Мир домашних животных».

Повезло: сразу попал на новости.

– Только что в Екатеринбурге началась пресс-конференция по результатам Большого Уральского собрания. Однако никого не удивило, что главной темой пресс-конференции стало происшествие в Подмосковье – нападение на роддом в городе Первомайск-Московский. Похоже, нашему репортеру Анастасии Сорокиной удалось задать вопрос Михаилу Столбову.

– Михаил Викторович, что вы намерены предпринять в связи с террористической вылазкой на территории Московской области?

– По имеющимся оперативным сведениям, в нападении на больницу участвовал лишь один боевик. Был ли он маньяком-одиночкой, или являлся наемным убийцей, что с моей точки зрения более вероятно, выяснит следствие.

– Михаил Викторович, по имеющейся информации, среди пациентов родильного отделения районной больницы была ваша жена. Это так?

– Да. Насколько мне известно, она благополучно родила, и сейчас ее жизнь в безопасности.

– Михаил Викторович, что вы намерены предпринять в связи с произошедшим?

– Ответить на вопросы ваших коллег и отправиться домой. Заодно, пользуясь случаем, хочу передать: Таня, я тебя очень люблю. Спасибо за сына! А теперь я отвечаю только на вопросы, относящиеся к повестке дня.

Костылев тряхнул головой. Не отключенный телефон не отозвался по простой причине: его владелец или погиб, или взят. Потому-то, без помех, так долго снились приятные сны: некому было прервать.

Затрясся не включенный на звук мобильник. Костылев посмотрел, не сразу узнал номер. Потом вспомнил: это милая барышня Маша из пограничного управления ФСБ. Позавчера заглянул на рабочее совещание этого подразделения: обсуждали, как почистить проржавевший замок границы, чтобы в случае необходимости можно было сразу щелкнуть ключом. Хорошая барышня, сообразительная, в звании капитана. Поговорили и на совещании, и после, даже выпили кофе за знакомство. Он тонко, но настойчиво намекал на свою крутость, но дал понять: я звезда восходящая, по гиперболической траектории. Держись за меня, и будет тебе счастье.

Что она хочет предложить – вечерний коктейль?

– Александр Николаевич, – сказала Маша, – какая-то ошибка произошла…

Голос ее был настолько встревоженным, что Костылев понял: ошибки никакой нет. Произошло что-то, очень неожиданное для бедной девушки.

И предчувствие не обмануло.

– Александр Николаевич. Только что-то вас внесли в особый невыездной список. Вы пони маете?..

Чего понимать. В поезде, в аэропорту, на причале его не только должны были развернуть с позором, как злостного должника, развернуть к ближайшему филиалу Сбербанка. Его полагалось задержать. Спасибо, Маша. Все ясно.

– Маша, – с улыбкой сказал Костылев, – я понимаю. Но главное – помню.

– О чем? – растерянно сказала Маша.

– В старинной Европе было два апрельских Дня дурака: первое апреля – это мы все знаем, и тридцатое – это знают не все. А в некоторых странах была особая традиция – все апрельские дни считались дурацкими и можно было обманывать друг дружку с первого по тридцатое. Похоже, древняя традиция не умерла.

– А что вы сделаете с шутником, когда узнаете, кто он? – спросила Маша.

– Обману, – просто ответил Костылев. – Что еще с ним можно сделать?

Закончил разговор, попрощался с Машей. Теперь бы понять, сколько у него времени. Выйти из здания Государственной Думы он сможет через пять минут. Проблема в том, что оно недостаточно изучено. Нет, изучено, конечно. Но он знает его хуже, чем те, кому могут отдать приказ… Схватят в дверях – не ускользнет, не отобьется.

Опять дрыгнул телефон. А он думал, что сунул его в карман. Отключить?

Но взглянув, кто звонил, понял: ради такого разговора можно изменить все планы.

– Александр? – спросил Столбов.

– Да, я, Михаил Викторович, – ответил Костылев. – Это про…

– Не надо. Не отвлекай. Говорим последний раз. Совет дам. Слушай.

– Слушаю, – ответил Костылев. Сам думал: что бы ответить, как бы перевести монолог в диалог, как бы заинтересовать президента?

– Смертную казнь ты восстановить не успел. Я тоже ради тебя не буду. Тем более, жизнь тебя ждет нелегкая. Так вот, совет. Ты не пытайся суд охмурить, не траться на адвокатов: мол, я такого не приказывал, не заказывал, была инициатива покойника… Тебе выгодно получить по полной, чтоб до последнего дня париться в одиночке. На обычную строгую зону тебе попадать не советую.

– Почему, Михаил Викторович? – чуть ли не шепотом спросил Костылев, придавленный голосом президента.

– А потому, что обычные отморозки на «строгаче», узнав, что ты заказал беременную женщину в роддоме, поступят с тобой так, как ни один суд в мире не приговорит. Я их пойму.

«Михаил Викторович…» – не сказал, попытался сказать Костылев. Не смог. Будто раскрытым ртом попал под струю брандспойта.

– Решай сам. Всё!

Голос в трубке пропал, и Костылев не без труда восстановил дыхание. Взгляд на экран. На разговор с президентом ушла минута. Может, именно её и не хватит.

Он не злился, тем более, не ужасался. Такой вариант был просчитан с самого начала. В его плане вероятность неудачи изначально закладывалась на 60 процентов. Почему не 50? Был реалистом. Почему не больше – не хотел сам себя расстраивать.

Был ли его замысел авантюрой? Безусловно. Был ли глупостью? Нет. Глупостью было остаться одним из несчетных тысяч российских генералов. Он решил обменять эту судьбу на шанс стать самым главным вице-президентом России за всю историю. Может, и не вице-президентом.

Он хотел сыграть в Империю. Построить новую Россию: современную и сильную. Жаль, император оказался твердым, надежным, но непонятливым. Наверное, надо было действовать иначе, но сейчас это уже не имело значение.

К шестидесяти процентам возможного срыва он с самого начала относился как к вполне реальной возможности. Вариант «все или ничего» ему не подходил: неудача еще не конец. Жизнь продолжится, надо лишь подготовиться к тому, чтобы она, начавшись заново, не оказалась слишком уж дискомфортной.

Костылев готовился к неудаче еще серьезнее, чем большевики в 19-м году, когда Деникин подходил к Туле и они готовились к своему поражению. Сделал документы гражданина России, а заодно паспорт гражданина Австралии – скитаться по Европе. Купил квартиру в одном из прибрежных городков беспечной Черногории. Отложил достаточные денежные суммы, причем частично в золоте и наличке. Наличка была разной, от долларов до динаров стран Персидского залива.