Текст книги "Месть негодяя"

Сталкер

…Сажусь в машину на заднее сиденье, здороваюсь. Не оборачиваясь, протягивает руку для рукопожатия. Я назвал себя, а он молча кивнул.

Минуты через четыре, он как будто спохватился.

– Да, кстати, меня Женей зовут…

Всю дорогу на съемки едем молча. Посматриваю на его бритый череп, похожий на череп Кайдановского в фильме Тарковского «Сталкер». Что там сейчас, в его голове? Что думает о роли? Что думает о жизни? Чтобы не было нафантазировано в сценарии, мне играть с живым человеком. Почему молчит? Странно. Обычно актеры приветливые и разговорчивые. И торопятся установить с новым партнером товарищеские отношения, чтобы было удобней играть. Быть в добрых отношениях хорошо, особенно, если предстоит играть дружбу, а нам именно это и предстоит.

Берег водохранилища. На небе – ни облачка. Вдоль воды беспорядочно громоздятся выкрашенные в матовый зеленый металлические ящики для рыболовных снастей, весел, лодочных навесных моторов. Тут же на берегу перевернутые вверх дном лодки. Справа глубоко в берег врезаются два узких канала для швартовки катеров, над ними коромыслами перекинуты ветхие деревянные мостки.

У меня в руке ТТ, у Пятницы обрез. Впрыгиваем в беспризорную рыбацкую моторку. Пятница бросает мне обрез, заводит движок.

Когда лодка стартует, при переключении с нейтральной передачи на первую агрессивно дергается вперед – трудно устоять. Всегда трудно устоять, на чем бы ты ни стартовал, если пытаешься быть в полный рост, да еще с гордо поднятой головой. Да еще, если процессом старта управляешь не ты, а кто-то, кого считаешь единомышленником, но на самом деле до конца не знаешь – так ли. Ничего! Люди же по-настоящему проверяются не в совместных энергичных стартах, а в пути, когда накопилась усталость и, возможно, сбились, или наткнулись на препятствие, или даже уперлись лбом в стену… Вот тогда и открывается, кто умеет только болтать, а кто способен стать для других проводником, сталкером!

Отплываем подальше, чтобы иметь возможность хорошенько разогнаться. По команде бросаем лодку к берегу. Женя до последнего не сбавляет газ. Лодка выскакивает на берег по самый движок. Спрыгиваем на землю, быстро идем вдоль сверкающей на солнце кромки воды…

– Ну и несет же от тебя бензином! – ворчит на ходу по сценарию.

Это потому, что накануне Родиона облили бензином и пригрозили сжечь заживо, если не откажется от попыток завладеть заводом.

– Да, рядом со мной лучше не курить, – отвечаю, тоже по сценарию.

Мне кажется, я и в жизни такой – иногда как будто несет бензином. Думаю, это как-то связано с детством. Когда я был маленький, меня часто обижали. Родители не заступались. Говорили: «Учись давать сдачи!». Но при этом наказывали, если пытался ударить кого-то по лицу или бил ногой. Потому что тогда приходили другие родители и жаловались. И до появления в стране карате считалось не благородно – драться ногами. А еще я подолгу жил без родителей в интернате под Красногорском, а жизнь в интернате приучает защищаться. Особенно, если ты не крупнее и не сильнее остальных, не соглашаешься быть чьим-то оруженосцем и не платишь за «крышу» зефиром или компотом… Все мы родом из детства!

…Под прицелом камеры движемся по мосткам, к костру, к прожженному в нескольких местах покрывалу на траве. На черно-белой газете – огурцы, помидоры, зелень и бутылка водки. Сердобольная Машка суетится над шашлыками.

– Это все тебе, Родион Сергеевич, – Пятница кивает в сторону овощей, шашлыков и Машки… – Ты ведь проголодался…

…Люблю быть голодным! Когда голоден, взгляд другой… И мысли… И голос… Отношение к жизни – правильное! Рассиживаться над блюдечками с голубыми каемочками, мусоля в руках серебряные вилочки для креветок и ножечки для устриц – не мое! Мне нравится азартно набрасываться, сладострастно вгрызаться зубами, задорно брызгать слюной!.. Прожив до сорока, пришел к выводу: не бывает легкой добычи. Если что-то дается легко, я настораживаюсь, ищу подвох. Стольких, кому все давалось легко, уже нет на свете! Или они есть, но как будто их нет… За версту чую сытых, пресыщенных и сторонюсь, как будто от них тоже чем-то несет. Пресыщенность – заразная дрянь. И ядовитая!

Подхожу к воде, шумно втягиваю ноздрями свежий речной воздух. Свобода Родиона Сидорского пахнет рекой, костром, шашлыками… За годы тюрьмы она превратилась в жажду, утолить которую вряд ли теперь удастся.

– Ну, все, Пятница, наливай, наливай, наливай…

Пятница оставляет нас с Машкой наедине. Машка садится рядом, хочет поцеловать.

– Не вызывает сомнения? – спрашиваю Вознесенского. – Через пару сцен встреча с Натальей, по которой тосковал почти 7 лет…

– А ты сыграй это все вторым планом, – советует Володя. – Что не хочешь эту Машку, что безнадежно любишь другую, что делаешь это оттого, что тебя отвергли, от безысходности… Так ведь бывает в жизни, ты же знаешь, тебе не составит труда это сыграть!

…При всей нашей внешней несхожести, мы с Володей одного поля ягоды. Мы оба живем в вымышленной реальности. Мы построили ее – каждый свою – так, как нам удобно. Эта реальность имеет не так много точек соприкосновения с остальным миром. И лишь, когда мы этого хотим. Но она уже такая мощная, что остальному миру приходится считаться и подстраиваться… Мы из одного теста, все больше и больше понимаем друг друга. Хотя не сидим каждый день по ресторанам. И не ездим вместе на пикники. Не играем в большой теннис и не распеваем, обнявшись, песни в караоке… Именно о таком Режиссере я мечтал!

Репетируем эту огромную сложную сцену и снимаем одним большим куском. Все получается. Но, когда решающий дубль снят, и слышу аплодисменты группы, еще я вдруг слышу хруст, ногу пронзает острая боль! Гнилая доска на мосту провалилась, и вместе с ней я…

Ни льда, ни заморозки нет. Разуваюсь, погружаю ногу в воду. Боль меньше, но на глазах вздувается шишка величиной с теннисный мяч. Меня везут в больницу.

Врач-травматолог молчалив и суров, как Тайсон. Осматривает ногу, простукивает грудную клетку, как будто ищет слабое место, назначает рентген.

– Переломов у вас нет, – сообщает, как мне кажется, разочарованно. – Но растяжение сильное…

Каждый раз, когда вступаю в войну со Злом – в кино или не в кино – Зло влезает в мою реальную жизнь. Как будто имеет где-то поблизости командный пункт, оснащенный ультрасовременными системами слежения, сидит перед монитором, наблюдает за мной. Если вдруг перехожу в наступление, сразу реагирует. Похоже на мелкого, мелочного человека – на цыпочках крадучись заходит с тыла, хитро атакует исподтишка. Мол, смотри, Леха, не высовывайся, а то пожалеешь!

Дома перемещаюсь по стенке на одной ноге. Располагаюсь с тарелкой на диване у телевизора, включаю Канал Дискавери. Там показывают, как работяги прорубают новый многокилометровый железнодорожный туннель в Швейцарских Альпах. На умных машинах стоимостью в несколько миллионов евро. Туннель рассчитан минимум на сто лет. Прочные металлические зубцы крушат породу, измельчают гранитные глыбы. Стены покрываются жидким бетоном, чтобы избежать обрушения. Машины предназначены для суровой крепкой породы. В мягком грунте они бы увязли…

Думаю, я тоже рою туннель. Вгрызаюсь в суровый гранит, пытаюсь оставить что-то, что еще долго-долго послужит людям. Иногда тяжело. И даже больно. Но мне нравится. Я – механизм для прорубания туннелей в граните. В мягком грунте я бы, наверное, увяз.

…В дверь звонит Таня. Вся в черном – черное короткое платьице, черные сапожки на высоченном каблуке, волосы черные-черные. И, несмотря на черный цвет, вся светится и искрится.

– Налей мне выпить! – кричит. – Хочу виски. С соком или колой, если есть. А почему ты ходишь по стенке на одной ноге? Стой! Иди на место, я сама…

– Что такая взвинченная? – интересуюсь. – Уже выпила где-то?

– Нет, просто настроение хорошее!

Присоединяется ко мне на диване.

– Давай сюда ногу! – приказывает. – Ого! И как же тебя угораздило?

– Если хочешь, могу показать место для памятника героям-актерам, провалившимся сквозь прогнившие мосты.

Шутка встречена энергичным согласием.

– Нет – нет, куда мы поедем? Я же не могу ходить… – осаживаю.

– Не волнуйся, я тебя донесу до машины, знаешь, какая я сильная!

– Ну, допустим, мои девяносто ты, действительно донесешь или хотя бы волоком дотащишь… Но сейчас там темно, мы ничего не увидим. Надо ехать днем.

– Днем там люди и нельзя кричать. А мне очень хочется крикнуть изо всех сил, что я счастлива… Мне так хорошо! Кстати, а ты знаешь, твой Глазков, походу, сексуальный террорист? Мне уже две подружки похвастались…

Информация нова. Я редко куда-то выбираюсь по вечерам и думаю, что другие так же. А Паша, оказывается, на просмотры кино в интернете время не тратит – осваивает жизнь напрямую, без посредничества актеров, сценаристов, режиссеров и операторов…

– Видишь, какой молодец! – говорю с наигранным восхищением. – Надо и мне наверстывать!

– Не надо, у тебя же имидж! – бурно возражает.

– Какой у меня имидж?

– Ты хороший – вот какой!

«Ну, вот, – думаю, – мы и подошли к риторическому вопросу, волновавшему лучшие умы человечества во все века – почему мы влюбляемся в Хороших, но рано или поздно начинаем наставлять им рога с Плохими? И что, в таком случае безопасней для душевного здоровья – быть Хорошим или быть Плохим?»

Стал ее целовать. Это было долго и напоминало Лонг-Айленд, остров и район Нью-Йорка. Но еще больше – коктейль, отличающийся своей крепостью.

Она уехала в первом часу, а я долго не могу заснуть. Наконец снова включаю компьютер, ставлю кино – я часто так делаю, когда заснуть не получается. Чужая жизнь, даже самая драматичная, обычно меня успокаивает. Может, я разучился сопереживать происходящему на экране? А может, это типичная человеческая черта – успокаиваться, видя, что кому-то в сто раз хуже, чем тебе?

…Смотрю «Трудности перевода» Софии Копполы со Скарлетт Йоханссон и Билом Мюрреем.

…Токио. Герои познакомились в отеле и встречаются по вечерам, чтобы вместе развеять одиночество и скуку чужого города. По тому, как они разговаривают, как смотрят друг на друга, ясно – между ними что-то происходит. Хотя она совсем еще девчонка, а он пожилой, отяжелевший, не романтичный. Вернее, она не такая уж девчонка, а он не такой еще и пожилой, но друг на фоне друга они – как девочка и старик. Мне кажется, отношения с девушкой намного моложе тебя вовсе не обязательно подчеркнут твой возраст. Многое зависит от твоего отношения к этой девушке. И от твоего отношения к себе, и к миру… А еще насколько ты готов жить долго-долго. И меняться. Потому что, если хочешь жить долго-долго – надо научиться выстаивать правильные отношения с теми, кто моложе. И, конечно, придется научиться меняться. И открываться навстречу всему новому, даже если твои окна и двери давно заржавели и скрипят. Придется их хорошенько смазать, а еще лучше – заменить… Если пользоваться шекспировской системой координат, внутренний мир Гамлета мне, в силу моего возраста, гораздо интересней, чем внутренний мир Ромео. Но мне было бы очень-очень-очень интересно, ничего не меняя в тексте Шекспира, все же попытаться сыграть Ромео, только чтобы ему было не 14 а 60…

…Жду, когда у Билла и Скарлетт что-то произойдет, когда дремлющий в темных невидимых недрах безопасный язычок волшебного огня прорвется наружу и озарит экран раскаленным алым пламенем… Но раз за разом они прячутся от кинокамеры за дверью каждый своего номера и там, оживленные моим воображением, угрюмо чистят зубы, ложатся, тушат свет, не в пример мне, мгновенно засыпают… Хочется увидеть на экране, как они прощаются перед сном! Как прощаются странные пары по ночам в коридорах и холлах гостиниц, вдали от близких и от посторонних глаз, когда чувство одиночества особенно пронзительно и некоторые готовы на что угодно, лишь бы справиться? Дело даже не в сексе. Порой секс – лишь повод не остаться в темноте одному… Мне интересны странные взгляды в минуты расставания у дверей пустых и холодных номеров, мне интересна недосказанность… Но режиссер это не показывает.

Наконец, они засыпают вместе. В одном номере, на одной огромной кровати. В одежде. После скучного разговора о браке, детях, будущем… Как зритель, я разочарован, но как исполнитель большой и трудной роли воодушевлен. «Зона отняла у Родиона столько лет! – думаю, отвлекаясь от экрана. – Он усталый, отяжелевший, не романтичный старик Мюррей. Впрочем, нет, не старик, а раньше времени состарившийся ребенок – так точнее. Его отношение к Наталье после зоны – это отношение пожилого потрепанного жизнью Била Мюррея в чужом городе к девчонке Скарлетт Йоханссон, от которой, как ему кажется, все еще веет теплом… Надо научиться смотреть на Наталью так, словно я с ней прощаюсь. Даже, когда произношу монологи, общий смысл которых: „Хочу вернуть тебя, хочу быть с тобой, хочу любить тебя, теперь у нас все будет хорошо!“ Возможно, тогда и появится эта Зона в глазах, которую так трудно сыграть. Реальная зона для заключенных, нарушивших закон, должна превратиться во внутреннюю Зону Отчуждения. Человек, какое-то время стоявший на краю, привыкает смотреть на мир, прощаясь. И это прощание, как седина в волосах, остается во взгляде уже до конца».

На свете есть много хороших актеров, но мне интересны актеры-сталкеры. Придумать можно, что угодно, но жизнь надо знать. И я всегда отличу того, кто играет ожог, опираясь на богатую фантазию, от того, кто отважился отвести зрителя к потайному месту, где когда-то был реальный костер, оставивший реальные ожоги…

…– Зачем ты приехал, Родион? – враждебно спрашивает Наталья.

– Бери ребенка, и уедем! – отвечаю и вдруг думаю о Светке. Я не знаю, что происходит со мной, но в эту самую минуту я представляю на месте Яны мою Светку, и у меня выпадает из памяти весь текст. Это длится всего доли секунды, но в эти доли в памяти проносится так много, что, если попытаться рассказать – займет целую вечность…

– Нет, я с тобой не поеду, уходи… – Наталья отталкивает меня, хочет закрыть дверь… А ведь и у нас со Светкой так было! 4 года назад, осенью, сразу после ноябрьских праздников. Я хотел забрать их с Лизкой к себе. Я давно хотел, даже кроватку детскую купил, но тут как-то прорвалось. Бывают моменты, когда вдруг понимаешь – один больше не можешь. И не потому, что выдохся, наоборот… Иногда чувствуешь в себе столько силы, что, кажется, сейчас разорвет! Поддержать кого-то становится важнее, чем получить поддержку, и быть кому-то тылом в сто раз необходимее, чем иметь тыл…

– Тогда, ночью, мне показалось, между нами все еще что-то есть… – говорю по тексту и как будто уже не здесь, на съемочной площадке, а в моем прошлом, взрывоопасном, как минное поле, и центростремительном, как глубокий омут или мощный магнит…

«Опять начинается! – думаю со страхом и в то же время с каким-то садомазохистским любопытством. – Как далеко это зайдет и куда вынесет…?»

– Тебе показалось. Уходи! – почти кричит Яна.

Делаю шаг навстречу. Сколько раз я уже делал этот великий и в то же время бессмысленный шаг, обрекающий на страдания и порою на смерть! Впрочем, некоторые считают, что страдания и смерть не всегда бессмысленны, наоборот. Может, именно поэтому вокруг так много мертвых героев… Растроганно улыбаюсь, широко развожу руки в бесконечном желании обнять, приласкать, согреть, защитить, но, в то же время, как будто подставляю сердце под кулак, штык-нож или под пулю… Вот ведь как странно устроена жизнь – чтобы сделать кому-то добро, так часто приходится платить собственной болью!..

– Уходи, слышишь?! – кажется, Наталья вот-вот ударит. Но когда прижимаюсь губами к ее виску, вдруг целует в ответ.

– А теперь уйди, прошу тебя, – шепчет почти с нежностью. – Ребенок увидит…

Черт, как же трудно играть любовь! Я стараюсь держаться, но порой у меня разрывается сердце! Не хочу бродить по кладбищу, не хочу воскрешать призраков!.. «Есть же фантазия, надо все придумать и сыграть! – мысленно кричу. – Другие же могут! Не хочу возвращаться в прошлое! Не хочу быть сталкером! Пусть некоторые воспоминания мне немножко помогут – самую малость – но мне не надо, чтобы кино воскрешало все то, что когда-то меня чуть не убило, что я изо всех сил старался забыть и забыл!..»

Скорее нет, чем да

Тихо играет джаз, гипнотически мерцает в бокалах рубиновое вино, дымятся в тарелках приготовленное на гриле мясо с кровью и овощи. За соседним столом две девушки. Время от времени с любопытством стреляют глазами в нашу сторону, перешептываются. Тогда мы замолкаем, прислушиваемся, в надежде разобрать, о чем. Слова сливаются с музыкой, со звоном посуды, с разговорами за другими столами, и мы ни черта не слышим. И, слава богу! Опыт подсказывает – лучше не знать, о чем шепчутся одинокие девушки, поглядывая на одиноких парней поздним вечером в кафе. Вдруг одна поднимается, подходит к нашему столу, протягивает Паше листок бумаги и ручку.

– Вы не могли бы расписаться для моего сына? Он без ума от вашего экранного дуэта с собакой…

Пашин взгляд становится лирическим. Он задумчиво вглядывается сквозь синеватый от табачного дыма воздух ресторана, сквозь стены и припаркованные за этими стенами автомобили, сквозь жилые дома, торговые и офисные центры, заводы, больницы, парки, школы, стадионы, сквозь пронизанный осенней свежестью весь этот гостеприимный городской орнамент, в бесконечный ночной горизонт, где на видимом одному Паше телесуфлере услужливо всплывают крупные буквы подсказки текста автографа: «Дорогой малыш! Желаю тебе расти большим и сильным и любить маму – она у тебя самая добрая и самая красивая на всем белом свете, поверь – я в этом разбираюсь… Твой Павел Глазков!» А когда Паша открывает рот, чтобы пригласить молодую маму и ее подругу за наш стол, в дверях нарисовываются Вика и Нара. Оказывается, Паша пригласил их еще днем, но к ночи совсем забыл об этом… Тумблер внутри у Паши мгновенно переключается, он вскакивает, бежит к дверям, хватает девушек под руки, вприпрыжку провожает «к нашему шалашу», мило усаживает, помогает разобраться в меню. С Викой Паша пару раз уже встречался. Нара – новое лицо для нас обоих.

– У нас с Викой ничего не было, – шепчет Паша, пока девушки пытливо изучают меню. – Тебе она как? Мы только разговаривали. Мне нравится с ней просто разговаривать… Смотри-ка, а эта Нара ничего!

Зачем он мне это говорит? Уж, не за тем ли, чтобы дать понять – если у него сегодня выгорит с Нарой, то чтобы я не обижался и подумал о Вике?

У Вики большая, красивая грудь. Представляю, насколько интересно с ней разговаривать, если раздеть и лечь сверху. А Нара загорелая, с худыми длинными ногами, тонкими изящными руками и уверенным, чуть брезгливым взглядом, какой обычно бывает у стриптизерш и манекенщиц, часто работающих на показах нижнего белья. Я прекрасно понимаю Пашин запал.

Из-за одного из столов Нару окликают. Бойкая рыжая девица, не дожидаясь приглашения, пересаживается за наш стол.

– Меня зовут Даша, – говорит. – Но не делайте поспешных выводов по имени… – Сама же первая хохочет – видимо, это у нее дежурная шутка. Делает большой глоток из моего бокала, хватает из Пашиной тарелки маслину.

Сижу между Нарой и Дашей, а Саша с Викой. Их затянул серьезный разговор – шепчут что-то по очереди друг другу на ухо. Слов не разобрать, но, судя по кислым физиономиям, обсуждают, андронный коллайдер, необходимость обязательного посещения дантиста в случае беременности или какую-то подобную хрень… Кажется, Вика и впрямь ужасно серьезная. Или хочет произвести такое впечатление. А мы все время шутим. И под эти шутки быстро исчезают две бутылки дорогого красного вина…

…Выходим из ресторана около часа ночи. Паша садится в такси провожать Вику. А я с Нарой и Дашей иду вниз по Карла Маркса.

– Вы, артисты очень странные, – весело воркует Даша. – В прошлом году мы познакомились с одним артистом из Москвы. Они с другом подсели к нам за стол, стали развлекать, и он все ждал, когда мы его узнаем. Мы его сразу узнали – он принимал участие в популярном ледовом шоу – но сделали вид, что в первый раз видим. Тогда он расстроился, перестал шутить и вскоре ушел…

«Ну, и что страшное случилось бы, какая вселенская катастрофа, если бы ты дала этому бедолаге понять, что видела его по телику, что болела за него, что, в конце концов, давно знаешь и любишь, как артиста? – думаю. – Наверняка этот парень, так же как и мы с Глазковым, весь вечер поил тебя вином, развлекал… Почему бы не сделать ему в ответ что-то приятное? Добрее надо быть к людям, толстокожая рыжая ты мочалка…» А вслух говорю весело:

– Можешь не беспокоиться, Даша, я не уйду.

Хохочет.

– А ты не принимал участия ледовых шоу? – спрашивает.

– Знаешь, иногда попадаются такие девушки – общение с ними можно назвать ледовым шоу, если ты понимаешь, о чем я… Мне не очень нравятся ледовые шоу. И вообще шоу, если честно. Я не шоумен.

– А в чем разница?

– Ну, например, Ваня Ургант шоумен, а Марлон Брандо не шоумен… Надеюсь, ты понимаешь, что я не хотел этим обидеть ни того, ни другого…?

– А я через пару месяцев перееду работать в Москву, – неожиданно заявляет Даша. – С моей специальностью трудно найти работу в нашем городе. А в Москве у меня подружка, и знакомый, у которого своя крупная финансовая компания.

– Так в жизни и бывает – одних ссылают в провинцию заставляют за гроши продавать душу дьяволу. А другие из провинции валом валят в мегаполис, оккупируют лучшие места в партере, деньги гребут лопатой…

– Не прибедняйся, актеры зарабатывают хорошо, я знаю, – решительно возражает и лезет в сумочку. Кажется, сейчас достанет калькулятор и начнет подсчитывать годовой доход среднестатистического актера, чтобы показать мне. Нет, слава богу, это всего лишь гигиеническая помада для губ…

Вздрагиваем от громкого скрипа тормозов.

– Эй, я вернулся! – кричит Глазков, выпрыгивая из такси. – Вы тут не заскучали без меня? А не замерзли? А выпить еще не хотите? А знаете, что я очень гостеприимный хозяин, и у меня дома хорошее вино…?

Какой молодец, Паша! Стремительно проводил грудастую, наговорился по уши и скорее назад, пока мы тут без него не отыскали какую-нибудь беспризорную яблоньку и не принялись обрывать пресловутые спелые яблочки к восторгу притаившихся по нашу душу в сочной сердцевине коварных червячков…

Пашина берлога за углом. Располагаемся в тесной, но уютной кухоньке. Прежде, чем открыть бутылку, по инициативе Даши хозяин проводит беглую экскурсию по дому. Вино аппетитно наполняет бокалы.

– Ну, добрый вечер, дорогие мои! – начинает Паша тост…

Вино сухое, но кажется сладким.

– Это Южно-африканский Шираз, – объясняет Паша, как будто подслушав. – Обладает мягким, сладковатым вкусом. Очень хорошо пьется по ночам, в не большой, но теплой компании единомышленников.

– О, действительно, обалденный вкус! – восторгается Даша, поглаживая Пашу по руке и одновременно пытаясь разглядеть марку его наручных часов. Кажется, она уже практично присматривается не только к Пашиной хате, но и к Пашиной жизни…

– Если каждый новый глоток разбавлять поцелуями, откроются дополнительные оттенки вкуса… – воркует Глазков, ответно гладит Дашу по руке, но смотрит при этом на Нару.

«Интересно, скольким единомышленникам Паша уже успел тут открыть дополнительные оттенки вкуса этого прекрасного Шираза?» – весело думаю, наслаждаясь вином.

Беру Нару за руку.

– Пошли в гостиную, – шепчу. – Дадим им немного побыть вдвоем.

В коридоре Нара тормозит, драматично прижимается спиной к стене.

– Что, пришло время Ч? – спрашивает с вызовом. – Пора поставить вопрос ребром?

– Какой вопрос, каким ребром?

– Вопрос «Да или нет?»

– Ты о чем, Нара…

– Неужели не понял?

– Хорошо, допустим, понял. И что ты ответишь?

– Скорее нет, чем да.

– Почему?

– Ну, как тебе сказать…

Она замолкает, как будто ждет, что я начну переспрашивать и мы станем договариваться. Есть такие девушки – прежде чем шагнуть навстречу, им надо сначала обо все договориться и все просчитать.

Лезу в карман за телефоном. Она, конечно, не знает, что я тоже «скорее нет, чем да». Но только по другим причинам. По-моему, страсть должна быть непредсказуемой и совершенно свободной. Это закон природы. Не понимаю, как можно об этом договариваться?

– Ну, и что дальше? – спрашивает, глядя на телефон.

– Ничего. Надо вызвать такси. Завтра вставать рано.

– Вот как? И это все?

В это время из кухни появляются Паша и Даша.

– Я уже вызвал три машины, – говорит мой друг.

И когда он успел? Похоже, еще одна отличительная черта Паши, которой можно у него поучиться, или хотя бы позавидовать – он всегда все успевает.

– А зачем нам три? – удивляется Даша. – Можно прокатиться на одной. Ты же развезешь нас по домам, Алексей?

Когда втроем спускаемся вниз, на улице ждет только одно такси.

– Ну, так что, мы едем? – торопит Даша.

– В этот раз ты поедешь одна, – говорю как можно мягче, чтобы не обидеть. Я давно заметил – по ночам девушки почему-то легче обижаются по всякой ерунде. Кстати, если хочешь помириться с девушкой – не вздумай выяснять отношения в темноте, дождись дня! Чтобы можно было все свести к шутке и к веселому примирительному сексу. Секс днем часто выглядит, как старая добрая шутка – так легко с помощью него помириться. Ночью, скорее всего, одного секса будет мало – придется еще что-то говорить, оправдываться, каждое твое слово будут старательно изучать, взвешивать, рассматривать под микроскопом… В темноте все намного драматичнее, а девушки, в большинстве своем, такие впечатлительные…

Кажется, Даша хочет что-то сказать – что-то резкое – но в последний момент сдерживается, садится в такси, сильно хлопнув дверцей, почти кричит водителю адрес…

– У тебя есть кто-нибудь? – спрашивает Нара, когда остаемся одни.

– На этот вопрос не так просто ответить. А у тебя?

– Еще несколько месяцев назад ответила бы «да». А теперь не знаю. Наверное, уже нет. Но я не могу так, сразу взять и поехать к кому-то, я так не умею… Мне надо сначала узнать человека, провести с ним какое-то время. Даша готова прыгнуть в постель с любым, в ком видит выгоду – ей легче…

– Ну, у Паши она сегодня не осталась… Видимо, тоже не может так, сразу, тоже не умеет…

Нара не добро рассмеялась.

– Зачем ей твой Паша, что с него взять – так, вина попить, поржать… Думаешь, как она в Москву попала?

– Еще не попала.

– Попадет. А я другая, мне не нужны олигархи, мне нужен просто хороший человек.

Когда начинается такой треп, мне становится скучно. Знаю, чем заканчивается вся эта хрень, под названием «мне нужен просто хороший человек». В один прекрасный момент «просто хороший человек» узнает, что его любимая улетела отдыхать на Гавайи на частном самолете с каким-нибудь бандитом или депутатом, то есть с «по-своему хорошим человеком»…

– Интересно было бы еще пообщаться с тобой, – говорит Нара. – Ты часто так многозначительно молчишь, как будто что-то скрываешь.

– Похоже, Паша вызвал только одно такси.

– Мы сейчас это исправим, – она достает телефон, собирается набрать номер… В это время ей приходит СМС.

– Ты мне очень нравишься! Сладких снов! – читает вслух. – Незнакомый номер, без подписи. Кто бы это мог быть?

– Догадываюсь, – беру из ее рук телефон. Не могу сдержать улыбки – так и есть, Пашин номер… Какой же молодец, Паша!

Нара туже улыбается:

– Ну, вот, теперь, по крайней мере, ты знаешь, у кого взять мой номер телефона, если захочешь позвонить…