Текст книги "Месть негодяя"

Беспокойство

У парадного входа мэрии толпа. Иду навстречу. Кричат, ругаются, пытаются дернуть за рукав, размахивают гневными плакатами, сопровождают это все неприличными жестами. Ну а как иначе – играю создателя финансовой пирамиды, а таких людей рано или поздно обязательно ненавидят… Люди знают, что ведутся на обман, но рассчитывают, что именно им повезет. Один толстяк особенно активен. Лицо пунцово, как кожура граната. В реальности они бы порвали меня. Какие-то полтора милиционера, что они могут против толпы?

…Творческий человек должен постоянно сомневаться в себе, быть наполненным бунтующей толпой, скандирующей: «Ты Никто, Никто, Никто!» И каждый день доказывать, что он Кто-то! Обязательно надо верить в себя, но надо пробиваться к этой вере сквозь сомнения. А еще должно быть стыдно открывать рот, если нечего сказать. К сожалению, у нас сейчас все наоборот. По телевизору показывают в основном тех, у кого внутри огромная толпа скандирует – «Я Гений! Гений! Гений!», а полтора милиционера совести куда-то спрятались…

В перерыве посмотрел смонтированный материал и расстроился. Чего-то в моей роли не хватает. Под впечатлением после съемок до трех ночи мусолил сценарий. Нашел! Надо ярче проявить тему недоверия Родиона к Филиппу! Надо подготовить дальнейший открытый конфликт! Надо покопаться в прошлом, придумать это столкновение любви и ненависти, вражды и дружбы, подкрепить забытыми неразрешенными обидами…

…Сцена в загородном придорожном ресторане. Жую салат, смотрю на торчащий из-за леса трамплин, обдумываю наезд на мой «Атлантик». После сытного реального обеда есть реквизитный салат нелегко. И это как раз то, что нужно в подкрепление морального состояния Родиона – есть через силу…

Подъезжает лидер местной ОПГ Селиван с помощником и охранником. Вырубают моего охранника на входе. Садятся напротив.

– Все говорили, что ты финансовый гений, Родион. А ты лох, просто лох! Не вернешь деньги через неделю, пеняй на себя…

Селиван встает, собираясь уйти. Но не уходит. Должно быть, думает, ударить или нет. Если бы ударил – проиграл… Какая прекрасная пауза! К истории о зарождении недоверия Родиона к Филиппу, предлагаю добавить короткий телефонный разговор. Селиван с помощником ушли, а я беру трубку, набираю номер шефа службы безопасности, спрашиваю:

– Ну, что, вы нашли его?

Зритель не знает, о ком идет речь – от этого интересней смотреть дальше.

На другом конце отвечают, но зритель не слышит.

– Где? – переспрашиваю.

Выключаю телефон. И говорю сам себе:

– Странно.

Это «странно» очень важно здесь. Надо дать зрителю понять, что Родион напряженно думает, распутывает клубок. И подозревает всех…

Встык за этим в монтаже – Филипп у церкви признается священнику, что предал друга. Теперь понятно, почему в конце разговора со священником на фоне могил нарисовался Родион.

– Что ты здесь делаешь? Ты же не веришь в бога… – мои первые слова. А последние:

– Я как будто голый… Пытаюсь защититься и не могу! Кроме тебя у меня никого нет. Помоги мне, Филипп!

И теперь получается, что не просто прошу у Филиппа помощи, а играю ва-банк, проверяю, даю возможность все исправить…

 
Прощать друзей, но не спускать обид
Все прочим, и скрывать бездомность глаз…
И делать вид, и только делать вид,
Что это все с тобою в первый раз…
 

На днях я посмотрел фильм «Солист» режиссера Джо Райта. Сюжет основан на реальной истории гениального музыканта – шизофреника Натаниеля Айерса. Там есть такая фраза: «История о парне, который не пришел…» Почему она меня трогает? Может, это обо мне? Или наоборот, я парень, который пришел? А Родион – парень, который вернулся… И еще там есть отличная фраза: «Я не понимаю, как работает бог…» Это говорит главный герой, тот самый музыкант – шизофреник, в исполнении оскароносца Джейми Фокса. Я тоже не понимаю. Даже не понимаю, как работаю я. Как это все внутри крутится, вертится, высекает искру… Пытаюсь разобраться. Нет, конечно, я не превращаюсь в ходячую творческую лабораторию. Но и не пускаю созидательный процесс на самотек. Стараюсь доказать себе, что любопытство – сильная черта моего характера.

Дистанция

…Забрались в гостиничный номер – свет, камера, операторская группа и мы – три главных колесика и винтика. В стандартной комнатке жарко и душно. Балкон не открывается.

Филипп просит нож, чтобы, как в американских фильмах, вспороть замотанный в клейкую ленту пакет и проверить, настоящий ли кокаин. Чтобы еще больше оживить сцену, я попросил реквизитора убрать нож и оставить вилку.

– Ну, нет ножа, что поделаешь, вспарывай вилкой, – говорю. – Мы не в Америке…

Клейкая лента толстая – просто так не проткнешь. В одном из дублей вилка не выдержала, погнулась. Это всех развеселило. У Джеки Чана, который любит собирать в финальных титрах смешные моменты съемок, такой кадр обязательно бы попал в обойму!

Яна зазубрила текст так, что слова вылетают, как из скорострельного пулемета. Вознесенский сделал ей замечание.

– Надо доносить текст, – сказал он. – Убеждай парней, что им угрожает смерть! На кону твоя жизнь – Родион и Филипп должны тебе поверить. Выживут они – выживешь ты. Поняла?

– Да, только она…

– Что она? – не понял Володя.

– Выживет она. На кону ее жизнь. Не моя… Нас так учили.

Кто ее этому научил, интересно? Яна закончила ВГИК, курс одного очень хорошего актера, сто лет назад заявившего о себе на всю страну гениальной ролью в телепостановке по Достоевскому. Вряд ли, когда он там играл, то говорил о персонаже «он». Я много раз смотрел ту работу. Он так там сыграл, что мне кажется, он и сейчас вздрагивает, когда кто-то кого-то рядом называет Родион или Родя. Мы придумываем наши роли, а потом присваиваем их черты себе. И наоборот. В какой-то момент уже не знаем – где мы и где они. Все сливается. Это, как с добром и злом. «Когда человек молод, ему так легко различать добро и зло. С возрастом становится все труднее. Все сливается…»[4]4
  Цитата из х.ф. «Джеймс Бонд, Квант милосердия».


[Закрыть] Вот, черт! А я ведь тоже Родя, как у Достоевского! Ну, то есть, не я, если прислушаться к замечанию Яны и дистанцироваться. Может, моего героя зовут Родион не случайно? В жизни нет ничего случайного, если приглядеться. Что у него общего с героем Достоевского? Если буду дистанцироваться – никогда не узнаю. Да, и не за тем я здесь торчу почти безвылазно! Каждый день копаюсь в сценарии, всматриваюсь в окружающий мир глазами Родиона Сидорского, выпрашиваю у режиссера монтажа смонтированный материал, ищу черную кошку в темной комнате… Может, я и есть эта черная кошка? Точнее, кот. Но в поговорке кошки там нет. Может, и меня уже нет? Я называю это «работать с погружением». По-моему, если есть возможность работать с погружением, это счастье для актера. Не понимаю, как можно от этого отказываться. Впрочем, вру – понимаю. Это может быть страшно…

…Выбегаем из номера, рвем по коридору к пожарному выходу. Белые бегущие человечки под потолком, на зеленом фоне эвакуационных ламп указывают направление. Может, хитрят, и бежать следует в другую сторону? Обычное дело в краю, где мы родились – выслушай или увидь официальную подсказку и поступи наоборот. Только поэтому многие из нас до сих пор живы. Какие бесконечные здесь коридоры! Что там, за углом? Хаш! Цыганского вида придурок летит на пол. Как в рапиде, пытается встать! Еще раз кулаком в лицо – Хаш! – и дальше по коридору, забрав пистолет…

Распространенная претензия в сценах драк – дистанция ударов слишком велика, видно, что не по-настоящему. Именно об этом я все время и твержу! Надо сокращать дистанцию. Все время сокращать дистанцию, даже понимая, что можешь себе или в себе что-то сломать. Но ненавижу, когда приходится рисковать кем-то, доказывая, что происходящее – правда! Собой – пожалуйста, партнером – нельзя! Один раз пару лет назад в подобной сцене я сломал партнеру нос. Больше не хочу так доказывать. Надо ставить камеру, чтобы кулак уходил за голову. Если партнер вовремя дергается, все получается правдиво.

После восьмого дубля не выдержал.

– Давайте посмотрим материал, – говорю. – Неужели нет ни одного хорошего дубля? Собрались у мониторов. Действительно, как минимум, в двух дублях удар выглядит отлично. Почему же они не увидели? Может, это еще одно подтверждение кровожадной сущности человека – увидели, но не могли найти в себе силы прекратить? Насилие гипнотизирует!

– Это снято, – вздохнул Володя.

…Поздний вечер. Высвечена лужайка у дома. На время репетиции на траве покрывало.

– Ты ее не бойся, – советует Володя, имея в виду мою партнершу. – Я с ней поговорил.

– Думаю, все началось в машине, – размышляю вслух. – Помнишь, как я ловил ее у ресторана, как бросал в Мерседес? Возможно, она у меня уже…

– Однозначно уже!.. – кричит Володя, как будто именно это сам только что хотел сказать, но я его перебил. – Если бы на месте Родиона был я – стопудово, уже!.. Причем, раза два или три она у тебя уже…

– Тогда должно быть так, – расстегиваю ремень и ширинку, снимаю рубаху.

– У капота поймаешь и начнешь целовать, – дает последние напутствия режиссер. Выражение глаз у него сейчас такое, как будто в космос меня провожает.

– Вряд ли Родион будет целовать кого-то в губы, – рассуждаю вслух. – У него таких Ян миллион. Отношения с женщинами у него не простые. Думаю, кто-то когда-то, задолго до Натальи, разбил ему сердце так, что даже не осколки, а одна стеклянная пыль.

– Точно! Однозначно разбил! – довольно соглашается Володя и потирает пухлые кулаки, как будто этот кто-то вот-вот материализуется из темноты и тут же получит от Володи в челюсть. – Ты стараешься играть сложно – так и продолжай. Я сам всегда старался играть сложно, когда был актером! Она потянется к тебе губами, а ты отвернись. Нахмурься, как будто вспомнил что-то неприятное, подними глаза к небу, задумайся на мгновенье… Ну, что я тебе подсказываю, ты и сам знаешь! И жадно целуй в шею, грудь, задирай платье, куражься…

Перед первым дублем, сидя на заднем сиденье, обнимаю Лиду Колесник и говорю:

– Надо как-то нам размяться! Я какой-то отмороженный, чувствую между нами дистанцию…

– Да, я тоже ее чувствую, – соглашается. – И надо набрать тревоги…

Обнимаю ее, прижимаю к себе, глажу по голой ноге. Уж, не знаю, сколько в этих движениях тревоги, но дистанция между нами заметно сокращается.

– У меня на губах нет помады, если что… – по-деловому сообщает Лида, сводя дистанцию между нами к минимуму.

«Ну, и пусть, – думаю. – Ничего страшного – это для разминки. В кадре этого не будет…» Прижимаюсь губами к ее губам. Чувствую, как она отвечает, горячо и жадно. Мы целуемся сразу после команды «Начали!», хотя машина еще не тронулась, и камера нас не видит. А когда видит, я уже целую Лиду в шею…

Вдруг ловлю себя на мысли, что целую Лиду нежно. Родион не может так целовать проститутку. Ну, и пусть! Еще пару мгновений! Я так хочу… А потом беру себя в руки. Брать себя в руки – это то, что со временем я научился очень хорошо!

В сцене мне предстоит срывать с Лиды трусики. Костюмеры сбоку разрезали их и скрепили нитками, чтобы легко можно было сорвать. Выскакиваем из Мерседеса, тискаю ее на капоте. Вырывается и пытается убежать. Не по-настоящему – заигрывает. Ловлю и валю на траву. Вот бы все эти люди исчезли, и мы остались одни! Чтобы музыка, звучащая в моей голове, зазвучала на самом деле. И чтобы не надо было торопиться показывать страсть, секс. Чтобы целую вечность длилась нежность…

Когда звучит команда «Стоп», я не слышу, продолжаю двигаться.

– Все, Алексей, все! – весело кричит от мониторов Володя. – Успокойся и расслабься, не заставляй оттаскивать тебя от актрисы!

Нас накрывают теплой курткой, вырывают из моей непослушной руки сорванное женское нижнее белье. Под курткой помогаю Лиде одернуть задранное платье.

– Чем я здесь занимаюсь, я же серьезный психологический артист! – шепчу, смеясь.

– Да, смешно, – шепчет она горячо и часто дыша, все еще прижимаясь ко мне влажной щекой.

Едва сдерживаюсь, чтобы не шепнуть: «Я хочу тебя по-настоящему, давай убежим на край света, я буду любить тебя всегда…» Конечно, это никакой не Родион. Но и себя я такого не знаю. Или не помню…

Имитация секса похожа на имитацию жизни. Если умер, сымитировать, что жив, невозможно. Хотя некоторые имитируют. Всю жизнь имитируют, что живут. Двигаются, совершают фрикции, темпераментно стонут, показывают направо и налево холодные синие языки. Живой всегда поймет, что они мертвы – живого трудно обмануть. На их счастье вокруг такие же мертвецы. Вот и проходит эта симуляция. Вокруг сплошная симуляция жизни! Если имплантировать в сердцеDVD-плеер и с утра до ночи крутить, например, фильмы «Мужчина и женщина», «Последнее танго в Париже» или «Ромео и Джульетта» – живее от этого не будешь. А жаль, вдруг когда-нибудь и мне пригодится!..

На этот раз Лида без Ягуара. После смены предлагаю подвезти. Садимся к Вадиму, стартуем. У нее все время звонит телефон. По обрывкам разговора понимаю – встречают.

Высаживается у рекламного щита бытовой электроники, на пересечение с кольцевой автодорогой. Там уже стоит на парах бордовый Ягуар. Из-за тонированных стекол не разглядеть, кто за рулем. Какая разница? Это только в ранней юности важно, есть у девушки кто-то или нет. А теперь, в юности поздней, гораздо важнее, например, как у нее с чувством юмора? И храпит ли по ночам? И какие фильмы нравятся? И какие песни поет? А еще кто ее родители, как она пахнет, когда возбуждена, и любит ли оральный секс…

– Мы же на связи? – дежурно спрашивает на прощанье.

– Да, конечно, Лидочка. Береги себя!

Возвращаюсь на рассвете. Пытаюсь спать, но мне не спится. Мысленно проигрываю дневные сцены. Не могу остановиться. Выпиваю снотворное – не помогает.

«Не надо слишком близко воспринимать, – внушаю себе. – Это работа. Не больше и не меньше. Не стоит относиться к ней, как к последнему шансу кому-то что-то доказать…»

Но принимаю.

И отношусь.

И доказываю.

Паша Глазков уезжает в Москву в любой свободный день. Говорит, что спектакли. Может, и так. А может, как нормальному человеку, ему просто нужна перемена. Больше двух-трех дней на одном месте трудно. После недели непрерывного пребывания в чужой шкуре начинаешь путать реальность и вымысел. Вчера в шесть утра Паша снова приехал из Москвы. Вадик встречал – говорит, Глазков привез с собой не только ролики, но и коньки… А я никуда не езжу, и не вожу коньков. Может, со мной что-то не так? Может, я так вжился в образ, что не заметил, что уже зима?

Чтобы переключить мозги, ставлю «Таксиста» Скорсезе. Первые кадры – расплывающиеся огни, много красного и желтого. Ночной Нью-Йорк через залитое дождем лобовое стекло напоминает, ночную Москву, когда я «бомбил» по ночам…

Де Ниро играет, как дышит. Между ним и ролью нет дистанции. Совсем не плюсует и не боится забыть о камере. По сюжету ему 26. Еще не сыграна большая часть его лучших фильмов! Я читал, что, готовясь к этой роли, он катал по ночному Нью-Йорку таксистом. Его никто не узнавал. На всякий случай он все же клеил усы. Ну, и пассажиры в нью-йоркском такси, как известно, сидят сзади, за прозрачной перегородкой. Если водитель не оборачивается, лицо его никто не увидит. Только затылок, а затылки, как известно, у всех на одно лицо… Есть и актеры такие. Они, как таксисты – крутят баранку, жмут на педали, останавливаются на светофорах на красный свет и трогаются на зеленый… Короче, все делают правильно, но смотреть на них в кино – ни уму, ни сердцу. Не запоминаются. Потому что не хотят или не могут повернуться к зрителю лицом. Если приглядеться – в последнее время на экране так много развелось затылков!

…День. Пасмурно и тепло. Люблю такие дни. Можно съездить искупаться. Или окунуться в зелень, побродить среди деревьев. Пустынные пляжи. Пустынные дорожки парков. Люди как будто уехали. И птицы улетели. Хорошо у воды одному – достанешь блокнот и карандаш, пишешь, делаешь наброски… Что такое Одиночество? Судьба или сознательный выбор? И почему «или»? Для кого-то судьба, для кого-то сознательный выбор, для кого-то игра, для кого-то очередная интрига, для кого-то попытка спрятаться или даже спастись… А для меня? По-моему, у одиночества много лиц. А может, все же лицо одно, а все остальное – маски…?

Пасмурный день располагает к неге, как сказали бы во времена Пушкина. Ну, то есть к сладостному духовному успокоению, к мечтательному забытью. Пушкин умел ценить Одиночество и Тишину – они перед дуэлью дорогого стоят!

Подробности

С семи утра в РУВД на улице Карла Маркса снимаем сцены допросов.

– Не трогайте ничего на столе! – то и дело нервно напоминает Володя. – Я здесь оставил все, как есть.

Реальный кабинет реального следователя. На рабочем столе – выкрашенный в камуфляж карманный фонарик, милицейская Волга величиной со спичечный коробок, початая коробка алказельтцера… Партнер одет в форму капитана милиции. Играет медленно, проговаривает текст четко, как на сцене. Одновременно по задаче ему требуется наливать из графина воду, брать из коробки алказельтцера запечатанную таблетку, разрывать упаковку, бросать таблетку в стакан… С трудом совмещает текст с физическим действием, но это помогает ему сыграть похмелье – нам и в жизни с трудом удается совмещать текст с физическим действием на другой день после не детской пьянки…. Сцена затягивается до обеда, но зато получается подробной, тягучей, давящей на мозги.

…Аэропорт в центре города. Желтое здание с колоннами построено в 30-е годы. Функционирует только, когда прилетают правительственные делегации. Снимаем здесь аэропорт Тирасполя.

На небе ни облачка. Раскаленный асфальт дымится под ногами и пахнет, как в июле шоссе между Симферополем и Ялтой. Глазков пинает игровую сумку, держа за ремень. А я сижу в тени, оседлав набитый игрушечными миллионами пластмассовый чемодан, пью крепкий зеленый чай и вспоминаю, как чеканили мяч у школы после уроков. А когда не было мяча, чеканили кожаные ранцы и мешки для сменной обуви. Новые ранцы пахли. Этот запах долго сохранялся внутри, под блестящим железным замком, пропитывал тетради, учебники и домашние бутерброды. Когда приходило тепло, и можно было много времени проводить на улице, я носил в ранце самодельный самолетик. Я вырезал его сам из досок от ящиков, подобранных за гастрономом. К крылу привязана веревка, чтобы крутить самолетик над головой. Скрепить дощечки так, чтобы самолетик не кувыркался в воздухе было целое искусство… Зачем эти подробные воспоминания? Какая от них польза для роли? Может, Родион, как тот самолетик – пытается летать, но привязанный за одно крыло, летает по кругу? А может, это я летаю по кругу и пытаюсь сделать таким Родиона? Что мешает сорваться с привязи и улететь? И надо ли срываться? Может, дело не в привязи, а в том, к чему привязан, вокруг каких ценностей крутится жизнь?

 
Когда уже известно, что в газетах
наутро будет новая кайма,
мне хочется, поднявшись до рассвета,
врываться в незнакомые дома,
искать ту неизвестную квартиру,
где спит, уже витая в облаках,
мальчишка, рыжий, маленький задира,
весь в ссадинах, веснушках, синяках!
 

Отрывок из стихотворения Константина Симонова о том, как летчики становились героями… Почему я вспомнил его? Может, атмосфера сталинского аэропорта? Или мальчишество в действиях товарища? Или воспоминания о самолетиках? Подробности…

То, чего мне всегда не хватало в жизни, и что я мечтал воплощать на экране – это, как обычные парни становятся героями. Самолетик Мечты моего детства крутился вокруг героев советского прошлого. Там записывались в летные школы ОСОАВИАХИМа, уходили добровольцами на фронт, поднимали целину, прокладывали в тайге железную дорогу… Мне не нравится романтика свободы, главное достоинство которой – вседозволенность и безнаказанность. Не нравится, что все крутится вокруг «идеи» побольше украсть и поменьше сделать для других. Наверное, я все еще законченный идеалист, но я мечтаю сыграть какого-нибудь нового Робин Гуда, укравшего миллиард и потратившего его на слабых и больных. А пока пожинаем плоды фильмов и сериалов последних пары десятков лет – вокруг Саши Белые, и бывшие мальчиши-плохиши из черных бумеров с размахом гребут под себя, воруют у слабых. Многим в России все еще жить негде и жрать нечего, зато по последним данным у нас в стране более 400 миллиардеров… Хороша отговорка – не мы такие, время такое! Типа, мы грабим, убиваем, насилуем, но с нас взятки гладки… Не правда, время у каждого свое! И Павки Корчагины, и Чкаловы, и Стахановы, и Матросовы, и Гагарины жили в трудное время, но изо всех сил пытались сделать это время лучше. Думаю, во многом благодаря этим героям в 90-е не вымерли ребята, что не грабили, не убивали и не насиловали, а мечтали совершить для страны что-то полезное. И потому, что в детстве отцы читали им «правильные книги», водили в кино на правильные фильмы и рассказывали романтические истории о правильных мальчишках и девчонках, совершавших правильные поступки. И поэтому, когда пришло смутное время, не все ринулись грабить, насиловать и убивать. Кто-то остался стоять у станка, сеял хлеб, создавал новые ракетные двигатели, охранял границу, водил поезда и самолеты, тушил пожар… И поэтому, например, в 2006 м, когда аэробус А – 310 выкатился за взлетно-посадочную полосу, врезался в бетонные гаражи и загорелся, выжившие бортпроводники не спасались, а спасали. Андрей Дьяконов спас более тридцати человек, но сам выбраться не успел – он стоял у открытого люка, в нескольких метрах от долгой и счастливой жизни, и выталкивал в эту жизнь других… И начальник пожарной охраны Москвы Герой России Евгений Чернышев в марте 2010-го мог сидеть в штабной машине и руководить тушением пожара злосчастного торгового центра на расстоянии. Но в торговом центре оставались люди, и когда ситуация вышла из-под контроля, Чернышев лично пошел в огонь и вывел шесть человек из огня. А сам не сумел выйти… И таких примеров много, надо лишь хорошенько поискать. Только потому, что рядом с нами живут такие никому не известные парни, мы пока еще не штат США и не территория Китая. Но рассказать о них так, чтобы зрителя было не оторвать от экрана, труднее, чем о тех, кто грабит, убивает и насилует, и таланта надо больше. Видимо, еще не пришло у нас время такого кино. Но придет, очень на это надеюсь.

…Идем среди пассажиров по летному полю от маленького самолета. Филипп тащит чемодан с бандитскими миллионами.

– Не дергайся, – говорю ему.

В первоначальном тексте было «Не нервничай!» Но нервничают бабушки, когда их внуки пукают в троллейбусе. А мужчины, попадая в критические ситуации, иногда дергаются. Для Филиппа ситуация не простая. Вчера его должны были убить и закопать в лесу. Родион его спас, но втянул в опасную авантюру. Филипп дергается.

Знакомимся с бородатым бандитом Жорой, его играет местный актер Гена. У Жоры бурые руки – гримеры постарались. После рукопожатия Филипп украдкой вытирает руку о майку – типа, брезгует. Прекрасно найденная подробность, работающая на образ и на атмосферу сцены!

В микроавтобусе Филипп видит в руках одного из бандитов автомат Калашникова. В ужасе смотрит на меня. Сижу позади, отвернувшись к окну. Отвечаю спокойным холодным взглядом. Типа, ничего не боюсь и ко всему готов. Сколько раз в жизни я старался смотреть на окружающих таким взглядом. Чтобы никто не догадался, что я дергаюсь. Нельзя! Человек сегодня – хищник. Если увидит рядом раненого, слабого, обязательно воспользуется и съест… Надо следить за взглядом.

– Знаешь притчу о лягушке и скорпионе, Паша? – спрашиваю, пока мы заряжаемся за перекрестком, чтобы въехать в кадр. – Жил был скорпион. Он очутился на камне среди реки, и вода прибывала. Он знал, что утонет, и, увидев проплывающую мимо лягушку, сказал: «Эй, подруга, перевези меня на другой берег». Она ему: «Ты шутишь? Ты же скорпион. Ты ужалишь меня». А он ей: «Нет, просто перевези. Я не ужалю тебя, обещаю…». Лягушка согласилась, и они поплыли по реке. И скорпион ужалил ее. Лягушка спросила: «Зачем? Мы теперь оба умрем». А скорпион в ответ: «Я знаю. Прости, но это у меня в крови…»[5]5
  Притча взята из фильма «Сбиться с пути», реж. Френк Халфун.


[Закрыть]

– Зачем ты мне это рассказал? – спросил Паша.

– Это не тебе, это я себе.

С людьми надо всегда быть настороже. Даже с близкими. Но еще больше на стороже надо быть с самим собой…

…На вокзале, на одном из перронов стоит отцепленный вагон. Сначала художник-гример делает мне царапины на лице и сбитые кулаки. Я пользуюсь короткой паузой – лежу в трейлере, дремлю, а гример сидит рядом и рисует мне кровь. Потом запираемся в душном купе, начинаем снимать. Приезжает Бонч-Бруевич. Видит сцену на мониторе, ему не нравится. Садится с нами, заново разбирает. Вознесенский смотрит с улыбкой.

– Они все правильно делают, – наконец говорит. – Эта сцена такая и должна быть.

Бонч продолжает спорить. Понимая, что дискуссия затягивается, предлагаю выйти на перрон, на свежий воздух.

Садимся на стульях у вагона. Разговор продолжается час, может, больше, и сводится к тому, что Яна не правильно играет. В этом нет ничего обидного – роль сложная и для Яны дебютная – такая роль и не может получаться легко и с первого дубля. Но Яна вдруг расплакалась.

– Мне надо отстроиться, – говорит. – Как я это сделаю на этой реплике?

– А ты не настраивайся, – говорю дружелюбно. – И отстраиваться не придется. И чем тебе не нравится слово «жизнь»? Отличное слово для твоей отстройки.

Вне кадра Яна превосходно «отстраивается». Например, утром она решила рассказать мне съемочный эпизод.

– Ты слышал, что случилось с этим Лексусом, на котором я по роли езжу до твоего ареста? – спрашивает.

– Нет, а что с ним случилось?

В это время кто-то подходит и задает Яне вопрос. Например:

– Яна, ты любишь плюшки?

– Еще как! – оживляется Яна и, мгновенно отстроившись, принимается во всех подробностях описывать, какие именно плюшки она любит, где берет и как ест. А я тем временем стою рядом и вежливо жду. Через пять минут тема плюшек исчерпана, и Яна вспоминает обо мне:

– Так вот, Леш, в тот раз, когда я въехала на нем в кусты, на бампере получилась маленькая царапинка. Но никто кроме меня об этом не знал до тех пор, пока…

В это время мимо проходит художник-гример. Яна снова мгновенно отстраивается, окликает ее:

– Катюш, лак для ногтей далеко? Дай мне его, пожалуйста, я хочу сравнить. Я тут купила себе лак, по-моему, неплохой, но не уверена, что он точно совпадет по цвету…

Снова стою и жду, так как, в отличие от Яны, отстраиваюсь гораздо медленнее и все еще хочу услышать во всех подробностях историю про Лексус.

Она заканчивает разговор с Катей, но уже не помнит, о чем мне рассказывала – видимо отстроилась окончательно и бесповоротно. Приходится напомнить о себе.

– Ах, да, Леш, извини, я сейчас быстренько слетаю в одно место и приду, никуда не уходи, – щебечет и скрывается из виду…

Текст, на котором ей так сложно «отстраиваться» мы с редактором полдня переписывали. Яна тоже могла поучаствовать, но предпочла болтать по телефону с Валей. И вот, теперь она плачет.

– Милая, не надо плакать, – говорю ласково. – Если люди написали тебе текст, хотя вовсе не обязаны это делать, то хотя бы из уважения к ним попробуй напрячь свой актерский дар и не выбрасывать реплики. Иначе мне придется тоже выбрасывать мои реплики, и сцена сведется к нашему молчаливому созерцанию друг друга…

– Но я же не такая умная, как Вы, Алексей, – отвечает громко, чтобы все вокруг слышали.

– Не пойму, на что ты обижаешься?

– А я не обижаюсь, с чего Вы взяли, – снова почти кричит, давая окружающим понять, что это я ее довел до слез.

– Ну, да, конечно, не обижаешься. Тогда чего вскочила, нарезаешь вокруг меня ритуальные круги и ревешь?

– Я не реву, с чего Вы взяли? – разносится над вокзалом. Случайные пассажиры на соседних платформах уже оборачиваются.

– Ян, давай оставим эти актерские штучки. Я с тобой искренен и открыт. Будь и ты открыта…

– Знаете что, Алексей, я Вам не консервная банка, и не форточка, чтобы быть открытой! И не надо на меня кричать! Я тоже могу крикнуть так, что мало не покажется! – разносится над городскими крышами…

Если бы это были не съемки, я бы не стал слушать, – просто поднялся и ушел. Это еще одна причина, почему я один – я всегда ухожу, когда начинается базар, а он начинается, рано или поздно. Но тут нельзя – нам работать еще несколько месяцев и я не хочу, чтобы личное нам мешало. А еще продолжаю искать – из этого внезапного конфликта мне, возможно, удастся выудить неожиданную эмоциональную подробность, что пригодится нам обоим в выстраивании взаимоотношений Родиона и Натальи…

На площадку приезжает жена Володи Ольга, с сынишкой Ванечкой. Ванечке два с половиной года. У него светлые, вьющиеся волосики – стоят шапочкой. Володя светится. Я его еще ни разу не видел таким светящимся, как будто он только что проглотил софит. И вообще давно не видел я таких счастливых людей.

Оле нет и тридцати. А Володе будет на будущий год пятьдесят. Но Оля идеально подходит Володе. Он резкий, взрывной, прямой и бескомпромиссный. Она мягкая, приветливая и улыбчивая. И при этом очень красивая – это редкое сочетание в наше время. Познакомились на съемках – Володя снимал музыкальный клип, а Оля пришла на кастинг. Поймала сразу двух зайцев – один из них Володя, другой – главная роль в клипе. Хотя, конечно, Володя не заяц.

Где найти нормальную девушку, чтобы тоже как будто проглотить софит? Вокруг сплошной рынок. Одна в «Одноклассниках» прислала письмо с чашечкой кофе.

– Согласен, – отвечаю со смайликом. – Где и когда?

Обменялись номерами телефонов.

– Только у меня украли телефон на выходных, – добавила. – А в старом не работает динамик, но сегодня вечером должны одолжить на время нормально работающий аппарат.

«Одолжить на время»! Сходи да купи, не крутой, за штуку баксов, а обычный, долларов за сто. Это разве большие деньги в наше время? Есть и дешевле, кстати. Как ни познакомишься с девушкой, тут же выясняется, что в прошедшие выходные она потеряла телефон. Или, того хуже, ее выселяют.

Вот, и Юля Гулько написала на днях: «Сижу и плачу! Нет близкого человека и скоро платить за квартиру, а денег нет – могут выселить…».

Почему парни свои телефоны не теряют, и их не выселяют? А эти бесконечные статусы: «Хочу подарочка!» А фотографии? У той, что телефон потеряла, аватарка такая: она стоит на коленях на биллиардном столе в позе собачки и на нижней части спины, где они обожают рисовать татуировки, держит бильярдный шар. Слава богу, в одежде, но пол татуированной задницы все же торчит из-под джинсов. Я не против – смотрится сексуально. Но в качестве матери моего будущего ребенка я ее представить не могу. Половина девушек в «Одноклассниках» сфотографирована в постели, на полу, на газоне, на пляже, на капоте автомобиля, на крыле самолета, на кокпите яхты – одним словом лежа. Видимо, постель – одна из характерных подробностей нашего свободного времени так же, как эпоху Гагарина – космодром, железная дорога, сноп пшеницы, молот, циркуль и токарный станок…