Текст книги "Альпийский синдром"

15. Анонимка

Прошла неделя. Не из чувства деликатности, отнюдь, – скорее из опасения прослыть слабаком, не умеющим держать удары судьбы, я только однажды позвонил Мирошнику, и тот бесстрастным голосом успокоил меня: незачем волноваться, все идет по плану, еще дней десять – и машина будет готова. Что ж, десять так десять! Отпуск на время больничного был у меня продлен, дважды сшитые связки постепенно срастались, в Приозерске, судя по всему, тоже было спокойно и рутинно, – и я почти перестал тревожиться по поводу происшествия под Сокольцом. Потому, наверное, утренний звонок первого заместителя прокурора области Шадрина застал меня врасплох.

– Как здоровье? – бодрой деловой скороговоркой осведомился тот. – Ты вот что, болеть заканчивай. Когда выйдешь на работу?

– Через две недели, Николай Прокофьевич, – насторожился я, почуяв неладное в преувеличенно бодром тоне Шадрина. – Но если надо…

– Не надо. Это я так, к слову.

Шадрин замолчал (судя по приглушенному причмокивающему звуку, пил чай), сделал неловкий глоток, обжег губы и невнятно чертыхнулся, – и все это время я с замиранием сердца ждал главного, ради чего, собственно, был потревожен этим ранним звонком.

– Значит так, Женя. Позвонили из Генеральной, из управления кадров, донельзя обрадовали. Поступила анонимка: прокурор Приозерского района Михайлов, находясь в отпуске, использовал служебный автомобиль в личных целях и совершил на нем ДТП под этим… как его?.. под Сокольцом. А чтобы скрыть содеянное, прячет разбитый автомобиль на маслозаводе, в боксе. Что скажешь?

– А что тут скажешь? Разбил. Рычаг на ходу лопнул – вот и соскочили в кювет, – ни жив ни мертв сознался я, привирая, как ранее уславливались с Игорьком, о якобы лопнувшем рычаге.

– Да, дела! – озадаченно протянул на том конце провода Шадрин. – Где машина теперь? В боксе?

Я сказал, что машина на станции техобслуживания, в ремонте.

– А! – тотчас оживился голос в трубке. – Это хорошо, что в ремонте. В управлении кадров сидит наш человек – да ты знаешь его, Орловский Давид Львович, – он сказал, что потянет несколько дней, потом направит анонимку для проверки в область. Считай: в кадрах полежит, потом – на почте, а здесь я маленько придержу. Успеешь? Сколько времени тебе надо? Десять дней? Заметано! А скажи-ка вот еще что: не знаешь, какая падла на тебя настучала?

Какая падла? У меня не было на этот счет никаких сомнений: Ильенко и Германчук, кто же еще?! Но жизнь непредсказуема, написать анонимку мог кто-нибудь другой, – мало ли на свете добрых людей. И потому я предпочел сказать Шадрину, что не имею понятия, кто бы это мог быть.

– Ладно, держись, брат! Даю две недели на случай, если не уложишься. Но ты уж не подведи.

«Еще бы не подвести! Да я из кожи вон… Нет, все-таки есть у меня ангел-хранитель: стоит за плечами, поддерживает, оберегает, – первое, что пришло в голову после разговора с Шадриным. – Помахал предупреждающе пальчиком, но так-то он отходчивый, добрый, свой ангел. После такой аварии отделаться разрывом связок и легким испугом, сразу же отыскать Ключарева, спрятать у Мирошника разбитую машину, получить нежданную помощь от Сусловца!.. И вот теперь Шадрин…»

С Николаем Прокофьевичем я познакомился довольно давно, еще с той поры, когда по окончании института начинал свою трудовую деятельность в одном из занюханных районов области в должности помощника прокурора. По выходным дням, а после женитьбы и того чаще, едва ли не каждый вечер, я добирался домой через соседний район с непременной пересадкой и, когда не успевал на автобус, принужден был обращаться за помощью к коллегам. Меня принимали как своего и в ожидании госавтоинспектора, вызванного, чтобы посадить на попутку, угощали стаканом-другим плодоягодного вина, потчевали пивом, а то и наливали стопку ядреной бурячихи под бутерброды со старым, пожелтевшим салом. Но однажды посиделкам пришел конец: в район назначили нового прокурора, Николая Прокофьевича Шадрина.

– Тсс! – заговорщицки шепнул мне помощник прокурора Пекарский, прижимая желтый от никотина палец к губам. – У нас новая метла. Никто не знает, как станет мести, но очень уж круто заворачивает: ни с кем не знается, хмурит брови, кулаком стучит. Какой-то он… баобаб! Так что не взыщи, но самогон и сало я на всякий случай того… приговорил.

– А с попуткой как?

– И с попуткой, и с попуткой!.. Гаишники тоже присматриваются, что да как. Не их это дело – на машины сажать. Пробуй как-нибудь сам…

Я, помнится, вздохнул и поплелся на перекресток – ловить попутку. Но то ли день был не мой, то ли черт за спиной колобродил, но машины одна за другой пролетали мимо, не притормаживая, тем более что поднимал я руку неуверенно и робко, стыдясь жалкой участи просителя при дороге. А тут еще холодный моросящий дождик припустил, – и вскоре я вымок, продрог и вовсю выстукивал дробь зубами.

Пришлось повернуть обратно. Потоптавшись в приемной, я отважился постучать в обитую черным дерматином дверь.

– А? – поднял от стола крупную лобастую голову Шадрин, испытующе поглядел из-под очков с тонкой позолоченной оправой и вдруг приязненно улыбнулся. – Сосед пожаловал! Какими судьбами? Посадить на попутку? Не вопрос, сейчас гаишников озадачим. – И добавил, когда я прощался: – Ты не стесняйся, заходи. Своим надо помогать.

Через год Шадрин пошел на повышение, в областную прокуратуру, а я не без труда перебрался в город, где надолго застрял в должности помощника городского прокурора. Но и при таком раскладе отношения мои с Шадриным не изменились: то ли был он человеком, лишенным высокомерия и чиновной спеси, то ли я расположил его чем-то, не вполне ясным мне самому. Как бы там ни было, общались мы на доверительной ноте, – не в последнюю очередь еще и потому, что он оказался еще и кумом Петра Васильевича Гринишина, под началом которого я работал. А скрепил наши отношения один эпизод, показавший кумовьям, что мне можно доверять, а мне открывший, что у нашей профессии, как у луны, есть не только светлая, но и темная сторона.

Однажды я пришел к Гринишину с материалами проверки о недостаче ГСМ в сельхозтехнике. То было время развала и хаоса, когда в мутной воде всплывали и лопались, как мыльные пузыри, всевозможные кооперативы по примеру конторы «Рога и копыта», а новоявленные Бендеры в мановение ока богатели, приворовывая то, что плохо лежало.

– Интересная история получается, – сказал я. – ГСМ поступили в адрес сельхозтехники, но почему-то были оприходованы в некой фирме-присоске «Астрал», откуда чудесным образом испарились. Ущерб внушительный. Но, главное, один из учредителей фирмы – директор сельхозтехники Музычук! Как товарищ Саахов из фильма: спутал свою шерсть с государственной…

– А что за «Астрал»? – навострил уши Петр Васильевич. – Это не тот самый?..

– Именно! Помимо ГСМ приобретает импортную бытовую технику и с выгодой перепродает: телевизоры, холодильники, микроволновки… Кстати, пользует склады сельхозтехники. Как-то все у них там переплелось – личное с общественным… Ну что, возбуждаем дело?

– Дело? Вы вот что, дайте-ка мне материалы, я сам погляжу, что да как.

«Ну-ну! – подумал я, затаив ухмылку. – Что-то у тебя глаза заблестели, как у кота на сливки. Почуял поживу?»

Или это теперь, вспоминая, подумал, а тогда и мысли такой не держал? В те годы все только начиналось: на поживу накинулись самые пронырливые и беспринципные – партийные функционеры и комсомольские вожаки, вслед за ними – комитетчики и милицейские чины, быстро сориентировавшиеся благодаря оперативно-разыскной деятельности, где шальные деньги лежат, и лишь через время подключились судьи и прокуроры. А среди прокурорских первыми на моей памяти были кумовья, Шадрин с Гринишиным.

И двух дней не прошло, как Шадрин прикатил из области, вслед за ним в коридоре прокуратуры промелькнула жутковато-мертвенная, как у филина, физиономия Музычука, – и втроем они заперлись в кабинете Гринишина. А еще через неделю на антресолях у Петра Васильевича я разглядел несколько коробок с видеотехникой.

– Ну что материалы? – поинтересовался я с простодушным видом. – За мной числятся или как?

– Какие материалы? – пробурчал Гринишин, затем проследил за моим взглядом, уставившимся на коробки, и беззастенчиво ухмыльнулся. – Уже не числятся, спите спокойно. Кстати, какой у вас дома телевизор? Черно-белый? Почему не цветной?

– Цветной не потяну: не по карману, – ответил я и не без ехидства добавил, что хорошая импортная техника нынче в дефиците.

– Ну, об этом надо будет подумать, – еще шире, с намеком улыбнулся Гринишин.

И хотя цветной телевизор я так и не увидел, доверие ко мне кумовьев возросло: уже по мелочам они не крылись, но и в компаньоны не звали, – и на том спасибо, потому как в вопросах скользких и не совсем честных я был человеком непрактичным и весьма осторожным. Однажды за выпивкой один комитетчик так и сказал мне: «То, что сойдет с рук другим, тебе не выгорит: посадят». Памятуя это жутковатое пророчество, я старался не впутываться в сомнительные истории, – и, хоть не нажил за годы службы сколько-нибудь приличного капитала, всегда спал спокойно.

– Что? – спросила меня Даша, когда, покачав в руках, я положил трубку на рычаг. – Кто звонил? Что-то открылось?

– Шадрин, – сказал я и, чтобы пригасить всполоханный блеск ее глаз, обнял жену за плечи и поцеловал в лоб. – Какая-то сука написала анонимку. Я догадываюсь какая… Но он заверил, что все обойдется, если за две недели управлюсь с ремонтом.

– Обойдется? – недоверчиво протянула она. – Управишься? Точно? И с чего бы ему быть таким добрым, твоему Шадрину?

– С чего бы? А с того, что здесь не столько благосклонность и доброта, сколько кое-что еще. На нашей «семерке» раньше Шадрина возили. Вот он под Новый год сел за руль и рванул не то в село к теще, не то на охоту. Ну и перевернулся. Историю замяли, а машину мне передали. Может, потому под Сокольцом и кувыркнулись, что уже не машина, а инвалид…

16. Шаг за шагом

Даша ушла на кухню, загремела кастрюлями и сковородой, – и, судя по этому громыханию, обычно деликатная, не переносившая напрасного шума, она там пребывала в глубокой задумчивости и все валилось из ее рук.

«Ей-то за что? – с внезапным приступом раскаяния подумал я, ложась на диван и осторожно укладывая на животе ноющую руку. – Ладно я, но она-то!.. И прилепится жена к мужу своему, или как там сказано в святом Писании? Ну вот прилепилась – и что в итоге? Муж, опора, законник хренов! Дорвался до какой-никакой должности – и все порушил! А с другой стороны, может, не один я виноват? Может, дело в кувырк-машине, битой-перебитой? Шадрин ее ухайдакал, а мне отвечать?»

А ведь машина нужна мне была как воздух. Изначально я не собирался жить в Приозерске. Снять квартиру, оставить Дашу одну, видеть ее только по выходным дням, – я что, похож на законченного идиота? И как только мой водитель, косенький Виктор Ищук, закрыл больничный и явился на работу, я потребовал объяснить, почему притаившаяся в гараже «Нива» не на ходу.

– Так ведь машина списана, – отговорился тот и тотчас съехал косящим плутовским взглядом.

– Что с того? Пока новую не получим, ездить на чем? На проверки и по району – на колхозной телеге?

– А кто возьмется? Дорого, и хорошей мастерской у нас нет. Сидит на гаражах дядя Вася, бывший тракторист, – за все берется, а толку как с козла молока. Ему только дай, он накрутит! И денежки ему наперед…

«Что-то здесь не то», – подумал тогда я, памятуя слова майора Савенко. Но проверить, так ли все безнадежно, как уверял водитель, не было никакой возможности: в машинах я не разбирался, разве что мог заправить бензином бак, а чтобы привезти из города слесаря-автомеханика, надо бы знать такого. И платить ему из чьего кармана? Из своего? – Так он у меня пуст. А область и копейки на списанный автомобиль не даст.

Пришлось поверить водителю на слово. И вот «Нива» стояла в гараже, а я лихорадочно пробивал пути-дороги в сторону дома. Но выяснилось, что единственный автобус до города отправляется днем, а чтобы успеть вечером на электричку, надо не менее часа добираться до станции Чернорудка, и не просто добираться, а на чем бог пошлет. Проклятый район! Поймал меня и захлопнулся, как мышеловка.

– Не дурите, Николаевич! – сказал мне Савенко. – Никакого здоровья не хватит – мотаться шестьдесят километров утром, шестьдесят – вечером. Хотите, найду вам молодицу – и грейтесь у нее под боком до выходных?! А нет – давайте выпьем.

– Идите к черту! Организуйте лучше попутку.

– Вечером грузовики в основном ходят. И не в город – заворачивают по кольцу. Поедете с пересадкой? В кабине самосвала? И голосовать на дороге будете? Н-да, тянет же вас к женке!..

Ах как трудно притирался я к Приозерску! Как нелегко давались эти первые дни и месяцы в районе! Как порой жалел о своем опрометчивом шаге – согласиться на кресло районного прокурора!

Но прошло какое-то время, и я стал привыкать на новом месте. Этому в немалой степени способствовала – как назвал не без изрядной доли иронии – «неделя знакомств»: один за другим мне сочли необходимым представиться самые уважаемые, знаковые люди района. Но если встреча со строптивым Мирошником произошла «как бы случайно», на нейтральной территории, то прочие, по примеру Карманчука, объявлялись по собственной инициативе. И каждый старался облегчить начальный этап моего вхождения в должность.

Мирошник предложил обедать в заводской столовой.

– Так дешевле, и риска отравиться свиным фаршем меньше, – пояснил с чванливым и недовольным видом директор маслозавода, как если бы не он, а я приставал к нему с просьбой о дешевом питании. – Скажу поварихе, она вам картошку пожарит. С печенкой или биточком? – И добавил уже с иной, доверительной интонацией в голосе: – А чтобы было понятней – так сказать, ху из ху – давайте съездим как-нибудь на природу. Шашлычок съедим, уху сварим. Есть у меня один человечек… Простой рыбак, а никто не приготовит уху из толстолобика так, как он. Карп? Карп ни в какое сравнение не идет! Лучше толстолобика рыбы для ухи не бывает. Судак и тот пресноват.

На уху? Почему бы нет?! И хотя Шадрин напутствовал меня советом – потерпеть год, ни с кем в районе не знаться, не выпивать, потому как многие полезут в друзья, а им, может статься, самое место в каталажке. Но я всегда слушал и кивал, а поступал по-своему, – и теперь рассудил: если Мирошнику место в тюрьме, никакой толстолобик не помешает упрятать его туда.

День, помнится, был промозглый, хмурый, от скованной серым льдом воды тянуло влажной крупой, две-три полыньи, ртутно зиявшие у берега, на глазах брались свежей ледяной коркой.

– Вы вот что, вы обращайтесь, – гудел Мирошник, прихлебывая густое горячее варево из кружки, – и я, будучи изрядно под хмельком, с удивлением думал, что этот лысый, как колено, мордастый, розовощекий тип совсем не пьянеет, хотя принял на душу более моего. – Одна просьба: чтоб никто – ни-ни! Особенно менты. Жадные, наглые – слов нет: то им надо, и это. Я от них подальше. А вашему предшественнику – ему подсоблял. И вам, если что…

«Козлову подсоблял… А Савенко – Савенко в обиде…» – мотал я на ус и одновременно соглашался с Мирошником: уха из толстолобика знатная, ничего не скажешь против такой ухи!

Явился и директор рыбхоза, о котором Савенко сказал: не жилец. Этот, в отличие от меланхоличного Мирошника, ввалился шумно, шершавую руку подал отрывисто, заговорил громко, хрипло, как будто кричал где-нибудь на ставке рыбакам, выбирающим сеть вдали от берега, на баркасе.

«Крепкий мужик, – невольно подумал я, пожимая протянутую ладонь. – И не скажешь, что голова располосована. Может, он ошибается, Савенко?»

– Ты вот что, – захрипел директор, нагло громыхнул стулом и уселся к приставному столу, – ты бросай этот отель, пока не поздно. Клоповник, если честно! Прежде там заготконтора была, теперь деньги гребут, а услуг – ноль. Останешься без штанов. Одним словом, пока подыщешь квартиру, заселяйся в рыбхоз. Я распорядился освободить в конторе комнату – ну, там кровать, шкаф, стол, стулья, – на первый случай сойдет. Заселяйся, живи. Цибульский, если что, в курсе. Да, и о постельном белье не беспокойся: главврач велел со склада два новых комплекта выдать, чтобы один – на замену…

Я, признаться, опешил, но прийти в себя не успел.

– Надо бы выпить, но не могу: врачи не велели, – загромыхал директор, вставая. – Такая зараза прицепилась!.. Ты вот что, выйди-ка во двор. Привез тебе пару-другую карпов. Куда занести? В гараж? Федюк занесет, он у меня главным инженером… Ну, пока! Звони, если что, звони по-простому. Федюк, где ты там?

Высокий длиннорукий горбоносый субъект с водянистыми, цепкими глазками на вытянутом лице прошмыгнул в гараж с пакетом, в котором что-то живое, крупное билось и тонко посвистывало, сразу же вернулся обратно, забрался на водительское сиденье УАЗа, завел двигатель. Через распахнутые ворота автомобиль выкатился на дорогу и был таков.

«Черт! Что это было? – спросил себя я, заглядывая в гараж. – Надо бы прогнать вон… Но если после операции у него с головой не в порядке?..»

Пакет с рыбой лежал на столе, между слесарными ключами и сдохшим аккумулятором. Из него наполовину высунулась большегубая усатая голова и обреченно пучила на меня красноватые мученические глаза…

Недолго думая, я сбагрил карпов Надежде Григорьевне Гузь.

– Но ведь… как-то неловко, – смущенно отнекивалась она.

– Еще чего! – отрезал я, напуская на себя строгий вид. – Мне все равно девать некуда, да и не люблю я рыбу. Незабываемые впечатления детства: однажды в горле застряла кость…

– В таком случае можно мне задержаться после обеда? Боюсь, с рыбой не управлюсь.

Она пришла ближе к вечеру и, бегая глазами от смущения, выложила у меня на столе аппетитно пахнущий судок с кусочками жареного карпа. «Это еще что такое?!» – воззрился я на секретаря-машинистку, играя бровями. Но на этот раз Гузь не стушевалась.

– Попробуйте. Я старалась. Вам все равно придется где-то ужинать. А есть всухомятку – только желудок портить. Я видела, вчера вы покупали в гастрономе колбасу и «Бычки в томате»…

Она видела! Глазастая вы моя!..

Но судок источал такой ароматный запах, что слюнки у меня потекли, – я не утерпел и принял подношение.

Но едва я принялся за еду, в дверь поскреблись – и в образовавшуюся щель просунулась хитрая физиономия майора Савенко, после нашего с ним застолья в отеле взявшего моду являться без приглашения.

– О! – воскликнул он, усмехаясь. – Знал бы – захватил водочку. Или пивка для рывка. А так: рыба без пива – деньги на ветер.

– Хотите сказать: пиво без водки?.. Присоединяйтесь, – предложил я, впрочем не очень приветливо, и пододвинул судок майору. – Сегодня день открытых дверей: то один явился, то другой.

– Теперь вот я приперся, – добродушно кивнул Савенко, сел напротив меня, запустил в судок пальцы, ухватил кусок пожирней и прикусил зубами золотисто-коричневую, хрусткую корочку. – Вкуснота! Кто жарил? Надежда? Или кто-то у вас еще завелся?

– Что значит еще?!

– Не придирайтесь к словам. А хорошо бы!.. Как в минувшую войну – ППЖ, походно-полевая жена…

– Осторожнее с рыбой, Савенко! Костями не подавитесь…

– Понял. Меняю пластинку. – Он причмокнул, облизал пальцы. – Умеет она готовить!.. Живет, бабочка, одна – мужика выгнала, на свои гроши двух девчат растит… Я съем еще кусочек?.. М-да! А с машиной у вас что?

Я ответил, что новую машину дадут не раньше лета.

– А «Нива»? Ее отрепетировать – раз плюнуть. Водила, как погляжу, совсем мышей не ловит. Ледащий у вас Витек, не то слово – косоглазый!

Савенко наступил на больную мозоль, и я, едва сдерживаясь, буркнул, что Виктор опять болен: не то грипп, не то ангина. Здоровьем слаб, какое там – ледащий!

– Вот те на! – всплеснул руками Савенко. – Болезный? А я его вчера на базаре видел. Забил кабанчика и мясом торгует. Больничный? И больничный будет! Родственничек у него, терапевт Вахнюк, любой больничный нарисует. Что у Витька, к примеру, воспаление яичка или кошачий лишай…

Надо ли говорить, как я взбрыкнул после этих слов?

На следующий день Виктор Ищук переминался с ноги на ногу в моем кабинете. Но глядел вызывающе, угрюмо, волком глядел.

– А что такого? Если я болею – не могу продавать мясо? Имею право! – последнее, что он успел сказать перед тем, как я крикнул: «Вон! Чтобы духу вашего!..»

Через месяц на освободившееся место водителя был принят Игорек. А летом прокуратуре района была выделена подержанная «семерка».