Текст книги "Конституционное право Российской Федерации"

4.3. Гражданское общество и Россия

На современном этапе в российском обществе можно наблюдать несколько мощных, отличающихся в идейном отношении групп. Первая – это люди, не видящие для себя перспектив в новом государственном устройстве и как следствие – ностальгирующие по старым советским временам. Вторая группа, отрицая повторение прошлого, весьма слабо представляет себе, что и каким образом необходимо предпринимать, дабы двигаться в сторону цивилизованного рынка и демократии. Будучи не в состоянии самостоятельно формулировать для себя шаги в этом направлении, этот многочисленный слой наших граждан препоручает данную почетную обязанность власти. И, наконец, третья группа представляет собой людей, абсолютно сознательно сделавших выбор в пользу идеалов свободного общества. Именно они представляют собой наиболее активную и наиболее продвинутую в интеллектуальном отношении часть российского общества, поэтому не вызывает сомнения их ключевая роль в решении тех проблем, которые постоянно возникают при попытках привить новые либеральные ценности русским людям.

В истории нашей страны определенное число раз мыслящей части общества предоставлялась возможность осуществить свободный выбор в пользу той или иной модели своего социального поведения. Такое происходило, когда государственная власть вольно или невольно ослабляла железную хватку, и рядовой обыватель, не опасаясь за свою судьбу, не проявляя героизма, мог собственным поведением влиять на будущее развитие общества. Такая ситуация в XX в. складывалась дважды – в 1917 и в 1991 г., и оба раза лучшие представители России в своем большинстве оказывались не на уровне тех задач, которые им преподносила история. Однако если 1917 г. привел к катастрофе, то 1991‑й оставил шансы на преодоление собственных недостатков, но при условии полного их осознания и способности профессионально, грамотно реализовывать заявленные цели на политическом уровне.

Современные российские приверженцы демократии в массе своей весьма неоднородны. Некоторая их часть кровно заинтересована в возможностях рынка вследствие того, что только лишь благодаря новой экономической формации они смогли реализоваться и добиться жизненного успеха. Деятельные личности, практики в период полного слома старой системы вынуждены были работать в условиях отсутствия правовой системы регулирования отношений, и как следствие – им не оставалось ничего другого, как порой заполнять правовой вакуум использованием недемократических процедур. Они представляют собой демократов-прагматиков. Крайним проявлением такого подхода, если говорить о его реализации на самом высоком уровне, явилась политика Гайдара – Чубайса. Демократическая по форме, по духу, она оставалась тоталитарной, когда цель оправдывает средства, когда насущные интересы конкретного индивидуума приносятся в жертву высокой идее, в данном случае – необходимости скорейшего построения капитализма любой ценой.

Второй отряд российских демократов, по численности примерно равный первому, составляют те, чья приверженность идее свободного развития личности и общества в целом определяется достаточно высоким духовным потенциалом. Это те, кого в прежние годы называли трудовой интеллигенцией. Они являются демократами-идеалистами, в подавляющем большинстве не получившими от новой власти ничего материального, и ценящими нынешнюю свободу в значительной степени за потенциальные возможности.

Есть еще и третий демократический отряд. Состоит он из тех, кого привлекают либеральные ценности не только, а может быть и не столько в силу глубокой внутренней убежденности, сколько благодаря тому воздействию, которое оказывает западный образ жизни на сознание современного человека. Конечно, в эту группу входит в основном молодежь.

Понятие гражданского общества относится к числу совсем недавно вошедших в наш обиход. Отчасти этим можно объяснить его малую укорененность.

Попробуем проследить историю употребления термина «гражданское общество» в России за годы с начала перестройки. На первых порах это делали с оглядкой, сопровождая обязательным эпитетом «социалистическое». Потом стали понимать как свободное, самоуправляющееся и «самонастраивающееся» общество, но без сколько-нибудь ясного понимания, о чем идет речь. Определения гражданского общества той поры часто походили больше на описание «неформальной экономики» («гражданское общество есть желание и способность людей жить вне решений властей»)[6]6
  Третьяков В. После путча, накануне реформы // Независимая газета. 1991. 23 окт.


[Закрыть]. Можно было услышать, что заменой гражданскому обществу может служить нация, т. е. ту полноту человеческих отношений, которые индивид ищет в гражданском обществе, ему способно дать окружение соотечественников и т. д. Вероятно, это и было одной из причин, по которым публицистическая мода на гражданское общество довольно скоро пошла на убыль.

В сознании «верхов» гражданское общество ассоциировалось с представлениями о неуправляемой социальной стихии, если не прямо с бунтом.

Можно дать примерно такие варианты объяснения этому явлению:

– в процессе осмысления и освоения традиционной, т. е. западной, «модели» гражданского общества на постсоветской почве были совершены ошибки и допущены отклонения, которые исказили конечный результат;

– гражданское общество, т. е. его единственно известное западное воплощение в принципе не подходит России, ибо является плодом, выросшим на совершенно иной, чуждой почве в результате совсем иного, чем наше, многовекового – постепенного и стихийного – развития;

– гражданское общество есть лишь идеалтипическая конструкция, можно сказать, миф;

– ныне облик гражданского общества, его структура и природа стали совсем иными, чем прежде.

Возможны также комбинации этих вариантов или их частей.

Однако функционирование структур «социального государства» и связанный с этим рост масштабов перераспределения средств через бюджет повлекли за собой хорошо известные негативные последствия. Одним из них стал «фискальный кризис», рост бюджетного дефицита. С другой стороны, расширилась зона иждивенчества, ослабли стимулы к напряженному труду, конкурентной борьбе, стала ухудшаться социодемографическая ситуация.

У некоторых западных исследователей, наблюдающих за процессом освоения новых форм жизнеустройства в странах Центральной и Восточной Европы и России, возникает в этой связи небезосновательное предположение о некоей подмене понятий: то, что нам представляется категориями гражданского общества на самом деле просто совокупность организационно-институциональных форм, призванных обеспечивать функционирование демократии. Демократия и гражданское общество между тем далеко не одно и то же. Демократия с ее стержневым принципом главенствования большинства представляет собой свод процедур, позволяющих устанавливать «правила игры», в которых этот принцип реализуется без попрания прав меньшинства. В этом смысле демократия может быть установлена и там, где гражданского общества не существует (например, введение американцами демократического конституционного строя в Японии). Гражданское же общество нигде и никому не дано было «учредить». Оно вырастает – постепенно и спонтанно – из корней, которые лишь отчасти можно описать в функционально-институциональных терминах. Речь должна идти о самоорганизации как творческом процессе, где под творчеством понимается поступательное движение, расширение горизонтов. Неудивительно, что в такой среде форма и содержание институтов гражданского общества могут расходиться весьма далеко. Соответственно одни и те же внешние воздействия, импульсы, воспринимаемые различно ориентированными социальными укладами, могут порождать не просто разные, но и противоположные последствия.

Как бы то ни было, впервые за многие десятилетия открылись не только новые методические подходы, но и целые ранее пребывавшие под глухим запретом дисциплинарные поприща: геополитика, психоанализ, религиоведение и богословие и т. д. В разверзнувшихся безднах обнажились глубинные факторы обусловленности российского общественного развития: от ландшафтно-климатических до этнонациональных, культурно-религиозных, военно-исторических и т. д.

При этом изменился объем знаний о том или ином предмете и взгляд на него. Сменилась сама мировоззренческая парадигма.

Когда «реальный социализм» камнем пошел ко дну, на смену ему пришло прямо противоположное умонастроение. Следствием внезапно открывшегося интеллектуального изобилия стало, по крайней мере на первых порах, состояние своеобразного оцепенения.

Можно сказать, что плюрализм в российском обществе уже реален, свобода выбора расширилась. России не закрыто движение к гражданскому обществу.

В этой связи нелишне вспомнить зависимость реального содержания форм самоорганизации от цивилизационного контекста. Вместе с тем в различных аспектах одни и те же структуры свидетельствуют как об импульсах зарождающегося гражданского общества, так и тормозящих его становление олигархических, клановых интересах.

Сомнения насчет перспектив гражданского общества в России сохраняются, но их вряд ли правомерно толковать в пользу известного тезиса о незыблемом традиционализме российского общества, о «российской цивилизации» и общинно-соборном начале, исключающем выделение общественной жизни России, где формирование структур гражданского общества выступает как актуальнейшая из практических задач. Речь идет, в частности, о судьбе новых, посткоммунистических, профсоюзов и о том, что в условиях кризиса, по-видимому, лишь опора на уважаемых в своем кругу людей, чье влияние закрепляется и распространяется подобно авторитету главы семьи, способно обеспечить выживание этим организациям.

Потенциал семьи как института, обеспечивающего первичное пространство частной жизни и способного в силу этого стать отправной точкой «роста снизу» гражданского общества в России, все еще велик. В структуре российской повседневности вопреки общепринятому мнению о падении значения традиционных форм наличествуют зерна, способные дать интересные всходы. Наконец, в самой структуре российской истории различима традиция приспособления (адаптации) к новым условиям в виде «догоняющей модели» развития. Суть этой модели как имитационно-творческой сформулировал Г. Федотов: «…Поразительна та легкость, с которой русские скифы усваивали чуждое им просвещение. Усваивали не только пассивно, но и активно-творчески. На Петра немедленно ответили Ломоносовым, на Растрелли – Захаровым, Воронихиным; через полтораста лет после петровского переворота – срок небольшой – блестящим развитием русской науки… Погибни она, как нация, еще в эпоху наполеоновских войн, и мир никогда не узнал бы, что он потерял с Россией».

Если российская этнокультура не содержит принципиальных противопоказаний к формированию гражданского общества в европейском понимании, более того – способна придать этому процессу дополнительные импульсы в силу догоняюще-развивающей модели (явленной миру Россией не меньше чем за полвека до «японского чуда»), следует подумать и о других сторонах проблемы. Перспектива «наверстывания» предполагает знание того, что, собственно, предстоит «нагонять»: какие именно показатели, уровни, формы. Дело в том, что взаимоотношения государства с гражданским обществом в той части мира, где институты гражданского общества и явились впервые на свет, не стоят на месте. А если так, то до какой степени мы способны предугадать ловушки и западни, которые современный мир расставляет на пути «догоняющего»?

Как бы ни продуктивен был поиск (потенциальных) ростков гражданского общества в национальном историческом прошлом, нельзя не видеть, что самым мощным стимулом к его развитию сегодня является имитационный эффект, индуцированный неслыханным развитием коммуникаций. В эпоху, когда как никогда быстро распространяются не только идеи, но и образы и стили жизни благодаря современным средствам массовой информации, модели поведения, системы целесообразностей, потребленческие стандарты и т. п., с ними (внутри них) на новую почву попадают семена ценностей гражданского общества.

Одновременно эти новые факторы, обстановка постиндустриального, или информационного, общества производят немаловажные изменения в уже сложившихся структурах и отношениях гражданского общества там, где оно существует не первое десятилетие, – в развитых странах Запада. Одно из наиболее существенных изменений такого рода имеет своим предметом власть.

О том, что власть в XX столетии – как реальность и как отражающая эту реальность теоретическая конструкция – не соответствует более представлениям авторов прошлого, от Гоббса до Вебера, исследователи задумывались еще в предвоенные годы. Но лишь к 50–60 гг. в политической науке сложилась обширная область современных интерпретаций власти уже не только как «свойства», атрибута, полномочий индивидуального или группового субъекта, но и – в растущей степени – как все более сложной и многоуровневой.

На новом витке воспроизводится обостренная ситуацией постиндустриальной эры вечная драма невозможной гармонизации частных интересов, представленных гражданским обществом, и коллективной воли социума, рационально выраженной государством.

Из сказанного можно сделать следующие выводы. Один из них заключается в том, что есть универсальная модель, сложившаяся на Западе, и нам остается лишь ею воспользоваться. Применить типовой международный опыт к особым условиям России, по многим параметрам весьма далекой от современного Запада, довольно сложно. Решение такой задачи было бы равнозначно новому «открытию» демократии, ее своеобразных, а возможно, и уникальных форм. Цивилизационная матрица России не является совершенно гетерогенной по отношению к тем цивилизационным контекстам, в которых исторически зародилось и получило развитие гражданское общество. Объективные потребности и постепенно формирующиеся субъективные запросы россиян отводят гражданскому обществу те же функции (задачи), которые изначально характеризуют его на Западе:

– продуцирование норм и ценностей, которые государство затем скрепляет своей санкцией;

– интегрирование общества, в частности, путем придания цивилизованного вида социальным конфликтам и тем самым гашения их;

– образование среды (почвы), в которой формируется развитой социальный индивид[7]7
  Закон и право. 2000. № 1.


[Закрыть].

Принципиальным признаком, по которому можно судить о возможностях развития гражданского общества в той или иной стране, является способность ее населения к самоорганизации (при том, разумеется, что ее цели и мотивы носят творческий, созидательный, инновационный характер).

Все это побуждает взглянуть на перспективы российского посткоммунистического общества с менее пессимистической точки зрения, чем та, которая распространена в современной публицистике, особенно если учесть исторически присущий России тип наверстывающего, имитационно-творческого развития, о котором писал Г. Федотов. На этом пути, однако, особенно велика может оказаться опасность взаимоналожения двух негативных последствий: от чрезмерной продвинутости и от неопределенного отставания (не случайно адресованная Италии фраза Энгельса о стране, страдающей как от развития капитализма, так и от недостаточного его развития, чаще всего применялась именно к России).

В одной из самых глубоких своих работ «Россия и Маркс» М. Гефтер, обнажая интеллектуальную драму Маркса, на примере России открывающего для себя невозможность мирового единообразия в коммунизме, обозначает ее как «схватку разнонаправленных развитий». Движение в одном вроде бы направлении, но от далеко отстоящих друг от друга стартовых линий порождает ситуацию, когда процессы исторического развития, созревания попадают в контрфазу один относительно другого и рискуют столкновением.

С другой стороны, за минувшие со времен Маркса десятилетия появились такие мощные факторы гомогенизации, глобализации мирового исторического процесса, которые глубоко изменили рисунок описанной закономерности. Что же предвещает (частичное) совпадение признаков (симптомов) новейших тенденций в развитии гражданского общества на Западе и в России: рост исторического разрыва с перспективой фронтального противопоставления или, напротив, возможность (относительно) ускоренного сближения по уровням, направленности и социальному содержанию? Можно спрятаться за стандартной ссылкой на общественную практику, которая со временем сама укажет, расставит на места и пр., и пр. Однако за этой общественной практикой стоим мы сами. Такие, как есть. Уже вроде бы не подданные, но не вполне освоившиеся в роли граждан.

При тоталитаризме «ниш», не занятых государством, практически не остается. И потому становление гражданского общества во многом будет результатом государственной деятельности, что, естественно, не может не наложить отпечатка на ход и конечный продукт этого процесса. Основу гражданского общества составляет частная собственность. Если при тоталитаризме она сохранилась, гражданское общество сможет восстановиться относительно легко. Ему просто не надо мешать. Собственник, «по определению» достаточно независимый и имеющий вполне определенные социальные интересы, использует любое ослабление политического давления власти.

Гораздо сложнее переход от «социалистического» тоталитаризма, характеризующегося единством власти и собственности. Частная собственность здесь может возникнуть только в результате широкомасштабной приватизации. Приватизация означает глубокую трансформацию государственной власти, ибо отторгает ее от распоряжения всей собственностью страны. После приватизации подменять собственника государству уже не удастся. С ним надо будет считаться, создавать для него разумные и приемлемые «правила игры», переходить от силовых к правовым методам воздействия. Делать все это власть не умеет и потому легко может потерять контроль над социальными процессами. Инстинкт самосохранения диктует удержание «командных высот» в экономике.

Но если интересам государства как всевластного аппарата приватизация явно не отвечает, то отдельные его представители не прочь использовать рычаги государственной власти, чтобы обрести собственность, т. е. обеспечить себе переход в слой, господствующий на иных (экономических) основаниях. В условиях посттоталитаризма государственная власть – главный инструмент «первоначального накопления капитала».

Итак, приватизация идет в системе координат, обеспечивающей, с одной стороны, сохранение государственного контроля над значительным объемом собственности, а с другой – личное обогащение чиновников. Поэтому процесс этот будет во многом формален, затянут и весьма далек от требований социальной справедливости и экономической целесообразности.

Аналогично идет становление других институтов гражданского общества: свободы слова, печати, собраний, митингов, объединений. Наличие определенных рамок для реализации указанных свобод необходимо в любом, самом демократическом гражданском обществе. Без таких рамок эти ценности демократии могут приобрести искаженные формы. Вот уже несколько лет в России существует свобода слова – в прессе, на радио и телевидении, на митингах, в частных беседах, книгах, лекциях. И это благо вряд ли нуждается в доказательствах.

В то же время свобода слова нередко приобретает разнузданный характер. Существуют отрицательные последствия этого процесса: распространение порнографии, низкопробной эстрадной музыки и т. д. Государство, его органы не могут пока регулировать столь важное средство общественного воздействия. Во все большей мере начинает сказываться разрушающее воздействие денег на СМИ. «Независимые» СМИ откровенно служат тем, кто их содержит. Статьи публикуются за плату с той же легкостью, что и реклама. Тенденции в сторону концентрации капитала в средствах массовой информации усиливаются в результате «дерегулирования» в этой сфере деятельности[8]8
  Кин Дж. Средства массовой информации и демократия. М., 1994. С. 71.


[Закрыть].

Здесь, как и в экономике, государство может, что называется, упустить момент. Либерализация экономики и политики создает некоторые возможности для появления подлинно частного (не связанного с государством) бизнеса, подлинно независимых (не пользующихся государственным финансированием) прессы, общественных объединений и т. п. Если такие структуры возникнут, устоят перед соблазном перебраться под «государственное крыло» и выживут, попятное движение к тоталитаризму станет невозможным. Они составят зародыш гражданского общества – постоянного оппонента государства. Практически впервые у россиян появилась подлинная возможность выразить свою волю на выборах, заниматься политической деятельностью и участвовать в политической борьбе. Однако уродливый характер партий, за редкими исключениями представляющих собой клики, сложившиеся вокруг «лидеров», ведет к апатии и индифферентности. Есть отрадные сдвиги в сфере распоряжения жилплощадью, дачными и садовыми участками. Граждан избавили от полной зависимости от местных властей в этих вопросах. Появилась большая свобода в выборе рода деятельности, в том числе предпринимательской, и государство перестало быть монопольным работодателем. Но наряду с этим резко пал уровень жизни широких слоев населения, значительно снизилась степень и качество социального обеспечения, бесплатного медицинского обслуживания и образования. Провозглашенное в Конституции правовое государство свертывает свои социальные функции. Частично это происходит от недостатка средств.

Итак, преимущества, которые новое Российское государство, провозгласившее себя правовым, предоставило всем гражданам, сводятся в основном к возможности критики властей и политической борьбы, к расширению недвижимого имущества за счет приватизации квартир и к большей свободе распоряжения недвижимостью. Свободой предпринимательства пользуются далеко не все, причем нередко в незаконных формах. Свобода творчества представляет интерес лишь для ничтожного меньшинства.

Что же касается таких необходимых атрибутов правового государства, как создание эффективной системы управления, обеспечение безопасности жизни людей, имущества, нравственное очищение власти и граждан, то во всех этих сферах положение явно ухудшилось. Мы наблюдаем беспрецедентное (хотя с 1917 г. это сравнимо) ослабление функций власти, распад государственности, рост преступности, утрату гражданами чувства безопасности, самоуправство, коррупцию. Суды, вроде бы обретшие независимость, бездействуют. Если ценой больших затрат времени и усилий вы добиваетесь решения в свою пользу элементарного гражданского дела, это не гарантирует вам реального удовлетворения иска: аппарат исполнения решений парализован.

Формирующееся гражданское общество аморфно. Прежняя социальная структура была искусственно создана государством и представляла собой результат и одновременно гарантию его тоталитарности. Социальные группы ранжировались по уровню и объему потребления, предоставляемого государством в зависимости от места жительства, места работы (народнохозяйственного значения отрасли), занимаемой должности и некоторых других обстоятельств (пол, возраст, семейное положение, социальное происхождение, национальная принадлежность, партийность и т. п.).

Государство строго следило за незыблемостью сконструированной им структуры (система прописки, государственно-партийная номенклатура, нормы трудового законодательства, «национально-профессиональные» льготы при поступлении в вузы, социально-демографическая «сетка» при формировании Советов и т. п.). Переход в другой (как более высокий, так и более низкий) социальный слой от самого человека мало зависел.

Социальная мобильность жестко ограничивалась и контролировалась государством. Это вело к снижению социальной активности, а в конечном счете большие массы населения не имели возможности, да и не стремились обрести собственный, отличный от других и достаточно престижный социальный статус, одновременно претендуя на стабильность и гарантированность существования. Социальный статус, материальное положение, будущее детей не зависят от личных усилий, образования, квалификации, а определяются лишь той «территориально-профессиональной ячейкой», в которой им довелось оказаться по рождению или по воле случая.

Люди утрачивают стимул хорошо работать, а вскоре и саму способность это делать.

Усугубляет ситуацию сильная поляризация общества по уровню материального достатка. Основой стабильности западных демократий является многочисленный средний класс. Но в ходе реформ разрушается и свойственный тоталитаризму «треугольник»: средний класс вымывается[9]9
  Закон и право. 2001. № 2.


[Закрыть].

Практически все возможности повышения благосостояния и социального статуса связаны с проникновением во властные структуры. Подавляющее большинство населения, лишенное собственности, навыков и возможности самостоятельного заработка, объективно представляет собой базу экономически сильного государства, сохраняющего мощные перераспределительные рычаги.

Общество постепенно утрачивает качество целостности. Исчезают системообразующие связи и отношения. Население, партии и государственные структуры в политическом процессе почти не сопрягаются. Власть существует как бы сама по себе и сама для себя.

Нынешние социально-правовые государства Запада предварительно прошли либерально-демократическую стадию развития. Тогда возникли, развились и достаточно прочно укоренились институционные механизмы ограничения государственного вмешательства в общественную жизнь и обеспечения приоритета прав личности, гарантии индивидуальной (в том числе экономической) свободы. В ходе «социализации» правовых государств этим демократическим ценностям уже не мог быть нанесен существенный урон. Кроме того, усиление социальных функций государств происходило по мере вызревания для этого необходимых условий, когда производственный потенциал страны позволил с помощью системы государственного перераспределения обеспечить всем гражданам достойное существование без нивелирования различий в уровне материального достатка и престижности социальных статусов.

В посттоталитарный период такую последовательность развития государственности соблюсти невозможно. Все приходится делать сразу. Для изживания тоталитаризма необходимо существенное ограничение государственного интервенционизма, «связывание» государства правом и институциализация гарантий индивидуальной свободы и собственности. Одновременно общий политический контекст современности требует, чтобы государство осуществляло экономическую, социальную, экологическую и т. п. защиту населения. Причем в обществе, большинство членов которого развращено длительным государственным патернализмом, лишено собственности и навыков экономической активности, пренебрежение государством социальными функциями чревато серьезными политическими потрясениями.

В итоге наблюдается постоянная конфронтация принципов либерально-демократического, правового и социального государства. Реализация права на свободное передвижение ведет к тому, что государству придется сложить с себя обязательства по обеспечению нуждающихся жильем. Принципы правовой государственности находятся в вопиющем противоречии с продолжающим действовать тоталитарным законодательством, но при его игнорировании растет произвол чиновников. Освобождение производителя плохо стыкуется с необходимостью административного управления государственной собственностью. Требования социальной справедливости в условиях экономического спада и крайней ограниченности ресурсов, подлежащих государственному перераспределению, грозят вылиться во всеобщее равенство в нищете.

Однако, несмотря на все перечисленные проблемы, связанные с переходом от посттоталитарного строя, существует ряд положительных моментов, свидетельствующих о постепенном становлении гражданского общества в России.

Во-первых, общественные организации как один из атрибутов гражданского общества во времена Советского Союза хотя и находились под жесточайшим контролем государства, но это не значит, что их не было совсем.

В эти же времена была и другая форма существования гражданского общества в форме неофициальной и запрещенной культуры.

Например, различные элементы диссидентского движения. Это тоже элементы социальной организации гражданского общества.

В конце 80‑х годов начинают реализовываться все возможности, прежде всего, экономическая активность. Одним из столпов гражданского общества является независимый экономический производитель. Эта возможность появилась с развитием кооперации в России во времена перестройки, в результате чего сразу же появились институты самоорганизации общества, которые объединяли кооператоров, отстаивали их интересы. Как только еще больше раскрепостилась экономическая деятельность, начала появляться частная собственность, появились нормальные предприниматели, стал образовываться институт самоорганизации, разного рода ассоциации, «Круглый стол бизнеса России» и пр.

Второе направление роста гражданского общества после 1980 г. – это сфера политики. Одной из причин этого роста было диссидентское движение, другой – КПСС и ее внутренний идеологический раскол. Многие партии, существующие и поныне, были основаны «внутрипартийными диссидентами».

Третье направление – это национальные движения и фронты, которые тоже начали появляться в конце 80‑х – начале 90‑х годов. Они составили основу до сих пор действующих и сильных партий в республиках на постсоветском пространстве и в меньшей степени на территории России.

Следующее направление активности – это неполитические общественные движения. Они в разных формах существовали до перестройки, часть этих форм была подконтрольна, часть полуконтролируема, часть в форме андеграунда, особенно в сфере культуры, частично в сфере науки. Например, до 1980 г. в Москве, Ленинграде и других городах, в культурных и научных средах существовали кружки интеллигенции, которые обсуждали не только научные проблемы, но и проблемы развития страны, проблемы политического характера, глобальные макроэкономические проблемы, и эти кружки стали кузницей для многих известных нынешних политиков и управленцев нашей страны.

Из этих многочисленных кружков отпочковались многие неполитические общественные организации. Существенная часть ныне активных общественных организаций появилась несколько позже. Стимулами для формирования новых институтов гражданского общества послужили те политические события и потрясения, которые происходили в России. Так, чеченская война активизировала рост и влияние движений, связанных с деятельностью Вооруженных Сил, например, движение солдатских матерей. Это – реакция общества на действия власти. Оценивая их как неадекватные, общество считает необходимым их контролировать, подправлять.