Текст книги "Возвращение Адама. Миф, или Современность архаики"

Несколько слов в заключение

В этой книге утверждается, что миф, принадлежа бесконечно удаленным от нас временам, проявляет себя в современности и в какой-то степени даже является ее квинтэссенцией. Мы привыкли считать, что миф относится к легендарным временам, доступ к которым для нас закрыт. Обыкновенно мы считаем миф поэтическим описанием истока того порядка, который существует в мироздании, – объяснением строения мира. Но само время возникновения мира дается нам как отделенное от современности непроходимой пропастью. Марсель Гоше писал о незыблемом и фундаментальном отделении мифических времен, устанавливающих порядок бытия, от современности и об укорененности обществ до возникновения государства в самом факте этого отделения: «Отделеннность времени основания, которое устанавливает первичное прошлое, – это единственная абсолютно незыблемая и неотменяемая отделенность. Основополагающие события и действия имели место, они безвозвратно миновали и одновременно обречены на неизменное возобновление через ритуалы, в которых они оживают, и сыновнее почитание, требующее точного воспроизводства их наследия. Абсолютный разрыв с моделью истоков одновременно оказывается направлением их абсолютного диктата. Подлинная внеположенность и исходящее из нее полное послушание опираются на разделение прошлого-как-истока и настоящего-как-копии»[618]618
  Gauchet M. Le désenchantement du monde. Une histoire politique de la réligion. Paris, 1985. P. XV. В другом месте Гоше пишет о «соприсутствии с истоком и разрывом с моментом возникновения» (Ibid. P. 15).


[Закрыть].

Для Гоше эта недостижимость мифических истоков, устанавливающих порядок мира, объясняет отсутствие государства и суверенности в примитивных обществах, защищенных от диктатуры суверена неизменностью и недостижимостью истоков мира. Никто не может проникнуть через разрыв между современностью и мифическими временами и поменять то, что было изначально заложено и описано в мифе. Но сама функция мифа как хранителя неизменности миропорядка уже во времена Платона вызывала сомнения и критику.

Гоше точно формулирует положение дел, когда говорит о современности как копии прошлого, понимаемого как платоновский неизменный первообраз. Но всякая копия, как мы знаем из того же Платона, несовершенна. Несовершенен и миф, который также является лишь искаженной копией умопостигаемого первообраза. Это в полной мере осознавал Платон, который не только критиковал поэзию и искусство, но был весьма критичен по отношению к мифу. Вот как суммирует Люк Бриссон существо этой критики: «С точки зрения Платона, у мифа есть два недостатка. Во-первых, это неверифицируемый дискурс, в чем-то подобный ложному <…>. Во-вторых, это рассказ, элементы которого связаны друг с другом случайным образом, в отличие от аргументированного дискурса, внутренняя организация которого носит необходимый характер. Философский логос должен быть аргументированным и стремиться к истине. Однако истина расположена лишь в области умопостигаемого, а также, привходящим образом, – в области чувственного, причастного этому умопостигаемому. Душа же находится ниже умопостигаемого и выше чувственного; никакая речь о душе не может поэтому быть ни истинной, ни ложной. Поэтому, говоря о душе и ее странствиях, Платон систематически прибегает к мифу»[619]619
  Бриссон Л. Платон. М.: Rosebud Publishing, 2019. Р. 95. Пер. О. Алиевой.


[Закрыть]. Удивительным образом миф относится к первообразу так же, как современность. Он является искаженной, деформированной копией первообраза, истока.

С этой точки зрения следует приглядеться к одному из самых знаменитых и влиятельных мифов о генезисе мира, рассказанному Платоном в «Тимее». Платон начинает с различения вечного первообраза, как все умопостигаемое не имеющего начала, и того сотворенного мира, который был создан в подражание этому вечному первообразу. Создание этого мира-копии (мира-мифа) равнозначно возникновению смерти, проникающей в вечность: «То, что постигается с помощью размышления и объяснения, очевидно, и есть вечно тождественное бытие; а то, что подвластно мнению и неразумному ощущению, возникает и гибнет, но никогда не существует на самом деле. Однако все возникающее должно иметь какую-то причину для своего возникновения, ибо возникнуть без причины совершенно невозможно»[620]620
  Платон. Тимей (28а) // Платон. Соч.: В 4 т. Т. 3. Часть 1. СПб.: Изд-во СПб. ун-та; Изд-во Олега Абышко, 2007. С. 510. Пер. С. С. Аверинцева.


[Закрыть]. Поскольку возникает то, что обречено умереть, оно должно иметь начало и, следовательно, творца. Платон вводит в свой миф о творении Бога-демиурга, создающего мир из уже существующих стихий-элементов. Но самое существенное, что этот демиург наделен телом, то есть не принадлежит умопостигаемому миру первообраза. Именно здесь в философию (имеющую дело с умозрительным и логосом) проникает миф. Миф – это миметический рассказ о демиурге, миметически творящем мир через подражание вечному. Демиург в этом смысле сходен с любым творцом. Тимей говорит Сократу: «…мы должны радоваться, если наше рассуждение окажется не менее правдоподобным, чем любое другое, и притом помнить, что и я, рассуждающий, и вы, мои судьи, всего лишь люди, а потому нам приходится довольствоваться в таких вопросах правдоподобным мифом, не требуя большего»[621]621
  Платон. «Тимей» (29с-d).


[Закрыть].

Серж Маржель посвятил фигуре творца-демиурга книгу, в которой показал, каким образом этот мастер предпринимает множество усилий, чтобы приблизить свое творение к совершенству образца и каким образом это совершенство оказывается недосягаемым. Материальность сотворенного всегда сопротивляется идеальности образца. Сама череда усилий преодолеть различие между моделью и копией вводит в мир течение времени. Как замечает Маржель, непреодолимость различия при этом абсолютна, а потому всегда несет в себе «риск разложения, распада и исчезновения»[622]622
  Margel S. The Tomb of the Artisan God: On Plato’s Timaeus. Minneapolis, University of Minnesota Press, 2019. P. 5.


[Закрыть], которому противостоит лишь неустойчивое равновесие между моделью и копией.

То, что сотворенный мир не идентичен его идее, однако, требует объяснения. Бриссон указывает на то, что это различие не может порождаться моделью, но ответственность за него не может принадлежать и копии[623]623
  Вот как об этом пишет Платон: «…на подмогу истинному бытию выступает тот безупречно истинный довод, согласно которому две вещи, доколе они различны, не могут родиться одна в другой как единая и тождественная вещь и одновременно как две» (Платон. Тимей (52с-d) // Там же. С. 536–537.


[Закрыть]. «Остается лишь предположить существование третьего начала, которое оказывается дифференцирующим фактором, начала, отличного и от изображения и от модели. Эту роль играет пространство»[624]624
  Brisson L. Le Même et I’Autre dans la Structure Ontologique du Timée de Platon. Un commentaire systématique du Timée de Platon. Sankt Augustin, 1998. P. 196.


[Закрыть]. В «Тимее» это пространство называется хорой. Рождение мира как копии, как образа, отсылающего к идее, осуществляется благодаря этой пространственной хоре. Хора имеет черты, позаимствованные в мире идей, и одновременно распространяется в наш мир. Это странное непредставимое нечто. Будучи пространством, «оно вечно, не приемлет разрушения, дарует обитель всему рождающемуся, но само воспринимается вне ощущения, посредством некоего незаконного умозаключения, и поверить в него почти невозможно. Мы видим его как бы в грезах и утверждаем, будто этому бытию непременно должно быть где-то, в каком-то месте и занимать какое-то пространство, а то, что не находится ни на земле, ни на небесах, будто бы и не существует»[625]625
  Платон. «Тимей» (52b).


[Закрыть]. Пространство тут одновременно идеально (как в геометрии) и реально, как места, занимаемые вещами. Именно пространство осуществляет переход от идеи к ее искаженной копии.

В отличие от умопостигаемых идей, образы, обретая бытие, располагаются во времени и пространстве и уже в силу этого не могут совпасть с вечными моделями, не знающими пространственности и темпоральности. Точно так же и миф разворачивает идеальное, порядок вещей в повествование о генезисе, протекающем в разных местах. Миф тут работает подобно хоре. Отличие мифа от мира идей (то есть истины) создает условия для эволюции, движения и обновления. В каком-то смысле можно сказать, что миф позволяет вечному истоку не просто определять порядок мира, но и вносить изменения в этот порядок, порождающие само явление современности. Ведь современность – не что иное, как порядок мира, в который внесены коррекции. Пространство и время мифа (и творения) обеспечивают существование современности.

Когда в конце книги я отметил связь мифа с творческим воображением, я думал о том, что миф о демиурге – это отражение самого акта творения, устанавливающего различие между моделью и реальностью. Платон придумывает миф о Демиурге-ремесленнике, потому что именно миф – лучший способ мыслить исход из идеи в реальность. Гоше видел в мифе неизменность недосягаемых истоков, которые «с точностью» воспроизводятся сегодня в разнообразных ритуалах. Но 36 лет спустя после выхода влиятельной книги Гоше, как мне представляется, в мифе следует видеть постоянную трансформацию истоков, транслирующую вечное в современность. Именно трансформативная сила мифа и отражена в его изменчивости и неопределенности.

Я приводил мнение Вико, согласно которому первичное творение мира и истории подчинялось не рациональным основаниям, но воображению, которое лежит в основе поэзии. Платон признавал, что область чувственной, материальной реальности (в отличие от мира идей и истины) – это сфера мифа, а не логической философской рефлексии. Там, где мы говорим о творчестве и генезисе, мы всегда оказываемся на границе между философией и поэзией. В этом смысле миф – не только перевод вечных истоков в пространство исторической современности, но способ поэтического мышления, без которого философия увязнет в логических схемах и метафизике абсолюта.