Текст книги "Осколки полевых цветов"

– Я слишком узкая?

Я взвизгиваю, потому что, черт возьми, он меня растягивает. Он качает головой, каштановые волосы падают ему на лоб. Я протягиваю руку и смахиваю их, чтобы увидеть его глаза. Мне нужно их увидеть. Он не может так от меня прятаться.

– Нет, – он медленно раскачивается из стороны в сторону, – это просто… – Его пальцы сжимаются вокруг моих бедер, приподнимая меня навстречу его толчкам. – Ты как будто сделана под меня.

Я прижимаю руку к его щетинистой щеке. Я не произношу этого вслух, но наши тела и так это понимают. Потому что так оно и есть. Мы никогда не говорили друг другу этого особенного слова. Любовь. Но это то, что он делает. Он не трахает меня, как я просила. Тайер занимается со мной любовью.

Ум.

Тело.

Душа.

Я наполнена им вся, целиком.

И я знаю, что в этот момент, в этом пространстве между нами я безвозвратно изменилась.

Я – его. А он – мой.

Ничто, ни время, ни расстояние, ни полный крах нашего мира, не сможет этого изменить.

Глава тридцать первая

Пицца после секса и фильм «Фокус-покус» на экране телевизора – наверное, это одни из самых любимых вещей в моей жизни. На мне футболка Тайера, под ней я совершенно голая. Время от времени он поднимает ее, чтобы помять мои груди, пососать мои соски или просто шлепнуть меня по заднице.

Тайер после секса – теперь тоже одно из моих любимых явлений. Он в хорошем настроении, груз, который обычно лежит на его плечах, временно исчез. Он улыбается, смеется и шутит. Он даже выглядит моложе.

– Поверить не могу, что это твой любимый фильм. – Он указывает куском пиццы на телевизор. Ему пришлось разогревать её в духовке, но никто из нас на это не жаловался.

– Он потрясающий, – усмехаюсь я. – Я все время его пересматриваю.

– Значит, Хэллоуин – твой любимый праздник?

– Конечно. Он должен быть у всех любимым праздником.

Он старается не улыбаться.

– Это еще почему?

– Потому что он просто чудесный. – Я откусываю кусок пиццы пеперони.

– Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что это слабый аргумент?

Я указываю на свое лицо.

– Я выгляжу так, будто меня волнует чужое мнение?

– Нет. – На этот раз он все-таки улыбается. – Но давай начистоту: ты реально считаешь, что он круче, чем Рождество?

– Да, аб-секс-солютно. Я так понимаю, твой любимый праздник – Рождество?

– Верно. – Он кивает и тянется за пиццей. – Когда мы с братом росли, мама делала все возможное и невозможное, чтобы превратить этот праздник в чудо. Даже создавала видимость, будто во дворе побывал северный олень. Это было… – Он делает паузу, подыскивая нужное слово, – волшебство. Я старался повторить это для Форреста. Дети заслуживают того, чтобы верить в чудеса. Реальность – это пощечина. Пусть они мечтают, широко распахнув глаза, пока у них есть такая возможность.

Я принимаю его слова и киваю.

– Это прекрасный взгляд на вещи. – Пожав плечами, я добавляю: – Просто мне нравятся привидение и вся эта кутерьма.

Он усмехается.

– Ты вырезаешь тыквы?

– Еще как! – Я заправляю за ухо прядь волос и вдруг смущаюсь от его пристального взгляда. – Каждый год в городе устраивается конкурс по вырезанию тыквы. Конкурс по лепке снеговиков тоже есть…

– Это вроде как…

– Перебор?

– Нет. По-моему, это здорово, что в городе проводятся такие мероприятия.

– Да, это не город, а скорее община.

Он протягивает руку и обхватывает своей большой ладонью мое бедро.

– Что ты…

Он притягивает меня к себе и прижимается поцелуем к моим губам.

– Мне захотелось, чтобы ты была ближе. – Он проводит носом по моей щеке и к уху. – Я с тобой еще не закончил.

По моей спине пробегает дрожь при мысли о еще более восхитительном удовольствии в умелых руках Тайера.

– Может, ты и не закончил со мной, а я еще не закончила с этой пиццей. Кто-то заставил меня сжечь много калорий.

Он усмехается.

– Ну, тогда насыщайся.

– А потом?

– А потом я насыщу тебя собой.

Уже поздно, когда я возвращаюсь домой. Мы досмотрели «Фокус-покус», и он снова занялся со мной любовью, на этот раз на полу. Это было интенсивно и сексуально. Я и не подозревала, что секс может быть таким.

Дверь скрипит, и я молча проклинаю наш старый дом за то, что он такой громкий. Дело не в том, что я боюсь, как бы меня не поймали с поличным. У меня нет комендантского часа, и мама мне всецело доверяет, но если она спит, я не хочу ее будить.

Она в гостиной и вскакивает с дивана при звуке открывающейся двери.

– Прости, мам. Не хотела тебя будить.

– Где ты была? – Она потягивается и зевает. – Я случайно тут задремала.

Единственный источник света в комнате – горящий экран телевизора.

– Я была у друга.

– О. – Она выглядит озадаченной, вероятно, потому, что знает, что кроме Калеба и Лорен я больше ни с кем не общаюсь.

Калеб. Боже, что теперь делать?

Чувство вины оседает у меня в животе, и я боюсь, что меня сейчас стошнит. Как это на меня не похоже – вытворять что‐то подобное. Мама поднимается с дивана, но покачивается и, поднеся руку ко лбу, садится обратно.

– Мама. – Я бросаюсь к ней. – Ты в порядке?

Ее глаза зажмурены, и судя по всему, ей больно.

– В порядке. Все отлично. Просто голова закружилась. Я думаю, из-за недостатка сна, – бормочет она.

Я тревожно хмурюсь. Я знаю, что у нее, как и у меня, случаются беспокойные ночи, но на этот раз у нее, кажется, что-то другое.

– Мама, – волнуясь, я беру ее за руку, чтобы помочь подняться. – Ты что-то не договариваешь?

Она бледнеет.

– Ничего. – Она встает и направляется к лестнице, ее рука дрожит.

– Я вижу, когда ты лжешь, – говорю я ее удаляющейся фигуре.

Она замирает и опускает ладонь на перила. Не глядя на меня, она произносит:

– Ты тоже лжешь. Думаешь, я не вижу? У всех нас есть свои секреты, Салем, и нам позволено их хранить.

С этими прощальными словами она уходит наверх и ложится спать. А я застываю на месте. Все мое тело словно сковано льдом. Я смотрю в окно на дом Тайера и тоже поднимаюсь наверх. Она никак не могла узнать. Я должна в это верить.

Глава тридцать вторая

Я торжественно еду на поезде в Бостон. Это неожиданная, но необходимая поездка. Я возмущена своим предательством Калеба. Даже если мне и было так хорошо, я поступила неправильно и не могу допустить, чтобы это продолжалось.

На вокзале я выпрыгиваю из поезда и спешу к кампусу и по адресу его общежития, который он мне дал. Я нервничаю.

Я люблю Калеба. Он мой друг, мой любовник. Он опора в моей жизни, на которую я могу положиться, и я собираюсь разорвать эту связь. Я знаю, что, когда все закончится, я, скорее всего, больше никогда о нем не услышу. Это отстой, потому что я не хочу его терять, правда не хочу, но я должна.

На улице дождливо и холодно, небо мутно-серое. Я надеваю капюшон, прячу руки в карманы и иду по улице.

Я не сильна в таких делах. Мне никогда не приходилось разбивать чье-то сердце, а Калеба я искренне люблю, и от этого только хуже. Но мои чувства к Тайеру всепоглощающи. Это магнетизм, который я не могу отрицать.

До появления Тайера я думала, что то, что у меня с Калебом, и есть нормальные отношения, и есть любовь. Но сильнее ошибаться я не могла. Калеб никогда не заставлял мое сердце биться так, как это делает Тайер. Я должна была порвать с ним раньше, но я была в растерянности и не сразу поняла, что происходит.

Зато теперь я это знаю и должна поступить правильно.

Я отправляю Калебу сообщение, и он предлагает мне прийти в его комнату. Я надеялась, что он встретит меня на улице.

Но я следую его инструкциям и оказываюсь за дверью, на которой висит белая доска. Я стучу в дверь, изнутри доносится какая-то возня.

Затем Калеб открывает дверь с сияющей улыбкой и заключает меня в объятия. Он крепко сжимает меня, утыкается лицом в мою шею, и я помимо воли с облегчением вздыхаю. Я правда по нему скучала. Я его обнимаю.

И ты собираешься разбить ему сердце?

Я уже это сделала. В тот момент, когда отношения с Тайером начали отклоняться от платонических, я причинила ему боль, даже если он этого и не знает.

Он опускает меня на пол и поворачивается к кому-то в комнате.

– Мэтт, это Салем.

Мэтт на кровати играет с каким-то гаджетом. У него темные, почти черные вьющиеся волосы.

– Класс. – Он едва заметно кивает.

– Идем. – Калеб берет меня за руку. – Я покажу тебе кампус.

Он взволнован, его глаза светятся счастьем, и я не могу сказать «нет».

Мы покидаем комнату, держась за руки. К тому времени, как мы выходим из здания, мне удается высвободить руку из его ладони. Чувство вины…Я не могу держать его сейчас за руку.

Калеб водит меня по кампусу Гарварда, указывает на разные здания и рассказывает, когда они были построены, на чьи деньги, и упоминает кучу других деталей, которые не укладываются у меня в голове.

Побродив в течение часа, мы берем в ларьке кофе и находим скамейку. Он насухо вытирает его рукавом своей куртки.

– Здесь красиво, – говорю я и делаю глоток латте с тыквенными специями. – Понимаю, почему тебе так нравится.

– Я бы хотел, чтобы ты была здесь.

– Я бы никогда не поступила в Гарвард.

– Я уверен, что поступила бы, детка. Но есть и другие колледжи, а еще ты могла бы жить и работать в Бостоне. Со следующего года мы могли бы снимать квартиру вместе…

– Калеб, – обрываю я его. Не плачь. Не плачь. – Нам нужно кое о чем поговорить.

– Конечно, в чем дело? Это мама? Слушай, я знаю, что она вела себя мерзко этим летом, но…

– Дело не в твоей маме. Я. Не. Буду. Плакать.

Он хмурится.

– Тогда в чем?

Я крепко сжимаю стакан с кофе.

– Калеб, скажи честно, у нас все было хорошо с тех пор, как мы закончили школу?

– Я… Салем, это нормально, что время от времени пары переживают трудные времена. У нас были некоторые проблемы, когда я поступил в колледж, но ничего криминального. – Он издает грубый смешок. Я его не поддерживаю, и он спрашивает, посерьезнев. – Так ведь?

– Калеб, – я задыхаюсь, произнося его имя.

Я не хочу сломаться, но это кажется неизбежным.

– Ты, что ли, меня бросаешь? – Похоже, он шокирован. Ранен. Разбит.

Я киваю, подбородок дрожит.

– Ничего не получается.

– Очевидно, у тебя. Я… я думал, у нас все нормально. – Он трет рукой подбородок. Обычно он гладко выбрит, а теперь на нем едва заметный намек на светлую щетину.

– Мы отдаляемся…

– Правда? Я не заметил.

Я не ожидала, что он будет так ошеломлен. Неужели только я почувствовала дистанцию между нами?

– Да, – тихо говорю я. Я не хочу превращать разговор в громкие разборки. – Ты почти все лето играл в футбол, занимался в спортзале и делал все, что хотела твоя мама. Ты даже не поехал со мной на концерт…

– Я сказал, что сожалею об этом, – напоминает он. В его глазах печаль.

– И я тебя простила, от всего сердца простила. Но сейчас ты здесь, – я указываю на кампус, – и здесь твое место. Не мое. Я считаю, что нам нужно расстаться. Нам нужно развиваться и расти, а вместе мы этого делать не можем.

– Ух ты. – Он тяжело выдыхает и потирает обтянутое джинсами бедро. – Ты правда хочешь расстаться?

Я киваю.

– Ты потрясающий, Калеб, но мне это необходимо. Необходимо узнать, какая я сама по себе.

Он качает головой и смотрит в унылое небо.

– Так дело не в тебе, а во мне? Так?

– Я не хочу тебя ранить.

– Тогда зачем ты это делаешь?

Мое лицо искажается от боли, слезы жгут глаза.

– У тебя кто-то есть, да? У тебя чувства к другому парню.

– Нет! – слишком поспешно выпаливаю я. – То есть да, – неохотно признаю я.

Он невесело смеется.

– Кто он?

– Неважно.

Пепел боли в его глазах.

– Ладно, можешь не говорить. – Он встает. – Надеюсь, ты с ним счастлива, Салем. Сейчас это прозвучит как сарказм, и, возможно, так оно и есть, но я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

Он уходит, низко опустив голову. Я жду пять минут и, немного придя в себя, встаю и возвращаюсь на вокзал. Приехав домой, я забираюсь в постель и плачу.

Глава тридцать третья

– Может, эта? – Форрест бежит впереди нас по полю и поднимает тыкву. Его крошечные мышцы напрягаются, когда он встряхивает ее и стучит по ней сбоку. – Нет, это негодный орех. – И он бежит к следующей.

Услышав «негодный орех», Тайер бросает на меня выразительный взгляд.

– На прошлой неделе мы смотрели «Чарли и шоколадную фабрику».

Он качает головой, стараясь не улыбаться. Интересно, почему он так бережет свои улыбки? Он не часто дает им волю.

– Может, ты имеешь в виду фильм «Вилли Вонка и шоколадная фабрика»?

– Нет. – Я беру тыкву, но обнаруживаю, что дно сгнило. Я хмурюсь. Это была бы идеальная форма для вырезания. Мы выбираем тыквы, чтобы вырезать их с моей мамой сегодня вечером. – Я ненавижу первый фильм. В детстве мне из-за него снились кошмары. – Я вздрагиваю. – Нет. Больше никогда.

Он откидывает голову назад и смеется. Боже, как я люблю его смех!

– Интересная ты женщина, Салем.

Женщина. Не девочка. Мне это нравится.

Впереди Форрест со стоном пытается поднять массивную тыкву, которую не смог поднять даже Тайер.

– Форрест. – Он подбегает к сыну и присаживается на корточки. Сегодня на нем рабочие брюки цвета хаки, клетчатая рубашка на пуговицах и жилет. Я не знала, что жилеты могут выглядеть так соблазнительно, но горный человек Тайер изменил мое мнение.

– Я хочу вот эту, папочка. Она огромеее-енная. – Форрест широко разводит руки.

– Для вырезания это неудобно, – возражает Тайер.

– Мне все равно.

Тайер вздыхает, но решает не спорить.

– Тогда помоги мне.

Тайер с трудом поднимает огромную тыкву, Форрест старается помогать. Вот это да! Я думала, что он с ней не справится, но он доказал обратное.

Я тащу тележку, и Тайер, подмигнув, опускает на нее тыкву.

– Мы незаметно потеряем ее, прежде чем уйти. – Форрест уже далеко впереди и нас не слышит. – К концу этой прогулки с этим сеновозом он вымотается так, что будет с трудом стоять на ногах.

– Не забудь про лабиринт, – напоминаю я.

– И лабиринт, – добавляет он.

Он идет рядом со мной и собирает подходящие тыквы для всех нас, а затем выбрасывает эту огромную и никуда не годную тыкву, когда Форрест отвлекается на коз.

– Я скажу ему, что козы попросили нас оставить им эту тыкву и поблагодарили Форреста за то, что он выбрал именно ее.

– Хорошая идея.

Он кивает и грустно улыбается. Я знаю, он переживает из-за того, что в этом году не проведет Хэллоуин со своим сыном. По‐видимому, Криста даже не предложила ему к ним присоединиться, хотя я уверена, что Тайер пригласил бы ее, если бы предполагалось, что Форрест в это время будет с ним. Мне грустно за Тайера. Он просто хочет чаще бывать рядом с сыном, но отцам это делать труднее.

– Папа! – подбегает к нам Форрест, когда мы направляемся к киоску. Его установили здесь, на ферме, чтобы посетители могли приобрести местные товары. – Можно мне покормить коз? Говорят, тут есть козлята, которые пьют из бутылочки!

– Конечно, приятель. Только сначала я за это заплачу. – Он указывает на очередь, в которой мы стоим. – Иди поиграй, а я пока все улажу.

Справа – огромная деревянная детская площадка.

– Хорошо, – пищит Форрест и убегает.

Тайер платит за бутылочку для кормления коз и, несмотря на мои протесты, за все тыквы, в том числе для меня и моей мамы. Пора бы уже привыкнуть, что спорить с Тайером бессмысленно. Он упрям до крайности.

Тайер загружает тыквы, а я беру Форреста и веду его кормить коз. Позже Тайер присоединяется к нам и наблюдает, как я общаюсь с его сыном.

Это забавно. Не могу сказать, что желание быть мамой у меня врожденное. Я никогда не испытывала к детям неприязни, но и не особо задумывалась о том, каково это – быть матерью. Очевидно, из-за моего детства. Как бы то ни было, детям я всегда нравилась, и я считаю их классными и очаровательными маленькими созданиями. Они говорят все, что у них на уме, и их любовь чиста. Но общение с Форрестом заставляет меня задуматься о будущем. О будущем, в котором я, возможно, стану матерью. Откровенно говоря, я легко представляю себя с парой детишек, а может быть, даже больше, чем с парой.

Козы опустошают бутылочку Форреста, и он просит еще одну. Тайер снова идет ему навстречу, и потом мы втроем отправляемся в кукурузный лабиринт.

– Знаешь, – говорит Тайер, когда Форрест убегает далеко вперед, – мне чертовски жаль, что раньше я не ценил так сильно моменты, проведенные с ним. – Я молчу, позволяя ему выговориться. – Когда я был женат, все было как надо, и хотя дела шли не очень хорошо, я думаю, я принимал как должное мысль о том, что моя семья всегда будет рядом. Но это не так. И теперь я вижу его не каждый день, иногда даже не каждую неделю, и это делает каждое мгновение с ним особенным.

– Ты хороший отец, Тайер. – Я чувствую, что ему нужно это услышать.

– Спасибо. – Я млею от удовольствия, когда его большая грубая рука скользит вниз и сжимает мою ладонь.

Я смотрю на наши руки, потом поднимаю взгляд на него.

– Ничего, что мы идем за руку?

– Тебе это мешает?

Я мотаю головой.

– Тогда все в порядке.

Я почти уверена, что Форрест не замечает, что мы держимся за руки, потому что слишком занят беготней по лабиринту. Он ищет выход и то и дело натыкается на тупики.

Визг вырывается из моего горла, когда Тайер тащит меня в один из тупиков, из которых только что выскочил Форрест. Его глаза горят, и моя киска сжимается от этого взгляда.

– Что…

Он обрывает мой вопрос и вдавливает меня в угол лабиринта, сухие кукурузные стебли шершаво касаются моей спины. Он целует меня, грубо, обжигающе, проникновенно.

Тайер Холмс поставил на мне свое клеймо. И я не сомневаюсь: что бы это ни было, кем бы мы ни стали, если мы будем расти и расцветать, как полевые цветы за нашими домами, или разобьемся и сгорим, это будет неважно, потому что когда я, старая и седая, буду лежать в постели и думать о своей жизни, он останется лучшей ее частью.

– Что ты вырезаешь, Салем? – спрашивает Форрест, пытаясь понять, что я делаю. Он рисует линии на своей тыкве, чтобы Тайер впоследствии вырезал по ним отверстия.

– Кошку, – отвечаю я и поворачиваю тыкву, чтобы ему стало лучше видно.

– Ты и правда любишь кошек, – беззаботно хихикает он. На заднем плане по телевизору идет «Кошмар перед Рождеством». Моя мама попросила Тайера принести один из ее складных столиков для распродажи и поставить его в гостиной поверх простыни, чтобы собрать туда все обрезки. Раньше она сделала бы это сама, но сегодня она выглядит очень уставшей. Я за нее беспокоюсь и понимаю, что придется на нее надавить, потому что я чувствую, что она что-то скрывает.

– Люблю. Кошки – лучшие. – Бинкс крутится под нашими ногами.

– Пап, я уже достаточно взрослый, чтобы завести кота?

– Нет, – отвечает Тайер. Он крайне сосредоточен на своей тыкве. Темная прядь волос падает ему на глаза, и он отбрасывает ее, мотнув головой. Его язык слегка высовывается, а взгляд сосредоточен на его творении.

– Когда ты построишь мне домик на дереве?

– Когда будет время. Но сейчас уже холодает, так что подождем до весны.

– Ладно, – ворчит Форрест, но тут же снова сияет. – А как насчет Рождества? Подаришь мне котенка? Щенка? А может, черепаху?

Тайер вздыхает.

– Ты никогда не прекратишь клянчить, да?

– Никогда.

Моя мама смеется. По ней видно, что присутствие мальчика подняло ей настроение.

– А до тех пор, – говорю я Форресту, ища способ его успокоить, – ты можешь навещать Бинкса в любое время, когда захочешь.

– Правда?

– Правда-правда.

Тайер усмехается, отрывает глаза от тыквы и смотрит на меня.

– Ты об этом пожалеешь.

Я пожимаю плечами.

– Я просто продлила приглашение, выданное раньше. Думаю, со мной все будет в порядке. – Я подмигиваю Форресту.

Мальчик пытается повторить этот жест, но быстро моргает.

– У меня получилось?

– Не совсем. Мы над этим поработаем. – Я похлопываю его по руке.

Он сияет:

– Я быстро учусь.

– Я не сомневаюсь. – Я взъерошиваю его волосы.

Мы вчетвером молчим, каждый усердно работает над своей тыквой. Когда моя «кошка» готова, я ею вполне довольна. Она не идеальная и на вид слишком простая, но мне она нравится, и это главное.

– Тебе дадут наклейку с золотой звездой. – Форрест поднимает большой палец. – Так делает наша учительница, когда мы хорошо справляемся с работой.

– Спасибо, Форрест, – говорю я. – Пойду проверю ужин. – В мультиварке у нас готовится жаркое, поскольку Тайер и Форрест будут ужинать с нами.

На кухне вроде бы все в порядке. Я достаю из холодильника банку диетической колы, открываю крышку и слушаю, как она шипит. К моей пояснице прижимается чья-то ладонь, и я, ахнув, разворачиваюсь лицом к Тайеру.

– Извини, мне захотелось попить. – Он с невинным лицом открывает холодильник, его рука скользит по моей заднице. – Ты предпочитаешь банки, – отмечает он, кивая на банку, которую я сжимаю в руке.

– Да. Мне так вкуснее.

– Ты бы предупредила. Я бы купил их вместо бутылок.

Я поднимаю плечи.

– Это не такая уж проблема.

– И тем не менее. Я хочу давать тебе то, что ты любишь. – Он вытаскивает бутылку пива, одну из тех, что мама хранит в задней части холодильника. Она уже предлагала ему пиво, но он отказался. – Ужин пахнет потрясающе. – Он опускает голову и утыкается лицом в мою шею. – Но ты пахнешь божественно.

У меня мурашки по коже, когда Тайер уносится из кухни, словно он – плод моего воображения.

Я стою и жду, когда сердце успокоится, после чего возвращаюсь в гостиную.

– Ну, как вам? – спрашивает мама, поворачивает свою тыкву в мою сторону и показывает ведьмино личико, которое она на ней вырезала.

– Ой! – восклицает Форрест, прежде чем я успеваю что-то сказать. – Как здорово, миссис Мэтьюз.

– Можешь звать меня Элли, милый.

Тайер вырезает тыкву Форреста.

– А что ты сделал? – спрашиваю я.

– А? – Он сосредоточен на своем проекте.

– Твоя тыква. Что это такое?

– А, ясно. – Он кладет нож и наклоняется, чтобы поднять тыкву.

Хватит пялиться на его бицепсы!

Но я ничего не могу с собой поделать и смотрю, как они напрягаются под его рубашкой. Он переворачивает тыкву и демонстрирует мне сестер Сандерсон. Я знаю, что он сделал это специально для меня. Я не могу не думать о той ночи. В его объятиях. Он надо мной. Движется внутри меня.

Боже, как же мне хочется этого снова!

– Не знала, что ты художник, – говорю я, надеясь, что похоть не слишком явно отражается на моем лице, только не в присутствии мамы. Я призналась ей, что порвала с Калебом. Она опешила, но сказала, что понимает и что ожидала, что так и случится после того, как он уедет в колледж. Он пожимает плечами.

– На самом деле нет.

– Это, – мама указывает на его тыкву, – требует таланта. «Фокус-покус» – любимый фильм Салем. Тебе он тоже нравится?

Он пожимает плечами.

– Недавно я посмотрел его впервые, и он мне понравился.

– Давайте включим его, когда закончится этот фильм. – Она указывает на телевизор. – Посмотрим его за ужином.

– Да, я хочу его посмотреть! – Форрест подпрыгивает на месте.

– Осторожнее! – тихо предупреждает Тайер, когда Форрест едва не ударяется головой о локоть отца.

– Прости. – Он встает со стула и подходит к тому месту, где у окна сидит Бинкс, и гладит его по голове.

– Хочешь выставить их на переднем крыльце? – спрашивает мама, указывая на наши готовые тыквы.

– Конечно. – Я беру сначала свою тыкву, потом ее, чтобы случайно не уронить.

Я ставлю их на стулья на лестнице и проверяю, чтобы они стояли лицом к улице. Когда я возвращаюсь в дом, Тайер смеется над чем-то, что сказала мама. Это глупо, но я вспоминаю, что сказала Джорджия этим летом, о том, что нашей маме следует попробовать встречаться с Тайером. Я знаю, что он ее не интересует, но это не мешает острому чувству собственничества овладеть мой. Он мой.

Я бегу на кухню, чтобы не натворить какую-нибудь глупость. Вдруг я не удержусь и сяду к нему на колени, чтобы обозначить свою территорию? Жаркое готово, и я начинаю нарезать мясо. Все остальное уже приготовлено – картофельное пюре, горошек и хлеб.

Он еще не подошел, а я уже чувствую спиной его теплое, успокаивающее присутствие. Я будто растворяюсь в нем, заземляюсь в его присутствии.

Как это возможно, что один человек, которого я знаю всего несколько месяцев, будоражил во мне столько разных чувств?

– Что не так? – бормочет он, утыкаясь головой в мою шею. Его губы прижимаются к моей коже, а руки обвиваются вокруг талии.

– Ничего.

– Ты уверена?

– Я в порядке. Просто веду себя иррационально.

– Иррационально, да? – Он отпускает меня и начинает резать мясо.

– Да. Я тебя приревновала.

– К кому? – Он застывает на месте.

– Мама с тобой разговаривала, и это напомнило мне, что сестра однажды сказала, что, по ее мнению, маме следует встречаться с тобой.

Он облизывает губы.

– Ах, вот как?

– Угу.

Он продолжает резать.

– К счастью для тебя, у меня на уме только одна женщина по фамилии Мэтьюз.

– Ах, вот как? – повторяю я его слова.

– Угу.

Я улыбаюсь. Мне нравится игра, в которую мы иногда играем, когда переворачиваем смыслы и повторяем произнесенные друг другом фразы.

Он оглядывается через плечо, убеждается, что мы по-прежнему одни, и быстро целует меня в губы.

– Тебе не о чем беспокоиться. Я весь твой.

Мне нравится, как это звучит – что Тайер Холмс на сто процентов мой.