Текст книги "Собрание сочинений. Том II"

О книге Э. Ренана «Жизнь Иисуса»
(О книге Ренана с новой точки зрения)

Введение

Настоящая статья представляет собой воспроизведение по памяти тех публичных лекций, которые нам приходилось неоднократно предлагать то на благотворительных собраниях, то учащемуся юношеству высшей светской школы и средней духовной, то разнообразной публике, интересующейся богословием. Раза четыре я излагал свои нижеприводимые мысли и наблюдения в Харьковской епархии, не раз в Петрограде и несколько раз в Житомире.

Лекции выслушивались с большим интересом, даже напряжением, а затем иногда были допускаемы прения, которые тоже проходили очень оживленно.

Нужно и теперь еще говорить и писать о книге Ренана, хотя она давным-давно оценена по достоинству (и даже в русской литературе имеется вполне достаточное число критических разборов ренановской басни), чтобы раскрыть читателю ее совершенное ничтожество и с научно-исторической, и с художественно-психологической точки зрения. Читали мы еще «опровержение» аббата Гетте, француза, принявшего Православие и подвизавшегося в литературе против лжедогмата папской непогрешимости; знакомы нам и статьи проф. Муретова, и составленная на заданную мной в академии нарочитую тему книга епископа Варлаама, и статья протоиерея Н. Боголюбова, и отделы о Ренане в курсах апологетики. Конечно, кто читал хоть одно из этих сочинений, тот не будет увлекаться Ренаном и верить ему. Но, увы, читателей подобных сочинений, да и вообще серьезных сочинений, а тем более богословских, очень мало, читателей же Ренана очень много. И в то время как не только среди богословов, но и среди причастных науке светских кругов давно и окончательно утвердилось мнение о книжке Ренана как об изобретении свободной фантазии, а не научном исследовании, так в широкой публике и среди студенчества обоего пола царит обратное мнение, заключающееся в основных положениях их несложного и принятого на веру катехизиса, так:

«1. Дарвин доказал, что человек произошел от обезьяны.

2. Конт доказал, что нет ничего сверхъестественного.

3. Спенсер, а раньше Спиноза доказали, что у человека нет свободной воли.

4. Ренан доказал, что Иисус Христос был обыкновенный человек, хотя и идеальный.

5. Маркс доказал, что жизнь движется только экономическими интересами людей и народов.

6. Ницше доказал, что жизнь людей есть борьба, в которой одолевают сильнейшие, а потому жалость и сострадание к слабым есть безумие, распространенное христианством, с которым поэтому надо бороться.

7. Вместо церковного нравоучения в основание общественной деятельности лиц и сословий должны быть поставлены начала «великой» французской революции: свобода, равенство и братство и непримиримая оппозиция ко всякому правительству и дисциплине».

Все эти нелепые тезисы не только непримиримы со здравым смыслом, но и между собой, особенно же 6-й и 7-й, а и все они противоречат последнему; но горе нашей современности в том и заключается, что она нисколько не стесняется противоречиями. Глашатаю истины и обличителю лжи несравненно легче было убеждать прежнего тупого, но убежденного Базарова, хотя бы и нелегко его вызвать на беседу и трудно сломить фактами его фантастическое упрямство; но те типы гугенотов нигилизма все-таки были искренни, не могли разделяться и следовали тому, в чем убеждались.

Теперь не то: общество и даже юношество просто перестали интересоваться истиной. Уже не предубеждение против веры, не слепое доверие к ее врагам, а совершенное безразличие ко лжи и правде стоит на дороге проповедника веры и добродетели. Обществу нужна не наука, не правила жизни, обоснованные на разуме; ему нужны только фразы, только популярные формулы, чтобы ими отталкиваться от всякого обличения, от всякого призыва к иной лучшей жизни, к борьбе со своими страстями. Только для этого им нужны и Дарвин, и Ренан, и Ницше, на которого в частности любят ссылаться молодые альфонсы в оправдание своего позорного ремесла.

Собственно, никто почти и не читал этих авторов, да и вообще теперь уже лет 20 почти никто не читает книг, только газеты да новые грязные романы, которые даже нельзя назвать книгами, а разве порнографическими открытками. Не читают даже Л. Толстого его же почитатели, хотя богословско-философские брошюры везде продаются за 40–60 копеек. Насколько взгляды этого писателя неизвестны публике, это видно из истории его погребения, когда его чествовали как друга конституции и революции, земства и школы, хотя не было в России столь горячего и крайнего врага всех этих учреждений, как Толстой со времени его «Исповеди» (1879) и до «Современного общественного движения» (1905), где он весьма резко утверждал, что ни Дума, ни земство не имеют никакого права именоваться народными представителями, что они народу совершенно не нужны и только его развращают. А попробуйте вычитывать из него подобные изречения современным людям: они поахают, покрутят носами, а в ваше отсутствие снова начнут молоть вчерашние нелепости, называя Толстого зарей новой политической жизни, обличителем бесправного монархического строя и пр. И это не будет преднамеренно сознательной ложью неукротимого пропагандиста, а чем-то вроде очередной пьесы заведенной шарманки. Заведут ее на первый номер, она играет «Под вечер осенью ненастной»; заведут ее на пятый, она играет «Невозвратное время». Так и наши современники имеют запас готовых фраз на каждый случай «серьезного разговора» и вовсе не интересуются знать, насколько эти фразы соответствуют мыслям тех авторитетов, на которые в них ссылаются.

Среди подобных якобы авторитетов не последнее место занимает и Ренан. Мы сказали, что теперь никто не читает книг. Конечно, это положение небезусловное. Кое-кто читает хотя начала и концы, если не книг, то книжек, к числу которых относится и «Жизнь Иисуса», особенно в перепечатке ее первых, популярных изданий. Говорят-то о ней многие, и она бойко расходится, особенно в еврейских изданиях, где «Елисейский дворец» Ренана заменен «Зимним» дворцом и фраза автора: «Римские солдаты были в то же время и палачами» заменяется выражением: «А солдаты всегда бывают в то же время и палачами». Книжки с таким революционным еврейским перчиком ходко шли по рукам гимназистов и гимназисток в 1906 и следующих годах и вместе с «лигами свободной любви» и «огарками» делали свое дело; но, что всего удивительнее, ею интересовались и интересуются доныне и те более серьезные молодые люди, которым все-таки совестно было расстаться со своей верой под давлением студенческой моды и студенческого террора (более жестокого, чем всякий другой террор). И вот, желая расквитаться с укорами религиозной совести, они все-таки ничего серьезнее не могли себе выбрать, кроме книжки Ренана, а при своем, увы, беспросветном невежестве они и заметить не могли, что перед ними не история, а голословная фабула, выдуманная автором из собственной головы, а не на основании исторических или иных научных данных.

Вот почему и до настоящего времени необходимо снабжать общедоступной критикой Ренана, если не саму молодежь – она ее читать все равно не будет, – то хотя бы ее законоучителей, которые в частности и меня так настойчиво просили записать и напечатать мои публичные беседы о его книжке «Жизнь Иисуса».

Итак, что говорят об этой книжке те немногие, которые ее читали? Говорят опять же не то, что они сами додумались, а то, что принято говорить о ней в обществе. Насколько мало вникали в ее содержание читатели, и особенно читательницы, видно уже из того, что большинство последних даже не замечает, что автор отрицает божество Иисуса Христа и Его воскресение из мертвых; правда, они редко дочитывали книгу до конца, но когда вы им предложите несколько тирад, из которых видно, что автор отрицает какую бы то ни было разницу между Христом и всяким человеком, то они, мало вслушиваясь в ваши слова, вспоминают другую ходячую в дамских кругах фразу: «Как бы то ни было, а меня научил любить Христа только Ренан, а не ваши попы!» – «Сударыня, неужели вы можете любить обманщика, который морочил людей ложными чудесами, даже фокусами, был самолюбив и мстителен, создавал себе популярность через влюбленных и экзальтированных женщин?» Барыня умолкает и растерянно хлопает глазами; тогда вступает в разговор нахмуренный студент: «Я ничего подобного у Ренана не заметил, хотя, конечно, понял, что он отрицает божественное достоинство Иисуса Христа, но зато он представляет Его идеальным, совершенным человеком, и такое мнение о его книге “Жизнь Иисуса” я считаю общепринятым в нашей среде».

Начинаешь читать по популярному изданию Ренана, т. е. по переводу с его первого или одного из первых изданий, как Иисус, сговорившись с Марфой и Марией, запрятали живого Лазаря в пещеру и затем проделали комедию воскрешения, как Иисус был самолюбив и «не выносил никакого проявления непочтительности», как во время Его последнего посещения Иерусалима «взаимная ненависть между ним и его врагами достигла крайнего напряжения», как у Него было немало подруг, а главная из них Мария Магдалина, которую Он «излечил от истерии своею мужественною красотою и дружбою» и т. д. Что же? Более серьезные и искренние ваши собеседники с удивлением возьмут из рук ваших книгу, перечитают места эти сами и умолкнут; но… я не ручаюсь, что завтра же, если разговор пойдет на эту тему, они не будут повторять о Ренане и Христе все, что говорили с вами накануне и что вы столь бесспорно опровергли.

У лютеран Ренан пользуется общим презрением и пренебрежением, хотя причиной тому не избыток их религиозности; напротив, там верующих во Христа как Бога меньше, чем среди русского общества, но там всем присуща известная освоенность со Священным Писанием, полное невежество в котором есть печальное достояние католиков и общества русского. В этом-то невежестве заключается причина тому, что даже образованные читатели не замечают того бесцеремонного искажения истории и совершенно произвольных вымыслов, которые дозволяет себе автор «Жизни Иисуса». Итак, обратимся к ней частнее.

Отношение Ренана к источникам своей темы. Два вымышленных периода в проповеди Иисуса

Ренан сам сознается, что, кроме Евангелия, история не знает первоисточников для восстановления научной биографии и характеристики Иисуса. Как человек неверующий, наш автор, конечно, не обязан доверять всем показаниям евангелистов, но это не дает ему права 1) самовольно измышлять целые периоды жизни нашего Спасителя без всяких к тому данных и 2) столь же произвольно перемешивать позднейшие слова и события с более ранними. Что мы разумеем здесь?

Автор задался целью лишить и личность, и учение Иисуса Христа той цельности и верности себе, которая составляет достоинство даже обыкновенного смертного и, конечно, неизбежна в Посланнике неба. И вот наш автор без всякого основания утверждает, что учение Христово разделяется на два различных периода: первый, когда Иисус был Сам Собою, тем идеальным Учителем любви и жизнерадостной преданности Богу, каким мы (?) Его любим. Второй период Его учения был мрачный, как плод разочарований в жизни, когда Иисус отчаялся в своей надежде переродить мир и людей любовью и перенес эту надежду к мифическому раю жизни будущей (которой, по Ренану, не будет), а в здешней жизни видел только торжество неправды и злобы.

Так как при всем желании выдержать этой точки зрения на разбор евангельских бесед и событий невозможно, так как «мрачные» взгляды на жизнь наполняют даже Нагорную беседу Христа (8-е и 9-е блаженства) и там же говорится о будущем загробном суде (Многие скажут Мне в тот день (Мф. 7, 22)), то Ренан, недолго думая, заявляет, что Христова проповедь и общество Его учеников явились до встречи назаретского Учителя с Иоанном Предтечей, до крещения Иисуса в Иордане. Этот-то первоначальный период Его проповеди и был тем неповрежденным истинным христианством, «где совершенно отсутствовали всякие догматы и культы, где небо сводилось на землю, где общество последователей Иисуса было охвачено беспредельным жизнерадостным энтузиазмом, который столь естественно возник в душе их Учителя и ими был усвоен на лоне чарующей галлилейской природы», где легко без изнурительного труда и нужды всем быть сытыми и при небольших требованиях жизни найти удовлетворение всем ее потребностям. Ренан ни единым словом не оговаривается о том, какие данные Евангелия или истории дают ему право на вымысел целого периода Христовой проповеди (до крещения от Иоанна, вопреки этому указанию в Деян. 1, 21–22): он, видимо, надеется, что неосведомленные читатели просто не заметят этого издевательства над собой со стороны автора, и он ошибся в своей надежде. Впрочем, вероятно, некоторые заграничные критики подчеркнули этот нечестный прием, ибо через 4 года после первого издания своей книги Ренан приблизительно в 1865 году в 13-м издании ее, «значительно исправленном и дополненном» и имеющем внешность ученой книги (т. е. снабженной примечаниями и ссылками), уже замалчивает или, вернее, маскирует свой первоначальный вымысел целого периода Христовой проповеди, хотя и не отказывается от этого вымысла, представляя встречу Иоанна Крестителя и Иисуса Христа как встречу двух уже прославивших себя еще не в равной мере проповедников, решивших не вступать друг с другом в конкуренцию, но политично осыпавших друг друга комплиментами перед простодушной толпой.

Отметив совершенно произвольный прием автора в изложении жизни Иисуса, точнее, в выдумывании Его жизни из собственной головы, остановимся еще немного на описании встречи и знакомства «этих двух молодых энтузиастов, полных одних и тех же надежд и ненависти (sic), которые могли сойтись в общем деле и поддерживать друг друга». Отсюда мои читатели, наверно, предложили бы мне вопрос, который и поставим в заглавие следующего параграфа.

Основной прием Ренана в построении характера Иисуса Христа

Неправда ли, приведенных сейчас выписок из книги Ренана совершенно довольно, чтобы видеть, как он далек от того, чтобы изобразить Иисуса Христа «идеальным человеком», и как он бесцеремонно ставит Его в разряд обыкновенных политических агитаторов со всеми неизбежными для такого призвания и далеко не честными приемами? Русские люди даже в лице совершенно неверующих Божественному достоинству Христа (вроде Л. Толстого) привыкли, однако, видеть в Нем, согласно Евангелию, прежде всего живую правду, совершенно отрешенную от всяких сделок (компромиссов) с жизнью; и вот они с недоумением должны бы остановиться над приведенными выражениями Ренана и спросить себя: какую же миссию усваивает автор Иисусу? Какую ставит себе задачу в истолковании или, вернее, в построении Его типа?

Двойную, ответим мы. Автор знает, что в европейском обществе не принято открыто поносить или осмеивать Иисуса Христа. Это допускается в отношении всех прочих святых, начиная с Богоматери, но Христа можно отрицать как Бога, а все-таки не унижать явно и не осмеивать. И вот автор, имеющий все-таки в душе именно эту цель и не могущий ее вполне скрыть от более зоркого читателя, старается облечься в одежду друга Христа, чтобы успешнее достигнуть своей цели. Он вырабатывает из Христа самый популярный среди французов его времени и любезный их сердцу тип оппозиционно настроенного политического фрондера и, становясь под знамя последнего, как бы его верный последователь, уже не дает возможности поверхностному читателю укорить себя как врага Христова, когда он изобильно наделяет назаретского Учителя всеми качествами оппозиционного лидера, настолько удаляющими последнего от типа идеального человека, настолько лишающими Его даже качеств честного человека, что не заметить этого могли только французы, для которых умение общественного деятеля приобрести популярность заменяет собой все самые необходимые для порядочного человека даже минимальные требования морали. Пользуясь подобным отношением своих соотечественников к нравственности, наш автор так разрисовал, так обмарал нашего Спасителя, что, прочитав всю книгу, даже любой современный француз почувствует себя в отношении к Тому, Кого его родители признавали Богом, сошедшим на землю, не только не как к святому, но даже не как к нравственному авторитету, а разве как к ловкому агитатору. Другое дело – французы, современные первым изданиям книги: тогда шло приготовление к свержению монархии Наполеона III, к учреждению Коммуны и Третьей республики, поэтому увлечение типом политического фрондера было так велико, что можно было Ренану остаться в глазах современников почитателем того самого Иисуса, Которого он столь нагло испачкал, и тем достигнуть своей конечной цели – развенчать Великого Учителя, не навлекая на себя укора в неуважении к Нему.

Если вы будете читать книгу Ренана, разгадав его прием, сейчас мною изложенный, то безошибочно поймете объединяющий смысл всех с виду совершенно произвольно истолкованных событий; поймете, почему он одно отрицает (даже не чудесное), другое признает как несомненное; почему он, осыпая личность Иисуса Христа своими лицемерными комплиментами, в заключение не только не дал Ему полной характеристики, но не указал ни одной характерной черты Его духа, а только говорит о Его «изумительной способности внушать к себе привязанность людей и особенно женщин». Правда, это было отчасти плодом болезненной аффектации Иисуса, ибо слова «больной» и «святой», по Ренану, – синонимы, а также Его геройской смерти в молодые года. «Представим себе, – говорит Ренан, – что Иисус тянул бы лямку своей божественности до 60 или 70 лет, теряя мало-помалу свой небесный огонь, мало-помалу изнашиваясь под бременем небывалой ноши. Но все благоприятствует тому, кто отмечен судьбой: он идет к славе, повинуясь непреодолимому влечению и роковому закону». Такая характеристика или, лучше сказать, такое уклонение от характеристики производит совершенно иное впечатление на француза вообще и на француза 60-х годов XIX века в частности, и иное на читателя с более ясным различением добра и зла, правды и обмана. В глазах последнего остается от ренановского Мессии жалкое впечатление аффектированного юноши, не успевшего выдохнуться по причине ранней смерти, прославившегося благодаря такой роковой случайности. Напротив, читатели, находящиеся в революционном угаре, как французы 60-х годов или русские 10 лет тому назад, готовы восхищаться всем, что только пахнет заговором или оппозицией, и Иисус, честолюбивый мечтатель, дамский кавалер, обманщик и льстец черни, для них не представляет ничего отталкивающего, и они готовы ради такого модного типа расстаться с тем остатком веры в истинного Иисуса Христа и благоговения к Нему как Милосердному Искупителю рода человеческого, который еще не был до конца вытравлен из их сердца окружающей их нигилистической атмосферой.

Итак, мы, овладев тем регулятивом, по которому движется тенденция автора, можем проследить его «Жизнь Иисуса» по крайней мере в главнейших ее моментах.

Двоякое представление Ренана: Иисус Христос – то политический агитатор, то сентиментальный непротивленец

Решимость юноши Иисуса выступить проповедником нового учения находится, по Ренану, в теснейшей связи с бывшими в ту эпоху частыми восстаниями иудейских шаек против римской власти.

Сказав мимоходом, будто «Иисус не придавал большого значения политическим событиям своего времени, а быть может, был плохо о них осведомлен», Ренан совершенно произвольно, без всяких оснований, кроме расчета на доверие неосведомленных читателей, заявляет через две страницы следующее: «Гораздо более влияния на Иисуса оказало движение Иуды Гаваонита. Из всех мер, которые были введены в странах, только что завоеванных Римом, самой непонятной была перепись. Некий Иуда из города Гавы создал многолюдную школу, отрицавшую законность налога и вскоре открыто восставшую против него». Автор страницы две посвящает довольно непроверенным сведениям о сей школе и, надеясь, что читатель уже успел забыть его аподиктическое заявление о влиянии сей школы на Иисуса, продолжает уже в другом тоне: «Иисус, быть может, виделся с Иудой, который понимал иудейскую революцию столь отлично от него (какую революцию?!); во всяком случае он был знаком с его школой (?!), и, быть может, именно как бы в виде протеста против его заблуждения он и произнес свой афоризм относительно динария кесаря». Вот как пишет Ренан историю! «Афоризм» о динарии был ответом на прямо поставленный вопрос фарисеев; мог ли бы иначе ответить на него Иисус, если бы и ничего не знал об Иуде Гаваоните? Причем же тут протест? Но Ренану, при полной невозможности представить Иисуса обычным политическим революционером, все-таки хочется поставить Его хотя бы рядом с революцией, чем, с одной стороны, совершенно устраняется мысль о Его святости и божественности, а с другой – все-таки делается некоторое удовлетворение революционно настроенным читателям, как спившемуся пьянице бывает достаточно понюхать водки, чтобы почувствовать удовольствие и снова охмелеть.

И действительно, по Ренану, выходит, что Иисус еще много времени после Своего выступления на проповедь колебался в том, не сделаться ли активным деятелем революции. Только во втором периоде Своей проповеди, окончательно поддавшись постепенно охватившей Его болезненной экзальтации, Иисус перешел в область чисто религиозную. «С этого момента (?) он, без сомнения, отказался от политики; пример Иуды Гаваонита показал ему бесполезность народных восстаний». Так пишет автор, но и здесь продолжает подмигивать революционерам современной Франции и продолжает: «Подчинение его установленным властям было по существу насмешкой, но по форме полным. Он уплачивал подать кесарю, чтобы не прогневать его. Свобода и право не от мира сего (?); зачем же портить жизнь напрасною щепетильностью?.. Он основал, таким образом, то учение высшего презрения, истинное учение о свободе духа, которое только и дает душевный мир».

Приводя подобные похвалы Иисусу, от которых сконфузился бы и самый толстокожий оппортунист, Ренан в полной уверенности, что его не будут проверять, приводит под строкой евангельскую ссылку (см. Мф. 17, 23–26), где речь о сборе на храм, сборе, как там же видно, добровольном и, конечно, не имевшем никакого отношения к кесарю.

Мы уже упоминали о том, что, представляя Иисуса чем-то близким к политическому агитатору, хотя и чуждым кровавой революции (ведь это самая удобная позиция и для парижского буржуя-домовладельца, каковым был автор), Ренан щедро наделяет своего Иисуса и прочими отрицательными свойствами такого деятеля – исканием популярности, подбором партии, борьбой с представителями партий противоположного направления и т. д.

Ренан местами не стесняется представлять Иисуса Христа не только устроителем эгалитарного общественного порядка, но и прямо анархистом, даже отрицателем священных прав родителей и семейных уз. На первой же странице своей книги он пишет: «В эту эпоху жил великий человек, который своей смелой инициативой и той преданностью, которую он сумел (sic!) внушить к себе, создал и самый объект, и исходную точку веры человечества». Неправда ли, читатель, вам странно наталкиваться на последние слова этой тирады, которая начинается с характеристики, подходящей для Наполеона, для Юан-Микая, но не для проповедника непротивления злому? Не смущайтесь этим противоречием: из заключительных глав книги вы увидели бы, что автор ее под религией человечества разумеет не христианство, но три принципа французской революции, которая была выполнена без всякой сентиментальности.

Понятно, что Иисус Ренана, явившийся будто бы в истории первоначальным основателем подобного равенства людей посредством гильотины, «с детства восстал против родительской власти и, бросив избитые пути (?), следовал своему призванию». Мы не знаем, как согласует Ренан такую характеристику со словами Христа: Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди… не убивай, не прелюбодействуй, не кради… почитай отца и мать (Мф. 19, 17–19) и проч. – и Его укором фарисеям за разрешение лишать своих старых родителей помощи под предлогом жертвы на храм: хорошо ли, что вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание? (Мк. 7, 9). Заметьте, что Христос привел заповедь Моисея, включая его слова: «Злословящий отца или мать смертью да умрет» (см. Мк. 7, 9-10).

Не знаем, как согласит Ренан эти изречения со своим взглядом на Иисуса как на отрицателя родительской власти, но свой взгляд на Него как на анархиста он проводит и дальше. «Отдавая земным властям, представителям силы в его глазах, дань почтения, полную иронии (?!), он находит высшее утешение», «он является в самом центре иудаизма выдающимся революционером». Аттестовав так перед революционным обществом Франции 60-х годов Иисуса Христа и тем заработав себе право пачкать Его личность всеми свойствами политического фрондера, представив Его «сознательным товарищем» для современных автору коммунистов, он, однако, не забывает, что ведь не все общество состоит из революционеров, и потому дополняет характеристику Иисуса Христа другим еще оттенком, совершенно несовместимым с тем, что написано о Нем выше, но не менее заманчивым для современников. Последнее было для автора тем необходимее, что, представив Иисуса только как революционера, ему не удалось бы написать о последнем более трех или четырех страниц, ни выполнить своего плана – представить возможно полную шаржированную биографию Иисуса Христа.

И вот автор набирает картинок иного рода, которыми можно привлечь более спокойную, сытую и веселую масть современного ему общества. Не стесняясь противоположностью вкусов последней сравнительно с фанатиками революции, автор в своих целях может великолепно использовать ее симпатии и антипатии. Действительно, что она любит и чего не любит? Она более всего боится каких-либо аскетических подвигов, требовательности в отношении догматов и культа – вообще каких бы то ни было обязанностей. Ей нужна религия как… чувство, как сладкий лимонад после сытного обеда. И вот Ренан представляет религию Иисуса именно такой: она наполняет душу радостью и спокойствием и ни к чему не обязывает вас. Сам Иисус, по Ренану, представляет собой некую непримиримую раздвоенность: то Он оказывается фанатиком, сектатором и революционером, то чем-то вроде нежного аркадского пастушка, окруженного влюбленными женщинами. Объединяющего начала вы не найдете ни в личности, ни в учении Иисуса: оно – в намерении автора угодить и современным революционерам, и изнеженному, извращенному обществу. «Иисус – основатель истинного царствия Божия, царства кротких и смиренных, вот каким был Иисус первых дней его жизни (т. е. проповеди), дней ничем не омраченной непорочности, когда голос Отца его звучал в его груди с наибольшей чистотой тембра. Тогда в течение нескольких месяцев, может быть, года (т. е. до встречи с Иоанном Крестителем – период жизни Иисуса, выдуманный автором из головы) Бог действительно обитал на земле. Голос молодого плотника вдруг (?) принял необыкновенную мягкость. Все существо его дышало бесконечной обаятельностью, и кто раньше его видел, теперь не узнавал и т. д. Его приветливый характер и, быть может, обворожительная внешность, какая иногда встречается у еврейской расы, создали вокруг него особую увлекательную атмосферу, от влияния которой никто из среды этих добродушных и наивных племен (т. е. Галилеи) не мог устоять». «Братство людей – сынов Божиих – и все моральные последствия, которые отсюда вытекали (а не заповеди), были выведены с необыкновенно тонким чутьем».