Текст книги "Собрание сочинений. Том II"

Главные мотивы деятельности Иисуса среди народа

Итак, Ренан уже выговорил себе право марать всю деятельность Иисуса Христа, начиная с самого Его крещения от Иоанна; выговорил через то, что выдумал неведомый никому более ранний и более якобы чистый период Его учения, а то, что известно об Иисусе Христе читателям Евангелия, наш автор будет систематически опошлять.

Из трех или четырех элементов сложилась жизнь и смерть Иисуса, по Ренану: из Его самообольщения фантазией о Своем мировом призвании, самообольщения, неизвестно откуда появившегося в Его голове; из поддержки народных суеверий о Нем как о Мессии, сыне Давидове (тогда как Он не был, по Ренану, потомком Давида); из мистификации чудотворений и из тех столкновений с фарисеями, в которых в значительной степени Он сам был виноват через избыток самообольщенного самолюбия.

Самообольщение нередко увлекает споткнувшуюся с правого пути религиозную совесть в далекие дебри и затем побуждает самообольщенного ко лжи, дабы поддержать среди людей свою фантазию. Явление это имеет настолько отталкивающий характер, что ни Ренан, ни другой наблюдатель никогда не могут искренно преклоняться перед таким типом и не снизойдут к нему ради искренности его в первоначальном самообольщении. Но уже никакого снисхождения и ни у кого в мире не заслужит тот учитель, которого не самообольщение довело до фокусов и обманов, а последние с самого начала предприняты им как система мистификации простодушных людей, и затем уже успех такого нечистого приема, доставивший учителю славу, поднял его собственное самомнение до почитания себя за сына Божия. С Иисусом Ренана произошло именно такое скверное превращение. Приемы мистификации Он пустил в оборот с самых первых дней Своей проповеди после крещения и имито вербовал Себе первых последователей. Вот как пишет об этом Ренан:

«Он делал вид, будто знает некоторую тайну того лица, которое он хотел завербовать (sic!), или же напоминает ему какое-либо обстоятельство, особенно милое его сердцу.

Говорят, таким именно образом он растрогал Нафанаила, Петра, самарянку. Скрывая истинную причину своей силы, я хочу сказать своего превосходства над окружающими, он делал уступку идеям своего времени, причем надо заметить, что эти идеи он вполне разделял и позволял думать, что откровение свыше раскрывало перед ним все тайны сердца… Говорили, будто он беседует на вершинах гор с Моисеем и Илией… что ангелы слетались поклоняться ему» и т. д.

Неправда ли, какая отталкивающая картина? Предчувствуя брезгливую гримасу на лицах даже своих невзыскательных соотечественников, революционеров 60-х годов, автор старается немного смягчить ее вставкой бессмысленной фразы о том, что Иисус разделял народные суеверия о существовании Ангелов и явлениях давно умерших людей. Но если все это было в Его глазах не детским заблуждением, то Он вдвойне виноват в обманном присваивании Себе с тщеславной целью сверхъестественных знаний и дел, которых на самом деле у Него не было.

Как бы то ни было, но приемы эти имели огромный успех: «Он ходил по Галилее как бы в вечном празднике. Он пользовался для своих путешествий услугами мула (произвольное искажение шествия на осленке в Иерусалим)… Иногда ученики устраивали ему сельское торжество, в котором главную роль играли их одежды, заменявшие собою ковры. Все население сходится сюда (где останавливался Иисус), сбегаются дети, прислуга их разгоняет, они снова врываются (?)… Он заступался за тех, кто хотел его почтить. И женщины, и дети обожали его. Его недруги всего чаще (?) упрекали его в том, что он заставляет их чуждаться своей семьи. Эти нежные существа всегда податливы на соблазн». Договорившись до последней мерзости, Ренан делает, конечно, глухую, без подлинных слов ссылку на известного еретика Маркиона в его прибавлении к Евангелию от Луки (см. Лк. 23, 2), где обвинители говорят, что «Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя себя Христом Царем».

Кажется, тут ясно показано, в чем мнимое развращение народа, но Ренану понадобилось бросить еще один камень в Христа, и он ссылается на Маркиона (или, как пишет его невежественный переводчик, Марсиона), хотя сам же оговаривается, что вообще его писание не представляет собой критической ценности.

Как бы то ни было, но поклонение суеверного наивного народа галлилейского и обольщенных женщин подняли самомнение Иисуса до такой степени, что, придя в Иерусалим, Он совсем не мог переносить критического отношения к Себе, а тем менее – невнимания еврейской интеллигенции и иерархии, почитая Себя со слов Своих почитателей за некоего высшего посланника неба, хотя подобное поклонение людей было достигнуто столь нечистоплотными средствами. Представляем читателю судить, насколько психологически возможно такое самообольщение сознательного обманщика и обольстителя глупых женщин.

Однако под пером нашего бесцеремонного психолога не только обольщение обманутых простаков, но и пренебрежение жителей Иерусалима в равной мере содействовали самообольщению Иисуса вместо того, чтобы Его образумить.

«Враги раздражили его и своим непочтением, которого он положительно нигде не мог переносить, и своим неблагоговейным отношением к священным предметам, которое оскорбляло религиозное чувство Иисуса, иногда доходившее до щепетильности». Казалось бы естественным, что Иисус начнет проповедовать о благоговении в храме, но Ренан, надеясь на слабость критических аппаратов в головах своих читателей, дозволяет себе тут же такое salto mortale: «Вообще он не любил храма… все эти старинные иудейские установления ему не нравились»… «Его последователи, истинно новые люди (христиане из иудеев), испытывали отвращение к этой античной святыне».

На самом деле Господь продолжал благоговеть пред храмом до последних дней Своей жизни и исполнять Моисеев закон вопреки искажениям Его слов у Ренана, которому нужно было задобрить читателей заявлениями, будто Иисус отрицал всякий обряд и закон Моисея. Вот почему, приводя почти целиком обличительную речь Христа против фарисеев в 23-й главе Матфея, Ренан без всякой церемонии выпускает те слова, которыми опровергается его представление о Христовой вере: «Что больше – золото или храм, освящающий золото? Дар ли или жертвенник, освящающий собою дар?.. Клянущийся храмом, клянется им и Живущим в нем (см. Мф. 23, 21)». Однако на всякого хитреца довольно простоты, и наш писатель, по-видимому, сам не заметил, как в его «исправленной» речи Иисуса остались следующие слова, совершенно уничтожающие так смело и многократно повторяемое автором заявление о ненависти и отвращении Иисуса к обрядовому закону Моисея: вы даете десятину с мяты, аниса и тмина и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; сие надлежало делать и того не оставлять (см. Мф. 23, 23).

Так говорит мнимый отрицатель закона и культа в последние дни Своей жизни, а наш автор после первого путешествия в Иерусалим выражается об Иисусе вот как:

«Иисус возвратился в Галлилею окончательно отрешившимся от своих еврейских верований и в ярко революционном настроении (?). С этого времени его идеи начали формироваться с полной отчетливостью. Невинные афоризмы его первого (?) пророческого периода (т. е. до крещения от Иоанна), прекрасные проповеди нравственности второго периода теперь переходят в решительную политику». Автору мало горя в том, что он на 91-й странице, сообщая о начале самообольщения Иисуса, утвердившегося в понятии о Себе как Мессии, Сыне Божием и будущем Судии вселенной, писал так: «С этого момента он, без сомнений, отказался от политики». Которой же странице прикажете верить: 91-й или 184-й? Но автор не боится едких насмешек читателя, уверенный в короткости его памяти и стадном стремлении к отрицанию всего божественного во что бы то ни стало; и он не ошибается: даже ученые критики не ставят ему на вид этих неприкрытых противоречий, а план своего творения он выполняет успешно – угождает и современным ему революционерам, и благодушной буржуазии, и великосветским дамам, показывая одним красное знамя, а другим сладкий лимонад. Вот почему Ренан нисколько не смущается утверждать на одной странице, что Иисус, поверив Своей мечте о будущем царстве и воскресении мертвых, «отказался от политики», а в другом – что Его речи «переходят в решительную политику»… (взамен чистой «морали»), когда Он признал Себя Мессией. «После своей смерти он возвратится в славе, в сопровождении легионов ангелов, те, кто отвергал его, будут посрамлены». Да не подумает читатель, что автор употребляет слово «политика» и «революционер» в духовном смысле: нет, он усваивает Иисусу самые воинственные замыслы: «Царство Божие не может быть завоевано без насилий; оно водворится путем катастроф и раздоров»; затем следует глухая цитата Мф. 11, 12, до которой читатель-католик добираться не станет, а если доберется, то с удивлением увидит в словах Евангелия нечто, указывающее не на будущее, а на прошедшее и, пожалуй, настоящее и не имеющее ничего общего с войной и революцией: От дней же Иоанна Крестителя доныне царство Божие силою берется, и употребляющие усилие восхищают его. Речь идет о нравственных усилиях, потребных для чистоты сердца, как в притче о сеятеле: «Это те, которые, услышав слово, хранят его в добром и чистом сердце и приносят плод в терпении» (см. Лк. 8, 15). Вообще же по книге Ренана остается совершенно непонятным, как Иисус, обманывая народ, сердясь на фарисеев за невнимание к Себе, решая силой водворить Свое царство, мог при этом вообразить Себя безгрешным Сыном Божиим и Судьей живых и мертвых. Это было бы форменным помешательством в духе мании величия, при которой нет места представлению Его дела самоотверженным подвигом любви.

Окончательное самообольщение Иисуса

Чтобы еще более подмарать личность Иисуса и приписать Ему бесчестные проделки даже в ненормальном состоянии Его умственной жизни, Ренан, как мы говорили уже, усваивает Ему обманную эксплуатацию иудейских поверий. «Титул “сын Давида”, – пишет Ренан, – был первый, который он принял, причем он, вероятно, не участвовал в невинных (?) подтасовках, сделанных в подтверждение его права на это наименование». Далее Ренан утверждает, что потомства Давидова вовсе не было во времена Иисуса, но «он позволял называть себя этим именем, ибо без него он не мог надеяться на какой бы то ни было успех. По-видимому, кончилось тем, что это стало ему нравиться, ибо он охотнее совершал чудеса, когда, обращаясь к нему, ему давали это имя». Остается непонятным, когда же Иисус не участвовал в этой подтасовке: когда принял не принадлежавшее Ему родство с Давидом или когда почти требовал признания неправды? Нужно быть очень низкого мнения о нравственном чувстве читателя, чтобы надеяться на его согласие признать такие подтасовки «невинными». Однако автор в своем расчете на современников, по-видимому, не ошибся.

Итак, Иисус «творил чудеса», т. е. обманывал народ особенно охотно, когда Его величали сыном Давида, кем Он вовсе не был. Такую личность напоминали бы нам выживший из ума полковник, дающий подачки только тем просителям, которые назовут его «ваше превосходительство», или купчиха, требующая, чтобы прислуга и просители называли ее барыней. Хороши должны бы быть и «чудеса», совершенные по такому тщеславному побуждению. Наш писатель и не стесняется в выражениях для их аттестации и только для приличия не прилагает в полноте такой аттестации к личности Иисуса. Этой материи посвящена его 16-я глава. Вот что он там пишет: «То, что составляло славу великого учителя, нам теперь представляется как бы унижением его достоинства, и если когда-либо культ Иисуса ослабеет среди человечества, то, несомненно, это будет благодаря тем его деяниям, за которые в него уверовали. Критики не находят никаких затруднений при оценке этого рода явлений (т. е. ложных чудес Иисуса). Чудотворец нашего времени… внушал бы отвращение, ибо он совершал бы чудеса, в которые сам не верит: он непременно был бы шарлатаном». Далее идет речь о том, что иначе было в средние века, когда жизнь великих людей потомки разукрашивали чудесными вымыслами. Потомки, даже и современники, скажем мы, – это другое дело, но как сам Иисус мог избежать данной Ренаном аттестации чудотворца нашего времени, когда мы уже видели из приведенных цитат, что Его пророчества, прозрения и чудеса были сознательным обманом в целях собственной популярности? Ренан старается выделить из чудес, представляющих собой сознательный обман, такие, где медицинская помощь определялась нравственным воздействием на душу исцеляемого. Не будем останавливаться на последних случаях, ибо они могут иметь касательство только до исцеления бесноватых; но ведь за всем тем остаются исцеления хромых, слепых, сухоруких, скорченных, прокаженных, кровоточивых, расслабленных, горячечных, далее воскрешение из мертвых, насыщение пятью и семью хлебами тысячи людей, чудесные ловитвы рыб, хождение по водам, запрещение ветру, иссушение смоковницы, ухо Малха и прочее.

Наш автор большую часть таких чудес просто замалчивает, а к остальным применяет свой обычный прием: бросить в Иисуса ком грязи и сейчас же привести смягчающее обстоятельство, нисколько не примиряющее читателя с личностью Иисуса, но убеждающее его в отличном расположении самого автора к назаретскому Пророку.

«Среди рассказов о чудесах, утомительно (?) перечисляемых в Евангелиях, невозможно отличить чудеса, приписываемые Иисусу общественным мнением… от тех чудес, в которых он дал согласие играть активную роль. Особенно невозможно определить, насколько исторически достоверны некоторые неприятно поражающие подробности этого рода событий в виде, например, усилий, смущений, трепета и других приемов, отзывающихся фокусничеством». Из приводимых под строкой цитат видно, что автор разумеет кровоточивую, исцелившуюся тайным прикосновением к одежде Иисуса и Им обличенную, а затем рыдание Марии и Марфы и слезы самого Иисуса. Автору хочется навести читателя на мысль, что смущение первой и слезы последних были одним притворством заранее условленных с мнимым чудотворцем; на самом же деле та женщина была совсем здоровой, а Лазарь живой сидел в пещере для устройства общенародной мистификации воскрешения четверодневного мертвеца. Автор предлагает для более опрятных в нравственном отношении читателей маленькое противоядие их огорчению такими, уже жестоко оскорбительными отзывами о делах (т. е. проделках) своего Иисуса, но это противоядие – ссылка на невозможность отделить вымыслы современников от действий самого Иисуса – вовсе лишено искренности: почему автор не прибавляет такой же оговорки ко всякой странице книги? Вот его слова, сюда относящиеся: «Я уже говорил об этом и повторяю еще раз: если заставить себя, излагая жизнь Иисуса, упоминать только о несомненных фактах, то пришлось бы ограничиться лишь несколькими строчками. Он существовал, был родом из Назарета (?) в Галилее, проповедь его была обаятельна» и т. д., следуют восемь строк о предании и смерти Иисуса и фабула последователей о Его воскресении. Итак, почему касательно исцеления кровоточивой и воскрешения Лазаря особенно трудно установить историческую почву этих событий? В нравственном характере Иисуса, как мы видели, в других случаях не было препятствий к такого рода приемам, а изложение этих чудес отличается в Евангелиях именно тем характером, который самим же автором признается наиболее достоверным. Таковыми автор по справедливости признает те повествования Евангелий вообще и четвертого в частности, где в рассказ вводятся различные обстановочные детали, не требующиеся идеей рассказа; автор на этом основании совершенно верно восстановляет подлинность четвертого Евангелия, изобилующего такими деталями и все-таки отрицавшегося тупоголовыми и лишенными художественного чутья немцами. Между тем именно такой преимущественной детальностью отличается повествование об исцелении кровоточивой, связанное с чудом воскрешения дочери Иаира, а также, да еще в большей степени, чудо воскрешения Лазаря, к которому мы вернемся. Предоставляем судить читателям, насколько можно почитать их сознательным фокусничеством, но представлять их позднейшей легендой невозможно по тем самым приемам критики, которые на этот раз вполне научно предложил сам Ренан в своем введении. K такому выводу направляет читателя и автор, но он не желает открыто расписаться в том комке оскорблений, который бросает в лицо Иисусу, предоставляя это сделать самому читателю.

Пытаясь привести против подлинности Христовых чудес какие-либо исторические доводы сверх тех априорных отрицаний всего сверхъестественного, о чем у нас была речь раньше, автор надеется смутить читателя еще вот какими глубокими вопросами. Так, по Ренану, «необъяснимой с первого взгляда особенностью является у него стремление совершать свои чудеса тайком, причем он дает людям, получившим от него исцеления, совет никому об этом не рассказывать» и т. д. Автор «со второго взгляда» объясняет это обманным характером чудес, который, конечно, должен уклоняться от света и гласности, но ведь то же Евангелие повествует о двух чудесах в синагоге, об исцелении расслабленного, принесенного четырьмя друзьями, о воскрешении на виду у всех сына вдовы наинской, слепцов в Иерихоне, наконец, о воскрешении Лазаря, a также о хлебах, о ловитве рыб и пр. «Непонятного» ничего нет в разнообразном отношении Спасителя к исцелениям и исцеленным. Господь творил чудеса при всех, лишь когда потрясающая картина человеческих страданий и скорби или проявление восторженной веры охватывали Его сердце горячим состраданием и понуждали послушаться этого непосредственного чувства. Но Господь не желал являть Свои чудеса там, где не было налицо таких условий, дабы не подавлять умов и сердец Своей силой, но привлекать их святостью и правдивостью Своего учения, подтверждая его уже чудесами для готовых верить. Он не являл вовсе последних тогда, когда видеть их домогались люди, которым учение было ненавистно или безразлично. Они все равно не были бы последователями Его учения, а чем-то вроде николаитов или хлыстов, охотно признающих Его Богосыновство и чудотворную силу, но вовсе не считающих обязательным Его нравственный закон. Иначе объясняет эти события Ренан: «Иисуса утомляли эти вечные просьбы слабых умов. Можно сказать, что моментами роль чудотворца ему неприятна и что он пытается возможно меньше разглашать чудеса, которые, так сказать, родятся на каждом шагу… можно думать, что репутация чудотворца ему навязана, что он не слишком этому противился, но ничем и не содействовал этому и что, во всяком случае, он сознавал неосновательность общественного мнения в этом отношении». Как будто некоторое оправдание Иисусу! Расшифровывая эти иудины комплименты, можно видеть, что, вопреки вышеприведенным заявлениям автора, Иисус отлично сознавал, что в Нем нет чудотворной силы, но поддерживал слухи о последней в целях популярности, a временами в Нем просыпалась совесть и Он старался приостановить распространение суеверных басней. Особенно характерны для автора последние слова приведенной цитаты; автор как будто бы старается представить умственный уровень Иисуса выше неразумных современников, но зато в нравственном отношении ставит Его уже на уровень форменного фокусника. Последнюю точку зрения Ренан выдерживает до конца. Ирод желал видеть от Иисуса чудо. «Но Иисус со своим обычным тактом отказал в этом (т. е. в чем?) тетрарху. Он сильно остерегался входить в сношения с неверующим миром, который хотел себе доставить суетную забаву; он стремился привлечь только народ (а Никодим, Иосиф, домоправитель и родичи Ирода?); он берег для простых людей средства, годные только для них». Иначе говоря, Он морочил чудесами невежественный народ с целью подчинить его Своей воле и уклонялся от воздействия на людей более сознательных, которых мудрено провести. Не ясно ли после этого, что цель Ренановой книги не иное что, как деликатная диффамация Иисуса, изображение Его не только простым человеком, но человеком глубоко бесчестным, обманывающим народ, как и выражались о Нем Его враги.

Борьба против иисуса его врагов и их победа

Мы упоминали, что у Ренана «Жизнь Иисуса» лишена прагматизма, т. е. указания причинной связи между событиями. Последняя кое-как сохранилась в первых изданиях его книги. Выходило так, что нараставшее неудовольствие иудейского теократического правительства обострилось с особенной силой после события, известного под названием «прощения грешницы»; затем Иисус, все более раздражавшийся сравнительным неуспехом Своей проповеди, уже ожесточенный и нетерпимый, а в то же время до крайности увлеченный Своим стремлением основать «Царство Божие» (т. е. Свое), согласился на предложение друзей произвести шантаж грандиозного чуда и, запрятав живого Лазаря в пещеру, произвел мистификацию воскрешения, которой не поверила только духовная интеллигенция Иерусалима, а народ настолько поддался обману, что когда через несколько времени Иисус вступил в Иерусалим на осле, то произвел огромную манифестацию, которая и вызвала у враждебного ему иудейского правительства постановление арестовать и казнить Иисуса.

Однако такое нестерпимо оскорбительное для памяти назаретского Пророка изображение Его истории, по которому выходит, что Он принял почти заслуженную Своими обманами казнь, во-первых, как мы уже говорили, возмутило читающую публику, а во-вторых, настолько уже расходилось с расточаемыми автором комплиментами Иисусу, что пришлось в «научные издания» (начиная с 13-го) внести поправку в изложении «Жизни Иисуса» и освободить Его от обвинения в таком бессовестном фокусе с воскрешением неумершего мертвеца. Впрочем, и здесь Ренан не стесняется стать в ряды современных Христу врагов Его, обвинявших Спасителя в бешенстве; определение характера Его у Ренана почти такое же: «Страстность, лежавшая в основе его характера, побуждала его на самые резкие выходки. Не следует удивляться такой странной смеси противоречий. В наши дни один человек отличался такими же резко выраженными контрастами в своем характере, именно Ламеннэ. В его прекрасном труде «Paroles d’un croyant» («Слово верующего». – Прим. ред.) как миражи чередуются взрывы самого бешеного гнева с самыми нежными переходами. Этот человек, отличавшийся в общежитии редкой добротой, становился неукротимым до безумия по отношению к тем, кто мыслил иначе, нежели он. Сам Иисус не без основания применял к себе один текст из книги Исаии: не воспрекословит, ни возопиет, и никто не услышит на улицах голоса его; трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит. И тем не менее многое из того, что он советует своим ученикам, уже носит в себе зародыши истинного фанатизма».

Итак, не евангелист Матфей, всегда эпически спокойный летописец, дал волю восторженному порыву своего сердца, описывая дела Христова милосердия, привел соответствующие слова пророка, а Сам раздражительный и почти бесноватый Иисус применял их к Себе. И поэтому насмешкой дышат заключительные слова Ренана к Христовым обличениям фарисеев: «Только бог в состоянии убивать таким образом. Сократ и Мольер едва лишь царапают кожу. А у этого (т. е. Иисуса Христа) огонь и бешенство прожигают до самых костей» с «горькими обидами», наносишимися Иисусом Своим противникам).

При всех подобных хулах Ренан знал, что делает: читатели 60-х годов, французские революционеры, к таким характеристикам должны были отнестись более снисходительно и легко могли не досмотреть совершенную несовместность психопатического самолюбия с мягкой душой и любовью ко всем в характеристике Иисуса. Но от приписывания Ему сложного и заранее обдуманного с семейством Лазаря и Своими учениками шантажа автору все-таки пришлось отказаться в позднейших, якобы научных изданиях своей книги, что было совсем не вредно для ее главной цели – обмарать нравственную личность Спасителя до последней возможности, тем более что популярные издания ее с шантажом чуда продолжали и продолжают продаваться, а более взрослому негодующему читателю всегда можно возразить: автор в позднейших изданиях отказался от своего подозрения и внес в «Жизнь Иисуса» существенную поправку.

Однако эта поправка совершенно не удалась: связь приговора синедриона (см. Ин. 11) с событием воскрешения Лазаря настолько нерасторжима, что выбор между признанием этого чуда как истинного события или же как самого пошлого обмана совершенно неизбежен; и наш автор, пожелавший избежать этого выбора, оставил главное событие задуманной биографии висеть в воздухе.

Правда, у Ренана в запасе есть другое событие Христовой жизни, которое он стремится представить роковым для последней – прощение жены, ятой в прелюбодеянии. Без всякой фактической опоры Ренан заключает изложение сего события словами: «Иисус пронзил сердце лицемера и тем самым подписал свой смертный приговор». Здесь опять расчет автора на неосведомленность читателя в содержании Евангелий. Спасителя по иудейскому обычаю поставили третейским судьей, на что имел право и каждый иудей, как это известно из талмуда (ср. Дан. 13, 45–50), и Он рассудил дело в строгом согласии с законами, данными Богом через Моисея (см. Втор. 17, 6–7), по которым рука свидетеля (конечно, «чистого» от подобного греха – см. Дан. 1) должна быть первая на осужденном на побиение камнями, а затем рука всего народа, и притом при двух и трех свидетелях, а не при одном. В буквальном следовании этому процессу творил суд Иисус Христос над грешницей в присутствии умолкнувших свидетелей и по удалении их – в Своем приговоре. Тогда Ренан не знал Ветхого Завета и не мог понять смысла всего события со стороны процессуальной, но все же, если бы он имел каплю искренности, то не мог бы не понять, что оно закончилось вовсе не злобой фарисеев: они удалились один по одному, «обличаемые своею совестью» и, по-видимому, в более мирном настроении, чем накануне, когда упрекали своих слуг за то, что не арестовали Иисуса. Напротив, после прощения грешницы они начинают беседовать со Христом довольно дружелюбно, и после Его слов «многие уверовали в Него» (см. Ин. 8, 30); начали же раздражаться уже потом, когда Он пояснил им, что желаемая ими политическая свобода не имеет никакой цены, а должно искать свободы от греха, ибо творящий грех есть раб греха (см. Ин. 8, 34). Это несочувствие Спасителя подготовлявшейся еврейской революции и опасение синедриона, что народ, видев воскрешение Лазаря, совершенно охладеет к политике, и было главной причиной борьбы с Ним еврейской аристократии, а в последний день Его земной жизни – изменения к Нему и простого народа, вознегодовавшего на Господа за то, что Он допустил Пилата поругаться в Его лице над идеей царя иудейского («се царь ваш»). Все это нами с математической ясностью раскрыто в другой статье: «Был ли Иисус Христос революционером?».

Что касается книги Ренана, то и решение арестовать Иисуса Христа, и приговор над Ним, и внезапное изменение народной симпатии (еще в день предания устрашавшей Его врагов) на бешеную ненависть – все это остается совершенно непонятным при отрицании события Лазарева воскрешения, действительного или инсценированного. В «научном» издании Ренан признает Иоанново повествование о сем позднейшей легендой, представляющей собой осложненную мифами притчу о богатом и Лазаре; объяснение смешное по отсутствию в нем всякой художественной правды. Мы уже упоминали о том, что детальность исторических сказаний Иоанна, справедливо признаваемая Ренаном как доказательство подлинности Евангелия, принимает в сказании о Лазаре такую фотографическую жизненность, которая в Лазареву субботу ежегодно вызывает трепет и слезы у предстоящих в храме людей, даже не очень благочестивых; такое же потрясающее впечатление производит эта глава Евангелия на читателей романа «Преступление и наказание», где она приводится почти полностью. Ни в одной религиозной легенде коллективного творчества вы не найдете ничего подобного. Если бы вы пожелали во что бы то ни стало отрицать подлинность события, то вам пришлось бы остановиться на таком ненаучном предположении, будто событие вымышлено в столь художественной форме гениальным беллетристом вроде Достоевского или Тургенева, хотя такого рода творчества не было в Азии первых веков. Так или иначе, отрицая и смерть, и воскрешение, пожалуй, и даже само существование Лазаря, Ренан должен стереть или по крайней мере умалить до крайности и событие входа в Иерусалим, и картину общенародного восторга, раздражившего синедрион, ибо встреча эта как явление общенародной настроенности не имела бы места, если б не было чуда воскрешения Лазаря, как о том и свидетельствует Иоанн (см. Ин. 12, 17–18). Ренан так и делает; грандиозное событие («весь город пришел в движение» – см. Мф. 21, 10) он суживает до такой вымышленной миниатюры: «Галилеяне, пришедшие на праздник, чрезвычайно этому (приближению Иисуса) обрадовались и приготовили ему маленькое торжество, привели ему ослицу с осленком, как этого требовал обычай» и т. д. «Жители Иерусалима, мало знавшие его, спрашивали: кто он такой?.. И волнение было особенно сильно, по-видимому, именно между ними» (галилеянами).

Если все это было столь мизерно, то какую мизернейшую степень вероятия заслуживают дальнейшие слова Ренана: «Торжество в Вифании, эта дерзость провинциалов, празднующих у врат Иерусалима прибытие их царя-Мессии, окончательно озлобило фарисеев и храмовую аристократию… Решено было немедленно арестовать Иисуса». Не проще ли было разогнать палками небольшую кучку галилеян, а такие крайние меры прилагать к делу по поводу многократно повторявшихся гораздо более грандиозных картин популярности Иисуса и Его влияния не на беззащитных пилигримов из далекой глухой провинции, например, Его неустанной и дерзновенной обличительной проповеди в храме, когда многие столичные иудеи проникались верой в Него, когда «множество народа слушало Его с услаждением». Он целыми днями учил в храме и близ храма, так что некоторые из иерусалимлян говорили между собой: «не удостоверились ли начальники, что Он подлинно Христос?» (см. Ин. 7, 26). Таким образом, никакого резона для приговора над Иисусом Христом, упомянутого в 11 главе от Иоанна (см. Ин. 11), нельзя придумать, если не находить его в том, что синедрион в народной вере воскресшего Лазаря и мессианскому достоинству Иисуса Христа справедливо усмотрел опасность всеобщего обращения к Нему («видите ли, что не успевает ничего? весь мир идет за Ним» – см. Ин. 22, 19) народа и охлаждения последнего к тому революционному напряжению, в котором его держали фарисеи («ничего не успевает»).