Текст книги "Собрание сочинений. Том II"

Отрицание ренаном в религии Иисуса догматов и культ

Определяя такой невзыскательной характеристикой личность Иисуса, Ренан, верный своему замыслу обесценить Его учение, Его дело и Его личность, посыпая все это сахаром будуарной привлекательности, вот как обезличивает самое учение Евангелия: «Иисус обосновал религию абсолютную, которая ничего не исключает (а слова: «Кто не возненавидит ради Меня отца и мать и даже самую жизнь свою» и проч.? (см. Лк. 14, 26)), которая ничего не определяет, кроме, разве, чувства. Его символы (какие?) – неустановленные догматы (а такие слова: «из начала сущий Я был прежде, чем был Авраам, Я и Отец одно»?) – это образы, которые могут подлежать самым бесконечным толкованиям. Тщетно (?!) старались найти в Евангелии богословскую предпосылку. Все вероисповедания представляют собой идею Иисуса в различном одеянии» и т. д.

Здесь верно только то, что различные ереси стараются найти опору в Евангелии, да и в Посланиях, догматичность которых не отрицал Ренан. Но, кроме того, различие ересей хотя и имело своим плодом напряженную борьбу, но кто же будет отрицать, что в них несравненно более пунктов согласия, чем разногласия? И несомненно, чисто догматический Символ веры, признаваемый всеми вероисповеданиями за учение Евангелия, является достаточным ручательством тому, что в последнем содержится самая определенная система догматических истин. Да и сам Ренан не может отрицать некоторых догматов Иисуса Христа, например о Страшном Суде, выражаясь так: «Наряду с ложной, холодной, невозможной идеей Страшного Суда (как приятно читать эти слова парижским дамам Третьей империи) Иисус познал истинный град Божий, истинное пакибытие, нагорную проповедь, апофеоз слабого, любовь к народу» и т. д. Но ведь в этой же Нагорной проповеди имеются ясные указания на Страшный Суд (Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени и т. д. (Мф. 7, 22–23)). А самыето блаженства! Ведь пять из них обещают награду на небе за земные скорби, и в изложении у евангелиста Луки блаженства эти дополняются соответственными предостережениями в загробной жизни: Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете (Лк. 6, 24–25; то же у Мф. 5, 29–30 – о посте).

Итак, Ренан только в надежде на неосведомленность читателя может смягчать совершенную непримиримость Христовых слов с навязываемой Ему автором слащавой, безыдейной, неопределенной религией, смягчать тем вымыслом о двух периодах в настроении и учении Иисуса, о которых мы упоминали вначале. Он, как мы теперь видим, совершенно ложно утверждает, будто «апокалипсическая теория Сына Человеческого» у синоптиков (т. е. в первых трех Евангелиях) приводится лишь в последних главах, а первые проповеди, особенно у Матфея, чисто нравственного, т. е. недогматического характера.

Посему и нижеследующая тирада, подобная приведенной нами раньше, должна быть признана бездоказательной передержкой: «Результатом его (т. е. Иисуса) принципов явился чистый культ религии без жрецов и внешних обрядностей, основанный исключительно на сердечном чувстве, на подражании Богу, на непосредственном единении совести с Отцом Небесным».

Только полное неуважение к кругу своих читателей может вызвать писателей на такое заявление об историческом факте. Кто же не знает, что Иисус Христос и Его учение сохраняли весь культ Моисея и никто из их врагов никогда не мог упрекнуть их в нарушении требований закона, на который ссылается Господь более ста раз в наших Евангелиях и о котором в той же Нагорной проповеди говорил: Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все (Мф. 5, 17–18).

Если бы Иисус Христос или Его ученики нарушали требования закона, то Его злобные враги задолго до четвертого года Его проповеди предали бы Его жестокой каре, а между тем даже во время пристрастного допроса Его на суде у первосвященника ни один лжесвидетель не мог обличить Его в нарушении закона. Из книги Деяний мы также видим, что апостолы продолжали исполнять закон, и в частности апостол Павел (см. Деян. 21, 24), обвиненный в нарушении его только по недоразумению, а отчасти по сознательной клевете и за это осужденный толпой тут же на смерть, но избавленный от народного самосуда римской стражей. Сомнение у древних христиан было только о том, должны ли крещеные из язычников хранить обрядовый закон Ветхого Завета; оно было разрешено на Апостольском Соборе, но и то не с безусловным отрицанием ветхозаветного ритуала (см. Деян. 15, 29).

Ложь, сознательная ложь Ренана о том, будто бы Спаситель установил религию культа, опровергается, во-первых, тем, что Он никогда не отрицал того, что установлено законом – это мы уже видели, во-вторых, тем, что Он прямо подтверждает к исполнению обрядовые и нравственные требования закона, и, в-третьих, тем, что устанавливает особые культовые правила в обществе христианском и предсказывает, что в нем будут и иные, новые установления. Все это ясно, как день, для всех читавших внимательно Евангелие, но не для таких читателей составил свою книгу Ренан.

Действительно, сознательные читатели Евангелия помнят: Господь повелел исцеленному прокаженному показаться священнику и принести жертву, как «повелел Моисей» (см. Мк. 1, 44); они, несомненно, заметят, как недобросовестно выпускает Ренан из приводимой им обличительной речи Христа к фарисеям (см. Мф. 23): сие надлежало делать, и того не оставлять, стоящие после слов даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру (Мф. 23, 23); заметят они и другую передержку автора в этой главе, где он намеренно выпустил слова Христа о клятвах, в которых признавалось священное и освящающее значение храма и жертвенника (см. Мф. 17–20).

Несмотря на все лукавые попытки, Ренану не удается отвергнуть подлинности установления Христом Евхаристии, и он сам отступает в позднейших изданиях от неприличного по своей пошлости приема своих первых изданий, по которым выходило, что это священнодействие неразумные ученики установили из непонятых ими «шуток» Христа, Который будто бы на дружеских трапезах говорил им: пусть этот хлеб будет вам воспоминанием обо Мне и т. п. Точное воспроизведение Таинства не только у трех евангелистов, но и предсказание его Христом у четвертого, наконец, точнейшее повторение в Послании апостола Павла к Коринфянам не оставляет ни для верующих, ни для неверующих места какому-либо сомнению в том, что Евхаристия установлена Христом как именно священнодействие; так же точно Им установлено и священнодействие умовения ног, хранившееся у христиан от времен апостольских (и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам (Ин. 13, 14–15)).

Но это еще не все. Угождая на сей раз одновременно и бомонду, и фрондерам, Ренан, излагая Нагорную беседу и в частности слова Христовы о молитве, не только не переходит к следующим затем словам о посте, но взамен этого, опять же полагаясь на неосведомленность читателя, он, проглотив слова Господни, навязывает Ему нечто прямо противоположное им: «Он не признавал никаких внешних признаков аскетизма и довольствовался молитвой или созерцанием на горах» и т. д. Но Господь именно в дальнейших словах говорит о нелицемерном и тайном посте, за который Отец Небесный воздаст тебе явно (Мф. 6, 4–6, 18). В другом случае Господь, не обинуясь, сказал, что Его ученики будут поститься, когда отнимется от них Жених, а об изгнании бесов сказал: сей же род изгоняется только молитвою и постом (Мф. 17, 21). Мог ли здесь Иисус разуметь только «созерцание на горах»? Можно ли согласиться с Ренаном и в том нелепом утверждении, будто молитва, преданная Иисусом Христом, содержит только «благочестивые размышления», особенно в своих последних четырех прошениях? Свое неуважение к читателю автор доводит до того, что не надеется даже на его память и продолжает приводить слова Господни: если ты принесешь дар твой к жертвеннику и пр. – тогда приди и принеси дар твой (Мф. 5, 2324) – через две страницы после того, как заявил, что Иисус Христос отменил всякий культ и иерархию. Итак, мы имеем для опровержения последней нелепой мысли более данных в словах Христовых, чем в жизни и словах иных основателей религий. Не отрицая культа, они все устанавливали новые идеи, из которых естественно порождался культ после них. Если бы кто указал на Моисея как на живое возражение, то мы ему ответили бы, что Моисей был (конечно, богодухновенным, а не произвольным) установителем именно культа и церковно-государственного строя не новой религии, а веры Авраама, Исаака и Иакова во Всеправедного, которую, худо ли, хорошо ли, хранили евреи в Египте. И в этой вере Авраамовой от последнего осталось только одно культовое учреждение – обрезание, а от Спасителя – и крещение, и причащение в точной формулировке, прочие же христианские Таинства в их идее.

Впрочем, Ренан и сам не придает значения своим заявлениям о том, будто бы Иисус Христос не имел ни догматов, ни культа. В надежде на короткость памяти своих читателей он в своем «научном» 13-м издании и в следующих уже не только не считает Евхаристию суеверием христиан, возникшим на непонятых «шутках» Иисуса, но выражается весьма определенно именно в нашем понимании Тайной вечери. «За этим столом, как и во многих других случаях этого рода (?), Иисус также совершил свой мистический обряд преломления хлеба». Несколько раньше автор пишет: «Его грозный догмат (sic!) о праве язычников войти в Царство Небесное» и т. д.

Итак, что означают слова автора, определяющего религию Иисуса как лишенную культа и догматов? Это просто популярный выверт или модное для угождения тем, которые, подобно библейскому Феликсу, готовы слушать о Христе до тех пор, пока им не будут предъявлять ни обязательных верований, ни нравственных, ни ритуальных требований.

Жизнь Иисуса. Отрицание его худес

В предыдущих главах мы рассмотрели, какую тенденцию преследовал Ренан в своей характеристике личности и учения Иисуса и какую сообразно с этим дал он окраску и личности Иисуса как исторического деятеля, и Его учения. Попутно с разбором этих приемов и характеристик мы неоднократно указывали на бесцеремонный и уже совершенно ненаучный способ отношения автора к первоисточникам своей исторической монографии, на его произвол, бесшабашное фантазерство, рассчитанное на неосведомленность и доверчивость читателя. Но собственно на учении Иисуса Христа и на изъяснении Его жизненных задач Ренан по понятным причинам останавливается меньше, чем на событиях Христовой жизни.

Автор предпочитает позицию историка, а не истолкователя по той причине, что здесь у него более простора для всяких подделок и других способов морочить читателя. Ведь слова Христовы сами за себя говорят, и фальшивый тон их истолкований читатель почувствует скорее, о событиях же жизни нашего Спасителя пишут евангелисты, а не Он Сам, и здесь можно дать еще более простора фантазии, припутывая к делу совершенно сторонние сведения из истории и географии, как это мы видели с его Иудой Гаваокитом, галлилейской природой и т. п.

Право на произвольные догадки Ренан выговаривает себе из того, что евангельские повествования о делах Христовых исполнены сказаний о деяниях сверхъестественных, чудесных, а таковых наш автор не допускает, и потому считает вполне законными для себя всякие домыслы о сих событиях. Но прежде чем привести наиболее характерные примеры обращения Ренана с евангельскими чудесами, ответим на вопрос, которым более всего интересуется большинство сознательных читателей Ренана: а как же он доказывает, что Иисус Христос не был Чудотворцем, не был Сыном Божиим, а простым человеком? Увы, таких вопрошателей ожидает полное разочарование, и они сами отказались бы от постановки такого вопроса, а может быть, и от прочтения книги Ренана, если бы прочитали его предисловие к 13-му изданию. Здесь он прямо говорит, что он не опровергает богодухновенности Евангелий и возможности чудес, а заранее отвергает то и другое. «Если чудо и богодухновенность известных книг признавать реальной, – пишет он далее, – то наш метод (изложение жизни Иисуса) негоден. Если же все это представляется верованиями без всякой почвы, то наш метод хорош. Вопрос же о сверхъестественном для нас разрешается вполне определенно, при помощи того единственного довода, что нет оснований верить в такое явление, которое нигде в мире экспериментальном не подтверждается». Итак, Ренан не опровергал какими-либо данными Божества и чудес Христовых: он заранее отрицает то и другое, и его книга есть не что иное, как попытка ответить на вопрос: «Если Иисус Христос был простым человеком и чудес не творил, то как должно представлять себе, что произошло в Иудейской земле в начале нашей эры?» Но и этакая попытка, не научная, следовательно, а условная, автором искажена, как мы видели и как увидим далее, не добросовестно, а с явной тенденцией унизить даже человеческое достоинство Иисуса и замазать Его нравственный образ под видом сочувствия. Далее мы увидим, как унизительно для личности Христа представляет наш автор те Его деяния, которые мы признаем чудесами: по его толкованию, это были дела шантажа; но он не довольствуется ни отрицанием чудес, ни изображением нашего Учителя как обманщика: он отрицает по возможности и все чудесное, что возвышает Его личность в глазах человечества. Начнем с того, чтобы указать, как он бездоказательно придумывает все возможное, чтобы унизить Его личность, прежде всего с Его Матери. Начав свою биографию с заявления о том, что Иисус родился в Назарете (а не в Вифлееме), Ренан, всегда отвлекающий мысль читателя от дела к описанию галилейской природы, уделяет внимание назаретскому городскому колодцу и прибавляет: «Не может быть сомнения в том, что и Мария бывала здесь почти ежедневно и с кувшином на плече присоединялась к веренице своих соотечественниц и любила здесь поболтать со своими соседками». Последняя фельетонная фраза отсутствует в 13-м «научном» издании Ренана по уверенности автора, что она уже сделала свое дело в первых двенадцати изданиях. Действительно, как легко одним пошло выраженным вымыслом низвести величайшую добродетель в разряд ничтожных городских мещанок.

Замечательно, что все враги Христовы с особенным усердием стараются развенчать Его Пречистую Матерь, и вот Ренану ужасно нежелательно допустить не только учение о приснодевстве, которое он отрицает заранее, но и то, чтобы Иисус Христос был единственный Сын у Матери.

Автор для этой цели даже вносит в текст «научное» примечание более длинное, чем прочие. Признаваясь в том, что поименованные в Евангелии братья Христовы Иаков, Иосия, Иуда и Симеон были Ему двоюродные братья, он заявляет, что у Иисуса все-таки были еще другие «братья и сестры, и, по-видимому, он был старшим. Ни о ком из них ничего не известно». Затем опять в уверенности, что читателькатолик, лишенный возможности иметь у себя Библию, не будет его проверять, автор приводит 10 ссылок на Четвероевангелие и Деяния, в которых надеется показать ясное доказательство, что речь идет не о тех четырех двоюродных братьях, а о других, родных, поскольку еврейское слово «ах» обозначает только родных братьев. Автору дела нет до того, что Евангелие написано не на еврейском языке, а на греческом, ни до того, что в Ветхом Завете, начиная с книги Бытия (20, 12) и кончая книгой Товита (4, 12; 6, 7), под словом «братья и сестры» разумелись вообще родственники и потомки одного колена Израилева и, все потомки Авраама и Иакова, а вовсе не одни только родные братья. Но замечательнее всего то, что, отрицая возможность применения слова «брат» к двоюродным, Ренан указывает на те цитаты Евангелия, где это слово «брат» применяется именно к двоюродным, по его же мнению, братьям Иисуса: «Не Его ли Мать называется Мария, и братья Его Иаков и Иосий, и Симон, и Иуда?» (см. Мф. 13, 55; Мк. 6, 3). Бедные читатели! Соображали ли вы при чтении «Жизни Иисуса», как автор издевается над вами? Последнему остается только опираться на выражение Матфея и Луки: родила Сына своего первенца (Мф. 1, 25; Лк. 2, 7). Но всякий, знающий законы Ветхого Завета, дававшие особое религиозное преимущество первенцам, поймет, что здесь подчеркивается именно таковое значение Младенца, независимо от дальнейшего потомства его родителей, если бы таковое явилось впоследствии; не было оснований у евангелистов указывать через это слово «первенец» и на то, что Мария не имела раньше детей, ибо оба они говорят о бессеменном зачатии Младенца Материю Девой. Так обнаруживается лживая тенденция Ренана.

Быть может, читателям покажется, что мы уделили слишком много внимания такому сравнительно второстепенному вопросу, как трактат о братьях Христовых. Но мы остановились на нем, ибо здесь Ренан старается подтверждать свои выводы ссылками и даже еврейскими терминами. Желая освободить читателя от взгляда на книгу Ренана как на научное, ученое исследование, мы и остановили его внимание на том бесцеремонном обмане, который вносится автором даже в цитаты, на противоречиях и тенденциозности даже тех мест его книги, где он имеет дело не со сказаниями о чудесах, а с простой историей, облекая их притом в форму якобы научного исследования по первоисточникам.

Если и в этих частях своей работы автор является прямым обманщиком, то чего же нам ожидать от него в прочих отделах книги, где он обходится даже без этой личины объективного исследования? Впрочем, мы уже видели, что, не довольствуясь голым отрицанием всего, что написано в Евангелиях о рождестве Спасителя и Его Предтечи, о волхвах и Ироде, и зацепив только событие, известное в обществе как «отрок Иисус во храме» – с целью его скандализации, – наш автор затем уже совершенно произвольно выдумывает целый период проповеди Иисуса среди Своих земляков до Его крещения, до встречи Иоанном; видели и произвольное деление автором жизни и проповеди Иисуса на два периода. Далее мы видим, что тем же началом произвола и тенденции унизить личность Иисуса даже как Человека проникнута и остальная часть книги Ренана.

Начало перелома в характере Иисуса

Если мы будем просматривать оглавление Ренановой «Жизни Иисуса», то не можем не заметить, что автор берется предложить читателю историко-психологическую картину жизни и деятельности Иисуса Христа в 28 главах Его биографии, где заглавия исторического характера чередуются с психологическими, а затем раскрывается картина отношения к Учителю Его современников, постепенное возрастание «взаимной вражды» обличаемых и обличателя, наконец, взятие Его под стражу, суд и казнь над Ним.

Все это обещает автор в оглавлении, но вовсе не выполняет своих обещаний в самом содержании книги и тем лишает ее права претендовать на опыт прагматической истории. Некоторую тень таковой она еще имела в своих первых популярных изданиях, но негодование публики на слишком уже грубое отношение к самым влиятельным событиям Христовой жизни понудило автора в интересах нравственного приличия, точнее – собственной популярности, отказаться от подобного истолкования. И вот, за неимением возможности заменить эти толкования иными при отрицании Божества Христова, исправленное, или «научное», издание Ренана является лишенным исторического прагматизма: остается непонятным даже то, за что, собственно, арестовали и, затем, за что осудили Иисуса Его враги. И не мудрено, почему Иисус Ренана остается без истории развития Своей личности, Своего учения, Своего дела. Весь тот период Его жизни и деятельности от Иордана до Голгофы и Елеонской горы, который составляет предмет благоговейного восторга для всякого сознательного читателя даже независимо от его религиозных убеждений, признается Ренаном (исключая самого последнего дня жизни Иисуса, да и то неискренно) как время его нравственного если не падения, то все же отступления, уклонения от первоначального высокого подъема Его духа и Его идей. Ренан нравственно похоронил Иисуса со времени Его выступления на проповедь, а превознес Его и Его учение до Его крещения, подвергнув отрицанию все сказания Евангелий о Его рождении и представив в безобразном виде событие, известное под названием «Отрок Иисус во храме».

Итак, настоящим последователем своих возвышенных идей Иисус, по Ренану, был тогда, когда о Нем решительно ничего не сообщается ни Евангелиями, ни другими историческими данными и когда Он не высказал ни единой идеи, ни единого слова, сказанного нам историей, так что и личный образ Иисуса до времени Его постепенного падения, и характер Его учения в этот «лучший период его жизни» построяется исключительно фантазией автора. Да не подумает читатель, будто мы допускаем шарж. Приводим подлинные слова Ренана, которыми он заключает вымышленный им период проповеди и деятельности Иисуса до крещения:

«Христиан в это время еще не было, но истинное христианство было уже основано, и, конечно, оно никогда не было до такой степени совершенно, как именно в этот (?) момент. Иисусу уже нечего было к нему прибавлять для большей его прочности. Напротив, он ему повредил, ибо для успеха каждой идеи необходима уступка; из жизненной борьбы никогда нельзя выйти незапятнанным. В самом деле, недостаточно познавать добро, надо дать ему среди людей преуспеяние. Для этого необходимы средства менее опрятные».

Здесь Ренан намекает на чудеса как на безнравственные фокусы, которые, однако, действуют на людей сильнее, чем учение. Он продолжает: «Конечно, если бы Евангелие ограничилось несколькими главами Матфея и Луки, оно было бы ближе к совершенству и не давало бы в настоящее время столько поводов (?) для возражений; но не будь в нем чудес, разве оно завоевало бы мир? Если бы Иисус умер в тот момент своей жизни, до которого мы дошли в нашем изложении, конечно, в его жизнеописании не было бы иной страницы, действующей на нас неприятно (?), но ставши более великим в глазах Бога (автор отрицает Бога как живую Личность, а признает божество пантеистическое, бессознательное), он остался бы неизвестен людям; он затерялся бы в толпе безвестных великих людей, бесспорно, лучших из всех» и пр.; «Иисус, сын Сираха, и Гигель (иудейский моралист в Талмуде) высказывали почти столь же возвышенные истины, как и Иисус Христос. Однако Гигель никогда не прослывет за истинного основателя христианства».

Итак, преимущество Иисуса перед названными моралистами было чисто отрицательное: рядом нравственных компромиссов, особенно же фокусами чудотворений и поддержкой народных суеверий, как мы далее увидим, Иисус возвел Свое учение на степень всемирной религии.

Но, допустив такую идею, Ренан через полстраницы уже заметает следы своего хульного выпада и опять в надежде на непроницательность читателя заявляет, что «пальма первенства (между моралистами) принадлежит тому, кто был силен и на словах, и на деле, кто не только прочувствовал добро, но своею кровью дал ему восторжествовать. С этой точки зрения, нет Иисусу равного; слава ему вполне принадлежит и будет вечно обновляться».

Каким образом компромиссы оказались подвигом? Каким способом они бесконечно превознесли над всеми прочими учениями то, которое столь немного превосходило талмудическую мораль Гилеля? Ренан здесь поставил мученическую смерть Иисуса взамен вышеупомянутых обманов, как карточный плут подменяет карту; но если бы мы даже не заметили этой проделки, то все же нам остается только недоумевать, зачем подвешен к этому Учителю, изменившему Себе с первых шагов Своей деятельности, вышеприведенный заключительный дифирамб, даже и после неожиданного воспоминания об Его идейной смерти? Ведь за свое учение многие умирали и до Иисуса, и бесчисленные Его последователи после Него: за что же Ему такое исключительное место в истории человечества? Иоанн Креститель, по Ренану, имел то несомненное преимущество перед Иисусом, что не вступал в компромиссы с совестью, «не сотворил ни одного чуда», как говорили о нем современники, и тоже умер за идею. А пророки Исаия и Иеремия? А апостолы Петр и Павел? А бесчисленные мученики? А свт. Иоанн Златоуст? Даже Иоанн Гус? Тщетно вы будете искать ответа в книге Ренана на эти естественные вопросы и тщетно будете в ней ожидать объяснения, почему автор вырвал из Нагорной проповеди несколько стихов, поместив их в докрещенский мифический период деятельности Иисуса, дабы наполнить его хотя бы чем-нибудь, а остальную часть той же проповеди поместил в своем месте, т. е. после повествования о крещении от Иоанна, которое и было первым компромиссом в деятельности назаретского Проповедника. «Влияние Иоанна на Иисуса было скорее вредным для него, чем полезным. Оно задержало его развитие: по всему можно думать (?), что когда он отправлялся вниз по течению Иордана, то идеи его имели несомненное превосходство над идеями Иоанна и что он на время склонился к баптизму только в виде уступки». Расшифровать эту запутанную фразу не так-то трудно. Ведь наш биограф Иисуса выше заявил, что религия последнего была чужда всяких обрядов, и потому-то первоначальную проповедь Иисуса понадобилось совершенно произвольно поместить в докрещенскую эпоху: ведь нельзя же было, согласно действительной истории, начинать с события крещения деятельность мнимого отрицателя всякого ритуала.